Текст книги "Мозг стоимостью в миллиард долларов"

– Так как вы в конце концов договорились?

– Харви сказал, что расставаться с женой надо было или сейчас или никогда. Он хотел бежать вместе со мной. Но я не люблю его. Во всяком случае так, как ему надо. Не люблю настолько, чтобы уезжать с ним и жить вместе. Понимаешь, любить кого-то – это одно, а вот уезжать с ним... – Она помолчала, собираясь заплакать, но передумала. – Я так запуталась. Ну, почему мужчины воспринимают все так серьезно? Они все губят, всерьез относясь к любой ерунде, что я могу сболтнуть.

– Когда ты обратно в Хельсинки?

– Через три дня.

– Харви это знает?

– Да.

– Он будет писать или звонить тебе. Делай все, как он скажет.

– Я отлично сама управляюсь с Харви, – возразила Сигне. – И учить меня не надо.

– Я ничего тебе не внушаю.

– Я могу с ним иметь дело. Он обожает истории. – Она тихонько всхлипнула. – Поэтому я и люблю его – за то, что он слушает мои рассказы.

– Ты его не любишь, – напомнил я ей, но она уже не могла остановиться, чувствуя себя в лучах рампы.

– Только определенным образом. Но люблю, когда он рядом.

– Ясно, – сказал я. – Но тебе нравится, когда вокруг крутятся самые разные люди.

Она обвила меня руками за талию и прижалась ко мне.

– У Харви вовсе нет амбиций, – объяснила Сигне, – а в этом городе такое поведение равносильно преступлению. Ты должен быть агрессивным, напористым и уметь делать деньги. А Харви мягкий и добрый. – Я поцеловал ее мокрую щеку. Она еще всхлипывала, но уже развеселилась.

За окном трепыхался на ветру желтый плакат. Изображенный на нем человек устроил дебош в ресторане. «Знаете ли вы его? – вопрошал плакат. – Возмутитель спокойствия. Но нервные люди – это часто люди в беде. Вы знаете, как помочь им? Можете ли помочь им? Лучшая психиатрическая помощь – почтовый ящик 3000, НИ-1».

Когда Сигне снова заговорила, голос у нее был тихим и сдержанным, как у взрослого человека.

– Харви прекрасно разбирается в компьютерной технике, не так ли? – Она помолчала. – И если он попытается попасть в Россию, неужели они его расстреляют?

– Понятия не имею.

– Насколько важна эта техника? Она в самом деле, как говорят, имеет жизненно важное значение?

– Компьютеры – это как игра «Скреббл», – объяснил я ей. – Если ты не знаешь, как ими пользоваться, они – всего лишь куча металлолома.

Раздел 8
Лондон

Бегом, бегом по саду,

Как пухлый медвежонок;

Раз и два, раз и два,

Сейчас тебя защекочу!

Колыбельная

Глава 21

Март. Лондон напоминал аквариум, из которого спустили воду. Бесконечные дожди и заморозки обрушились на слои краски, торопливо наложенные прошедшим летом. Белые кости скелета города торчали сквозь их непрочную плоть, и казалось, что длинные вереницы грязных припаркованных машин навсегда брошены их хозяевами. Все обитатели конторы на Шарлотт-стрит растирали руки, стараясь согреть их; с лиц не сходило стоически мученическое выражение, которое у других народов присуще лишь осажденным.

– Заходите, – пригласил Доулиш.

Он сидел у небольшого камина, ковыряя угли старым французским штыком с загнутым концом. Дневной свет проникал в кабинет Доулиша сквозь два окна, освещая его колченогую коллекцию антиквариата, которую он неустанно пополнял – и лишь потом начинал обдумывать смысл приобретения. В кабинете стоял неистребимый запах нафталина и старой пыли. Стояк для зонтиков представлял собой обработанную ногу слона, за стеклом книжного шкафа теснились собрания сочинений Диккенса, Бальзака и маленькие яркие книжки, которые объясняли, как распознать вазу династии Мин, если вы увидите ее на тележке старьевщика. К несчастью для Доулиша, большинство старьевщиков тоже читали эти книжки. На стене висели стенды с бабочками и мотыльками (стекло на одном из них треснуло) и дюжина небольших обрамленных фотографий крикетных команд. Посетителям кабинета предлагалась игра – найти Доулиша в составе каждой команды, но Джин рассказала мне, что он купил все фотографии оптом в какой-то лавочке.

Я положил ему на стол шесть страниц своей памятной записки. В отделе доставки дежурные водители гоняли чаи и крутили пластинки с духовой музыкой; они вечно слушали лишь духовые оркестры.

– Хотите купить старую модель «рели»? – спросил Доулиш. Он никак не мог справиться с большим куском угля.

– Вы ее продаете? – Он был очень привязан к своей древней машине.

– Мне бы не хотелось... – Ровное течение его речи прерывалось паузами, в течение которых он пытался расправиться с непослушной глыбой антрацита. – Но с ней просто невозможно справиться. Стоит только выехать из мастерской, как снова что-то начинает стучать. Я становлюсь ненавистником техники.

– Да, – развел я руками, – это уже неизлечимо.

Доулиш прекратил попытки расколоть уголь.

– Все поправимо, – не согласился он. – Все. Когда вещь начинает доставлять хлопоты, превышающие ее ценность, все сантименты – побоку. – Он ткнул в мою сторону раскаленным концом кочерги.

– Это верно, – не стал спорить я, рассматривая стенд с бабочками. – Потрясающие краски.

Хмыкнув, Доулиш ткнул уголь, но у него снова ничего не получилось. Он подбросил в камин еще пару кусков.

– Что социалисты собираются делать с публичными школами? – спросил он.

Я был одним из немногих выпускников обыкновенной средней школы, с которым Доулишу приходилось иметь дело. И он считал меня авторитетным специалистом по всем аспектам политики левого крыла.

Наконец он разровнял уголь тупым концом штыка и, раскрошив, оставил его в покое. В камине заплясали язычки пламени, подхваченные сквозняком из трубы, но уголь так и не схватился огнем.

– Они отправят в них своих детей.

– В самом деле? – рассеянно переспросил он, похлопал ладонями, избавляясь от угольной пыли, и вытер их полотенцем. – В таком случае может возникнуть мощная группа лоббирования из кающихся представителей рабочего класса.

– Ох, да не знаю я. «Брось пиво, если оно горькое, и пей вино, если оно сладкое» – что еще нужно рабочему классу?

– Итон, – назидательно произнес Доулиш, – это не столько публичная школа, сколько сеансы групповой терапии для лечения врожденных отклонений.

Сам Доулиш кончал Харроу.

– Терапии? – переспросил я, но он уже опять приковался взглядом к камину. Ветер переменил направление, и в комнате внезапно потянуло дымком. – Черт возьми! – воскликнул Доулиш, но не сдвинулся с места, и скоро огонь в камине опять потянулся в трубу.

Он снял очки и тщательно протер их большим носовым платком. Удовлетворившись результатом, водрузил их на нос и затолкал платок в рукав. Это было знаком, что мы можем приступить к делу. Доулиш углубился в мои записи. В конце каждой страницы он фыркал. Закончив чтение, неторопливо подровнял страницы и уставился на них, как бы пытаясь собрать всю известную ему информацию в некое органическое единство.

– В преступной деятельности вашего приятеля Харви Ньюбегина есть один положительный аспект: поскольку он придумывал несуществующих агентов, прикарманивая их деньги, нам может доставить беспокойство лишь небольшое количество этой публики, любителей порядка и свободы. – Он изъял из моего отчета один листок и расположил его в центре стола. Я предположил, что сейчас он что-то процитирует из него, но Доулиш положил на лист свою трубку, из чашечки которой высыпалось несколько крошек пепла. – Со Швецией все относительно в порядке. – Он стряхнул пепел в корзину и сдул с листа остатки его. – Похоже, что тебе довольно легко удалось проникнуть в организацию Мидуинтера, – заключил он.

– Что я и ставил себе целью, – объяснил я. – Я намекнул им, что пользуюсь поддержкой ЦРУ и государственного департамента. Несмотря на весь внешний антураж, все же это любительская организация и иметь с ней дело довольно легко.

– Ты слишком честолюбив, мой мальчик. – Доулиш покачал головой. – И спешишь выложить наши тайны всему миру. Мы прослушиваем всех подручных Мидуинтера – и чего ради вызывать у них беспокойство? Стоит ли помогать им совершенствовать их систему безопасности? Лучше иметь дело с дьяволом, которого ты знаешь, чем с незнакомцем.

– Я бы предпочел дискредитировать их. У меня возникло острое желание дискредитировать все эти частные компании, что занимаются такой деятельностью.

– Дискредитация – это всего лишь умственная категория. Ты мыслишь как тот тип, Каарна, – ухмыльнулся Доулиш. – Кстати, много ли ему удалось выяснить?

– Он наткнулся на сеть, выслушал их историю, что они работают на англичан, и поверил ей. Ему в руки попало несколько тех самых яиц, но он не имел представления ни откуда они взялись, ни куда будут переправлены. Будучи журналистом, он стал строить догадки. Чем и занимался, когда они его убили.

– Ньюбегин в самом деле собирался сбежать к русским? – Шеф что-то писал в блокноте.

– Кто знает, какие у него замыслы? Он с давних пор обчищал агентов Мидуинтера. Должно быть, составил себе неплохое состояние. А поскольку сбывал информацию и русским, у него, скорее всего, приличный счет и в московском банке...

– Ловкач Ньюбегин, – одобрительно заметил Доулиш. – Меня устраивает, что он украл у тебя яйца с вирусами, а не получил их непосредственно из твоих рук. Просто здорово. И отсутствует подозреваемый – человек, который должен был осуществить передачу.

– Он в самом деле ловко избегал подозрений, – согласился я. – Тот же номер он отколол и с Ральфом Пайком: после того, как он преодолел такие трудности, дабы посадить Пайка на самолет, кому придет в голову заподозрить, что он сообщил русским о его прибытии?

– И в довершение всего, – Доулиш поднял вверх палец, – он попросил Стока не арестовывать Ральфа Пайка до твоего появления, чтобы подозрение в предательстве пало именно на тебя. – Доулиш пососал холодную трубку. – Веселенький номер. Из-за них нам приходится стоять на ушах.

– Нам? – переспросил я. – Что-то я вас там не заметил.

– Образно говоря. Я выражаюсь образно. – Он наконец набил трубку и раскурил ее. – Но почему – если Сток поддерживает с Харви Ньюбегином столь дружеские отношения – Сток спас тебя от мучительной гибели в руках своих громил?

– Сток боялся бумажной волокиты, которую повлечет за собой моя смерть. Вопросов из Москвы. Он боялся, что его подчиненные подвергнутся репрессиям. Не стоит заблуждаться на его счет, Сток очень непростая личность. Те, кому доводилось иметь с ним дело, называют его бефстроганов – он умеет так умасливать клиента, что тот и не замечает, как его режут на кусочки. Но он в той же мере, как и мы, не хочет неприятностей в своей епархии.

Кивнув, Доулиш набросал несколько слов.

– Итак, что ты намерен предпринять, дабы найти Ньюбегина?

– Я его перекрою с четырех сторон. Во-первых, он приложит все силы, чтобы доставить в Россию этот вирус, который послужит для него входным билетом. Мы знаем, что яйца поступили из микробиологической лаборатории в Портоне, и у нас есть фотография агента Мидуинтера, пришедшая из компьютера в Сан-Антонио. Служба безопасности в лаборатории не спускает с него глаз, но в их силах лишь проинформировать нас, если он еще раз попытается что-то стянуть. Второе: Ньюбегин постарается заполучить в свои руки хоть часть отложенных денег, так что мне придется поинтересоваться в английских банках наличием номерных счетов, переведенных из Сан-Антонио. Третье: Харви Ньюбегин по уши влюблен в эту финскую девушку Сигне Лайне, так что кто-то должен присматривать за ней...

– Я бы не возлагал больших надежд на эту линию расследования, – вставил он. – Мужчина не стал бы скрываться от жены и двух детей лишь ради молодой особы, с которой у него уже был роман.

– В-четвертых, – продолжил я, – необходимо поставить людей проверять списки пассажиров, направляющихся в Ленинград, Москву и Хельсинки.

– Он все равно проскользнет, – заметил шеф. – Не стоит забывать, что он актер. Невозможно применять привычные нормы поведения к человеку, для которого пределом наслаждения является звук оваций.

– Может быть, – не стал я спорить. – Но я думаю, что мы должны рассматривать всю ситуацию в перспективе. Если он в самом деле решил удрать к русским, пока у него нет на руках вируса, ничего особо тревожного не случится.

– Почему ты так считаешь?

– Я усвоил это, когда получил приказ передать джентльменам из Форин Офис их авиационные билеты и отогнать от них ребят из особого отдела.

– Ага, – кивнул Доулиш, – но случись им давать показания на открытом процессе, это могло бы доставить неприятности правительству. Ты же знаешь, что существует такая вещь, как выборы.

Я понимал, что он просто провоцирует меня, потому что мы уже обсуждали этот аргумент не меньше двух раз. И дело заключалось не в том, что Доулиш пытался опровергать меня; ему нравилось наблюдать, как я кипячусь.

Он снова обратился к своим беглым заметкам.

– Тот тип в зубоврачебном кресле: почему ты решил, что он мертв?

– Так сказал полицейский.

– Значит, так сказал полицейский, – медленно повторил Доулиш. – И ты, конечно, поверил ему. Но почему ты вообще принял его за полицейского? Ведь он был без формы.

– Вокруг него толпились полицейские, и он явно с ними сотрудничал, – терпеливо объяснил я.

– Я тоже сотрудничаю тут с идиотами, – столь же терпеливо парировал он, – но ведь это не значит, что я сам идиот.

– Вы предпочитаете другую версию?

– Изыми ее вообще из отчета. Если министр решит, что мои люди не могут сразу же определить состояние трупа, сталкиваясь с ним... – Он неодобрительно хмыкнул. Из кресла Доулиша все выглядело предельно просто, и не имело смысла объяснять, что концы далеко не всегда сходятся с концами, когда речь идет всего лишь о том, чтобы аккуратно подредактировать рапорт. – Я получил официальный запрос по телексу, – сказал Доулиш. – Необходимо найти Ньюбегина, задержать его и сообщить американцам. Никоим образом, подчеркивается в телексе, Ньюбегин не должен попасть в руки русских. Никоим образом. Ты понимаешь, что это значит?

– Да.

– Очень хорошо, – кивнул он. – Таков официальный запрос. Это не ваши люди из «Порядка и свободы», или как они там себя кличут. Это государственный департамент Соединенных Штатов обращается в кабинет министров. А тот уже отдает вам приказ. Официально. – Доулиш снял очки, защемил пальцами переносицу и плотно смежил веки. Подняв их, он с легким удивлением убедился, что ни я, ни обстановка кабинета никуда не исчезли. Несколько секунд мы тупо смотрели друг на друга. Теперь речь его обрела неторопливый и задумчивый характер. – Лично я надеюсь, – начал шеф, – что Харви Ньюбегин проявится где-то вне пределов моей территории, и станет держаться как можно дальше от нее, и будет задержан не ближе, чем в Хельсинки. А тогда уж я постараюсь, чтобы его приятелей – доктора Пайка и иже с ними – сунул в мешок кто-нибудь из службы безопасности в Портоне. Тихо, изящно и без лишнего шума. Но если все пойдет по другому сценарию, если Ньюбегин будет арестован нами и история о братьях Пайк, укравших вирусы из портонской лаборатории, дойдет до американских следователей, мир взорвется сенсацией на первых полосах газет. А мы не можем рассылать американской прессе уведомление «D>» с перечнем закрытых тем, мальчик мой.

– Я прекрасно понимаю вашу точку зрения, сэр.

– Вот почему я бы хотел, чтобы ты не занимался этим делом, – заявил Доулиш. – На одном из его этапов тебе придется столкнуться с достаточно сложными проблемами, к которым ты имеешь самое непосредственное личное отношение.

– Именно в силу этих причин я и должен заниматься им.

– Власти в своей неизреченной мудрости поручили мне руководить данным департаментом, – добродушно заметил он. – Так что не надо считать меня Дон Кихотом, который дает указания Санчо Пансе.

– В таком случае, – меня бесил его тон, – может, вы перестанете считать меня Сэмом Уэллером из вашего Пиквикского клуба.

Доулиш с умным видом кивнул.

– Ты уверен, что в случае необходимости справишься со всем? – спросил он. – Не исключено, что придется пустить в ход и грубую силу, и нахальство. То есть... ну, ты понимаешь, по отношению к Ньюбегину. Это нелегкий клиент.

– Посмотрим. Он получит полное удовлетворение.

– Первым делом удовлетворение должен получить я.

– Да.

Шеф взял блестящий коричневый шар, который организация Мидуинтера вручала каждому из своих неофитов.

– Земля Свободы, – объяснил я.

– Ясно. – Он потряс шар, понюхал его и даже прислушался к нему.

– Американская земля, – уточнил я.

Доулиш положил шар обратно на стол.

– Необходимости в ней мы не испытываем. Нам хватает и своей грязи.

Глава 22

Следующие три дня я провел в роли кота, выслеживающего мышиные тропки и норки. Харви Ньюбегин давным-давно участвовал в этих играх. Он не обращал внимания на инструкции «Мозга» и исправно держался в стороне от всех, кого мы держали под наблюдением. С другой стороны, наши люди в Ленинграде не замечали ни малейших признаков его пребывания в городе. Вечером третьего дня, покинув контору, я зашел к Шмидту прикупить продуктов. Вернувшись в машину и включив телефон, я услышал, как оператор повторяет срочный вызов:

«Гобой-десять, гобой-десять, контроль вызывает гобой-десять. У меня срочное сообщение для вас, отзовитесь, гобой-десять!»

Сначала я было подумал, что меня вылавливает Доулиш, дабы посадить на ночное дежурство. Тех, кто живет в центре, то и дело спешно выдергивают с места, потому что обитатели таких районов, как Гилдфорд, просто говорят, что доберутся до Шарлотт-стрит не раньше, чем через час, а к тому времени вся суматоха сходит на нет. Во всяком случае, я отозвался, и мне сказали, что некий клиент по фамилии Тернстоун хочет установить со мной контакт. И не буду ли я так любезен позвонить по следующему номеру. «Тернстоун» – было кодовое наименование для всей операции с Ньюбегином, и поскольку я находился всего в нескольких шагах от офиса, то вернулся в дежурку на Шарлотт-стрит.

Здание, в котором шел обмен загадочными телефонными звонками и шифровками и где всегда толкалось множество людей с Саут-Одли-стрит, представляло собой большое новое строение, расположенное дверь в дверь с тем, где я работал. Поднявшись к своему кабинету и миновав его, я проследовал в новое здание, ибо если бы вы попытались прошмыгнуть мимо швейцара внизу, на это ушло бы не меньше получаса, будь вы даже родственником премьер-министра.

В контрольной рубке, когда я вошел в нее, сидела Бесси. Служба связи обеспечила круглосуточное дежурство по операции «Тернстоун». Бесси была знакома со всеми ее подробностями.

– Звонил констебль из специальной службы, который наблюдает за медицинским офисом рядом с Кингс-Кросс, – сообщила она.

– За человеком по фамилии Пайк, – уточнил я.

– Совершенно верно, – согласилась Бесси. – По фамилии Пайк. Этим вечером визит туда нанес тот самый Ньюбегин – я записала время, когда пришло известие – и он ушел десять минут назад.

– Понял. Продолжайте.

– У констебля есть такое устройство вроде небольшой авторучки, и если нажать на ней кнопку, тут раздается жужжащие... сейчас я вам покажу. – Она с силой ткнула в кнопку, чтобы мне все стало ясно. – Значит, раздается жужжание. То естьконстебль знает, что вы готовы принять от него послание. Конечно, мне не известно, находитесь ли вы в данный момент в пределах досягаемости, так что я начинаю искать вас по всем линиям. – На приборной панели зажглась белая лампочка. – Это он дает о себе знать. – Не оставалось ничего иного, как сидеть и болтать с Бесси, дожидаясь, пока констебль специальной службы доберется до ближайшего таксофона и позвонит нам. – В будущем году их собираются оснастить спутниковой связью, и мы сможем сразу же по карте устанавливать, откуда поступает сигнал.

– Сплошной Дик Трейси.

– Нет, – возразила Бесси. – В Америке куда более передовая техника.

– Это я слышал. – Мы помолчали. – Как поживает Осси? – Остин, муж Бесси Баттеруорт, время от времени выполнял для нас некоторые задания, работая по свободному найму.

– Не очень хорошо, – нахмурилась Бесси. – Вы же знаете, он не становится моложе. Я так и сказала ему – Остин, с каждым днем ты не молодеешь. Теперь, когда дети выросли и отделились от нас, мы можем существовать и на мои деньги, но ему нравится браться за разную работу. Я предполагаю, это свойственно всем нам. Ты выкладываешься до конца на своей работе, стараешься испытывать гордость за нее и ловишь себя на том, что не можешь расстаться с ней. Он работает с пятнадцати лет. Работать для него так же естественно, как дышать.

– Как собираетесь провести отпуск?

– На курорте в Торки, в «Империал-отеле». Мы всегда ездим туда. Как Остин говорит, они знают нас, а мы их. Мы бываем там каждый год. Порой мне хочется перемен, но они в самом деле знают нас, а мы – их, так что Остину это нравится. – Включился зуммер. – Должно быть, он, – пояснила Бесси. – Этот номер предназначен только для него. Да. Я подключу вас. Обменяйтесь приветствиями. Помните, что вы говорите по открытой линии.

– Рита Хейворт, – сказал я.

Голос на другом конце откликнулся:

– Богиня любви, – после чего продолжил: – Подозреваемый отвечает описанию Харви Ньюбегина. В настоящий момент он движется в южную сторону.

– И вы позволили ему уехать, – совершенно спокойно произнес я.

– Не беспокойтесь, сэр, – утешил меня констебль. – Мы же используем не только велосипед и записную книжку. За ним следуют две машины, а у меня был напарник.

– В данных обстоятельствах я бы вел себя очень осмотрительно.

– Да, сэр, – согласился констебль. – Машина, за которой мы следим, довольно подозрительна. Этакий маленький пузырь. Я думаю, «хейнкель».

– В каком смысле подозрительная?

– Ну, во-первых, она ярко-красная, как почтовый ящик. Во-вторых, у нее спереди наклейка «Когда-то он был роллс-ройсом», а на грязном заднем стекле кто-то написал: «Научись парковаться, болван!»

Когда я объяснил Бесси, что за «хейнкелем» следует машина, она тут же связалась с дежурной частью полиции города, и мы выяснили, что, как сообщил полицейский патруль, Харви, проехав через центр Лондона, миновал мост Ватерлоо и двинулся дальше по Ватерлоо-роуд через площадь Слона и Замка. Бесси записала адрес дома, рядом с которым он оставил машину. Протягивая записку, она не могла скрыть удивления:

– Это же ваш...

– Это мой адрес, – кивнул я. – Да, именно там я и должен был быть, если бы не ваш звонок.

Когда я подъехал к своему дому, Харви все еще продолжал жать кнопку звонка, а констебль в штатском, разговаривая с ним, сетовал, что я поздно прихожу домой. При моем появлении констебль стал объяснять, что ему понадобились кое-какие бумаги по дому, но я огорчил его, сообщив, что они будут готовы только утром.

– Повезло, – заметил Харви. – Пришел человек за документами, и лишь с его помощью я понял, что ты скоро появишься. – Хмыкнув, я усомнился, что он поверил в эту версию. Пока Харви шарил по моим книжным полкам, я приготовил для него кофе.

– "Падение Крита", – процитировал он, – «История французской армии», «Кампания» Буллера, «Оружие и тактика». Ты что, помешался на военной тематике?

– Да, – ответил я ему с кухни.

– Рехнешься все это прочитать, – крикнул Харви. – А нет ли у тебя что-нибудь попроще для такого дурака, как я?

– Такого в доме не держу. – Я поставил перед ним кофе.

– Я расстался с женой. – Харви взял чашку. – И никогда больше к ней не вернусь.

– Мне очень жаль.

– По крайней мере, не придется больше беспокоиться, смогу ли я позволить себе отослать летом детей в лагерь. – Он натужно кашлянул. – А ты знаешь, что я расстался с организацией Мидуинтера?

– Да, знаю.

– А не могут ли твои люди... – Он порылся в карманах. – Не могут ли твои люди... – Он поднял на меня глаза.

– Что мои люди?

– Предоставить мне убежище.

– Нет, – отказал я. – У английских убежищ американские хозяева.

– Я расплачусь. Я сообщу все подробности о группе Мидуинтера в Соединенном Королевстве. Представлю снимки... словом, все.

– Мне уже известны все подробности о группе Мидуинтера в Северной Европе. Включая и снимки – словом, все.

– Так. – Харви поставил чашку. – Это Мидуинтер научил тебя, как по телефонной линии получать и данные, и фотографии. Ясно. В таком случае ты в любой момент можешь положить конец всей группе. За мной следят?

– Для моих хозяев ты являешься источником беспокойства, Харви. Они не испытывают желания предлагать тебе работу, но не хотят и арестовывать тебя. Просто они хотят, чтобы ты исчез. – Он кивнул. – Но когда ты будешь готов исчезнуть, – продолжил я, – дай мне знать, и я кое-что организую, потому что к ситуации подключились и военные инстанции. Один из их работников проявил несколько излишнюю проницательность и... – Пожав плечами, я издал неприличный звук.

– О'кей. Я дам тебе знать. – Харви встал. На нем был один из тех подчеркнуто английских твидовых костюмов, которые продаются только в Америке. Он стал рыться в карманах, вытаскивая из них и снова засовывая ключи, кредитные карточки и мятые бумажные деньги. – У тебя когда-нибудь возникало ощущение, которое иногда посещает меня, – все мужчины на свете горят на том, что они слишком торопятся. Особенно в мыслях. Женщины спокойно стоят себе, а ты пролетаешь мимо них на дикой скорости, и мысли так и жгут тебя. – Он остановился, но я продолжал молчать. Он тут же снова стал говорить, не особенно беспокоясь, слушаю ли я его или нет. – И им всегда будет свойственна стабильность, рожают ли они детей или приводят в порядок прическу. Устойчивость. Неколебимая устойчивость. Как трава перед бурей – ничего ей не делается. И другие мужчины будут в ее жизни; они так же будут проноситься мимо и сгорать, но женщина все так же будет хранить невозмутимость. – Он продолжал выволакивать мусор из карманов. – Что они делают с деньгами? – спросил он. – Моя жена глотает купюры, как соленые орешки, и ей все мало. Деньги, деньги, деньги; только о них она и думает.

– И что же? – спросил я.

– Она охотится за ними, как за кроликами. И полагает, что будет счастлива, а на самом деле остается лишь кучка костей да жалкая шкурка.

– Расскажи это кроликам.

Харви кивнул. Он нашел смятое фото Сигне и уставился на него, словно бы пытаясь себя убедить, что она на самом деле существует.

– Я должен еще раз поговорить с ней. – Он повернул снимок лицевой стороной ко мне, дабы я понял, кого он имеет в виду. – Я снова увижусь с ней в Хельсинки. И уговорю ее. – Я без особого энтузиазма кивнул. – Ты не понимаешь! Такое случается только раз в жизни. Глянь на нее: какие у нее густые волосы, мягкие руки, какая у нее кожа. Она – воплощение молодости.

– Все мы когда-то были такими.

– Не такими.

– Что ж...

– Я серьезно, – вздохнул Харви. – Мало кому такое свойственно, такие глубоко скрытые достоинства. Это даже пугает меня. Она нежная, преданная и беззащитная; она напоминает раненого зверька. Лишь через несколько недель после нашей первой встречи я набрался смелости заговорить с ней. Я шел вечером домой и молил Бога – сделай так, чтобы она полюбила меня. Прошу тебя, Господи, я никогда больше ни о чем не буду тебя просить, если ты заставишь ее полюбить меня. Даже теперь, стоит мне увидеть ее, я стою и смотрю на нее, открыв рот, как ирокез на небоскребы. В первый раз я встретил ее, когда она выходила из обувного магазина. Я шел за ней до офиса, где она работала. Во время ленча я болтался поодаль и наконец как-то вечером в ресторане заговорил с ней. Даже теперь не могу поверить, что она в самом деле любит меня. Не могу поверить. – Харви сделал глоток кофе, а я, вспомнив предположение Доулиша, испытал удовлетворение оттого, что оказался прав. – Невинность, – продолжал Харви. – Понимаешь, вот это в ней и чувствуется. Ведь столь целомудренное отношение к миру возможно, если в глубинах памяти не заложена программа, исключающая такой подход. Понимаешь ли... невинность – это знание о том, что ты можешь совершить, а опыт – знание того, что тебе недоступно.

– Обретение опыта – это метод закрепления предрассудков, – уточнил я.

– Нет, – возразил Харви. – Когда ты в последний раз обращался к опыту? Когда сомневался в успехе, вот когда!

– Налей себе еще кофе, – предложил я. Не имело смысла дискутировать с ним. – У тебя острая стадия маниакально-депрессивного психоза, Харви.

– Так и есть. И я еще не совсем здоров.

– В самом деле?

– Ты улыбаешься, но у меня температура 102 градуса.

– Откуда ты знаешь?

– Я ношу с собой термометр, вот откуда. Хочешь, я тебе измерю температуру?

– Черт возьми, зачем?

– Прекрасно, когда ты в хорошей форме и вообще здоров. Но вдруг со мной что-то случится?

– Если тебе в самом деле плохо, я вызову врача.

– Нет, со мной все отлично, все отлично. В самом деле все хорошо. – В тоне, которым он это произнес, подразумевалось «лучше я умру на посту».

– Как скажешь.

– Ты бы не выдержал того, что мне досталось. Хуже быть не могло. – Взяв бутылку «Лонг Джон», он вопросительно посмотрел на меня, я кивнул, и он наполнил до половины наши бокалы, после чего одним глотком опустошил свой. – Эта девушка, – снова начал он. – Ты не имеешь представления, через что ей пришлось пройти.

– Расскажи, – попросил я.

– Хотя ее отец так и не получил широкого международного признания, на которое имел полное право, он был в числе тех гениальных мозгов, которые создали атомную бомбу. Но после войны он погрузился в депрессию. Испытывая чувство вины, он был мрачен и хотел лишь сидеть и слушать Сибелиуса. Он принадлежал к очень преуспевающей семье, так что мог позволить себе пригласить целый оркестр в свой огромный дом в Лапландии, где и днем и ночью лишь слушал Сибелиуса. Порой в доме не оставалось и крошки пищи, но оркестр все равно продолжал играть. Должно быть, у Сигне сохранились ужасные воспоминания, потому что ее мать была подключена к аппарату «искусственные легкие». Можешь ты себе представить такое?

– Без труда, – ответил я. – Очень легко.

Харви продолжал беспрерывно говорить, подливая себе виски, пока не покончил со всем моим запасом. В девять часов я предположил, что нам стоит выйти и где-нибудь поесть.

– Вареное яйцо, – предупредил он. – Больше я ничего не хочу. – В морозильнике я обнаружил несколько кусков мяса и пиццу и пока возился с ними, Харви попытался найти общий язык с моим старым «Бехштейном». Он умел исполнять всего лишь несколько песенок, и подбор их был довольно странен: «Две маленькие девочки в голубом», «Покров зеленой листвы», «Я снова заберу тебя домой, Кэтлин» и «Не хочу играть на твоем дворе». Он старательно исполнил весь их набор, с предельным тщанием аккомпанируя себе. При исполнении самых сложных аккордов ресницы у него трепетали, а голос понижался почти до шепота, снова обретая силу на простых переходах. Когда я принес еду в гостиную, Харви поставил тарелку на пианино и, не переставая жевать и разговаривать, изобразил несколько музыкальных фраз.