Текст книги "Время-память. 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре"

Когда на дороге сталкиваются два автомобиля, у водителей есть два способа разобраться в ситуации. Можно выйти из кабины и спокойно сказать своему оппоненту: «Ты должен был уступить дорогу, ведь у меня есть преимущественное право проезда». А дальше – разбираться, кто из двоих ехал не по правилам. Но они могут, поддавшись эмоциям, выхватить пистолеты и открыть стрельбу. И тогда никакого разговора не будет. И вряд ли кто-то останется в выигрыше: убийца наверняка сядет в тюрьму.

– Но вы верите в благополучное разрешение конфликта?

– Верю, но только если произойдет принципиальное изменение в подходе. Я чувствую, что до сих пир у обеих сторон были совершенно разные позиции. Израиль относится к ситуации патерналистски, чувствуя себя хозяином положения. У палестинцев боль прошлого, у них комплекс нации, годами лишенной родины. Вообще мне кажется, что если руководствоваться сильными эмоциями, такими как ненависть и вражда, или пусть даже такими, как любовь и страсть, то это все равно не приведет к добру. Нужно быть очень и очень осторожным, как за рулем автомобиля.

– Этгар, вы ведь впервые в Москве. То, что вы увидели здесь за эти дни, отвечает вашим ожиданиям или нет?

– Израиль – это страна, которая находится едва ли не в центре информационного мира. И, естественно, я многое знал о России, немало знал и о жизни людей. Главное из того, что я увидел за прошедшие дни, главное, что я сумел почувствовать, – это энергия, которая исходит от людей. Это говорит о большом потенциале вашей страны. Но я почувствовал также, что у ваших людей есть большой разрыв в освоении культуры. Некоторые знают самые удивительные вещи, а кое-кто не знает даже вполне обычных вещей.

То, что я скажу вам сейчас, конечно, не новость: ваша страна в течение долгих десятилетий находилась вне рамок капиталистического мира, в котором жила, скажем, моя страна, и я вижу, что люди здесь другие. Но процесс капитализации общества проник и сюда. И как часто бывает на начальном этапе всякого процесса, многое здесь порой кажется со стороны гротескным и даже смешным. Но тот сгусток энергии, который мне удалось почувствовать, дает надежду.

(В сокращении)

К современному российскому читателю литература на идиш пришла из США. Это случилось благодаря братьям Зингер, и прежде всего, младшему из них Исааку Башевису Зингеру, нобелевскому лауреату 1978 года. Его знаменитый роман «Шоша» (Текст, РИК «Культура») и несколько рассказов были напечатаны в Москве еще в 1991 году с предисловием Льва Аннинского. Тогда выход этой книги стал значительным культурным событием. Сегодня в России изданы многие произведения Башевиса Зингера. А в 2010 году в серии «Проза еврейской жизни» издательство «Текст» выпустило великолепный роман «Семья Карновских» старшего из братьев – Исроэла Иешуа Зингера.

В то же время израильская литература на идиш до сих пор пребывает в тени. В Москве книги израильских авторов на идиш издаются редко, порой энтузиастами-идишистами.

В 2003 году в российской столице начал работу посланника Еврейского агентства в России автор нескольких сборников стихов поэт Велвл Чернин, который много сделал для популяризации израильской литературы на идиш в Москве.

Чернин воспринял язык от своего деда. Он начал писать на идиш в начале 80-х годов в Советском Союзе. В ту пору он был одним из самых молодых советских идишистов, группировавшихся вокруг журнала «Советиш Геймланд». По расчетам Чернина около четверти евреев владели тогда идишем как родным языком; в основном это были люди пожилого возраста, воспринявшие его из семьи и даже учившие в советской школе двадцатых годов. На Высших литературных курсах в Москве он застал еще крупных специалистов в области идиша. «Тогда было у кого учиться, – рассказывает Велвл Чернин. – И тогда была еще литературная среда». Впрочем, поколение Чернина – это десятка полтора писателей. В конце 80-х – начале 90-х годов почти все они либо репатриировались в Израиль, либо эмигрировали на Запад; писатели старшего поколения один за другим уходили из жизни.

Чернин утверждает, что в начале нынешнего века центром идишской литературы стал Израиль. В Тель-Авиве действовал Бейт-Левик – дом, где собирались члены союза писателей и журналистов, пишущих на идиш. Еще были живы классики, патриархи идишской литературы, такие как почти столетний Авраам Суцкевер. Выходил литературный журнал «Топлпункт» («Двоеточие») и два альманаха. Писали талантливые мастера среднего поколения и молодежь. В США и Европе также работают несколько одаренных писателей, и в том числе соратники Чернина по прошлой жизни в советской литературе 80-х годов. Пишут на идиш и «коренные», англоязычные американцы. Благодаря Интернету вся эта пестрая, но не очень-то многочисленная компания поддерживает прочные связи друг с другом. Это способствует литературному общению – хоть какому-то подобию литературной среды.

«Вести о смерти идишской литературы оказались преувеличенными, – рассказывал Велвл. – Она переживет мое поколение, мы не станем теми последними, кто погасит свет. Впрочем, численность носителей языка продолжает падать. Количество тех, кто пишет на идиш, включая журналистов, думаю, не больше сотни во всем мире…»

Когда в середине 90-х, через 15 лет после репатриации Велвл Чернин вернулся в Россию, он застал «пустыню». Из своих старых знакомцев он обнаружил только актрису михоэлсовского ГОСЕТа Марию Котлярову и самарского поэта Зиси Вейцмана. Однако появилось новое поколение совсем юных идишистов, изучающих идиш «с нуля» как иностранный язык. И таких становится все больше.

* * *

Выход книги идишского писателя или поэта – всегда событие. Даже в переводе на русский язык. Радостное, но с оттенком грусти: немного читателей у таких книг. В 2005 году в Израиле вышел небольшой поэтический сборник Велвла Чернина «Избранные стихотворения» в переводах Валерия Слуцкого, – всего-то два десятка стихов. Книга двуязычная: знатоки идиша могут сравнить оригинальный текст с русским переводом. Русскоязычный читатель тоже не обделен: переводы Слуцкого сохраняют терпкий, горьковатый вкус традиционного идишского стихотворчества, ни с чем не сравнимую образность разорванного, распавшегося поэтического пространства, почти физическую боль утраты, чего-то такого, что нельзя не только описать, но даже просто назвать словами…

 
Плывут над пеленой небытия
За Мертвым морем горы столь далёки
И близки. А за ними – край земли.
Безглавая вне времени змеится
Дорога ниоткуда в никуда.
 

В 2006-м в Москве вышел роман израильского идишского писателя Михаэля Фельзенбаума «Субботние спички» в переводе Велвла Чернина.

Книга эта из ряда вон выходящая. Когда в последний раз мы читали роман в переводе с идиш, принадлежащий перу современного, более того ныне живущего и даже совсем еще не старого писателя?! Идиша как живого разговорного языка больше не существует. Давно нет и восточноевропейских штетлов с их специфическим бытом, с еврейским (как теперь модно говорить – автохтонным, т. е. искони сложившимся) населением, говорящим на идиш. Все это исчезло, кануло в Лету навсегда. Можно ли представить себе исторически и психологически достоверную книгу о жителях Атлантиды, да еще написанную на языке атлантов! И главное, – что и само по себе чудо – книгу талантливую.

Израильский идишский писатель Михаэль Фельзенбаум родился в 1951 году под Киевом. В раннем детстве переехал в бессарабский городок Бельцы. Учился в Ленинграде. В Израиль приехал в начале девяностых. Впрочем, печататься он начал еще в середине 80-х в российском журнале «Советиш геймланд». В Израиле вышло несколько книг Фельзенбаума на идиш.

Роман «Субботние спички» – центральное произведение в творчестве писателя – представляет собой причудливое переплетение народных легенд, талмудических назиданий и исторических хроник. Он воссоздает ощущение какого-то полузабытого события, несомненно, живого и даже близкого, существовавшего задолго до нашего рождения, но проплывшего незамеченным средь чреды земных дней. Оно, это событие, еще проявится с несомненной отчетливостью спустя многие годы, может быть, даже после нашего ухода в вечность. В конечном счете, это попытка ответить на главный вопрос, который вслед за еврейскими мудрецами формулирует автор – «где я в этом мире?»

Фабула книги проста и одновременно прихотлива в своей избыточной простоте; очевидная реальность фактов кажется совершенно невероятной и даже немыслимой; вымысел ощутим до оторопи, до дрожи.

Праведники из Большой Красной синагоги местечка Микдорф в Трансильвании празднуют Субботу по заведенному порядку. Казалось бы, все идет своим чередом, вот только вокруг синагоги, в ее близких и дальних окрестностях, начинают происходить необычные явления. Конечно, микдорфские евреи, как и все прочие евреи в мире, ждут прихода Машиаха; ну, ждут себе – и ждут… А тут всё вдруг как-то сошлось воедино. И даже такие нетривиальные персонажи еврейского фольклора ангел Михаэль, громадный бык Шор а-Бор, морское чудовище Левиафан и райская птица Зиз – все вдруг оказались участниками вселенской мизансцены Избавления. Процедура, казалось, соблюдается в малейших деталях.

Но почему же это космическое действо вдруг разом сомкнулось вокруг заштатного румынского городишки? Дело в том, что священная утварь Иерусалимского Храма в результате «неисповедимых путей» истории оказалась в подвале Большой Красной синагоги. В этой связи перед читателями открывается пестрая панорама древней евразийской лесостепи вместе с полулегендарными персонажами вроде посланника главного визиря халифата рабби Ицхака бен Натана, хазарского кагана Йосефа, великого каббалиста Моше Кордоверо и даже валахского князя Влада Цепеша, более известного широкой публике как граф Дракула.

Словом, все шло к тому, что в ту Субботу Мессия должен был, наконец, предстать перед праведниками.

Но оказывается, даже точное соблюдение регламента не гарантирует реализации Замысла.

«…В оркестре мира сего время имеет весьма странную партитуру – иногда ему выпадает играть совсем простую народную мелодию, – удар по барабану, пауза, и сразу после этого приходит очередь траурной молитвы “Господь, полный милосердия”. Одним словом, все однозначно и гениально просто: удар, пауза и сразу после этого – полное милосердие». Однако, как выясняется, не все в мире обязательно следует «популярной народной мелодии», которая может обернуться и несбывшейся мечтой, иллюзией в долгой чреде тем, сюжетов, процессов и фактов, которые в качестве векторов и вешек веками выбирало себе растерянное и заблудшее человечество.

Прорвавшиеся на свободу

1

Еще в прежние годы Эфраим Баух стал автором нескольких поэтических сборников – «Грани» (1963), «Ночные трамваи» (1965), «Красный вечер» (1968), «Метаморфозы» (1972), окончил Высшие литературные курсы в Москве, приобрел заслуженный авторитет у критиков и коллег. Внешне ничто не предвещало крутого поворота в его судьбе. Однако в конце семидесятых годов минувшего века он переехал в Израиль: стихи, конечно, писал и там, даже издал несколько поэтических книг, но в основном перешел на прозу. Баух приступил к работе над грандиозной семилогией «Сны о жизни» – многотомной эпопеей, которую завершил в 2008 году романом «Завеса». Семилогия охватывает огромный исторический пласт событий, действие которых разворачивается в Молдавии, Москве, Италии, Израиле и других странах.

Любимый жанр писателя – интеллектуальный роман-притча. Однако Баух также автор многих очерков, статей, эссе, посвященных широкому кругу проблем философии, истории, культуры.

Романы Бауха, хоть и написаны по-русски, не хуже любой ивритской книги передают историческое дыхание народа, освещая события прошлого с позиции современного израильтянина. Не случайно многие его произведения, как прозаические, так и поэтические, переведены на иврит, давно став частью культурной парадигмы еврейского государства.

Уже в ранние 60-е годы он каким-то образом осознал, что в конце века евреев ждут невероятные события: сотни тысяч уедут из СССР, и это станет одной из причин краха советской империи. Новый Исход будет важным явлением уходящего века. Трудно объяснить, но это было даже не предчувствие, а уверенность. Уже тогда он понял, что эта тема станет главной в его творчестве.

«Ни один из известных мне литераторов, – пишет Анатолий Алексин, – не проник так глубинно в суть культуры, религии и истории этой земли, никто так блестяще не владеет ивритом как языком разговорным и литературным одновременно. Только обладая всеми этими знаниями и, конечно, самобытнейшим писательским даром, можно было создать романы, благодаря которым, я убежден, поколения будут приобщаться к судьбе израильского народа».

В самом деле, удивительно, что в стране с двумя государственными языками – ивритом и арабским – председателем Федерации союзов писателей Израиля, состоящей из 13 объединений литераторов, пишущих на разных языках, был избран писатель, все главный книги которого написаны по-русски.

Летом 2002 года во время очередного визита Эфраима Бауха в Москву в Музее Марины Цветаевой состоялся творческий вечер писателя, приуроченный к выходу его романа «Пустыня внемлет Богу». Среди выступавших были литературовед и критик Валентин Оскоцкий, поэт и публицист Лазарь Шерешевский, главный редактор издательства «Радуга» Ксения Атарова. Встречу открыла Дина Рубина, тогда занимавшая пост главы отдела общественных связей московского отделения Еврейского агентства в России.

«Эфраим Баух – явление значительное в литературе, – сказала она, – одна из знаковых фигур не только русского Израиля, но и вообще творческого и общественного Израиля. Я познакомилась с Баухом лет двенадцать назад, когда приехала в Израиль, и союз писателей организовал семинар… И вот подтянутый моложавый человек, Эфраим, собрал нас, репатриантов, и повел по Зихрон-Яакову, рассказывая о необыкновенных людях, живших и живущих в этом городе… Эфраим был настолько ярок, настолько здорово говорил, он так волновался, так хорошо рассказывал о начале Войны за независимость, о Шестидневной войне, о том, как над Средиземноморьем израильские самолеты в абсолютном безмолвии летели, подкрадываясь к египетским аэродромам, что я подумала: человек, который с таким замечательным талантом владеет голосом, мимикой и жестикуляцией, должен быть хорошим писателем. И я не ошиблась. Потом я познакомилась с творчеством Эфраима: он не боится идти вглубь пластов истории, очень мощно лепит характеры, очень ярко и эмоционально пишет».

2

Эфраим Баух родился в 1934 году в городе Бендеры (в те годы – Тигина) в Бессарабии, тогда входившей в состав Румынии. В военные годы вместе с матерью был в эвакуации. Отец погиб на фронте под Сталинградом. После войны семья вновь вернулась в Бендеры.

Когда Эфраиму было 11 лет, его мама настояла на том, чтобы, он начал учить иврит и наняла учителя – меламеда. Шел 1946 год, и, как говорится, было не до того: какой уж там иудаизм! Всех учеников ребе замещал юный Эфраим. На его долю досталась вся нерастраченная энергия учителя, который очень многое вбил ему голову за два года занятий. Меламед не обременял себя педагогическими изысками и обучал мальчика по старой системе, которая заключается в заучивании текстов наизусть. Книгу «Коэлет», например, Баух и сейчас может прочитать на память. В те тяжелые годы на долю евреев выпало немало: гибель Михоэлса, «борьба с космополитами», «дело врачей»… Все эти события с болью отдавались в сердце подростка. Когда ему становилось особенно тяжело, он начинал читать про себя священные еврейские тексты. Эта привычка сохранилась на долгие годы.

В 1958 году Баух закончил геологический факультет Кишиневского университета. Работал в экспедициях в разных регионах страны. В начале семидесятых учился на Высших литературных курсах Союза писателей СССР при Литературном институте им. Горького.

В 1977 году Эфраим с семьей переезжает в Израиль.

Поскольку иврит он знал с детства, с молодых лет был убежденным сторонником еврейского государства, в израильскую культурную среду уже состоявшийся российский поэт вошел легко, естественно, без судорожных конвульсий интеллигента, вырванного из своей родной почвы. Наоборот, Израиль стал для него источником новых творческих сил и возможностей.

И уже 1978-м выходит книга стихов «Руах», вскоре, в 1982-м – первый и второй романы семилогии – «Кин и Орман» и «Камень Мория».

«Конечно, у каждого романа свой сюжет, свое свободное развитие, своя архитектоника, – рассказывает писатель, – но все время я старался не упустить из вида некую общую конструкцию. И образцом служили спиралевидно нарастающие вокруг Торы кольца пророческих книг, комментариев, Талмуда, каббалы».

Одна из центральных книг Бауха «Лестница Якова», впервые опубликованная в 1987 году, в 2001-м переизданная, и в том же году вышедшая на иврите под названием «Данте в Москве», была удостоена высшей литературной награды страны – Премии Президента Израиля.

События романа происходят в российской столице. Герой книги, врач-психиатр Кардин работает в привилегированном санатории «положительных жертв режима» – разного рода вертухаев и стукачей, тронувшихся умом. Находясь на вершине карьеры, будучи лечащим врачом кремлевской верхушки, он ощущает страшную внутреннюю пустоту, от которой хочет избавиться, и ищет путь возвращения к своим историческим корням… В конце книги Кардин уезжает в Израиль. Отсюда и название «Лестница Якова»: он вступает на лестницу, которая, в конце концов, приводит его к новой реальности.

Москва предстает в романе неким вариантом Ада «Божественной комедии» Данте. Российская столица тех лет виделась Бауху похожей своей городской инфраструктурой на круги ада: кольцевое метро, Бульварное и Садовое кольца, проект кольцевой автодороги. Но это лишь внешняя аналогия. Настоящий ад скрыт в особых местах, связанных с ГУЛАГом – следственных изоляторах, тюрьмах, расстрельных подвалах, на Лубянке, площади трех вокзалов, откуда отправлялись поезда в дальние лагеря – «белых пятнах» на карте города, о которых никто ничего не знал достоверно, – только ходили пугающие слухи.

«Цивилизаций, которые вышли на мировой уровень, не очень много, – говорил писатель. – Их можно пересчитать по пальцам. Каждая из них имеет свой стержень, свою ось. Сущность древней цивилизации Египта – камень: пирамиды, храмы, стелы. Конечно, была и литература, писавшаяся на папирусе чернилами, то есть краской, которую можно просто стереть. И когда эта цивилизация свернулась, когда произошел коллапс, все исчезло, кроме того, что выражало ее сущность – камня. Пирамиды и сегодня воспринимаются как чудо света.

Основой еврейской, иудаистской цивилизации является Слово, то самое слово, которое было написано краской на папирусе или на коже. Ему около 3300 лет. И все это время краску пытаются стереть – и годы, и люди – сжечь, уничтожить. Но она существует. Не просто существует. Сегодня самой популярной книгой в мире является Ветхий Завет… Текст победил время. Время не может его уничтожить. С помощью переводов текст победил и пространство… Так вот, Лестница Якова, которая ведет в небо, – один из символов иудаизма».

3

В 2002 году в популярной серии «Мастера современной прозы» московского издательства «Радуга» вышел роман «Пустыня внемлет Богу», посвященный библейскому пророку и законоучителю Моисею.

В центре книги – Исход как метафизическая категория бытия. «Исход – это взрыв, извержение, пробивающее косную тяжесть отставшего времени, смещающее топографию равнин, и гор, и человеческого духа». Роман о событиях не вполне достоверных с точки зрения традиционной истории убеждает лучше фундаментальных научных исследований. Творческая фантазия писателя базируется на твердой концептуальной основе, подкрепленной сведениями из археологии, этнографии, палеолингвистики, глубоком знании быта и религиозных верований как древних цивилизаций Восточного Средиземноморья и долины Нила, так и Пятикнижия Моисея, пророческих книг, библейских комментариев.

В романе представлена убедительная гипотеза возникновения так называемого протосинайского письма в среде невольников хабиру на медных копях Синая и шире – соотношение текста с временем и пространством. В начале II тысячелетия до новой эры в мире существовали две великие державы – Египет и Вавилон, со своими армиями, с особыми системами «сыска и фиска», размышляет автор. В каждой из них имелась своя система письменности: иероглифы в Египте и клинопись в Вавилоне. В Синае, находившемся тогда на периферии египетской цивилизации, на медоносных копиях рабы добывали бирюзу и медь. Их называли хабиру, что, возможно, означало племенное сообщество, из которого вышли древние евреи. По сути дела, это был ГУЛАГ, только древний – продолжает писатель. Из-за сильной жары они могли работать лишь утром и вечером. Днем они чаще всего находились в храме и возносили молитвы своей богине и даже писали ей письма на остраконах, обломках глиняной посуды. В начале XX века английские исследователи обнаружили эти послания, которые впоследствии были датированы около 1800 года до новой эры. На одном из них было написано «баалат» – обширное понятие, означающее: хозяйка, владелица, богиня. Слово состоит из четырех букв: «бэт», «айн», «ламед», «тав». Эта и подобные ей надписи получили название «протосинайское письмо».

Через несколько сотен лет финикийцы на базе протосинайских букв создали алфавит, «алеф-бэт» – по первым буквам алфавита. Синайские рабы не имели ни кола, ни двора. Поэтому, по версии Бауха, они называли буквы именами предметов, которых у них никогда не было и которые они, возможно, мечтали иметь. «Алеф» – бык, «бэт» – дом, «гимел» – верблюд, «далет» – дверь и так далее. Около 900 года до новой эры греки частично позаимствовали финикийский алфавит, составленный из протосинайских бук, начали писать с слева направо, полугласные превратили в гласные, но оставили те же названия: «альфа», «бета», «гама», «дельта»… Правда, первоначального смысла эти названия были лишены. Римляне оставили только изображения: А, В, С, D… На основе греческого алфавита Кирилл и Мефодий создали кириллицу, которую мы сегодня используем для письма. Но у них не хватало двух букв, поскольку ни в греческом, ни в латинском их уже не было – «Ш» и «Ц». Тогда они взяли буквы «шин» и «цади» прямо из иврита.

«Линия развития мировой письменности берет свое начало от букв, созданных рабами-хабиру на медных копях Синая, – подытоживает свои рассуждения Баух. – Этими же буквами была написана Библия. Мой внук, ученик израильской школы, как и многие поколения до него, точно также открывает Книгу и читает: “Берешит бара элоим эт hа шамаим вэ эт hа арец” – “Вначале сотворил Б-г небо и землю…” Это было более трех тысяч лет назад. И у него нет никаких проблем. Существует целая наука – библеистика, которая пытается все объяснить. А ему не нужно ничего объяснять. Он просто открывает и читает то, что написано. Переход длиною в 3300 лет он преодолевает уже в самом детстве. Сила этого текста совершенно невероятна, когда читаешь в оригинале».

Моисей Бауха нисколько не похож на ходульных героев псевдоисторических опусов – вождей свежего замеса, лжепророков новой истории, губящих миллионы во имя достижения нелепых и нереальных целей. Он понимает всю невыполнимость задачи, возложенной на него Всевышним, чувствует неподъемную тяжесть груза, оказавшегося на его плечах, в сущности, против его желания. Эту вселенскую ношу ему суждено нести многие годы даже под угрозой разрушения собственной личности. Кажется, что повествование в книге Бауха зациклено в водовороте Исхода и время от времени возвращается к последним мгновениям жизни Моисея – в некую пространственную точку на горе Нево, в Заиорданье, буквально в нескольких часах пути от Земли Обетованной, куда пророку так и не суждено войти.

Прорыв во времени – дело еще не решенное; Исход продолжается и сегодня.

4

В романе Эфраима Бауха «Завеса» (2008), завершающей книге эпопеи «Семь снов», три главных героя с именами Орман, Берг, Цигель. Складывается ощущение, что это не фамилии, а прозвища, определяющие не столько характеры героев, сколько отношение к ним автора: Светоч, Гора и Козел.

Орман – «alter ego» автора – философ, специалист в области современной французской философии, родившийся в небольшом провинциальном городке на берегу большой реки и обретший себя, в значительной мере, благодаря найденным в домашнем тайнике рукописям погибшего отца. Провидение распорядилось так, что во время Шестидневной войны на Ближнем Востоке ему пришлось переводить статьи из иностранных газет «по заказу органов», с которыми, впрочем, он сразу же пресек все отношения, непосредственно не относящиеся к работе. Тогда впервые Орману удалось получить закрытую для советских людей информацию, что оказало влияние на становление его национального самосознания, пробудив гордость за свой народ. Дальнейшая жизнь закономерно привела его в Израиль уже в семидесятые годы.

Другой герой, Берг, лучше, чем кто-либо другой соединяет прошлое и будущее еврейского народа. Он – уроженец Израиля из семьи брацлавских хасидов, одной из наиболее ортодоксальных ветвей традиционного иудаизма, живет в религиозном городе Бней-Браке, носит хасидские одежды и свято чтит еврейский закон. Но Берг и современный компьютерный гений, разрабатывающий новейшую программу воздушного боя, определившую победу Израиля в Ливанской войне 1982 года.

Цигель из Литвы, – как и Орман, израильский репатриант семидесятых годов, продавший душу дьяволу еще в Советском Союзе, став агентом органов госбезопасности. Он прирожденный доносчик, предатель и шпион, правда, мелкого масштаба, которого по большей части использовали в слепую. Еще в Литве, внедренный в среду борцов за свободный выезд в Израиль, он фабриковал доносы на товарищей, не брезгуя и провокациями. В Израиль он также был отправлен «органами»; благодаря своим незаурядным способностям и феноменальной памяти ему удается начать карьеру на закрытом предприятии, связанном с оборонной промышленностью страны. После распада СССР и расформирования КГБ его подставляют израильской службе безопасности как важную персону, «резидента», в результате чего после ареста он получает 18 лет заключения.

Такой вот, прямо скажем, не любовный треугольник выстраивает писатель в своем романе.

Столкновение жизненных позиций этих таких разных людей, их искания, победы, переживания, сомнения, мучения и провалы, попытки обрести друг в друге опору или, наоборот, отторжение, признательность и страх, уважение и ненависть, поиск Бога и погружение в бездну – вот о чем эта странная книга, смесь исторической хроники, семейной саги, религиозно-философского трактата и авантюрно-шпионского триллера.

Как и подобает эпопее, книга построена по хронологическому принципу: предвоенные и военные годы, 1967–1977, 1977–1982… И так далее до середины двухтысячных, когда, собственно, и писался этот роман. Но при этом в каждый временной период с назидательной навязчивостью повторяются названия разделов: Орман, Берг, Цигель; Орман, Берг, Цигель как символ Исхода евреев в XX веке – главной, сквозной темы в творчестве писателя.

5

Мы давно свыклись с тем, что нас надо учить уму разуму, наставлять на путь истинный, а то и примерно наказывать. Поэтому любим к месту и не к месту употреблять словосочетания типа «уроки истории», «суд истории», заранее определяя свое место в качестве мальчиков для битья. Мы забываем, что история – это всего лишь наука, просто теория, которую создаем мы сами, сами же усовершенствуем или, наоборот, уродуем. Другое дело, что потом созданные кабинетными учеными историко-философские теории начинают жить своей собственной, не зависимой от нас жизнью, более того, они влияют на нашу жизнь, подсказывая, а то и навязывая образ действий целым человеческим сообществам, народам и государствам. Часто эти теории выходят из привычной тиши кабинетов и овладевают массами. Как правило, такие «выплески» ничего хорошего не сулят, а иногда приводят целые страны и континенты к губительным результатам.

Книга Эфраима Бауха «Иск Истории» (Захаров, Книга-Сэфер, М. – Тель-Авив, 2007) удивляет неожиданным поворотом темы. Писатель дерзко вызывает историю на суд и предъявляет ей иск. Поначалу такой вызов настораживает. В самом деле, еще со школьной скамьи мы усвоили россказни об объективности исторического процесса, вызубрили прописные истины о том, что «история всегда права» и «не имеет сослагательного наклонения». Мы помним курс некоей мифической «марксистско-ленинской философии» с нудным повторением к месту и не к месту сомнительного гегелевского постулата о том, что «все разумное действительно, все действительное разумно». И здесь, конечно же, обнаруживается немало вопросов, которых мы прежде не задавали. А что такое разум? И как сочетается разумная действительность с уничтожением целых народов?

Эфраим Баух подвергает беспощадному критическом анализу истоки и пути европейской философии XVIII–XX веков, развивавшейся преимущественно по немецкому сценарию – Гегель, Ницше, Хайдеггер, Маркс, Фрейд… Шаг за шагом, он прослеживает, каким образом «передовая» философская мысль приводит к безумству уничтожения значительной части человечества в «бездне Шоа-ГУЛАГа».

«История, – пишет Баух, – как объективное отражение жизни семьи, колена, рода становится инструментом политических манипуляций и начинает влиять через подражание на саму жизнь. Это порождает “великие концепции”, которые одна за другой оборачиваются катастрофами».

Проблема в том, что история давно перестала быть девственно чистой наукой. Многие тысячелетия она тщетно пытается пройти между идеологией и мифологией, словно между Сциллой и Харибдой. История едва ли не с момента своего рождения обслуживает нужды политической конъюнктуры. Но именно мифология, по словам Бауха, «как злокачественное заболевание, не раз приводила ту или иную нацию на грань уничтожения, а в середине прошлого века чуть не поставила на эту грань все человечество». Честно говоря, есть серьезные сомнения, что исторической науке когда-нибудь удастся очиститься от мифологических напластований. Следует помнить, что миф рождался не только во времена античности, он возникает и сегодня с не меньшей, а то и большей интенсивностью. Причем, древние мифы не умирают, наоборот, под воздействие современных идеологических концепций они воскресают с новой губительной силой.