Текст книги "Изнанка экрана"

– Спасибо, – только и смог выдавить Сева после комплимента Веры.

– Я подозревала, если говорить правду, что ты – очередной восторг Ефима Давыдовича с его любовью открывать самородки, которые на поверку оказываются обычными булыжниками! Ну, о твоих писаниях стоит поговорить не по телефону.

– У нас завтра съемки на натуре. На студии я буду только к пяти...

– Перенесем все разговоры в домашнюю обстановку. На день рождения моей молодой подруги. Ты – не против?

– Не против... – В Москве в гости его еще не приглашали, и он попросил: – Координаты, если можно, поточнее, чтобы не заблудиться.

– Не заблудишься – это рядом с Кремлем. Форма одежды, как говорят у вас на флоте, парадная.

– Ну, тогда я не смогу прийти...

– Почему?

– У меня парадная – она же повседневная.

На том конце провода засмеялись.

Подруги переглянулись, и Тамара, зажав ладонью трубку, подмигнула Верочке:

– Пусть приходит в одной тельняшке – это пикантно!

– Приходи в чем хочешь!

Губан стоял с фужером вина над столиком веселой и нарядной компании пижонов – это было заметно по небрежно повязанным галстукам, брошенным на спинки стульев твидовым пиджакам. Девицы, как в униформе, были в нейлоне.

Что говорил им Губан, не было слышно за столиком Севы: играл входивший тогда в моду малый джазовый состав. И, конечно, «Бесаме мучо».

Со своего места, что было напротив Губана, поднялся парень с мощной спиной гимнаста, и Губан, заглотнув фужер вина, тут же отошел от компании, поискал глазами удобное место и плюхнулся за столик одинокого Севы.

– Суки! Их папаши нахватали сталинских премий за то, что лизали жопу власти, а эти выродки считают, что они тоже таланты...

– Ты им это сказал?

– Ну, сказал.

– Зачем?

– А чтобы знали. Я для них – ничтожество, грязный репортер. – Он глотнул кофе из Севиной чашки.

– Значит, отдал концы?

– В каком смысле? – не понял Губан.

– В прямом – порвал знакомство, – пояснил Сева

– Да пошел ты со своими флотскими примочками. – Губан встал было со стула.

Но Сева удержал его:

– Ну брось! И что? Выродки изменили свое мнение о тебе?

– Да ты-то что выступаешь? Прибыл из своей провинции и трешься здесь в надежде наверх вылезти.

– Я тебе это говорил? – вскипел Сева.

– Да это ясно без всяких разговоров. Любым способом полезешь, без всяких принципов!

– Я тебя сюда не приглашал! – Теперь уже Сева встал со своего места.

– А... забрало! – Губан пьяно захохотал и ушел.

На день рождения, по понятиям Севы, нужно было приходить с подарком. У букиниста он попросил «Книгу о вкусной и здоровой пище».

– Есть. Практически новый экземпляр. Только вот здесь надпись – кому-то дарили.

– Мне тоже для подарка.

– Надпись можно вытравить хлоркой. Берете ручку, макаете в хлорку...

– Я знаю этот способ, – прервал букиниста Сева, перелистывая книгу. – сколько?

– Практически даром – пятьдесят.

– Не слабо! – вырвалось у Севы, и он полез по карманам. – А у меня, как вы говорите, практически всего сорок два рубля.

Букинист великодушно развел руками:

– Придется уценить!

Тамара поблагодарила за подарок, повертела книгу в руках и крикнула куда-то в глубину квартиры:

– Клаша!

Появилась повариха Клаша, вытирая мокрые руки о белый передник.

– Вот. Посмотри. Может, ты чего не знаешь – научишься.

– Да я и без книжки, шо кажите, умею.

– Я говорю, посмотри, – мягко, но настойчиво попросила Тамара.

– Гарно. – После просьбы Клаша с готовностью согласилась, осторожно взяла книгу и унесла на вытянутых руках.

Тамара улыбнулась Севе и жестом пригласила из прихожей к столу. Вера, присутствовавшая при вручении подарка, взяла Севу под локоть.

– Может, я адресом ошибся? – спросил он, уязвленный отношением к подарку.

– А ты хотел, чтобы тебе на шею бросались?

– Ничего я не хотел.

– Ну иди, иди, садись к столу и будь как дома. – Вера подтолкнула его в большую комнату, где собиралось застолье.

Как-то само собой получилось, что он оказался рядом с Тамарой – больше свободных мест за столом не было. Впрочем, были, но его туда не посадили.

– Это – резерв. На случай приезда отца, – предупредительно положив руку на спинку пустующего стула, сообщил плотный сорокалетний мужчина.

– И вот, приходит она показываться в театр. Как положено, собирается худсовет в полном составе, поскольку прослышали про объем ее груди, – занимал уже закусывающих гостей популярный киногерой-блондин, – садятся в зал, в шестом ряду. В центре, естественно, главный режиссер. Она играет отрывок из «Бесприданницы», закончила и ждет решения худсовета. Ну, члены худсовета перекинулись взглядами с главным режиссером, и он говорит: «Мы берем вас в театр». – «А что я буду играть?» – спрашивает она. Главный режиссер отвечает: «Поживем – увидим». А она ему: «Нет, сначала увидим, а потом – поживем».

Присутствующие, которых во время рассказа этой байки Сева успел разглядеть, грохнули. Особенно громко, заметно громко, смеялась пара ребят из той «национальной» компании, не принявшей к себе Губана.

Зазвонил телефон, и плотный сорокалетний мужчина вышел на звонок.

За столом затихли.

Мужчина вернулся и сообщил:

– Папа быть не сможет. Он очень занят. Передал тебе, Тома, поздравление и пожелание счастья, а всем присутствующим – привет и пожелание культурно отпраздновать эту дату.

Киногерой-блондин встал, понял рюмку и предложил:

– Выпьем за папу именинницы стоя!

Гости с готовностью начали подниматься, откладывая вилки с кусками доброй снеди. Поднялся и Сева, негромко спросив у Веры, оказавшейся соседкой слева:

– Почему за Тамариного отца нужно пить стоя?

– Потому, что он третье лицо в государстве, а этого красавца представили к званию заслуженного артиста.

– Если этот красавец будет тамадой, мы стоя будем пить даже за повариху Клашу.

– Ты злопамятный! – Вера выпила и рассмеялась, бросив Тамаре: – А наш новый знакомый проявляет флотский максимализм.

– В чем именно? – откликнулась Тамара.

– Ему не нравится лизоблюдство тостующего.

– Мне тоже! Только без драки, – нежно попросила Тамара Севу.

После обязательных и чрезмерно цветистых тостов, как водится, танцевали. Почти безостановочно звучал «Истамбул».

– Прошу на горячее! – прервал танцы голос Тамары.

На столе, перемещенном незаметно для гостей к стене, покоилось теперь блюдо с отварным, уже разрезанным на куски, осетром. Момент – и дюжина вилок вонзилась в «натюрморт» и растащила, оставив на подносе только хищную зубастую голову...

Гости с волчьим аппетитом поглощали солидные кусманы.

Неожиданно для себя Сева подошел к магнитофону, выключил его и в наступившей тишине прокричал:

– Внимание! Предлагаю выпить, можно сидя, за пищеварение гостей!

Он подошел к столику с напитками и опрокинул в себя бокал водки.

– Откуда ты взяла это чудовище? – спросил у Веры киногерой.

– Любимый ассистент Ефим Давыдовича и, как ни странно, хорошо пишет, – цокнула языком Вера.

– А мне он нравится, – заявила Тамара.

– Чем? – удивился киногерой.

– Он не старается мне понравиться!

После такого ответа Тамары киногерой предпочел ретироваться.

Парочка парней из «национальной» компании отреагировала на тост Севы определенно:

– Чего еще ждать от друга этого подонка Губана?

Снова танцевали. На этот раз под принесенную кем-то пластинку – трио Нат Кин Кола «Бесаме мучо».

Сева стоял в одиночестве, прижавшись к оконному косяку. Тамара сама подошла к нему.

– Потанцуем?

Они танцевали, молча ощупывая глазами друг друга.

Гости, разделившись на группки, лениво потягивали через соломки коктейли, которые разносила Клаша.

Кроме Севы и Тамары танцевала только одна пара.

Киногерой что-то горячо втолковывал Верочке.

– Мы так и не поговорили, – сказала Севе Тамара, провожая гостей у двери, – уходи вместе со всеми. Ты в кепке пришел?

– Нет.

– Ну, не важно. Когда все разойдутся, возвращайся. Скажи охраннику, что кепку забыл. Я его предупрежу...

Они находились в большой комнате, где и происходило раньше сборище в честь дня рождения.

Тамара командовала Клашей, убиравшей использованную посуду:

– Унеси сначала мелкие тарелки и вилки. А потом уже – десертные. Что тут непонятного?

Сева от неловкости совсем протрезвел и рассматривал огромную красного дерева африканскую скульптуру в углу.

Освободившись от присутствия поварихи, хозяйка повернулась к Севе.

– Из моих сегодняшних гостей я знаю только двоих. Остальные – рекомендация Веры.

– Она – селекционер? – пошутил Сева.

– Она – лучшая подруга моей старшей сестры. Они учились вместе в университете. Я в Москве только полгода. Так что компанию собирала она.

– И я случайно попался под руку...

– В моей жизни случай решал многое, – пожала плечами Тамара.

– Буду считать, что в моей – тоже. – Тамара определенно нравилась Севе, но он не хотел выглядеть прущим напролом.

Зазвонил телефон.

Тамара вышла говорить в прихожую, хоть аппарат был и в большой комнате.

– Сейчас приедет папа, – объявила она, возвратясь. От мягкости разговора с Севой до звонка не осталось и следа. – Он не любит, когда гости задерживаются...

Сева понял информацию, как «просьбу выйти вон», и резко устремился в прихожую.

– Я провожу, – перехватила его Тамара. Это выглядело как извинение.

Вниз спускались не на лифте, а пешком. В подъезде была только одна квартира – та, из которой они вышли. На уровне бельэтажа у подоконника Тамара остановилась.

Сева обнял ее за плечи и поцеловал в шею за ухом.

– Лоскотно, – повела плечами Тамара.

– Что значит «лоскотно»?

– По-украински – щекотно.

– Ты знаешь украинский? – удивился Сева.

– Отец, до того как Хрущев вызвал его в Москву, был первым в обкоме на Украине. Там я, хочешь – не хочешь, выучила украинский.

– Придется и мне учить?

– Не обязательно. – Она взбежала по лестнице, услышав шум подъехавшей машины. – Звони по-русски.

Когда часа в два ночи в дверь заскреблись, он уже спал. Проснулся, сунул ноги в стоптанные полуботинки, которые служили шлепанцами и предыдущему жильцу, пошатываясь, добрел до дверного крючка:

– Кто?

– Я, Костя... – просипел из коридора Губан.

За порогом вместе с Костей стояла Лена Медведовская. Яркая и броская, обращавшая на себя внимание в том же «Национале», куда приходила регулярно с каким-нибудь постоянным «бобром».

– Уговорил зайти, – объяснила она.

– В подъезде – холодрыга, – подхватил Губан и шагнул через порог.

– А как вы попали в коридор?

– У вас замок ногтем открывается. – И Костя продемонстрировал свой коготь – иначе его и назвать нельзя было.

Они по-хозяйски уселись на продавленный диван, а Сева еще стоял перед дверью, протирая глаза.

– Будь другом, свари нам кофе, – со значением потребовал Губан.

Он подчинился, уловив просьбу во взгляде Лены.

Кофе в мятой алюминиевой турке варил долго – сначала, чтобы удлинить процесс, почистил закопченные бока сосуда.

Прежде чем открыть собственную дверь – поскребся.

– Входи! – Лена, стоя у дивана, застегивала пальто. – В этой комнате стоят только часы, – хохотнула она, глянув на Губана, и вышла.

Девушка оказалась наблюдательной – хозяйкины настенные часы стояли.

Костя мрачно шагнул в коридор, он поплелся следом – закрывать дверь в квартиру.

– Расскажешь кому про ее слова – изувечу, – бросил Губан, глядя в грязные половицы.

– Что? – напрягся Сева.

И получил от Губана в глаз.

Ответил.

Еще получил...

И так далее.

Весь десяток дверей почти одновременно открылись.

Из-за каждой вопрошали и возмущались глаза старух – похоже, прежних обитательниц этой веселой квартирки, бывшей по нэп включительно публичным домом.

Так он оказался без крыши над головой.

– Собирай вещички, – приказала хозяйка, смоля «беломориной» и позвякивая медалями, навсегда приколотыми к двубортному пиджаку. В прошлом «сотрудница» заведения, располагавшегося в квартирке, а ныне почетная пенсионерка фабрики «Гознак», она имела сейчас веский повод выговориться:

– Предупреждала: не води сюда никого. Вот и нарвался на дебош. Все доложили в отделение. А я – выслушивай. На «Гознаке» в меня будут пальцами тыкать: персональная пенсионерка превратила свою комнату в бардак!

Оправдываться было бессмысленно, а вещички умещались в портфеле: пора носков, помазок, бритва, вафельное полотенце, запасная чистая майка и кальсоны на случай минус двадцати. Он не хотел их класть, но мать сама насильно засунула.

Портфель был его постоянным спутником. С ним он смотрелся гораздо солиднее и основательнее. С ним предстояло завтра вечером встречаться с Тамарой. Правда, ходить с портфелем по вестибюлю Дома кино было неловко, но можно было за рубль попробовать уговорить гардеробщицу взять этот груз на хранение.

Но это все – завтра, сегодня нужно решить проблему ночевки.

Сева спал, сидя на скамейке в зале ожидания, выстроенном архитектором Рербергом.

Руки Севы даже во сне сжимали ручку портфеля, стоящего на коленях.

«Скорый поезд „Москва—Сочи“ отправляется в ноль часов сорок восемь минут», – прозвучало под сводами зала, увенчанного портретом Хрущева.

Но разбудило Севу не объявление вокзального радио, а голоса напротив.

– Ты куда аккредитив дел? – спрашивал женский голос.

На скамейке напротив готовилось к посадке в поезд семейство: отец, мать и пацанчик.

– Куда надо, – отвечал коренастый молодой отец.

– А булавкой заколол? – не унималась мамаша.

– Заколол, заколол...

– Ты не отмахивайся – мы что, зря, что ли, премии копили... А то приедем к морю и будем на зубариках играть.

– Да не стони ты раньше времени. Цел будет твой аккредитив!

– А что такое аккредитив? – вмешался мальчонка, до того времени молча слушавший перепалку родителей.

– Подрастешь – узнаешь! – засмеялся отец. – Для мамы это самая важная в жизни штуковина...

– Тоже мне – бессребреник! Идемте, а то опоздаем...

Сева закрыл глаза и снова погрузился в глубокую дрему.

Репродуктор под потолком зала ожидания продолжал бухтеть

– Ну не надо, не надо... – донеслось сквозь сон.

Он приоткрыл глаза и на этот раз увидел на скамье напротив скромную девчушку, которую с обеих сторон прижимали и лапали два невзрачных типа.

– Не надо, – скулила девчушка.

Глаза закрылись помимо его воли.

Он заставил веки подняться, когда услышал снова девчушкино:

– Я не хочу, не хочу...

Типы тащили девчушку к узкой щели за автоматами газированной воды. У одного в руке был нож, упирающийся в бок девчушки.

Сон как рукой сняло. Он отбросил портфель и бросился к девчушке, находившейся уже у самой щели.

Отшвырнул одного – того, что с ножом, другому врезал по челюсти. На его удивление, они тут же исчезли, не ввязываясь в драку.

Зато девчушка заблажила удивительно визгливым для нее голосом:

– Куда ты меня тащишь! Что ты от меня хочешь? Я не буду! Не заставляй! Не буду!

Сева остолбенел.

Из оцепенения его быстро вывел сержант милиции, сразу оказавшийся почему-то за спиной Севы.

– Что случилось?

– Насилует! – без тени сомнения взвизгнула девчушка.

– Пошли. Разберемся! – приказал сержант.

И когда Сева шагнул назад, к скамье, где лежал его портфель, схватил его крепко за шиворот:

– Не шали у меня!

В следственной комнате под потолком еще горели электрические лампочки, но за окном уже брезжил рассвет. Женщина-следователь в чине старшего лейтенанта, с помятым от бессонной ночной работы лицом, протянула Севе исписанный лист бумаги.

– Ознакомься. – И, пока тот знакомился с написанным, поясняла: – Попытка изнасилования – это минимум полтора года лагеря. Доказательства неоспоримые. Свидетели подтверждают. Личность потерпевшей не вызывает сомнений...

– Не вызывает? – вскипел Сева. – А что она делала с друзьями на вокзале?

– Так же, как и ты, ждала своего поезда, – очень спокойно парировала следователь. – Потерпевшая учится в техникуме, воспитывает одна малолетнего брата. Только что я связалась с директором техникума. Он подтверждает данные и характеризует потерпевшую положительно. Готов отразить это письменно.

Севе показалось, что стул под ним разъезжается:

– Я, выходит, показываю ложь?

– Выходит. Потерпевшая согласна забрать свое заявление, если ты вернешь ей золотые часы, кулон и браслет, которые ты с нее сорвал.

– Я, что, проглотил все это? – обескураженно спросил Сева. – Меня ведь тут же забрал ваш сотрудник.

– Ты согласен компенсировать причиненный ущерб?

– Я ей ущерба не причинял.

– Ты нагло себя ведешь. Себе же во вред. Тебя может спасти, только если мы установим, что потерпевшая занимается проституцией.

В последнем разъяснении Севе почудилась надежда.

– А как вы это установите?

– Это не просто. Клиенты проституток не любят подтверждать свои поступки... Так что это непросто.

– Мне нужно позвонить.

– Звони, посоветуйся, если есть с кем, – равнодушно согласилась следователь, она явно была уверена в собственной правоте и придвинула аппарат Севе.

У телефона, на счастье, оказался сам Давыдович. Он был еще в постели – полосатая шелковая пижама расстегнулась на волосатой груди.

– Я сегодня не буду...

– Почему?

– Я – в милиции.

– За что?

– Не могу говорить.

– Не валяй Ваньку!

– Ждал поезда на вокзале. Вступился за... женщину... В общем – попытка изнасилования, – сбивчиво, нестройно лепетал Сева, боясь, что следователь лишится своего великодушия, положит руку на рычаг телефона и ниточка надежды на поддержку оборвется.

– Что? – услышав треск в трубке, Давыдович заблажил: – Адрес, адрес говори! Какой вокзал?

Сева с закрытыми глазами сидел на невысоких нарах-помосте одиночной камеры.

Лязгнул замок.

На пороге открывшейся двери стоял сержант.

Тот самый, что забирал Севу.

– Держи свой портфель и исчезни!

Ефим Давыдович в собственной спальне карельской березы пил утренний кофе.

А рядом на краешке стула сидел Сева, вцепившись в свой портфель, как в спасательный круг.

– Повезло тебе, что у нас съемка во вторую смену... А то бы хрен ты застал меня дома... – Мэтр наслаждался кофе и собственной победой. – Поговорил я с этой потерпевшей, – он поцокал языком, подбирая слово, – оторвой: у нее же отработанный номер! Выбирает себе жертву, с которой можно сорвать деньги, и со своими котами начинает провоцировать... Как же ты этого не заметил?

– Наверное, сквозь сон...

– Ну да, спали режиссерские гены, – насмешливо согласился Давыдович. – Почему, думаешь, она заявление забрала?

– Надавил наш комиссар милиции...

– Ничего подобного! Обращаться к консультанту – длинный ход. Писанина уже уйдет в прокуратуру, и прекратить тогда дело – что гору передвинуть, – торжествовал мэтр. – Я надавил. Сказал: заявлю, что пользовался ее сексуальными услугами! И она испугалась...

– Вы... пользовались? – спросил или, скорее, пролепетал Сева.

– Я похож на человека, пользующегося вокзальной шлюхой? Не ожидал я от тебя такой тупости, – презрительно сощурился Ефим Давыдович.

– Я имел в виду, что вам неудобно такое даже заявлять... – оправдывался Сева.

– А я и не думал заявлять. Я знал, что она испугается – могут выслать из столицы – и заберет заявление. Это режиссура в быту. Понял?

– Понял.

Зазвонил телефон. Давыдович потянулся к трубке и бархатно проворковал:

– Рад тебя слышать. Эллочка! Сегодня же. Да. Сразу после съемки! Я – тоже!

– Я обязан вам, что на свободе! – благодарно произнес Сева, пока шеф возился с трубкой.

– Обязанность – быстро забывается. Я уже привык к тому, что ни одно хорошее дело не остается безнаказанным! – захохотал шеф, но похоже было, что он думает так всерьез.

Хлопушка «Цена человека».

В кабинете комиссара милиции героиня, привстав со стула и нависая над столом от порыва, переполняющего ее, убеждает теперь милицейского начальника:

– Он не виноват! Он случайно бежал из лагеря! Испугался и бежал!

– Чего испугался? – уточняет комиссар, внимательно слушая посетительницу. Форма ладно сидит на его мужественной, плечистой фигуре.

– Испугался, что вина ляжет на него. А виноват тот, другой, который ехал с ним в грузовике...

– Откуда вам это известно?

– Коля рассказал. Я верю ему!

– Верить людям надо, но нужно и проверять!

– Я не могу этого проверить, но знаю, что он не врет! Чувствую! Без Коли я снова буду несчастна!

– В том происшествии погиб человек. И одного вашего чувства мало, чтобы решить, кто виноват.

– Но ведь коля, если его несправедливо обвинят, погибнет!

– Я пришел в милицию из парторгов не самого маленького завода, чтобы здесь, – он постучал пальцем по столешнице, – теперь не было несправедливых обвинений! Я приложу все свое умение, чтобы не сделать вас несчастной.

– Что ты делаешь? – забыв скомандовать «стоп», врывается в кадр Ефим Давыдович и склоняется над присевшей на краешек стула во время тирады комиссара Эллой. – У тебя реплики звучат... деревянно!

– Такие реплики, – огрызается героиня.

– Что?! – ревет затравленным зверем Давыдович. – Когда тебя утверждали на роль, тебе нравились все реплики! Без исключения!

– Мне неудобно их произносить в такой позе!

– «Неудобно», – передразнивает мэтр, – удобно бывает только в кресле парикмахера! А я – не парикмахер! – И только сейчас, спохватившись, кричит: – Стоп!

Ефим Давыдович сидел на кожаном диване в своем кабинете. Героиня – та самая, которую мы видели на съемках эпизода картины, – почти прижавшись к Давыдовичу, снимала ворсинки с его пиджака букле.

Сева заглянул в кабинет.

– Вызывали?

– Элла, выйди! – скомандовал режиссер.

– Я могу повторить все и при этом наглеце! – повела плечом Элла.

Сева обалдело застыл в двери.

– Разберусь без тебя, выйди, – угрожающе повторил режиссер.

Героиня, исполненная независимости, поднялась и продефилировала мимо Севы, двинув его бедром.

Шеф не предложил ему сесть.

– Ты что себе позволяешь? Ты думаешь, мне сложно тебя выгнать?

Севе хотелось понять причину гнева шефа.

– Ты предлагал Элле поехать к тебе на ночь? – ревел медведем Давыдович.

– Куда?

– К тебе домой! Ждал возле ее подъезда, на Цветном, и предложил!

– Ефим Давыдович, – как можно мягче пояснил Сева, – у меня нет дома.

– Мне – можешь не врать!

–Что тут врать… – Ассистент был неподдельно удручен, и шеф поверил:

– То есть как? Где же ты ночуешь?

– Было время – спал здесь. У вас, на диване...

– Почему прекратил?

– Полундра образовалась...

– Чтоб я этих матросских вульгаризмов не слышал! Можешь говорить так со своими сверстниками! – оборвал мэтр.

– Охрана ночью проверяет. – Сева перевел со сленга на русский.

– Где спишь теперь?

– Где придется. Я поэтому и на вокзале оказался.

– Да? – удивился Давыдович. – Значит, действительно спал на вокзале?

– Действительно.

– А я поразился: вроде бабы на тебя посматривают и вдруг – пошел кадрить на вокзал... Докатился!

Севе было неприятно воспоминание о вокзальном происшествии – он молчал.

– Почему не снимешь комнату?

– На мою зарплату трудно найти даже угол.

– А на ужины в кафе «Националь» зарплаты хватает? – вдруг завелся мэтр, заподозрив, что его морочат.

Севе пришлось расшифровать расходы:

– Шесть рублей – чашка кофе, четыре – миндальное пирожное. В месяц – триста на ужины в «Национале», – Сева начинал заводиться, – остальные пятьсот – на завтраки и обеды в студийном буфете!

– Не жирно. Значит, Элка мне врала про тебя? – спросил шеф без перехода.

– Не знаю, что она говорила, но я ее вижу только на съемках...

– Ну, сука! Ей хочется доказать, что все хотят ее. Ну, сука!.. А ты не скули, – Ефим Давыдович не любил извиняться, но щедрым быть любил, – я помогу тебе. Кажется, ты этого заслуживаешь!

Мелькнули на экране необычные даже для зрителей тогдашнего Дома кино кадры из «Пепла и алмаза».

Герой фильма умирал на помойке.

Киношный народ повалил из зала, обсуждая непривычное зрелище.

Ефим Давыдович сразу засек ладную фигуру Тамары, а потом уже и Севу, который шел рядом, активно внедряя свое мнение о картине.

– Сева! – окликнул мэтр и продолжил, только когда парочка приблизилась к нему: – Не зря я тебе билет в Дом кино дал. У тебя есть вкус... представь.

– Знакомьтесь, – выдавил от неловкости Сева.

– Тамара Фролова. – Она кивнула.

– Ефим Давыдович. – Мэтр первый протянул мягкую ладонь, небрежно бросив Севе: – А ты не промах, может, это самого Фролова дочь?

– Да. Самого, – за Севу ответила Тамара.

Мэтр излишне горячо потряс ее руку и продолжил непривычным для него лебезящим тоном:

– Передайте папе приветы... И напомните: мы встречались, когда я снимал... В его области... Он очень помогал! Скажите, я позвоню его помощнику...

– Я обязательно передам папе, – глядя мимо режиссера, без удовольствия заверила она.

– Пока, Сева. Сам разработай эпизод у ювелирного...

Это задание ошеломило Севу – ничего подобного ему до того не поручалось.

– Сам? А... как вы...

– Ты можешь сам! – воодушевлял Давыдович, – придумай.

– Я попробую...

Шеф почувствовал неуверенность в ответе Севы и не унимался, давя на самолюбие:

– Как у вас во флоте зовут желторотого матроса?

– Вы запретили выражаться на жаргоне.

– Запомнил! – осклабился Давыдович, – а сейчас – разрешаю.

– Салага, – ответил Сева.

– Вот. Ты ведешь себя, как этот самый салага! – засмеялся Давыдович.

– Извините, нас ждут! – Тамара энергично взяла Севу под руку и, кивнув, увела.

У лестницы к гардеробу встретили Певзнера со спутницей. Сева познакомил.

– А ресторан здесь есть? – поинтересовалась Тамара.

– Есть.

– Пойдемте! – предложила она

Сева и Певзнер переглянулись. Тамара не унималась:

– Пойдемте!

Сева согласился и двинулся к дверям ресторана деревянной походкой приговоренного.

Сели за свободный столик.

Сева раскрыл карту и чем дольше изучал ее, тем больше мрачнел; не говоря ни слова, он протянул ее Тамаре. Та ободряюще улыбалась. Когда карта переместилась в руки спутницы Певзнера, Тамара слегка пригнулась...

Он ощутил ее руку на своем колене.

И краем глаза увидел, что в руке Тамары стопочка солидного достоинства купюр.

Ладонь Севы приняла купюры.

Певзнер, изучая меню, наблюдал за этой молчаливой операцией.

Подошла официантка.

– Решили, что будете?

– Решили! – бодро откликнулся Сева, – обязательно омлет-сюрприз. Четыре раза

Омлет вносили торжественно – поджигался спирт, подрумянивая взбитые сливки. Пламя колеблющимися бликами заполняло зал, где специально гасили общий свет.

Компания Севы завороженно смотрела на догорающий в центре их стола огонь.

После ресторана за Тамарой приехала машина – не зис, но и не «Волга» – зим.

Он проводил ее до машины, поцеловал в щеку, захлопнул дверцу и вернулся к наблюдавшим их расставание Певзнеру и его спутнице.

– Ты, Севка, дурак! Она же на тебя упала – женись быстро! Директор студии тебя тут же запустит с картиной, – не утерпел высказать свои соображения Певзнер.

– Что ты несешь! У меня же нет высшего образования, – отмахнулся Сева.

– А у Ромма – было? А у Александрова? А у Пырьева?

– То были другие времена.

– Времена те же. Представят тебя высокоталантливым...

Сева поморщился:

– Брось травить...

– И никакой ВГИК не потребуется, если нужно – оформят диплом как экстерну, – был уверен Певзнер. – А то будешь лет пятнадцать ходить в ассистентах! Не тяни. Такой шанс выпадает раз в жизни!

Певзнер со спутницей удалился, а он остался на улице вместе со своим неизменным портфелем.

Курский вокзал был палочкой-выручалочкой.

Дизель до Петушков отходил в 12.

Сева забрался на вторую полку, положил в головах портфель, поднял ворот пальто, натянул его на уши и погрузился под стук колес в неспокойный сон.

Пролетел мимо окна вагона серый, а потому заметный в ночи обшарпанный прямоугольник с черными глазницами окон – собственный дом Севы.

Но он этого не видел – спал.

Очнулся он от знакомого голоса:

– Колеса у него в порядке.

– Буди! – подвел черту другой знакомый голос.

– Ну ты, фраер, раздевайся!

Сева открыл глаза и увидел в свете потолочного керосинового фонаря своих знакомых – героев его экзаменационных рассказов – Нового, Бадая и еще одного, незнакомого.

– Новый, это я, Севка...

– Чего ж ты свое Крутое проспал? – от неожиданности Новый откликнулся не сразу.

– Я решил спать до Петушков, а оттуда обратно – спать до Москвы. Мне ночевать негде.

– Подфартило тебе – тут еще зуевские работают. Они бы тебя точно раздели.

– Значит, повезло.

– Выпьешь? – Новый протянул бутылку.

– Ты же говорил, когда делаешь – не пьешь.

– А у нас работа закончилась. В Посаде два угла сделали и сквозанули. Вот думали тебя расковать... Ты Булку знал? – совсем неожиданно спросил Новый.

– Какого Булку?

– Какого? Ты же про него в своем рассказе писал. Он своих подельщиков обокрал.

– А... Почему «знал»?

– Нету больше его. Уработали мы его за сучьи дела. Упал на рельсы между тамбурами... Ну, выпьешь?

– Я лучше посплю.

– Ну, спи, Петушки не проспи... – Новый с подельщиками удалился к тамбуру.

Но после полученной неожиданно информации Севе было не до сна.

Он возбужденно ходил со своим неизменным портфелем.

По ночному пустынному перрону в Петушках.

Загудел подходящий поезд.

– Внутренний монолог, активный внутренний монолог! – звучал голос шефа за кадром. – Вспоминай о хорошем, о своем, личном. Во всех подробностях... Вот так... Хорошо! А теперь – о тревожном... О трагическом!

Героиня Элла, вытирая посуду за столом под яблоней в садике, «активно вспоминала о своем хорошем и плохом» – съемочная камера неслышно по кривой наезжала крупней и крупней.

– Гениально! – шептал Давыдович.

– Порядок, – подтверждал почти беззвучно оператор Вадим, не отрывая глаза от лупы.

– Восхитительно, – просто млел от увиденного Ван Ваныч.

Рука его потянулась к деревянному ящику с аккумулятором и постучала по нему три раза.

Героиня Элла протирала тарелку.

– Стоп, – послышался голос оператора.

Элла застыла на полудвижении.

Давыдович резко развернулся к съемочной камере.

– В чем дело?

– Контакт отошел, – объяснил остановку ассистент оператора.

– Сам отошел? Пошел погулять?! – закричал Ефим Давыдович.

– Не сам, – вступился за своего ассистента оператор, – ваш, – Вадим напирал на слово «ваш», – второй режиссер постучал по аккумулятору, и контакт отошел.

– Зачем вы стучали по аккумулятору? – теперь уже злобно цедил шеф.

– Чтобы не сглазить дубль... из суеверных соображений. – Ван Ваныч затряс головой.

– Идиот!! – взревел Давыдович.

Элла грохнула тарелку о стол и убежала в кусты, изображая рыдания, шеф устремился за ней.

Оператор Вадим спокойно достал из портфеля термос и принялся за «перекусон».

Его ассистенты прозванивали кабель.

Сева вытащил из кармана уже вскрытое письмо и принялся дочитывать.

– Уже девочки пишут – просят взять на съемку? – спросил Певзнер, удобно перекуривая на ящике с боржомом шефа.

– Нет. Друг из Запорожья. Служили вместе. – Сева вытащил из конверта и протянул коллеге фотографию с кокетливыми провинциальными зубчиками по краям.

С фотографии смотрел матрос в обнимку с дородной девицей.

– Тоже хочет сниматься?

– Хочет жениться, – засмеялся Сева, – но просит для начала устроить его в какую-нибудь клинику по глазам, как он выражается. Не выдают шоферских прав из-за зрения...