Текст книги "Изнанка экрана"

Неизвестный Утесов

Для людей моего поколения Утесов был не просто исполнителем лирических и комических песен, он был, если хотите, эталоном искренности в песенной эстраде второй половины сороковых и начала пятидесятых годов. Его песенные картины резко диссонировали со слащавой лирикой, потоком лившейся из репродукторов и многократно повторенной с эстрадных подмостков.

«С душой поет!» – кратко рецензировали его искусство мои друзья из орехово-зуевских казарм и передавали друг другу пластинки с утесовскими «Окраиной», «Прогулкой», «Дорогой на Берлин».

Вот тогда-то я и начал собирать пластинки с его записями. Увлечение продлилось на десятилетия, и однажды мои друзья из Новосибирска, зная эту мою слабость, передали мне редкую пластинку Ленинградской опытной фабрики, на одной стороне которой была «Теритомба» в исполнении С. Лемешева, а на другой – «Скажите, девушки» в исполнении Утесова. Соседство, рискованное для последнего. Но испытание Утесов выдержал – его личная трактовка известной неаполитанской песни снимала несовершенство вокала.

Подарок новосибирцев подтолкнул меня: начало войны в неосуществленном, закрытом в производстве фильме «Отцовский пиджак», к которому я тогда приступал, захотелось решить на этой утесовской фонограмме. Но пластинка была ветхая, затертая, она с кем-то из эвакуированных ленинградцев двигалась в Новосибирск по военным дорогам, и я решил позвонить Леониду Осиповичу, с которым тогда еще не был знаком, и попросить хорошую запись. Он выслушал меня и в ответ на мои уверения, что песня, которую я хочу использовать в картине, прекрасно, как мне кажется, выражает предвоенное время, бросил раздраженно:

– У меня есть песни и получше!

Прошел пяток лет. Я никогда не напоминал Утесову о нашем первом, телефонном знакомстве, но не преминул пригласить его на просмотр фильма «Вылет задерживается», где эпизод фронтовой свадьбы решался на мелодии «Скажите, девушки» в утесовском исполнении.

После просмотра Леонид Осипович попросил:

– Ты мне фонограмму этой песни дай – у меня сейчас пластинка пойдет, а этой фонограммы нету.

Я собирал пластинки Утесова, слушал все программы его оркестра, и мне казалось – я знаю Утесова. Это было ошибкой. Личность актера далеко не полностью открывали его публичные выступления, где он, хорошо ли, плохо ли, работал по написанным для него и утвержденным текстам. Остроумие, искрометность, талант актера открывались в домашних утесовских рассказах, которыми он был наполнен до краев. В присутствии его смолкали лучшие рассказчики, а он в сотый, может быть, раз излагал историю актера из Теревсата (Театра революционной сатиры) Сускина, который в 19-м году утверждал, что он дворянин и ездил когда-то с графом Сумароковым-Эльстоном в Лондон на дерби. И перед нами возникал никому не известный суетливый Сускин и всем известный величественный его оппонент Смирнов-Сокольский.

В следующей новелле маленький мальчик при стечении всего города принимал Утесова за известного политического деятеля.

– Я приехал на два выступления в Бердянск, – заговорщически приступал Леонид Осипович, – до войны. Заметьте, тогда я был знаменит, как Алла Пугачева. Даже больше. В Бердянске у меня жил мой кровный родственник, и вот приходит он ко мне и приглашает пообедать.

– Я могу только с оркестром.

Он согласился. И сразу после завтрака мы идем к нему домой. Я, мои ребята и еще полгорода сзади. А другая половина висит на заборе у моего родича. Он подходит к калитке, распахивает ее, и я вижу накрытый во дворе стол, а у самой калитки маленького золотушного мальчика.

– Сюня! – говорит мой кровник. – Смотри, кто к нам пришел!

Сюня испуганно смотрит на меня, на людей за моей спиной, на народ, висящий на заборе, и молчит.

– Сюня! Как тебе не стыдно? Неужели ты его не узнаешь? – не унимается родственник.

Мальчик со страхом ворочает глазами.

– Сюня! – уже кричит родственник. – Подумай! Это самый знаменитый человек нашего времени! Ну?!

Во дворе – тишина.

И мальчик Сюня, показывая на меня, выдавливает:

– Это Ленин!

Я хохотал, а рассказчик уже смачно рисовал ситуацию, в которую попал режиссер Давид Гутман, приехавший ставить оперетту в Одессу...

– Первый раз его пригласили в двадцать шестом году. НЭП. На вокзале его встречает администратор Яша.

– Яша, где я буду жить? – спрашивает Додик.

– Конечно, в «Лондонской».

– А с кем я буду жить?

– Есть с кем, – отвечает Яша, и после репетиции он с Додиком идет к тете Хесе. У тети Хеси рояль, на рояле – салфеточки, на салфеточках – слоники. И девочки танцуют кадриль под рояль.

Додик ставил спектакль и после репетиции заходил к тете Хесе.

В следующий раз его пригласили ставить в Одесской оперетке в 32-м году.

На дворе – индустриализация. Тем не менее на одесском вокзале – тот же Яша и те же вопросы:

– Яша, где я буду жить?

– О чем говорить, конечно, в «Лондонской».

– А с кем я буду жить?

– Вот это – не знаю.

– Что, тетя Хеся умерла?

– Нет, она жива, – грустно ответил Яша, – но дела нет.

Додик провел репетицию и пошел все-таки к тете Хесе. Рояль – в пыли. Слоников – нет. Салфеточек – нет.

– В чем дело, тетя Хеся? – спросил Додик.

– Вы не поверите, Додик, – ответила эта гостеприимная хозяйка, – но большевики убили любовь.

Снова возникал из глубины лет фельетонист Смирнов-Сокольский, составляющий список людей, которых он должен обругать. Потом в этот поток включался Всеволод Мейерхольд, разыгранный Утесовым и мстящий остроумно и зло...

Особый раздел составляли истории взаимоотношений рассказчика и начальника Главискусства Керженцева по поводу исполнений «Лимончиков» и «Гоп со смыком».

– До войны было принято гулять по Кузнецкому. Вот иду я как-то днем от Неглинной – снизу вверх, – озорно начинает Леонид Осипович, – а сверху вниз по противоположному тротуару идет Керженцев Платон Михайлович. Тот самый, который закрыл и разогнал театр Мейерхольда. Увидев меня, остановился и сделал пальчиком. Зовет. Я подошел. «Слушайте, Утесов, – говорит он. – Мне доложили, что вы вчера опять, вопреки моему запрету, исполняли „Лимончики“, „С одесского кичмана“ и „Гоп со смыком“. Вы играете с огнем! Не те времена. Если еще раз я узнаю о вашем своеволии – вы лишитесь возможности выступать. А может быть, и не только этого», – и пошел вальяжно сверху вниз по Кузнецкому.

На следующий день мы работали в сборном концерте в Кремле, в честь выпуска какой-то военной академии. Ну, сыграли фокстрот «Над волнами», спел я «Полюшко-поле». Занавес закрылся, на просцениуме Качалов читает «Птицу-тройку», мои ребята собирают инструменты... Тут ко мне подходит распорядитель в полувоенной форме и говорит: «Задержитесь. И исполните „Лимончики“, „Кичман“, „Гоп со смыком“ и „Мурку“. Я только руками развел: „Мне это петь запрещено“. – „Сам просил“, – говорит распорядитель и показывает пальцем через плечо на зал. Я посмотрел в дырку занавеса – в зале в ряду вместе с курсантами сидит Сталин.

Мы вернулись на сцену, выдали все по полной программе, курсанты в восторге, сам, усатый, тоже ручку к ручке приложил.

Вечером снова гуляю по Кузнецкому. Снизу вверх. А навстречу мне – сверху вниз – Керженцев. Я не дожидаюсь, когда подзовет, – сам подхожу и говорю, что я не выполнил его приказа и исполнял сегодня то, что он запретил. Керженцев побелел: «Что значит „не выполнили“, как вы могли исполнять, если я запретил?» – «Не мог отказать просьбе зрителя», – так уныло, виновато отвечаю я. «Какому зрителю вы не могли отказать, если я запретил?» – «Сталину», – говорю.

Керженцев развернулся и быстро-быстро снизу вверх засеменил по Кузнецкому. Больше я его не видел.

Вполне естественно, в своих рассказах Утесов не мог обойти взаимоотношений со своей родной Одессой, которую он к тому времени не видел много лет. Причин для разлуки было несколько, и одна из них – характер его родного города, сохранившийся еще в ту пору.

– Я приехал в Одессу, – говорил он, – выступил в оперном театре. Триумф полный. Довольный и расслабленный выхожу с концерта к машине, сажусь рядом с водителем. Машина трогается. Вдруг в свете фар возникает женщина. Кричит: «Стойте! Стойте!» Мы останавливаемся. Женщина распахивает дверь машины с моей стороны, из темноты вытаскивает за руку маленького золотушного мальчика и, показывая на меня, говорит: «Сема, смотри – это Утесов, когда ты вырастешь, он уже умрет». Я захлопнул дверь и никогда больше не ездил в Одессу!

Раз десять я слушал этот рассказ, и всегда в нем золотушного мальчика «вытаскивали из темноты» разные женщины: с Привоза, с Дерибасовской, с Молдаванки; это были молодые мамы, домработницы из Мелитополя, бабушки с Ланжерона – целая галерея одесских женщин. Их лексический и интонационный строй был разнообразен и неповторим. Каждая обладала собственными социальными, национальными и профессиональными корнями.

Утесов рассказывал как-то о жанре в старой эстраде – «дамский имитатор», но никогда не говорил, что подвизался в этом жанре показа женских типов... Хотя... Сохранилась пленка с инсценировкой песни «Пароход», где Леонид Осипович в числе прочих ролей играет встречаемую на пристани даму.

Одесса и одесситы того старого одесского разлива были для артиста, как ни странно, и камертоном такта. Заседая в квалификационной комиссии, он наблюдал одну эстрадную пару, которая била чечетку, пела куплеты и разыгрывала скетчи.

Председательствующий просил Утесова высказать мнение, поскольку это было жанром его юности. Утесов долго отнекивался, а потом был вынужден сказать: «У нас в Одессе так все могут, но стесняются».

Наслушавшись утесовских новелл, я вспомнил реплику режиссера Леши Симонова, снявшего биографический фильм о Леониде Осиповиче:

– Слава Утесова-рассказчика сильно преувеличена.

И спросил артиста, как могло сложиться о нем такое мнение. Он лукаво улыбнулся и подмигнул мне:

– Он же хотел от меня песенок – он их и получил. Ты приходи ко мне завтра после обеда – с утра я на репетиции в оркестре, – кое-что услышишь.

Назавтра я давил кнопку звонка у дверей. «Как можно дольше», – предупредил Леонид Осипович, и я добросовестно выполнял указание. Открыла Эдит Леонидовна и скоренько меня отчитала:

– Зачем так трезвонить?

Тут в коридоре появился Утесов.

– А, это ты! Пошли ко мне – там нами никто командовать не будет.

Хозяин усадил меня на диван в тесном кабинетике, а сам по-молодому выбежал в маленький коридор и вернулся с книгой в мягком переплете.

– Приблудный. Сатирические стихи. Двадцать седьмой год. Для меня он сделал шуточную «Бороду», а здесь... Вот, слушай... – И с упоением стал читать балладу о петухе, который жил в селе и, упиваясь властью над обожающими его курами, перестал будить на заре село. Конец баллады был неожиданным – автор из куриного мира переносил повествование в мир человеческий: из-за кордона пришла свора и порубила село – петух проспал.

– Ну что скажешь? Через десять лет поэта не стало.

– Не удивляюсь.

– Я очень дружил с Тухачевским, все свободное от концертов время проводил у него... – Утесов задумался, застыло расплывшееся лицо с дряблой бледной кожей.

– Вы не пробовали наговорить на магнитофон о своих встречах, друзьях?

Леонид Осипович засмеялся.

– Перестал выступать с оркестром – все вечера сижу в президиумах на разных юбилеях. А в перерывах книгу пишу. Надеюсь, что в ней будут пластинки-странички, которые я читаю и кое-что напеваю. Ну, например, утро в одесском дворе...

И он блестяще показал, как просыпается двор со всем его разноголосым населением.

– Это готовая пластинка!

– Э... У меня масса таких новелл. Грузинские, армянские, узбекские, русские. Есть цикл о Залмане Шраце.

– Кто это?

– Вымышленный персонаж.

И полились рассказы о провинциальном мудреце от лица его верного друга и почитателя:

– Ты знаешь Залмана Шраца? Нет?! А ты? И ты тоже нет?! Тогда я вам скажу – это великий человек. Вы приезжаете в Нью-Йорк и тихо-тихо говорите: «Залман Шрац». И знаете, что происходит? Вот ты знаешь? И ты тоже не знаешь? Движение останавливается. Его знают все. Его приглашали в ООН консультантом по еврейскому вопросу. Но он не поехал, и знаете почему? Я вам скажу – он не привык жить без прописки...

О находчивости Утесова ходили легенды, но с возрастом живость ума притупляется, и трудно рассчитывать на быструю искрометную реакцию восьмидесятилетнего человека. Трудно. Но, как выяснилось, можно.

На премьере картины «Вылет задерживается» Леонид Осипович сидел в зале. Я решил представить его, поскольку песня в утесовском исполнении должна прозвучать с экрана, и закончил это представление вежливой виньеткой, что де я считаю его членом нашего коллектива и надеюсь, что мы много-много раз еще будем сотрудничать. Я не успел еще закончить, когда Утесов встал и громко спросил:

– Можно анекдот?

– Пожалуйста.

Он повернулся к амфитеатру, сложил руки рупором и почти прокричал:

– Одного восьмидесятилетнего человека суд приговорил к двадцати пяти годам. В заключительном слове человек сказал: «Граждане судьи, благодарю за доверие».

Леонид Осипович не боялся проявить свой бойцовский характер, не отказывался от своей точки зрения, даже когда ситуация была явно не в его пользу, не заискивал перед молодежью.

Однажды на клубе джазовой музыки в Доме композиторов Утесов слушал выступление модного и известного джазового трио. После выступления Леонид Осипович сказал:

– Я вижу здесь прекрасную технику, но не вижу музыки.

Зал встретил эту реплику раздраженным гулом, выкриками:

– Конечно, только у вас музыка!

– Вы лучше всех понимаете!

– А вы поживите с мое – может, поймете! – ответил он.

– Ну да, вы первый в джазе? Да?

– Первых было много, – отрезал Утесов, – только слушали не всех!

Такое отношение к своей роли в истории советского джаза не мешало ему быть самоироничным. Меня все время подмывало спросить, почему в его доме элементарный дешевый проигрыватель «Аккорд». Во время одного из посещений уловил момент. Спросил.

– А мои пластинки можно слушать только на дешевой аппаратуре. Иначе – несовпадение формы и содержания!

В последнюю нашу встречу Утесов показал карандашный рисунок Шаляпина, изображающий Глазунова. Рассказывал историю этой реликвии. Рисунок был сделан на бланке «Поставщик двора Его Величества Дидерихс». Сын поставщика роялей для двора Его Величества саксофонист оркестра Утесова нашел рисунок в бумагах отца...

Леонид Осипович поведал мне историю в духе Андроникова. Воспроизводить ее не стану, поскольку сомневаюсь в достоверности. Я собрался уходить. Утесов уже в дверях сказал:

– Ну а если нужно записать песню – пожалуйста, звони. Я готов. Голос тот же – как не было, так и нет!

Силуэт кумира

Репетиция новой эстрадной программы в огромном эстрадном театре «Эрмитаж», что в Каретном ряду. На сцене – куплетист Афанасий Белов. В яме – оркестр, он невидим – торчит только освещенная лампой голова дирижера. Белов под оркестр напевает куплеты:

 
Хоть я не иллюзионист,
Не модная певица,
Но все ж хороший куплетист
В хозяйстве пригодится.
 

Номер не получается. То ли куплеты не смешны, то ли оркестр давит исполнителя, то ли исполнитель не слышит музыку... Из темного пустого зала на сцену поднимается среднего роста старый человек в синем линялом берете и коричневом китайском плащике поверх скромного серого костюмчика. Скрипя туфлями на желтой микропористой подошве, человек подходит к микрофону, у которого растерянно стоит Белов. Это Леонид Осипович Утесов. Нет, он не режиссер этой программы и не участник. Он просто завернул на любимую эстрадную площадку во время прогулки, благо живет он рядом: на углу Каретного и Садового кольца.

– Нужен удар в оркестре! – говорит он дирижеру.

– Где? – спрашивает тот.

– После слов «не модная певица».

– Так? – переспрашивает дирижер после удара в малый барабан.

– Нет, – крутит головой Утесов, – нужна «бочка».

Музыканты зовут «бочкой» большой барабан.

Ухает «бочка».

– Теперь как надо, – соглашается Утесов и, повернувшись к Белову, продолжает: – А ты, Афоня, после этого держи паузу и концовку давай – а капелла. И так – каждый куплет.

Номер «поехал», «покатился». Утесов прослушал и ушел продолжать прогулку, как может уходить человек, сделавший пусть маленькое, но доброе дело.

Конечно, не всегда он был добрым. Дирижер и композитор Вадим Людвиковский, долго работавший в оркестре Утесова, рассказывал, как конфликтовал с ним, не соглашаясь с утверждением Леонида Осиповича, что «зритель всегда прав». Утесов требовал от дирижера «музыки, а не усложненности».

– По молодости я сопротивлялся и огрызался, – говорил много лет спустя Людвиковский, – а ведь он был прав: джаз должен быть прост и ясен.

Утесов был скор на остроту, на мгновенную характеристику. Был мастером импровизации, устной зарисовки. Его рассказы не были заурядной актерской самодеятельностью. Недаром Райкин в одной давней, еще не цветной, передаче по телевидению рассказал, какое влияние на него оказал Утесов. «Он делал тогда (до работы с джазом и песней) то, что я сейчас делаю», – говорил Аркадий Исаакович.

Силуэт Утесова был бы расплывчатым, не появись в окрестностях женщины.

Первой женщиной в его жизни, естественно, была его одесская мама. Она своеобразно стимулировала энергию сына: если в доме было яблоко – ему выделялась половина, если пирожное – кусочек. И стимуляция удалась: сын, Ледя Утесов, брал. Брал приступом цирк, где работал гимнастом, брал театры миниатюр и фарсовые труппы... Взял штурмом фарсовую звезду Елену Ленскую, которая стала его женой. Драматург Иосиф Прут – друг Утесова – к одному из юбилеев артиста нашел рецензию в кременчугской газете, где было написано: «Блистала Елена Ленская, господин Утесов тоже не портил ансамбля». Утесов приступом взял и оперетту, дебютировав в «Прекрасной Елене», и влюбился в примадонну Невяровскую. Роман его клокотал, горел. Было это холодной зимой. А жена Утесова, боясь, что муж простудится и потеряет голос, возила на квартиру любовницы дрова. Она верила в возвращение мужа – и муж вернулся. Очевидно, дрова добавили тепла в их взаимоотношения.

Потом были и другие романы, в том числе и с известными артистками эстрады. Еще бы – довоенный кумир.

Романы романами, но Ледя Утесов всегда возвращался в семью. Известие о предсмертном состоянии жены застало его на гастролях в Ростове. Выступления были прерваны, и утром муж прилетел в Москву. Елена Иосифовна встретила Утесова на смертном одре словами: «Босяк, в такой день ты даже не мог побриться!»

После смерти Елены Ленской (она была старше мужа) Утесов решил жениться на балерине Антонине Ревельс, с которой его связывали искренние и пылкие многолетние отношения. Но этому категорически воспротивилась дочь артиста – эстрадная его партнерша Эдит. Роман продолжался, но отец вступил в новый брак только после смерти дочери.

Когда слушаю голос Утесова, произносящий «У меня есть сердце, а на сердце – тайна», я понимаю, о каких тайнах он поет!

Как поссорились Ян Абрамович с Леонидом Осиповичем

Я сделал с композитором Френкелем достаточно фильмов, дружил с ним, бывал у него дома, он – у меня, но всегда, если речь заходила об Утесове, Ян Абрамович отмалчивался. Утесов тоже ни разу не упоминал Френкеля в разговорах и как бы не знал, что композитор пишет для меня музыку.

Иногда мне казалось, что они (невероятно!) не знакомы. Я даже робко представил их друг другу в Доме кино. Они обменялись холодными кивками, и я понял, что за этим отчуждением есть какая-то история. Ее раскрыли мне ветераны утесовского джаза и подтвердил свидетель композитор В. Шаинский.

В послевоенные годы безработный скрипач Ян Френкель пришел прослушиваться в Государственный джаз-оркестр РСФСР под управлением Леонида Утесова. Его послушали и взяли. Френкель был высок (за два метра) и носил огромные, торчащие в стороны черные усы. В нашем рассказе эти приметы сыграют роковую роль!

Джаз начал репетировать новую программу, Френкель разместился на втором от концертмейстера скрипок пульте. Все шло своим чередом, до тех пор пока на репетицию не пришла жена Утесова – Елена Иосифовна, неофициальный, но непререкаемый директор оркестра.

– Ледя, – спросила она мужа, – ты что, не видишь, кто сидит у тебя на третьем пульте?

– Френкель, – ответил Утесов.

– Да. Наверно. Но когда он зашевелит усами, смотреть будут только на него. Ты можешь не выходить на сцену.

Френкеля попросили сбрить усы. Он согласился: где тут думать о внешности, если можно потерять хорошую работу!

Репетиции программы близились к завершению, и снова посмотреть сделанное пришла Елена Иосифовна.

– Ледя, – снова спросила она мужа, – когда ты дирижируешь, ты смотришь на оркестр? Хоть иногда? Этот, который теперь без усов, он же коленями упирается в скрипку! У тебя цирк или оркестр? Если цирк, ставь на него программу и делай главным клоуном!

Жена Утесова была права: Френкель отвлекал внимание зрительного зала своей весьма нестандартной внешностью. Муж сдался, и Френкелю пришлось уйти.

Так и поссорились Ян Абрамович с Леонидом Осиповичем.