Текст книги "Третья мировая война. Можно ли ее остановить?"

Рецепты доктора Геббельса

Подростки обычно жалеют, что, родившись слишком поздно, лишились возможности участвовать в чем-то героическом и прекрасном. Бывший канцлер ФРГ Гельмут Коль ввел в оборот формулу обратного свойства: «Милость позднего рождения».

Он выступал в Иерусалиме, и его слушатели прекрасно поняли, что хотел сказать этот высоченный немец: если бы наше поколение родилось так же рано, как те, кто начал Вторую мировую войну и построил Освенцим и Бухенвальд, кто знает, может быть, и мы стали бы преступниками.

Сомнительное признание: не совершил преступления только потому, что не представилось подходящего случая? Но у Гельмута Коля на руках весомые доказательства его правоты. Миллионы немцев были вполне добропорядочными гражданами, но при нацистах они оказались соучастниками величайших в истории злодеяний.

Преступников по натуре, от рождения, по призванию не так уж много. Виноваты ли обстоятельства в грехопадении остальных? После войны немцы будут говорить, что во всем виновато само время, когда нельзя было повести себя иначе.

Но американский историк Дэниэл Гоулдхэген написал книгу о том, что на самом деле немцы охотно участвовали в преступлениях. Не потому, что им трудно жилось. Не потому, что страна пережила унижения после поражения в первой мировой. Не в силу какого-то особого психологического устройства. А просто потому, что они считали это справедливым. Они ненавидели «чужих». Они не хотели видеть рядом с собой евреев и так охотно поддержали политику национальных социалистов. Поэтому они убивали безоружных евреев, женщин и детей, уничтожали миллионы невинных людей систематически и без сожаления…

На всех уровнях немецкое общество демонстрировало одобрение и готовность помогать в депортации и уничтожении евреев. Многие проявляли энтузиазм и личную инициативу, щедро вознаграждаемую. На изгнании евреев наживались не только бургомистры и полицейские, но даже уборщицы, которые за личный досмотр еврейских женщин получали надбавку к жалованью. А соседи просто занимали квартиры депортированных и забирали их имущество.

Принадлежность к церкви не мешала принимать участие в преступных акциях режима. Среди противников нацизма, среди людей, которые по моральным, нравственным соображениям не могли подчиниться преступным приказам, атеистов было не меньше, чем верующих. Но среди тех, кто так или иначе был причастен к варварским акциям режима, людей, считавших себя верующими, оказалось большинство.

После войны христианские церкви публично просили прощения за свое молчание, за то, что они не смели противостоять гитлеровской диктатуре. Десятилетия понадобились римско-католической церкви, чтобы подготовить документ об отношении к уничтожению евреев – «Мы помним. Размышления о холокосте».

В обращении Ватикана «к католикам и ко всем людям Доброй ВОЛИ» ГОВОРИТСЯ:

«В течение веков накапливались предрассудки в отношении евреев, и потому насаждалась терпимость к преследованиям и несправедливостям против них. Эта позиция христиан не явилась непосредственной причиной Холокоста, но она способствовала этому преступлению…

Римская церковь глубоко сожалеет по поводу вины и ошибок многих христиан во время трагедии Холокоста… Объективно антииудаизм в христианской Европе потворствовал гитлеровским преступлениям».

Конечно же, в определенных обстоятельствах многие люди становятся преступниками, как показывают исследования психологов. Но были и привходящие обстоятельства. Прежде всего тотальная пропаганда, разжигавшая ненависть к евреям и вообще к «чужим», «другим», «не своим».

Пока советские танки не ворвались на улицы немецких городов, жители третьего рейха пребывали в уверенности, что Германия побеждает. Преимущество вермахта было очевидным. Самая современная техника и самые стойкие в мире воины – «лучшему солдату – лучшее оружие». Они слушали государственное радио, читали партийные газеты и смотрели выпуски официальной кинохроники. Созданная немецкими пропагандистами картина заменила реальность.

У себя дома на Герингштрассе министр пропаганды Йозеф Геббельс устроил демонстрационный зал. Он сам внимательнейшим образом просматривал подготовленные к прокату выпуски кинохроники. Тщательно правил и видеоряд, и дикторский текст.

– Я в восторге от нашей кинохроники, – говорил Геббельс. – Она запечатлела героическую эпоху, не имеющую аналогов в истории.

Основную часть хроники – фронтовые эпизоды – поставляли военные операторы, входившие в состав пропагандистских рот вермахта. Себя они именовали «новым видом вооруженных сил». Отбором операторов и корреспондентов в пропагандистские роты ведал партийный аппарат.

Каждый понедельник уже готовый выпуск кинохроники показывали Адольфу Гитлеру. В 1944 году фюрер перестал смотреть новости. Он слишком хорошо представлял себе положение на фронтах, и продукция Геббельса его больше не утешала. Но остальные зрители по всей стране продолжали лицезреть победы германского оружия. Ведомство Геббельса создало образ вермахта как современной моторизованной силы, противостоять которой невозможно, и сделало акцент на мистическом превосходстве немецкого солдата.

И зрители верили. Дело было не в талантах доктора Геббельса. Немцы не могли не верить! Иначе им бы пришлось увидеть реальность. Признать, что они живут в преступном государстве, что они сами его создали и что они – соучастники всех этих преступлений. Признать это было немыслимо.

18 февраля 1943 года, через месяц после указа Гитлера о «привлечении всех мужчин и женщин к обороне», имперский министр народного образования и пропаганды Йозеф Геббельс, выступая в берлинском Дворце спорта, призвал немцев к тотальной войне для спасения третьего рейха:

– Я спрашиваю вас, готовы ли вы стать опорой фюреру до тех пор, пока победа не будет в наших руках? Готовы ли вы и немецкий народ работать для нашей победы, если потребуется, по десять, двенадцать, а то и по четырнадцать часов в сутки? Готовы ли вы напрячь все свои силы и дать Восточному фронту людей и оружие, которые нужны, чтобы нанести большевизму смертельный удар? Хотите ли вы тотальной войны?

После каждого вопроса, риторически задаваемого министром пропаганды, возгласы одобрения сотрясали стены Дворца спорта. Сидевшие в зале послушно повторяли: «Да!». Министр сам впал в экстаз. Толпу истериков и истеричек Геббельс запугал до смерти, рисуя, что их ждет, если большевики одержат победу. Требовал непоколебимой уверенности в победе и фанатичной ненависти к врагу:

– Нация, поднимись! Пусть грянет буря!

В ответ – долго несмолкавшие аплодисменты.

Вдневнике самодовольный Геббельс записал: «Идиоты! Если бы я сказал им, что надо прыгнуть с третьего этажа, они бы послушались».

Имперский министр упивался своей властью над толпой, которую от души презирал. Записал в дневнике: «Народные массы гораздо примитивнее, чем мы их себе представляем. Исходя из этого, пропаганда должна оставаться простой и однообразной».

Доктор Геббельс считается непревзойденным мастером пропаганды. У людей, лишенных природной брезгливости, даже вызывает профессиональное восхищение. Забывают, что Геббельс смог развернуться только в условиях тоталитарного государства. Полный контроль над средствами массовой информации, подавление инакомыслия и критики – вот, что позволило Геббельсу манипулировать общественным мнением.

Выше тридцати семи процентов голосов (в июле 1932 года) нацисты на свободных выборах не собирали. Причем следующие выборы – в ноябре – были неудачными для партии. Нацисты потеряли два миллиона избирателей и тридцать четыре депутатских мандата, но в январе 1933 года они получили власть. Сразу же установили партийную диктатуру и начали охоту на своих врагов – коммунистов и либералов.

«Все оппозиционные силы как сквозь землю провалились, – записал в дневнике пораженный увиденным профессор литературы. – Это полное исчезновение только что существовавшей системы меня потрясает».

Но, несмотря на запрет компартии, выборы 5 марта 1933 года разочаровали Гитлера и Геббельса. Нацисты не смогли завоевать большинство и нуждались в коалиции с другими партиями. Тогда новая власть пустила в ход механизм государственного насилия.

21 марта появился декрет «Об отражении коварных нападок на правительство национального подъема». Он позволял наказывать за любую критику режима и самого Гитлера. Желающие публично сомневаться в правоте фюрера исчезают. Люди дрожат мелкой дрожью, их охватывает рабский страх.

22 июня крупнейшая в стране социал-демократическая партия была объявлена враждебной государству и народу, мандаты социал-демократических депутатов аннулировали. После этого, 12 ноября, провели новые выборы. Репрессии дали нужный результат. Нацисты собрали девяносто два процентов голосов.

Власть полностью контролировала прессу и радио. «Нам нужно радио, марширующее вместе с нацией, – внушал стране Геббельс, – радио, работающее для людей». Профессиональная журналистика перестала существовать.

Красное знамя с черной свастикой на белом круге в качестве партийного символа предложил Фридрих Крон, зубной врач по профессии, еще в 1920 году. Свастике приписывают магическую древнюю силу. Свастику изобразили и на партийном значке, ношение которого стало обязательным. Гитлер же ввел и римское приветствие среди товарищей по партии.

Каждое выступление Гитлера выстраивалось как театральная постановка. Улыбка, жест, поза – все было отработано перед зеркалом. Массовые мероприятия, марши под барабанный бой, наглядная агитация, картины и плакаты нацистской партии создавали настроение, в котором пробуждались ледяная ненависть к врагам, фанатичная готовность к самопожертвованию.

Критика или анализ действий власти исключались. Любая оппозиция рассматривалась как абсолютное зло и козни сатаны. Для тех, кто поначалу пытался критиковать политику новой власти, Геббельс придумал злобную формулу: «Осквернители собственного гнезда». Несогласных отправляли в концлагерь. Сомнение, дискуссии, недоуменные вопросы – все это было забыто. Одно мнение, одна позиция, один взгляд. Фюрер всегда прав.

И лишь очень немногие были против режима. Ими занималось гестапо.

29 марта 1936 года на референдуме задавался один вопрос: поддерживаете ли вы политику фюрера? Гитлер получил почти девяносто девять процентов! Геббельс пометил в дневнике: «Историческая победа. Даже в самых смелых мечтаниях мы не могли этого представить. Фюрер завоевал мандат против всего окружающего мира».

Толпа в Германии тех лет была настроена на ту же волну, что и он. Гитлер исходил из того, что каждый, кто пришел его послушать, только что ощущал себя маленьким, одиноким, никому не нужным человеком, который не способен справиться со своими проблемами. И вдруг он оказывается среди множества единомышленников, и он захвачен пьянящим чувством принадлежности к мощной силе. Фюрер олицетворял мечты и фантазии немцев, он выражал их затаенные желания и надежды.

Одни немцы безоговорочно верили власти. Они разделяли идеи Гитлера, считали правильными его лозунги. Толпа кричала «Хайль Гитлер!». Это казалось массовым психозом. Гитлер внушал немцам: «Тот, кто несет в своем сердце веру, наделен самой мощной силой в мире». И по их нервам словно пробегал электрический ток, когда они слышали голос фюрера.

Другие мало интересовались политикой, но служили власти, потому что власть щедро платила за услуги. Желающих работать на партию, получать деньги из казны оказалось предостаточно. В отсутствие уехавших из Германии выдающихся ученых и мастеров культуры карьеру делали посредственности. Они с пеной у рта поддерживали власть и травили более талантливых коллег, сохранявших свое мнение.

«Чрезвычайно важно пересмотреть все открытия в физике, сделанные неарийцами, – писал присоединившийся к нацистам физик Филипп Ленард. – Для этого лучше всего обратиться к открытиям их наиболее видного представителя, чистокровного еврея Альберта Эйнштейна. Его теория относительности должна была изменить физику. Фактически эта теория полностью обанкротилась. Более того, она никогда и не могла быть правильной. Еврейская физика – это извращение основ арийской физики».

Примерно четверть всех физиков, прежде всего ученые-теоретики, начиная с самого Альберта Эйнштейна, лишились работы, потому что они были евреями или не принимали национальный социализм. Немецкая физика покинула Германию вместе с ними. Создавать ядерное оружие для третьего рейха было некому.

В обществе, изолированном от внешнего мира и лишенном реальной информации о ситуации, люди утрачивали способность к здравой оценке происходящего. А те, кто сохранял ее, предпочитали помалкивать.

4 января 1939 года президент Франклин Делано Рузвельт обратился к стране с посланием, в котором связал внешнюю политику с моральными ценностями. Он говорил об опасности, которая исходит от стран, «где не существует демократии». После оккупации Чехословакии президент Рузвельт ввел санкции против третьего рейха – двадцатипятипроцентный налог на немецкие товары, что в Берлине сочли объявлением экономической войны. Геббельсовская пропаганда твердила: «весь мир ненавидит нашу страну. Британцы вводят против нас блокаду. Американцы отказываются с нами торговать». Немцы слышали, что они в кольце врагов, которых необходимо сокрушить, чтобы принести в мир свет добра.

«Склонность к превосходной степени, гигантомания, самовосхваление, – отмечал характерные черты пропаганды профессор Виктор Клемперер. – Жители Соединенных Штатов тоже хвастаются, но по-детски непринужденно и бодро, а у немецких нацистов – это наполовину мания величия, наполовину судорожное самовнушение».

Уверенность в справедливости своей миссии позволяла легко участвовать в любых преступлениях. Тотальный режим создает особую духовную атмосферу, в которой и развернулся доктор Геббельс.

Пауль Йозеф Геббельс родился 29 октября 1897 года в промышленном городке на левом берегу Рейна. Некрасивый ребенок – несоразмерно большая голова на узких плечах. В семь лет заболел воспалением костного мозга. Его оперировали. Левая нога стала короче правой. Врачи предупредили родителей, что сын будет хромать всю жизнь и ему придется носить ортопедическую обувь. Он не мог играть с приятелями, потому что был слабее любого из мальчишек. Держался в стороне даже от своих братьев.

Первый любовный роман окончился неудачей. Девушка предпочла другого, и Геббельс увидел ее в объятиях счастливого соперника. Неудача породила презрительное отношение к женщинам и глубокую неуверенность в себе: полюбит ли его кто-нибудь?

Потому победа над женщиной становилась для него триумфом над собственным уродством. Если его отвергали, приходил в бешенство. Собственно говоря, вся жизнь Геббельса ушла на то, чтобы отомстить тем, кто его недооценивал.

В юности он мечтал о писательской карьере. Написал роман «Михаэль, или судьба Германии в страницах из дневника». Это слабая проза, какая выходит из-под пера мечтающих поразить мир амбициозных, но бесталанных молодых людей.

Сюжет романа таков. Герой, молодой коммунист, становится нацистом и сражается против французских войск, оккупировавших после первой мировой промышленную Рейнскую область. В романе очевидны псевдосоциалисти-ческие мотивы, ненависть к Западу и к плутократам – как говорили тогда; сейчас бы сказали – к олигархам. Герой романа произносит: «Мы все солдаты революции труда. Мы хотим победы труда над деньгами». Значительное место занимают националистические рассуждения: «Чуждый сброд должен оставить в покое наше национальное искусство».

Что еще есть в романе? Ненависть к интеллигенции: «Интеллект отравляет нашу нацию»; культ героя и воина; готовность к насильственному устранению оппонента.

Ни одно немецкое издательство рукописью Геббельса не заинтересовалось! Творчеству Геббельса не суждено было стать предметом изучения литературоведов. Творениями министра пропаганды займется аппарат главных обвинителей на Нюрнбергском процессе.

Кто мог предположить, что через десятилетия после разгрома нацистской Германии роман Геббельса переведут на русский язык, да еще издадут в серии «Проза великих», тем самым словно реабилитируя одного из главных нацистских военных преступников, ненавидевшего Россию и русских.

Молодой Геббельс пробовал свои силы в банке. Пытался заработать на жизнь аукционистом на бирже. Разочаровал родных. Они столько в него вложили, а он ничего не достиг. Он был неудачником, пока не присоединился к нацистам.

Гитлер приметил Геббельса, выделявшегося среди малограмотной нацистской шпаны докторской степенью и изощренной демагогией, и в ноябрьские дни 1926 года назначил молодого партийного работника первым секретарем столичного горкома партии. А в 1930-м сделал Йозефа Геббельса еще и шефом нацистской пропаганды.

Один из руководителей берлинского горкома описывал приход Геббельса в столичную организацию:

«Трагедия нашей организации в том, что не было подходящего лидера, необходимого для многомиллионного города. Первый секретарь товарищ доктор Шланге не проводил ясную линию. Ему не хватало ораторских данных. В организации сложилась оппозиция.

Шланге передал управление своему заместителю. Но этот товарищ был еще менее пригоден для работы в сложной ситуации. Боевой потенциал партии сошел на нет. Попросили центральное руководство прислать нового первого секретаря. И наконец нам сообщили, что товарищ доктор Геббельс станет руководителем парторганизации Берлина. Прозвучал вздох облегчения».

Геббельс копировал методы коммунистов – заводские ячейки, партийные собрания, демонстрации, митинги. Он украл у противника самое эффективное.

– Народные массы примитивнее, чем мы их себе представляем, – повторял Геббельс. – Поэтому пропаганда должна быть максимально простой и бить в одну точку.

Берлинский горком докладывал в центральный комитет в Мюнхен:

«Провели митинг в пивной в Веддинге, рабочем квартале, на тему: «Распад буржуазного классового государства», – говорилось в отчете берлинского горкома национально-социалистической немецкой рабочей партии. – Выступал товарищ Геббельс. Пришло больше тысячи человек. Началась драка, исход которой решился за несколько минут: коммунисты отступили, унося восемьдесят пять раненых. Мы утопили марксистский террор в крови».

Геббельс апеллировал не к разуму, а к эмоциям. У него был странно возбуждающий голос, он говорил точно и четко, с невероятной агрессией и сарказмом. Сам он оставался холоден и следил за реакцией аудитории. Ему нужны были драмы и трагедии. Если в уличной схватке погибал кто-то из штурмовиков, Геббельс устраивал пышные похороны:

– Поднимите же его, мертвого, и покажите народу. Показывайте на него: «Смотрите, какой человек!» Несите его, где бы вы ни были, над своими головами. Если вас спросят, кто этот покойник, ответствуйте: «Германия!». Покойник, который всегда с нами, поднимает усталую руку и указывает в предрассветную даль: над могилами – вперед!

Отделы пропаганды были созданы в каждом партийном комитете по всей стране. Когда нацисты взяли власть, специально для него создали министерство народного просвещения и пропаганды.

– Нашему фюреру – ура! – кричал Геббельс на митингах.

Геббельс чувствовал, что для немцев великая держава важнее материального благополучия. Он распекал «материалистов, которые только и думают, что о комфорте только для себя и не ощущают, что к ним взывает история». Но во время войны он сменил лозунги. Повторял: отныне каждый из нас знает, за что сражается солдат вермахта, – за сытный обед.

Тем не менее осенью 1934 года в очередях в магазинах или на автобусных остановках, по сведениям службы госбезопасности, звучало откровенное недовольство режимом. Больше всего недовольных было среди рабочих, которых сгоняли в трудовые лагеря для строительства автобанов. В октябре 1934 года берлинское гестапо арестовало на одной из строек сразу сто сорок «смутьянов».

Помимо фанатиков в стране были скептики. Но пропаганда создавала атмосферу тотального восхищения, что тоже нельзя сбрасывать со счетов. Трудно сохранить здравомыслие, если вокруг истерика, крики «Хайль Гитлер!» и восторг на лицах. Очень трудно, почти невозможно было противостоять Гитлеру во время его триумфов. Миллионы немцев, которые могли быть против нацистов или как минимум выражать сомнения, вынуждены были публично демонстрировать полнейшую поддержку политике партии и правительства.

Геббельсовское ведомство сообщало исключительно о победах и достижениях, о безграничной любви немецкого народа к фюреру. Неприкрытое насилие сопровождалось ужасающим лицемерием. Немецкие журналисты безнаказанно лгали, а другой журналистики в стране не осталось.

Разумеется, оставались инакомыслящие, люди, презиравшие Гитлера и ненавидевшие нацизм по моральным соображениям. Однако противники режима чувствовали себя изолированными одиночками.

Нацисты поделили литературу на подлинно народную и на чуждую немецкому духу. Запретили творчество ста сорока девяти писателей, двенадцать тысяч четыреста произведений.

Душным вечером 10 мая 1933 года устроили в Берлине сожжение книг. Вспыхнуло пламя, и в огонь полетела первая пачка: Карл Маркс, Зрих Мария Ремарк. Горели враги «национальной Германии», освобождая народ от порчи, открывая дорогу росту национальных сил. Толпа одобрительными возгласами провожала в огонь все новые и новые книги.

Отправляя в костер очередную пачку, распорядитель церемонии громогласно провозглашал:

– Против декаданса и морального разложения! За строгость и нравственность в семье и государстве! Я предаю огню сочинения Генриха Манна, Эрнста Глезера и Эриха Кестнера!

– Против искажения нашей истории и принижения ее великих героев! За благоговейное отношение к прошлому!

Я предаю огню сочинения Эмиля Людвига и Вернера Хаге-мана!

– Против антинародного журнализма космополитически-еврейского толка! За исполненное ответственности сотрудничество в деле национального строительства! Я предаю огню книги Теодора Вольфа и Георга Бернхарда!

Все ли, кто участвовал в этом, были сторонниками нацистов? Нет. Но они поверили в то, что только таким образом можно сохранить национальную культуру, помочь народу занять подобающее место в мире.

Ветер разносил по площади несгоревшие листы, бросал пригоршни пепла под ноги завороженных зрелищем берлинцев. В воздухе ощутимо пахло горелым, но самое тонкое обоняние не уловило тогда запах горящего человеческого мяса.

Никто из стоявших на Оперной площади не понял, что вместе с пачками книг в костер полетели и их собственные жизни. То, что началось сожжением книг, для противников режима закончилось печами лагерных крематориев; для тех, кто восторженно аплодировал штурмовикам, обернулось могилами в Сталинграде; их семьи сгорели в огромных кострах Гамбурга и Дрездена, зажженных авиацией союзников…

12 ноября 1933 года в Германии на выборах в рейхстаг 92 % избирателей проголосовали за гитлеровскую партию. А ведь прежде, когда существовала республика и была нормальная политическая жизнь, нацистам никогда не удавалось набирать больше трети голосов. Как им это удалось?

Причина тому – таланты доктора Геббельса? А может быть, дело в том, что все остальные партии Гитлер запретил. Свободную прессу уничтожил. И те, кто с Гитлером не соглашался, в том числе немецкие националисты, уже сидели в концлагерях. Остальные несогласные предпочитали помалкивать.

Неужели все немцы верили фюреру и поддерживали его политику? Надежные социологические исследования в те годы не проводились, но можно предположить, что не всем нравился режим. Но самая умелая пропагандистская машина того времени неустанно превозносила его успехи и рисовала героический образ Гитлера.

Геббельсовским пропагандистам он был обязан образом сурового, но все понимающего отца нации, который ради страны пожертвовал нормальной жизнью, отказался от возможности иметь семью, который день и ночь трудится ради блага Германии. Гитлера изображали «народным канцлером», «верным», «добрым», «любящим детей», «простым человеком из народа».

Недостатки и неудачи списывались на правительство, на «чиновников с партбилетами», на партийных секретарей, «золотых фазанов» – так именовали партработников за их коричневую форму. А улучшения в жизни приписывались исключительно Гитлеру, равно как и внешнеполитические и военные успехи – или то, что за них принимали.

Геббельс был непревзойденным мастером льстить фюреру. Герман Раушнинг, председатель сената Данцига, описал поразившую его сцену. Поздним вечером он оказался в гостях у Гитлера. Гитлер смотрел кино. Показывали какую-то патриотическую ерунду, прославляющую Фридриха Великого.

Первым после сеанса пришел Геббельс. Он сказал, что фильм просто великолепен:

– Потрясающий фильм. Это то, что нам надо.

Вслед за ним вошел Гитлер.

– Как вам понравился фильм? – поинтересовался у него гауляйтер Данцига Альберт Форстер.

– Ужасная дрянь! Его надо просто запретить. Хватит с нас этой патриотической халтуры.

– Конечно, мой фюрер, – тут же подхватил его слова Геббельс. – Слабая, очень слабая вещь. Нам предстоит еще большая воспитательная работа.

В январе 1933 года Геббельс получил в свое распоряжение полный набор инструментов тотального манипулирования общественным мнением. Не только в сфере массовой информации, но и в сфере изобразительных искусств, театра, литературы.

Гитлер и Геббельс превратили политику в театрализованное представление. Эстетика важнее политики. Драматургия каждой акции тщательно продумывалась. Барабаны, марши, знамена. Нацисты обожали массовые представления, их заводила эта мрачная хореография. Черные мундиры, факельные шествия, вскинутые в приветствии руки. Это производило впечатление на немцев.

Каждый год в ноябре в Мюнхене руководители национально-социалистической немецкой рабочей партии отмечали годовщину первой попытки взять власть 9 ноября 1923 года. В историю эта попытка Гитлера стать диктатором Германии вошла как пивной путч.

Ночью в присутствии фюрера посвящали в эсэсовцы новичков. На следующий день устраивали шествие по Мюнхену. Маршировали под барабанный бой и партийный гимн «Песня Хорста Весселя», которая исполнялась в темпе медленного марша. Флаги приспускались. Звучали шестнадцать выстрелов – в честь шестнадцати нацистов, погибших в столкновениях с полицией в ноябре 1923 года. Затем выкликались все шестнадцать имен, и каждый раз юноши и девушки из гитлерюгенда отвечали:

– Здесь!

Но самые изощренные стратегии не возымели бы успеха, если бы не благодатная почва, созревшая еще до 1933 года. Германия, считавшая себя несправедливо обиженной и оскобленной после поражения в Первой мировой войне, ждала спасителя и нашла его в лице Гитлера. Немцы радовались возрождению армии. Гордились оружием, которое они производили. Большинство не понимало или не хотело понять, что для Гитлера и нацистов это было только прелюдией к большой войне.

Геббельс считал, что толпой руководят чувства, эмоции, привычки, а вовсе не разум. Люди мыслят образами и не в состоянии отличить реальность от пропаганды. Не способны к критическому восприятию того, что им внушают.

Вот, чем руководствовался Геббельс:

«Толпа, подобно насекомому, которое летит на свет, инстинктивно обращается к тем ораторам, которые говорят то, что толпа желает слышать. Кто питает их иллюзиями, тот и будет им хозяином. А тот, кто пытается эти иллюзии развеять, становится их жертвой».

Геббельс занимался интеллектуальной организацией политической ненависти, чтобы сплотить нацию и воспитать восхищение войной. Потому он так ненавидел либеральные ценности, писал о смертных грехах либерализма. Он не разговаривал, он не рассказывал. Он не информировал. Он бранился. Он клеймил врагов. Его наглый и хамский тон свидетельствовал: вот мы какие! Всему миру нос утерли! Никто нам не указ!

Преследование гомосексуалистов, цыган и асоциальных элементов эксплуатировало социальные предрассудки и воспринималось как забота о единстве нации. Борьба с главными врагами – мировой плутократией и евреями – расценивалась как стремление защитить страну. И усилия Геббельса не пропали даром. Немцы дали волю своей ненависти к другим – славянам, евреям и цыганам.

В военных преступлениях участвовали миллионы людей. Карательные команды формировали не только из эсэсовцев и полевой жандармерии, как было принято считать, а из обычных солдат вермахта.

Как следует из отчетов, солдаты получали удовлетворение, расстреливая людей. Это впечатление подтверждается приказами начальников армейских штабов, которые выражали недовольство тем, что «военнослужащие все более подробно описывают боевые действия и германские карательные меры (массовые казни) в отправляемой на родину почте. Часто даже прилагаются фотографические снимки сцен казни».

Организованная с немецкой аккуратностью и педантичностью машина уничтожения работала без сбоев и на полных оборотах. Количество казней и число жертв сложно подсчитать. Оккупационная администрация не поспевала за расстрельными командами. Чтобы восстановить «бюрократию массовых казней», в войска рассылались печатные формуляры, в которых на машинке следовало только впечатать дату, «карательную меру», число казненных и номер исполнившей акцию воинской части.

Поначалу армейские офицеры советовались с профессионалами из службы безопасности. Потом совершенно самостоятельно справлялись с работой палачей. Один из офицеров отметил в отчете:

«Сначала на моих солдат ничто не производило впечатления. На второй день стало заметно, что у некоторых не хватает нервов производить расстрелы в течение длительного времени. Мои личные наблюдения: во время расстрела никакого душевного волнения не испытываешь. Однако волнение появляется, когда в конце дня вечером начинаешь в спокойной обстановке размышлять над этим».

Никто из солдат вермахта не возмутился участием в расстрелах гражданского населения. Люди, надевшие форму немецкой армии, замарали и опозорили свою честь. Немецкая армия нисколько не препятствовала преступлениям нацизма на оккупированных территориях. Напротив, стала надежным приводным ремнем партии.

Роль вермахта вышла далеко за рамки пособничества в массовых убийствах. Легенда о «чистых и ни о чем не подозревавших солдатах, которые только исполняли свой долг перед родиной», в то время, как СС, полиция и служба безопасности осуществляли казни, не подтверждается.

Армия тоже стала частью гитлеровской программы уничтожения мирного населения. История третьего рейха доказывает: всякий, кто сражается под подлыми знаменами, сам становится преступником. Он может потом оправдывать себя – я-то был честен, я просто исполнял приказы, я ничего плохого не делал. Но и он опозорен. Он тоже в этом участвовал.