Текст книги "Никита Хрущев"

Хрущев негодовал по поводу непорядков в городской торговле:

– Все остродефицитные товары (меховые шубы, хорошая обувь и шелковые ткани) в основном попадают к людям, которые работают в магазинах и близко находятся с заведующими секциями и складами, или же в руки перекупщиков, которые систематически ежедневно посещают магазин… Ремонт обуви, одежды, чистка должны быть организованы. Ведь почистить костюм, пятна снять – это надо иметь знакомства. Без знакомства вам не почистят…

Никита Сергеевич процитировал полученное им письмо: «Никак не назовешь московскую торговлю культурной. Не купишь ничего без очереди, даже папиросы или спички, везде очереди или к продавцу, или в кассу. В Центральном универмаге очереди бесконечные, давка, духота. Чтобы купить что-либо, надо несколько часов в этой костоломке попариться, да еще и не купишь, чего хочется. Так я не смог купить сыну костюм приличный. Не нашел жене резиновых бот и шелка подходящего на платье и себе костюм».

Хрущев требовал от секретарей горкома и райкомов контролировать ателье и мастерские, столовые и кафе, и прежде всего магазины:

– Возьмите дамские головные уборы. Мне дважды их приносили в МК, выставку делали. Красивые шляпы, но сколько их делают? Что же за хорошей шляпой женщина пошла и стала навеки калекой, она не пробьется через очередь. Нам нужно много миллионов хороших шляп, потому что всех московских женщин нужно обеспечить и приехавших в командировку в Москву мужчин, чтобы они сделали достойный подарок от хорошего мужа своей жене…

Строили тогда в столице кустарными методами, господствовал ручной труд. Хрущев добился централизации строительного дела. Объединив строительные организации, проектные институты и заводы строительных материалов, образовал управление жилищного строительства, управление культурно-бытового строительства, архитектурно-планировочное управление.

В городе катастрофически не хватало детских садов и яслей, больниц и поликлиник. За пару лет Хрущев удвоил объем строительства. Он поддерживал инженеров и строителей, предлагавших новые методы и новые материалы. 21 октября 1952 года Хрущев выступал на активе сотрудников Архитектурно-планировочного управления. Обсуждали, что и как строить в Москве. Многое было в новинку.

– Правильно ли, что мы вводим мусоропроводы в жилье, или неправильно? – рассуждал с трибуны Хрущев. – Казалось бы, удобство хорошее. Но в эти мусоропроводы будут и мусор валить, и остатки кухонные, каким зловонием несет из этой трубы, и загрязняем лестничную клетку и всю секцию. Это неизбежно. Надо подумать с точки зрения санитарных условий, может быть, есть другое решение по этому вопросу. Может быть, какие-то сосуды раздавать по квартирам, как-то организовать это дело и утилизовать эти ценные отбросы и создать лучшие санитарные условия…

Хрущев жаловался на свою сложную жизнь – приходится работать и в отпуске. Увидев в зале председателя ВЦСПС Виктора Васильевича Гришина, балагурил:

– Тут вот присутствует товарищ Гришин. Мы аккуратно платим членские взносы, но защиты от него очень мало. [Аплодисменты.] Идет почта, и сидишь на берегу моря и слушаешь ВЧ. Ты в море прыгнул, а тебя просят к телефону. Я не жалуюсь, раз попал в такое положение, надо нести крест в интересах нашей партии и народа…

Никита Сергеевич сам много работал и от других требовал полной отдачи. Сотрудники горкома и обкома не покидали своих кабинетов, пока Хрущев был на месте. А он уезжал домой под утро. Московским секретарям полагались комнаты отдыха с диваном, если уж совсем было невмоготу, могли прилечь. А рядовые работники тосковали.

Однажды кто-то не выдержал и позвонил в приемную Хрущева:

– Ну, что, дед уже уехал?

– А что?

– Так мы можем по домам разъезжаться?

– Можете, – последовал ответ.

Это был сам Хрущев.

На следующий день он собрал аппарат и велел по ночам не сидеть:

– Если кто-то понадобится, оставлю! Остальные пусть спят по ночам. Сонные люди не должны руководить городом.

Власть Никиты Сергеевича была куда больше власти любого другого первого секретаря обкома. Он входил в состав высшего партийного руководства, обедал у Сталина на даче, и сотрудники аппарата ЦК по собственной инициативе не могли предъявить ему никаких претензий. Впрочем, личный контроль вождя был ничуть не менее пристальным.

Через пять лет после смерти Сталина Хрущев пустился в воспоминания:

– Когда я приехал с Украины и стал секретарем МК, я пообедал, а потом сел и поехал в Луховицы – это 120 километров в сторону от Москвы. А мне звонят и спрашивают, куда я уехал. Сталин приглашал вас на обед и спрашивал, где вы. Так ведь я же секретарь Московского комитета, если я не буду ездить, то что же я буду стоить? Мне говорят – этого делать нельзя. Вот и получилось – я поехал и должен давать объяснения, почему поехал. Нельзя было этого делать.

Это не единственный случай, когда вождь демонстрировал недовольство Хрущевым. Тогдашний главный редактор «Правды» Леонид Федорович Ильичев вспоминал историю с публикацией статьи Хрущева о проблеме деревень в 1951 году:

– Статья вызвала высочайший гнев. В чем же дело? Оказалось, что статья «не понравилась» Сталину. Он воспринял ее крайне нетерпимо и болезненно. Мне, бывшему в то время главным редактором, была поставлена в вину политическая незрелость.

На следующий день редакции предложили опубликовать исправление: «По недосмотру редакции при печатании во вчерашнем номере газеты “Правда” статьи тов. Н. С. Хрущева “О строительстве и благоустройстве в колхозах” выпало примечание от редакции, где говорилось о том, что статья тов. Хрущева печатается в дискуссионном порядке. Настоящим сообщением эта ошибка исправляется». Это была очень болезненная для Никиты Сергеевича история.

Вождь постарел и устал. Возраст и состояние здоровья не позволяли ему полноценно заниматься делами страны. Но снимать и сажать он еще мог. Однажды ночью, собрав соратников у себя на даче, предупредил:

– Вы состарились. Я вас всех заменю.

Ветераны надоели Сталину. Он хотел видеть вокруг себя новых людей. Методично отстранял от власти «старую гвардию». Лишал ключевых должностей. Подрывал их авторитет. И все же некоторые сталинские соратники чуть-чуть не дожили до ста лет. Помимо природного здоровья от всех испытаний спасала устойчивая нервная система и полная безжалостность.

Старческий ум вождя замкнулся на заговорах и интригах. Сталин почти не собирал Политбюро в полном составе, а создавал для решения тех или иных проблем пятерки, шестерки, тройки. Фавориты менялись. Хрущева спасало то, что соратники не считали его опасным конкурентом.

«В лице Хрущева московский актив получил надежную защиту, – вспоминал Николай Григорьевич Егорычев, будущий первый секретарь столичного горкома, а тогда еще начинающий партработник. – Хрущев был талантливый руководитель».

Никита Сергеевич, руководитель жесткий и требовательный, своих работников в обиду не давал. Помимо экстраординарных случаев.

Иван Румянцев недолго продержался в кресле первого секретаря Московского горкома партии. Его карьеру – редкий случай – сломала не политика, не интриги, а дамская история. Кто-то стал свидетелем интимной встречи первого секретаря МГК с женщиной (не женой!), хотя он надеялся остаться неузнанным – поднял воротник пальто, поглубже надвинул шляпу… Вольности партийным чиновникам – раз уж они становились известны – не позволялись. История обсуждалась на Пленуме МГК, в сентябре 1952 года Румянцева с треском сняли и, понизив на много ступенек, отправили заместителем директора авиационного завода № 43. Через два года повысили – перевели директором авиационного завода № 124. Недавний хозяин города командовал небольшим в этой мощной отрасли заводом. И только в 1963 году ему доверили более серьезное предприятие – «Знамя Революции», он стал Героем Социалистического Труда…

Вместо Румянцева партийным руководителем города в 1952 году утвердили Ивана Васильевича Капитонова. Строитель по профессии, он в 30-е годы работал на Украине, а за год до войны стал в Москве начальником планово-производственного отдела Краснопресненского трамвайного хозяйства. В 1941 году Капитонова сделали секретарем партбюро, оттуда перевели в райком, и он начал взбираться по аппаратной лестнице. У него была репутация надежного служаки, аппаратчика до мозга костей, который не подведет: звезд с неба, может быть, и не хватает, зато и ошибки не совершит. В те годы такие качества ценились.

Иван Васильевич практически одновременно с Фурцевой начал партийную карьеру в Москве – в 1943 году Капитонова избрали секретарем Краснопресненского райкома. Но он быстрее Фурцевой поднимался по должностной лестнице. Не потому, что считался более сильным работником. Женщин продвигали со скрипом.

В июле 1952 года Хрущев доложил Сталину: «После Вашей критики и замечаний о том, что в Московской партийной организации имеют место факты, когда на партийную работу и другие важные участки пробирались люди, не внушающие политического доверия, мы собрали секретарей райкомов гор. Москвы, рассказали им о фактах неправильного подбора кадров и притупления большевистской бдительности в некоторых партийных организациях столицы и дали им политическую оценку».

Речь шла о новой кампании выявления старых врагов – мнимых троцкистов и других оппозиционеров. Люди, которые давным-давно отошли от политической жизни, вновь арестовывались органами госбезопасности. Критике подверглись секретари Щербаковского и Краснопресненского райкомов, которые «проморгали» оппозиционеров на своей территории.

Хрущев обещал вождю навести порядок в городе: «В ближайшее время на бюро заслушаем отчет Щербаковского райкома партии о партийной работе и практике подбора и воспитании кадров. Предварительно мы проведем глубокую проверку. Это тем более необходимо, что первым секретарем Щербаковского райкома около года работал Жиленков, который во время войны вместе с Власовым изменил Родине».

Упомянутый Хрущевым Георгий Николаевич Жиленков начинал в Воронеже на машиностроительном заводе, из слесарей стал секретарем райкома комсомола. В 1930 году он переехал в Москву. После индустриально-технического техникума стал директором фабрично-заводского училища, секретарем парткома завода «Калибр». В январе 1940 года Жиленкова утвердили вторым, а 31 декабря того же года – первым секретарем Ростокинского райкома[16]16
  Ростокинский район – на северо-востоке столицы – вошел в состав Москвы в 1935 г. В мае 1945 г. район переименовали в Щербаковский – в память об умершем первом секретаре обкома и горкома партии Александре Сергеевиче Щербакове.


[Закрыть].

После начала войны он ушел на фронт. Ему присвоили звание бригадного комиссара и утвердили членом Военного совета 32-й армии. Первые секретари столичных райкомов котировались высоко, секретаря Днепропетровского обкома Л. И. Брежнева тоже произвели в бригадные комиссары, но должность дали поскромнее… В октябре 1941 года 32-я армия попала в окружение под Вязьмой. Жиленков оказался в плену вместе с офицерами штаба. Он, вероятно, самый высокопоставленный политработник, пожелавший служить немцам. Он присоединился к генералу А. А. Власову и занялся знакомым делом, став в конце концов начальником Главного управления пропаганды власовского Комитета освобождения народов России и главным редактором газеты «Воля народа». Даже среди власовцев, где собрались не ахти какие моралисты, Жиленкова считали абсолютно беспринципным человеком. После войны он был повешен вместе с Власовым во дворе Бутырской тюрьмы.

«Большинство секретарей райкомов, – оправдывался Хрущев, – это молодые работники. Понятно, что они сами не принимали и не могли принимать участия в борьбе с троцкистами, правыми и другими враждебными группировками. Некоторые из этих товарищей формально подходят к изучению истории партии, ошибочно думая, что борьба с врагами отошла в область истории… Многие партийные работники изучают кадры по анкетным данным… Вместо глубокого изучения политических и деловых качеств зачастую ограничиваются справками, полученными от МГБ. Достаточно получить справку о том, что на того или иного работника нет компрометирующих данных, райком партии считает такого человека непогрешимым».

В середине 1952 года вторым секретарем Московского обкома стал Виктор Васильевич Гришин. В тот момент Гришин сдавал выпускные экзамены в Высшей партийной школе. Защитить дипломную работу он не успел и диплома о высшем образовании не получил. Это не помешало ему со временем стать членом Политбюро.

Хрущев предупредил Гришина, что в городе берет на себя строительство, а в области – сельское хозяйство:

– А вам все остальное.

Иначе говоря, Хрущев перепоручил Гришину всю организационно-партийную работу в области. Тем же самым Фурцева занималась в горкоме партии.

Секретарем обкома по пропаганде Никита Сергеевич еще в декабре 1950 года сделал Елену Ивановну Третьякову, которая, будучи первым секретарем Ленинского райкома партии получила Золотую Звезду Героя Социалистического Труда «за перевыполнение плана сдачи государству продуктов сельского хозяйства». Таким образом, в руководство и обкома, и горкома Хрущев ввел по одной женщине. С Еленой Третьяковой в 1954 году Никита Сергеевич расстался, а Фурцеву двинул дальше.

Бюро Президиума ЦК. Новый орган власти

Послевоенные годы для кремлевских обитателей прошли в бесконечных интригах и борьбе за власть. Сталин никогда не обнародовал свои планы. Никого не предупреждал. Ни с кем не советовался. И не доверял свои мысли бумаге. Поэтому его окружению так трудно было угадать замыслы вождя. А не угадал – лишился всего.

В 1952 году, 5 октября, в Москве открылся ХIХ съезд партии. В нарушение Устава этот высший партийный орган не собирали уже много лет: предыдущий состоялся еще до войны, в марте 1939 года. Сталин был уже слаб и отказался выступать с основным докладом. Отчет зачитал Георгий Максимилианович Маленков. Он был одновременно секретарем ЦК и заместителем председателя Совета министров СССР и многими воспринимался как заместитель Сталина.

Намеченные изменения в Уставе партии поручили изложить Хрущеву. Менялось название: Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков) решили впредь именовать Коммунистической партией Советского Союза (КПСС). Договорились созывать съезды раз в четыре года, Пленумы ЦК – раз в полгода, а от Всесоюзных партийных конференций отказаться. Политбюро преобразовали в Президиум, а Оргбюро ЦК перестало существовать: для ведения текущей работы достаточно и Секретариата ЦК.

Все выступления были на редкость серыми и скучными, ни одного живого слова. Сидевшие в зале внимательно следили, кому и когда предоставляют слово (это свидетельствовало о положении в иерархии власти), кого критикуют и кого хвалят. Первым в прениях получил слово второй после Хрущева человек в московском партийном аппарате – Виктор Гришин.

Он рассказал о подборе и расстановке кадров в столице и области:

– В настоящее время 70 процентов секретарей горкомов и райкомов партии имеют высшее, а остальные среднее образование… С каждым годом растет число членов и кандидатов партии, изучающих «Краткий курс истории ВКП(б)» и другие произведения классиков марксизма-ленинизма, философию и политическую экономию.

Второй секретарь столичного горкома Екатерина Фурцева обещала съезду:

– Московская городская партийная организация и впредь будет верной и надежной опорой Ленинско-Сталинского Центрального комитета и приложит все силы к тому, чтобы выполнить исторические решения ХIХ съезда. Да здравствует гениальный вождь и учитель Коммунистической партии и советского народа, родной и любимый товарищ Сталин!

После закрытия съезда, 16 октября провели традиционный первый Пленум нового состава ЦК, на котором предстояло избрать руководящие органы – Президиум и Секретариат. Стенограмма пленума, к сожалению, не велась. О том, что в тот день произошло в Свердловском зале Кремля[17]17
  В советское время такое название носил Екатерининский (Купольный) зал Сенатского дворца Московского Кремля.


[Закрыть], известно лишь по рассказам участников Пленума. В деталях они расходятся, но главные события излагают одинаково.

Перед началом очередного пленума высшее партийное руководство обычно собиралось в комнате рядом со Свердловским залом. Сталин приходил за 10–15 минут до начала и предупреждал своих соратников о намерении кого-то снять или назначить. На сей раз Сталин пришел к самому открытию, зашел в комнату Президиума и, не присаживаясь, сказал:

– Пойдемте на пленум.

Все, что происходило потом, стало сюрпризом даже для его близких соратников. Начало не предвещало никаких неожиданностей. Новички следили за тем, как в президиуме рассаживались члены Политбюро старого созыва. Новенькие члены ЦК встали и зааплодировали.

Сталин махнул рукой и буркнул:

– Здесь этого никогда не делайте.

На Пленумы ЦК обычные ритуалы не распространялись, о чем новички не подозревали. Г. М. Маленков сразу же предоставил слово вождю. Сталин в сером френче из тонкого коверкота по обыкновению прохаживался вдоль стола Президиума и говорил:

– Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует полное единство. Однако у нас нет такого единства. Некоторые выражают несогласие с нашими решениями.

…Спрашивают, для чего мы значительно расширили состав Центрального комитета? Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки передадим эстафету нашего великого дела. Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. Потребуется 10, нет, все 15 лет, чтобы воспитать государственного деятеля. Вот почему мы расширили состав ЦК.

…Спрашивают, почему видных партийных и государственных деятелей мы освободили от важных постов министров? Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра – это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Что касается самых видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями председателя Совета министров. Так что я не знаю, сколько у меня теперь заместителей…

Его слова звучали откровенной издевкой над «старой гвардией». Но это было лишь вступлением. Вождь неожиданно обрушился на своих ближайших соратников В. М. Молотова и А. И. Микояна. У сидевших в зале был шок, хотя Вячеслав Михайлович и Анастас Иванович должны были ожидать чего-либо подобного:

– Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших рядах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Зал замер. Новенькие и не предполагали, что вождь так относится к людям, чьи портреты они десятилетиями носили на Красной площади. На Пленуме ЦК Сталин предъявил своим соратникам обвинения, тянувшие на высшую меру политического наказания.

– Молотов – преданный нашему делу человек, – продолжал Сталин. – Позови, и, не сомневаясь, не колеблясь, он отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь «под шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. На каком основании? Разве не ясно, что буржуазия – наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей – это, кроме вреда, ничего не принесет. Это первая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро…

«Ощущение было такое, будто на сердце мне положили кусок льда, – рассказывал находившийся тогда в Свердловском зале Кремля новый главный редактор «Правды» Дмитрий Тимофеевич Шепилов. – Молотов сидел неподвижно за столом президиума. Он молчал, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Через стекла пенсне он смотрел прямо в зал и лишь изредка делал тремя пальцами правой руки такие движения по сукну стола, словно мял мякиш хлеба».

– Товарищ Молотов, – говорил Сталин, – так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится достоянием товарища Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо.

Писатель Константин Михайлович Симонов, присутствовавший на Октябрьском пленуме – его избрали кандидатом в члены ЦК, – вспоминал: «Сталин бил по представлению о том, что Молотов самый твердый, самый несгибаемый последователь Сталина. Бил предательски и целенаправленно, бил, вышибая из строя своих возможных преемников… Он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность».

– Теперь о товарище Микояне. – Сталин обрушился на другого своего верного соратника. – Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами землю навечно. И они должны отдавать положенный долг государству, поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна.

В зале стояла мертвая тишина. Ничего подобного давно не звучало в Кремле – со времен предвоенных массовых репрессий. Вождь выступал почти полтора часа, а весь Пленум ЦК продолжался два часа с небольшим. Когда вождь закончил речь, Микоян поспешно спустился к трибуне и стал оправдываться, ссылаясь на экономические расчеты.

Сталин оборвал его и, погрозив указательным пальцем, угрожающе произнес:

– Видите, сам путается и нас хочет запутать в этом ясном, принципиальном вопросе.

Анастас Иванович пробормотал:

– Товарищи, признаю, что и у меня были ошибки, но не преднамеренные…

Сталин махнул рукой, и зал послушно отреагировал:

– Хватит заниматься самооправданием! Знаем вас, товарищ Микоян! Не пытайтесь ввести ЦК в заблуждение!

Ошеломленный Микоян замолчал и покинул трибуну. Молотов тоже признавал свои ошибки, оправдывался, говорил, что он был и остается верным учеником Сталина. Тот резко оборвал Молотова:

– Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.

Иначе говоря, вождь не захотел выслушивать оправдания. Это был плохой признак. Иногда раскаяние спасало от кары. Сталин часто устраивал такие провокации и внимательно смотрел, как реагирует обвиняемый. Он считал, что если человек в чем-то виноват, то обязательно себя выдаст. Главное – застать его врасплох.

Но тут стало ясно, что вождь миловать не намерен.

Разделавшись с Молотовым и Микояном, Сталин сказал, что нужно решить организационные вопросы, избрать руководящие органы партии. Он достал из кармана френча собственноручно написанную бумагу и сказал:

– В Президиум ЦК можно было бы избрать, например, таких товарищей…

Он огласил длинный список. Вождь включил в новый высший партийный орган ряд новых и сравнительно молодых партработников. Сталин хотел к ним присмотреться, чтобы заменить ими старое руководство. Потом он неожиданно для присутствующих предложил избрать Бюро Президиума ЦК (этот орган прежде не существовал и исправленным Уставом партии предусмотрен не был) – по аналогии с уже существовавшим Бюро Президиума Совета министров СССР. В Бюро вождь ввел, помимо себя, своих заместителей по правительству – Л. П. Берию, Н. А. Булганина, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, Г. М. Маленкова, М. З. Сабурова, а также секретаря ЦК Н. С. Хрущева. В. М. Молотова в Бюро Президиума ЦК Сталин не включил. Как, впрочем, и А. И. Микояна.

Когда приступили к выборам Секретариата ЦК, Сталин зачитал фамилии секретарей. Себя не назвал. Сидевший в президиуме Г. М. Маленков протянул руку в направлении трибуны, где стоял Сталин.

Из зала раздался хор голосов, так как жест был всем понятен:

– Товарища Сталина!

Вождь негромко произнес:

– Не надо Сталина, я уже стар. Надо на отдых.

А из зала все неслось:

– Товарища Сталина!

Все встали и зааплодировали.

Сталин махнул рукой, призывая успокоиться, и сказал:

– Нет, меня освободите от обязанностей и генерального секретаря ЦК, и председателя Совета министров.

Все изумленно замолчали.

Маленков поспешно спустился к трибуне и сказал:

– Товарищи, мы должны все единогласно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь генеральным секретарем.

Опять началась овация и крики:

– Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!

Сталин прошел к трибуне:

– На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей генерального секретаря и председателя Совета министров. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого!

Встал маршал Советского Союза С. К. Тимошенко:

– Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все, как один избираем вас своим руководителем. Другого решения быть не может.

Зал, стоя, аплодировал.

Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой, словно в досаде:

– Ну ладно, пусть будет и Сталин.

От должности генерального секретаря формально отказались. Вождя избрали «простым» секретарем ЦК КПСС.