Текст книги "Клерк позорный"

54

Коржику приснился сон про педантичного клерка. Тот очень любил подписывать канцелярские принадлежности. Получит, бывало, карандаши, степлер и маркеры – и тут же все надпишет своей фамилией. Чтобы, значит, другие не брали, а если возьмут – возвращали побыстрее. Чтобы надпись на принадлежностях им глаза выедала и побуждала поскорее вернуть. И вообще, чтобы ковролину них горел под ногами, пока не вернут.

Особенно любил он подписывать карандаши. Для этого он брал острейший, только что выданный нож для бумаги, выдвигал его на один щелчок и тоненько так снимал стружку с краской на том конце карандаша, который не затачивался. Из-под стружки показывалась чистая деревянная поверхность. На ней уже можно было писать. По краске-то хрен попишешь, а если и попишешь, то будет неаккуратно как-то, неэстетично. А вот по дереву, да еще тонкой ручкой – совсем другое дело. И красиво получается, и писать приятно, без нервов. Все карандаши были у него с обрезанным боком и с его фамилией на этом боку. Блокноты, степлеры и папки он подписывал несмываемыми маркерами.

Завидев такую педантичность, другие клерки стали не без основания подозревать в нем необычайное скупердяйство. Они спрашивали, не приходилось ли ему дважды есть одно и то же, и как он вообще относится к такой возможности в будущем, когда ученые найдут способ это делать. Клерк обижался и посылал их в жопу. Те клерки обижались и подкалывали его еще сильнее.

Они наделали много маленьких этикеток с его фамилией и стали лепить их куда ни попадя: на стол, на стул, на его офисные туфли, которые он оставлял на работе. Он старался не обращать на это внимания.

Тогда они стали лепить этикетки на больших тараканов, которых специально для этого ловили, хотя это и было противно. Тараканов с этикетками потом со смехом давили у него на глазах и это называлось «задавить того клерка».

Педантичный клерк обиделся окончательно и объявил, чтобы отныне никто не смел брать его карандаши и прочую канцелярскую лабуду. Но они продолжали брать и не возвращать.

Тогда педантичный клерк по совету старшего товарища купил у вороватого прапора из ближайшей части десять граммов тротила, детонатор и заминировал свои карандаши.

Первому же потянувшемуся за чужим добром взрывом оторвало два пальца и выбросило в окно на Тверскую. Пальцы потом нашли и пришили обратно, но обида у того осталась.

Он вышел из больницы, купил у другого вороватого прапора сто граммов тротила и заминировал стул педантичного клерка. Тот сел и – бабах! Его размазало по стенам, а часть выбросило в окно.

Когда Коржик проснулся, ему было жаль обоих клерков. «Вот до чего доводит чрезмерная любовь к казенным канцтоварам и педантизм», – подумал он.

55

После одной особенно затяжной командировки у Ларисы начались проблемы со здоровьем. Толяновы партнеры устраивали в ее честь приемы с обильными возлияниями, все пили до упаду и после упада, как это и принято в провинции, и что-то в ее хрупком здоровье не выдержало.

Прежде чем уйти на больничный, Лариса устроила присоединение к Толяновой конторе целой фирмы. Это была небольшая консалтинговая компания, уже давно сидевшая без заказов. На чем они специализировались и кого консультировали, так и осталось для Коржика загадкой. Толяна интересовало не это.

Фирма была белая и законопослушная, через нее было удобно легализоваться, не выводя основной бизнес из тени. У Толяна как раз случился облом с рудником, который он прикупил по случаю в глухейшей провинции. Месторождение было бедное, и его не стали разрабатывать даже в советское время, когда денег не считали. Построили только обогатительную фабрику и законсервировали. Теперь же инвесторы на него и подавно не находились.

Тогда Толян обратил свой взор на Запад. Консалтинги пообещали ему подготовить грамотный инвестиционный проект, и он их приютил. Такое количество новых людей в офисе надо было как-то объяснить старым сотрудникам, хотя он этого и не любил.

Он собрал всех в своем просторном кабинете. Мест, конечно же, не хватило, и часть народа осталась стоять. Почему-то получилось так, что все консалтинги сидели. Собрание было недолгим. Не вдаваясь в подробности, Толян сказал, что отныне все – единая команда, что фирма берет название у консалтингов и формально главным становится их директор, а фактически главным остается он.

Посмотрев на кислые физиономии старых сотрудников, он добавил, что так нужно для бизнеса и он надеется, что коллектив станет единой командой.

Коржик не любил слова «команда». Оно означало только одно – каждый становится винтиком в машине. Но что-то подсказывало ему, что сплоченности не получится. Слишком уж высокомерно держались новые сотрудники. Внешне они напоминали банковских клерков, только сильно обносившихся. А снобизм излучали тот же. Они смотрели на старых сотрудников, как на простых ребят от станка и сохи, которые многого не понимают. Себя же они числили интеллектуальной элитой.

Но Толяновы клерки понимали и другое – консал-тинги присоединились к ним не от хорошей жизни. Кто-то из тех проболтался, что зарплату им не платили уже несколько месяцев. Портфель заказов у них был пуст. Фактически, они пришли к Толяну, в чем мать родила.

Офис сразу разделился на два лагеря.

Консалтинги стали готовить инвестиционный проект по руднику на английском языке, а через месяц Толян улетел с двумя из них в Лондон на инвестиционную тусовку.

Вернулись они хоть и ни с чем, но окрыленные. Кто-то из тусовщиков им что-то пообещал. Вероятно, чтобы отвязаться, потому что спешил в туалет, но они приняли это за чистую монету.

– Ты в первый раз был в Лондоне? – спросил за обедом Толян у Ромы, который считался у консалтин-гов самым умным.

Тот кивнул. Рома был высоким и немного заторможенным.

– Ну, и как тебе Лондон? – встрял Шильдин.

– Понравился, – лаконично ответил тот.

Секрет его сдержанности был прост. Не мог же он расписывать свои восторги перед такой деревенщиной, как старые клерки.

«Меня бы лучше взял в Лондон, – с досадой подумал Коржик, – больше было бы толку». Самолюбие его было уязвлено.

Этого Рому он невзлюбил сразу. Не за Лондон и не за то, что тот был консалтингом, и даже не за снобизм. Это был тот самый случай, когда человек не нравится с ходу, с первого взгляда, хотя о нем еще ничего не известно. Рома не нравился Коржику настолько, что он не здоровался с ним с первого же дня. Просто отворачивался, когда проходил мимо. Он понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Со временем неприязнь Коржика к Роме только возросла – слишком уж он напоминал своим поведением банковских клерков.

Вскоре случился казус, несколько сбивший с консалтингов спесь. Толян распорядился заказать для всех новые визитки с наименованием их фирмы, но с новым адресом. Консалтинги заказали их там, где и всегда. Но новый адрес на Тверской указать забыли, и визитки напечатали со старым. Прочитав его, Толян пришел в ярость, что случалось с ним очень редко.

Прежде консалтинги сидели в каком-то убогом подвале, и в новых визитках подробно объяснялось, как к ним пройти – на сколько ступеней опуститься вниз и на каком повороте пригнуться, чтобы не удариться головой о трубу под потолком, потому что темно. Для старых клерков, сидевших в центре Москвы, такой адрес был в диковинку.

– Как можно работать с такими визитками? – выговаривал Толян директору консалтингов при всем народе.

– Промашка вышла, – виновато оправдывался тот, – мы все переделаем.

Однако Толян подумал и переделывать не стал. У него еще был запас старых визиток, а клерки, решил он, и такими обойдутся. Коржик давно заметил, что богатых людей часто клинит на копеечных расходах, и они начинают экономить так сильно, будто им не хватает на обратный билет домой.

Потом у него из верхнего ящика стола исчез ноутбук. Вскоре он объявился у Ромы-консалтинга. Оказалось, что тому его лично передал Толян, не посчитав нужным предупредить Коржика. Это было еще одним свидетельством того, что влияние Коржика в конторе катастрофически падает. Конечно, чего еще было ожидать, когда тут появилась целая банда голодных яйцеголовых, блаблакающих на английском. Коржик тоже знал английский, но в проталкивании инвестиционных проектов был не силен, хотя и подозревал, что это не бог весть какая наука.

Прошло два месяца. Толян еще раз слетал с консалтингами в Лондон и вернулся с тем же результатом. Не хотели буржуи инвестировать в его скудное месторождение с десятипроцентным содержанием руды, когда у них были предложения из Африки, где процент руды в породе был в три раза выше. Энтузиазм Толяна ослаб, но не исчез.

Тем временем консалтинги отъелись на стабильной зарплате, приоделись и стали бороться со старыми клерками за влияние на Толяна.

Дмитрий, глава консалтингов, отодвинул от «тела» Митхуна и Жучковского, а их бухгалтерша потеснила Ларису у финансовых потоков. Полностью убрать ее она не смогла, потому что Толян только Ларисе и доверял коды и пароли зарубежных счетов, но заставила подвинуться на потоках внутренних.

Лариса была уже и не рада, что привела эту голодную свору в офис, но поделать ничего не смогла. При этом внешне все оставались в прекрасных отношениях. Все друг другу улыбались, по сто раз извинялись за беспокойство и высказывали нижайшие просьбы с самым смиренным видом. Все выглядело более чем пристойно.

Третья попытка впарить кому-нибудь в Лондоне Толянов тощий рудник закончилась полным провалом. До Толяна, наконец, дошло, что он только зря тратит деньги и нужно начинать самому делать из говна ромашку, то есть доводить рудник до ума.

Консалтинги проникли и в остальные сферы его деятельности, убедив, что без их бизнес-планов там никак не обойтись. Он кивнул, и они кинулись их составлять. Ничего другого они и не умели.

Старые клерки и консалтинга продолжали сосуществовать, как две несмешиваемые жидкости в одном стакане. Встречались только за обедом и почти не общались. Обедали в офисе теперь в две смены, потому что кухня за один раз всех не умещала. Сначала приходили старые сотрудники, потом консалтинги. Общие темы для разговоров находили лишь немногие.

Обедая, Коржик иногда обращал внимание на самого худого и убогого из них. Тот был молодым, но хворым. Он выкладывал на стол целую горсть разноцветных таблеток и с интервалами отправлял их в рот по мере поглощения пищи. Было непонятно, то ли он поправляется после тяжелой болезни, то ли наоборот, загибается совсем. По-видимому, у него были проблемы с пищеварением. Коржик понял это, когда однажды проходил по коридору, а тот вышел из туалета. Коржик тогда подумал, что человек с такими особенностями должен носить с собой личный освежитель воздуха и обильно его распылять, прежде чем открыть дверь. Но он не носил. Может, у него было еще что-то и с обонянием? Или он жалел денег?

Однажды тот зашел в комнату, где сидел Коржик, и спросил, у кого на компьютере есть шрифт «Петрович». В кабинете были только Коржик и Александра. Коржик посмотрел на его личико, похожее на грустное печеное яблоко, и ему стало того жалко, словно сироту в подземном переходе.

«Может, этот „Петрович" сможет его как-то поддержать?» – подумал он и стал искать шрифт сначала на своем компьютере, а потом и на всех компьютерах подряд. Коржик удивился, как много разных шрифтов туда понапихано, а он и не знал. Но такого шрифта не было. Был «Иванович», «Дятлович» и еще какие-то.

– Не этот? – спрашивал он каждый раз, находя похожий.

Тот упрямо мотал головой и твердил:

– Мне нужен «Петрович».

В конце концов Коржик устал от него и подумал: «А хрен в жопу тебе не нужен?» А вслух раздраженно сказал:

– Нет такого.

Тот развернулся и ушел, даже не поблагодарив за усилия. Коржик решил, что это был первый и последний случай, когда он помогал кому-либо из них.

Но консалтинга в помощи уже и не нуждались. Они пускали корни в Толянов бизнес все глубже, и он теперь не представлял своего существования без них. Толян отличался высокой внушаемостью, хотя и на непродолжительное время. Если бы он иногда ходил по городу пешком, то его непременно завербовали бы кришнаиты, сатанисты или готы. Но природа заложила в его психику также и механизм самосохранения, который в последний момент перед обманом давал длинный тревожный сигнал и начинал мигать красной лампочкой. Толян приходил в сознание, оглядывался вокруг, понимал, что его сейчас кинут, и давал задний ход. Но курс оставался прежним, и вскоре он находил новую толпу кидал, мечтавших устроить ему «панаму». Так он и жил от одной группы мошенников до другой.

Фаворитов он менял как перчатки. Редко кто мог продержаться в этом статусе более трех месяцев. Бывшие фавориты, смещенные новыми, если не были замечены в воровстве, попадали в отрицательную ротацию и отдалялись от него все дальше и дальше. Через год или даже раньше он находил предлог, чтобы избавиться от них окончательно. Каким-то чудом удерживалась при нем с самого основания фирмы только Лариса. Он доверял ей, как никому другому. Она знала все его финансовые тайны, но и это не гарантировало ее от перепадов Толянового настроения. Он то приближал ее, то отдалял, хотя в целом ее позиции были самыми стабильными в офисе. Теперь Коржик уже жалел, что согласился работать здесь слишком поспешно и не расспросил об особенностях личности Толяна. Если бы он знал тогда о его импульсивности, то еще трижды подумал бы, прежде чем сюда пойти. Он предпочел бы иметь более предсказуемого начальника. Но теперь было уже поздно.

Он не уходил, потому что смутно чувствовал, что в калейдоскопе Толяновых проектов найдется когда-нибудь место и для него, но понятия не имел, каким будет это место и когда это произойдет. Он решил, что если до сих пор более-менее успешно отражал атаки всех конкурентов, то и нашествие консалтингов как-нибудь переживет. Но он понимал, что времени у него оставалось все меньше.

Второй звонок он получил в день очередной зарплаты. Деньги Толян выдавал лично и почти всегда с опозданием на неделю-другую. Каждый сотрудник заходил к нему в кабинет, Толян отсчитывал стодолларовые купюры, вручал и говорил, чтобы позвали следующего. Никаких ведомостей он не вел и подписи не требовал. Отдал – и все.

Обычно Коржик заходил сразу после Ларисы. В этот раз Толян недодал ему две сотни. Коржик с недоумением посмотрел на него. Толян кашлянул.

– Сергей, у меня сейчас напряги с деньгами, – сказал он, – я пока не могу выдать тебе зарплату в полном объеме.

Лицо Коржика стало кислым. Толян добавил:

– Это временно, потерпи.

– Ты потом компенсируешь?

– Конечно.

– Ты всем уменьшил?

– Да, – сказал тот не очень уверенно, – пропорционально.

Вранье всегда слышно по едва заметной паузе перед первым словом. Она не такая, как перед правдой.

– Ладно, – сказал Коржик, – я все понимаю.

Он действительно все понял. Кто-то нашептал Толяну, что Коржик слишком много получает. Это не могла быть Лариса. Значит, в зарплатные вопросы влезли консалтинги и стали перекраивать ее фонд в свою пользу. По слабости характера, Толян не смог обсудить этот вопрос с Коржиком и предпочел прикинуться чайником с финансовыми трудностями. Коржику было ясно, что этот процесс не остановится, а будет только набирать обороты. Времени, по его прикидкам, оставалось месяца три-четыре, а у него все еще не было никакого проекта, который он мог бы ему предложить.

Надо было торопиться.

56

После звонка Коржика в Саранск звезда Митхуна стала медленно, но неуклонно клониться к закату. Началось все с того, что он внезапно исчез из офиса на несколько недель.

– Где ты был? – поинтересовался Коржик, когда тот опять появился.

– В командировке, – неохотно и как-то неуверенно ответил тот.

– Далеко?

– В Норильске.

В Норильске Коржик бывал раньше. Он хотел его расспросить, что там нового в городе, но того позвала секретарша:

– Митхун, тебе Алла Борисовна звонит!

– Пугачева, что ли? – схохмил кто-то из региональных клерков, находившихся в этот момент в офисе.

Аллой Борисовной звали жену Митхуна. Секретарши, еще не уловившие ветер перемен, по-прежнему лезли ему в задницу и называли жену по имени-отчеству. Так, по их мнению, звучало солиднее и красивее.

Митхун убежал.

– Ты знаешь, где он был? – спросила Коржика попозже Лена, понизив голос почти до шепота.

– Где?

– В каталажке сидел.

– Да?

– Ага. За ним приехали менты из Саранска, встретили возле дома, надели наручники и увезли.

– А за что?

– Он по бизнесу кинул сына какого-то их начальника.

– А почему отпустили?

– Толян выкупил.

– Много заплатил?

Она с сожалением кивнула:

– Много. Я бы столько платить не стала.

– Его деньги, – заметил Коржик.

А про себя подумал, что не зря Митхун таскал Толяна к себе в гости. Словно чувствовал. Они почти что побратались в тот период. Без этих застолий жена Митхуна не смогла бы позвонить Толяну и умолять того о помощи.

– И что, Митхун будет теперь отрабатывать эти деньги? – спросил Коржик.

– Не знаю, – ответила Лена. – В такие подробности шеф никого не посвящает. Думаю, что будет.

Отрабатывать Митхуну пришлось очень скоро. Положение его усугубилось еще и тем, что в отсутствие Ларисы он подсунул в сейф пачку ветхих долларов, а себе взял нормальные. Ветхие купюры везде принимали со скидкой. Об этом стало известно Толяну, и он не на шутку разозлился. Он вызвал Митхуна к себе и от души навтыкал ему за крестьянскую мелочность. Это оказался как раз тот случай, когда жадность фраера сгубила.

После этого дни Митхуна в офисе оказались сочтены. Он и сам это почувствовал и ходил, как в воду опущенный. Но Толян выгнал его не сразу. Долг еще не был отработан. Он послал Митхуна куратором на одну из своих строек в глухую провинцию за пару тысяч километров от Москвы и продержал там полгода. Стройка была большая, и Толяну требовалось получать информацию о ней из нескольких источников, чтобы поменьше воровали. Полностью же искоренить воровство было невозможно – строительные сметы можно раздуть в три раза и при этом они продолжают выглядеть правдоподобно.

В середине лета Митхун предпринял попытку вернуться. Он самовольно покинул стройку, приехал в Москву и тихо сел на свое рабочее место. Но просидел на нем, радуясь знакомой обстановке, не более получаса. По коридору пробегал Толян и увидел его.

– Митхун! – удивился он. – А ты почему здесь? Ты мне там нужен.

– Да я думал… – начал оправдываться Митхун и потрусил за ним в кабинет.

Больше его в офисе никто не видел. В тот же день он опять уехал на свою стройку, а осенью, когда она закончилась, Толян его тихо уволил.

Коржик и Лариса с самого начала знали, что он назад не вернется. Те, кого Толян отправлял в ссылку, обратно не возвращались никогда. Бурная любовь Толяна к новым людям почти всегда имела такой финал. И обратной дороги не было. Еще ни один бывший фаворит, утративший свои позиции, не сумел их восстановить. Кроме Ларисы. Но это совсем другая история.

57

Конец подкрался незаметно, хотя признаки его были отчетливо видны еще загодя. Во-первых, проект с цементом и трубами закончился, а нового объема работ Толян Коржику не дал. Во-вторых, Лариса в очередной раз ушла на больничный, и он остался без прикрытия. В-третьих, Толян укатил в командировку и впервые оставил вместо себя Жучковского, подчинив ему даже консалтингов. Паршивая сложилась ситуация. Коржик чувствовал, что что-то приближается, и предчувствие его не обмануло.

На следующий день после отъезда Толяна, Жучковский вызвал его к себе. Он важно восседал за столом Толяна и выглядел довольно нелепо, но не понимал этого. «Шакал в кресле тигра», – подумал Коржик. Жучковский аж лоснился от удовольствия и важности. К его лицу бывшего военнослужащего не хватало только почетных грамот от командующего округом на стене, полкового знамени в углу и солдата с автоматом за дверью.

Он не предложил Коржику сесть. Стулья были предусмотрительно убраны в дальние углы. Видно, он тщательно готовился к этому разговору.

Коржик направился за стулом.

– Не неси – это ненадолго, – попытался его остановить Жучковский.

Товарищ подполковник не привык, чтобы подчиненные перед ним сидели.

– Неважно, – отмахнулся Коржик и принес стул. Он сел напротив и посмотрел на Жучковского вопросительно.

– Зачем звал?

Тот ответил не сразу. Видимо, рассчитывал, как сильнее его уязвить.

– У нас финансовые трудности, – наконец сказал он.

Коржик промолчал.

– Кризис, короче говоря, – продолжал он.

Коржик вспомнил слова Петрова, что кризис в фирме начинается тогда, когда в туалете заканчивается двойная бумага. В Толяновой конторе она закончилась месяца три назад и вместо нее появилась убогая однослойная подозрительного серого цвета.

– С первого июня ты отправляешься в двухмесячный отпуск без содержания, – выпалил Жучковский и расплылся в широкой улыбке, как будто сообщил ему что-то очень приятное. Это была его месть Коржику за все подколки и посылания в жопу.

– Кто это решил? – спросил Коржик.

Тот выразительно посмотрел вверх.

Коржику показалось, что он готов выпрыгнуть всей своей жирной тушей на стол и сплясать там танец победы. Он встал. И тут у него очень кстати подошли кишечные газы. Нимало не смущаясь, Коржик повернулся к Жучковскому спиной, слегка наклонился и длинно перднул.

– Ты что, в натуре, бля?! – обалдел тот.

– Извини, Ваня, наверное, съел что-то не то.

Чертыхаясь, Жучковский кинулся открывать форточку. Коржик вышел.

Затем Жучковский по очереди вызвал к себе Сашу Шлыкова и Александру. Их он тоже уволил.

Ошарашенные неприятным известием, они сидели у себя в кабинете. Был конец мая, стояла жаркая погода. Через открытое окно доносился шум с Тверской. Остальные клерки сновали по коридору, но к ним не подходили. Как будто боялись заразиться вирусом увольнения. Настроение было даже не на нуле, а в глубоком минусе.

– Ну, кто теперь куда? – спросил Коржик.

– Я, наверное, поеду в Катманду, – сказал Саша.

– Что там делать, в этой Катманде?

– В посольство.

– Кем?

– Как в Тегеране.

– У тебя кто-то есть в МИДе?

Он кивнул:

– Брат жены возит одного важного начальника.

– Непал – это деревня, – сказал Коржик.

– А что делать?

Он был прав. Коржик тоже поехал бы. Просто от скуки. Да и не один ли хрен, куда ехать? Лишь бы ехать. Пил бы там местную чачу и трахал непалок, глядя на Эверест. И считал бы в бинокль замерзших на склонах альпинистов.

– А ты, Александра?

– У меня есть работа.

Коржик и забыл – она была доцентом в известном вузе, членом приемной комиссии.

Тылов не было только у него. «Ладно, – подумал он, – найду что-нибудь».

– Жалко, Ларисы нет, – сказал Коржик.

– А что бы изменилось? – спросила Александра.

– Заступилась бы.

– Сомневаюсь, – возразила она. – Это решение Анатолия. Она не смогла бы его переубедить.

Это была правда. Жучковский ни за что не взял бы на себя смелость их уволить. Он лишь выполнял указание Толяна. Но все равно осознавать себя уволенным этим отставным пузатым чмом было очень неприятно. «Хренов Толян, – подумал Коржик, – даже уволить не смог по-человечески. Крутой бизнесмен, а оказался слабаком в мелочах».

О работе больше говорить не хотелось. Их уже здесь не было.

Коржик подумал, что всегда, когда увольняют, уволенному становится жалко потраченного на фирму времени. Ему кажется, что он сделал для нее очень много и поэтому она перед ним в долгу. А она от него избавляется. Платит черной неблагодарностью.

На самом же деле бывший сотрудник для фирмы, может быть, ничего особенного и не сделал. Но потратил часть своей жизни, а мог потратить и на что-нибудь другое. Жизнь же – невосполнимый ресурс. Получалось, что он выбросил это время псу под хвост. Потому что разве могут полученные от фирмы деньги компенсировать часть жизни? Конечно, нет. И это обиднее всего.

– Вчера прочитал в интернете, – сказал Коржик, чтобы сменить тему, – гитарист «Rolling Stones» признался журналистам, что добавил в кокаин часть праха своего отца и занюхал его.

– И как? – заинтересовался Саша.

– Говорит, понюшка хорошо пошла.

– А он что – прах дома хранил? – удивилась Александра.

– Выходит, что так.

– Если бы у меня под рукой был прах Жучковского или Толяна, – мрачно заметил Саша, – я бы тоже занюхал.

– Что вы такое мелете? – ужаснулась Александра. – Они ведь еще живые.

– Жалко, – сказал Саша.

– Ага, – согласился Коржик, – жалко. А кокаин у тебя есть?

– Нет.

– Это еще жальче. Прах Жучковского мы могли бы изготовить и сами, а вот кокаин – нет.

Ему почему-то вспомнилась песня «Ленин в тебе и во мне». В современных условиях ее содержание становилось двусмысленным. «Нет, не может быть, – прогнал он сомнения, – тогда кокаина еще не было. Во всяком случае, о таких способах его употребления еще не знали. Да и сам Ильич лежит в целости и сохранности до сих пор».