Текст книги "Все себя дурно ведут"

 
«Rose is a rose is a rose is a rose.
Loveliness extreme.
Extra gaiters.
Loveliness extreme.
Sweetest ice-cream.
Page ages page ages page ages»[154]154
  «Роза есть…» Гертруда Стайн, «Священная Эмилия», 1913


[Закрыть][155]155
  Возможный дословный перевод:
Роза есть роза есть роза есть роза.Чары невозможные.Лишние гетры.Чары невозможные.Сладость мороженого.Страниц старость страниц старость страниц старость.  Примеч. пер.


[Закрыть].
 

Никого не оставляли равнодушным эксперименты Стайн с английским языком, точно так же, как мало кто проявлял равнодушие к самой мисс Стайн[156]156
  Манеру письма Стайн либо любили, либо ненавидели. «Почти все мы спотыкались на ее усыпляющей болтовне, нескончаемых повторах, ее дурацких списках чисел», – утверждал Эдмунд Уилсон, в то время весьма влиятельный критик. Хозяйка еще одного салона и писательница Натали Барни хотела бы верить, что «мозг Стайн действительно генератор новых идей», но подозревала, что она просто «притворяется заикой». (Источник: Натали Клиффорд Барни, «Приключения разума». Порой редакторам газет ее стиль давал обильную пищу для насмешек. В одной газете, сообщающей о прибытии Стайн в Америку с началом турне, поместили заголовок: «Герти Герти Стайн Стайн снова дома снова дома». (Источник: Тони Аллан, «Американцы в Париже» (Tony Allan, Americans in Paris, Chicago: Contemporary Books, Inc., 1977), стр. 66). Разумеется, и у Стайн были преданные поклонники. Линкольн Стеффенс считал ее «не только гением, но и мудрой женщиной» и пророчицей, которая «позволяет мельком увидеть то, что видит Будда, сидя неподвижно и глядя бесстрастно». (Источник: Линкольн Стеффенс, «Автобиография Линкольна Стеффенса» (Lincoln Steffens, The Autobiography of Lincoln Steffens, Berkeley: Heyday Books, 2005), стр. 834). Дженет Фланер сообщала читателям New Yorker, что «серьезнее, чем мисс Стайн, парижские модернисты не воспринимают ни одного американского писателя» (Источник: Дженет Фланер «Париж был вчерашним днем: 1925–1939 гг.» (Janet Flanner, Paris Was Yesterday: 1925–1939, New York: Harvest/HBJ, 1988), стр. 9).


[Закрыть]. Манера письма привлекала внимание читателей двух континентов еще до войны, но ни издатели, ни публика не спешили взяться за ее книги. В 1908 году Стайн на собственные средства издала свою первую книгу «Три жизни», и говорили, будто в первые полтора года после выпуска она была распродана в количестве менее 75 экземпляров[157]157
  Говорят, что первая книга Стайн была распродана в количестве всего 73 экземпляров в первые 18 месяцев продаж (Источник: Тони Аллан, «Американцы в Париже» (Tony Allan, Americans in Paris, Chicago: Contemporary Books, Inc., 1977), стр. 64). Ее единственный бестселлер, «Автобиография Алисы Б. Токлас», не публиковался до 1933 г. и был написан доброй старой прозой, традиционной и понятной.


[Закрыть]. По словам одного из хроникеров парижской жизни, Стайн «не соответствовала ничьим представлениям о популярном авторе»[158]158
  «Не соответствовала ничьим…»: Тони Аллан, «Американцы в Париже» (Tony Allan, Americans in Paris, Chicago: Contemporary Books, Inc., 1977), стр. 64.


[Закрыть].

В то же время Хемингуэй усмотрел явный шанс в характерных особенностях ее стиля. Ему удалось произвести на Стайн впечатление во время первой встречи, поэтому вскоре состоялся ответный визит Стайн и Токлас в тесную квартирку Хемингуэев на улице Кардинала Лемуана. Стайн старательно одолела все четыре марша лестницы, ведущей до квартиры, и, очутившись на месте, рухнула на кровать и терпеливо перелистала ранние произведения Хемингуэя. Прочитала, подумала, а потом вынесла вердикт: предстоит еще масса работы.

Во-первых, ему следует покончить с журналистикой, объяснила Стайн. Эта жертва необходима, если он вообще рассчитывает когда-нибудь стать настоящим писателем. В этом случае долгие убеждения ей не понадобились.

Во-вторых, темы, которые выбирал Хемингуэй, были слишком грязными. «Не пишите ничего непечатного», – наставляла Стайн, подразумевая все, что можно счесть чересчур непристойным. Ее особенно оскорбил рассказ «У нас в Мичигане», посвященный пьяному изнасилованию второпях на свидании[159]159
  «Не пишите ничего…»: Эрнест Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой. Авторская редакция» (Ernest Hemingway, A Moveable Feast: The Restored Edition, New York: Scribner, 2009), стр. 25. Этот рассказ был действительно чрезмерно сексуальным – во всяком случае, для того времени, – и даже друг Хемингуэя Билл Смит вспоминал, как «подтрунивал над ним и говорил, что следующий рассказ надо назвать „Еще дальше в Мичигане“». (Источник: Дональд Сент-Джон, «Интервью с „Биллом Гортоном“ Хемингуэя», The Connecticut Review I, 2 (1968 г.) и III, 1 (1969 г.), в «Хемингуэй и закат», под ред. Бертрама Д. Сарасона (ed. Bertram D. Sarason, Hemingway and the Sun Set, Washington, D.C.: NCR/Microcard Editions, 1972), стр. 175).


[Закрыть]. Хемингуэй с готовностью выслушал совет, но позднее отверг его.

Они перешли к теме его первого романа – опять-таки из жизни Мичигана. Стайн не нашла для него ни единого доброго слова.

«Тут слишком много описаний, – заявила она, – причем не особо удачных. Начните заново и сосредоточьтесь»[160]160
  «Тут слишком много…»: Гертруда Стайн, «Автобиография Алисы Б. Токлас» (Gertrude Stein, The Autobiography of Alice B. Toklas, Vintage Books Edition, New York: Vintage Books, 1990), стр. 213.


[Закрыть].

Если Хемингуэй и был обескуражен, то не вспылил и не накинулся на Стайн – по крайней мере, пока. Слишком многому он мог научиться у нее. Хемингуэй продолжал посещать ее салон, пить чай и фруктовые ликеры. Потягивая их, он не сводил глаз с принадлежащих Стайн картин Сезанна. Что-то открывалось ему в грубых, сочных мазках Сезанна, и он считал, что может почерпнуть из его живописи нечто глубокое, помогающее в работе. Стайн сама находилась под влиянием этого художника, когда работала над книгой «Три жизни». Она усматривала это влияние и в полотнах Пикассо, в некоторых пейзажах – особенно в «сечении неба не на объемы, а на плоскости»[161]161
  «Сечении неба…»: там же, стр. 90.


[Закрыть]. Однажды Пикассо назвал Сезанна «моим единственным мастером» и добавил, что «Сезанн подошел ближе к сути, чем кто-либо, сказав: „Живопись – то, что делается яйцами“»[162]162
  «Сезанн подошел ближе…»: Франсуаза Жило и Карлтон Лейк, «Жизнь с Пикассо» (Francoise Gilot and Carlton Lake, Life with Picasso, New York: McGraw-Hill Book Company, 1964), стр. 284.


[Закрыть]. Вскоре Хемингуэй начал ежедневно бывать в Люксембургском музее и изучать полотна Сезанна, выставленные там. «Я очень многому у него учился, однако затруднялся объяснить это словами, – позднее писал он. – К тому же это был секрет». И он имел отношение к построению «простых честных фраз»[163]163
  «Я очень многому…», «к тому же…» и «простых честных…»: Эрнест Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой. Авторская редакция» (Ernest Hemingway, A Moveable Feast: The Restored Edition, New York: Scribner, 2009), стр. 23.


[Закрыть].

Во время ежедневных визитов Хемингуэя к Стайн хозяйка салона болтала без умолку. Они часто обсуждали других писателей, и мнение Стайн о них было пропитано духом соперничества. Как позднее утверждал Хемингуэй, она решительно отказывалась находить хоть что-нибудь хорошее в тех авторах, кто не высказывался публично в поддержку ее работы. Сильвия Бич повторяла: «Разумеется, ее мало интересовали какие-либо книги, кроме собственных»[164]164
  «Разумеется, ее мало…»: Сильвия Бич, «Шекспир и компания» (Sylvia Beach, Shakespeare and Company: Bison Book Edition, Lincoln: University of Nebraska Press, 1980), стр. 28.


[Закрыть].

Однако Хемингуэем Стайн заинтересовалась и даже признавалась, что питает к нему «слабость». Он внимательно слушал, когда она рассуждала об общих принципах своей литературной работы, объясняла она. Было лестно иметь такого хорошего ученика, способного учиться столь старательно[165]165
  «Слабость» и воспоминания Стайн о Хемингуэе как об ученике: Гертруда Стайн, «Автобиография Алисы Б. Токлас» (Gertrude Stein, The Autobiography of Alice B. Toklas, Vintage Books Edition, New York: Vintage Books, 1990), стр. 216.


[Закрыть]. Так арсенал Хемингуэя пополнился союзником номер два.

«Мы с Гертрудой Стайн как братья», – известил он Шервуда Андерсона[166]166
  «Мы с Гертрудой Стайн…»: письмо Эрнеста Хемингуэя Шервуду Андерсону, 9 марта 1922 г., в «Письма Эрнеста Хемингуэя, том I, 1907–1922 гг.», под ред. Сандры Спаньер и Роберта У. Трогдон; eds. Sandra Spanier and Robert W. Trogdon, The Letters of Ernest Hemingway, Volume I, 1907–1922, Cambridge: Cambridge University Press, 2011, стр. 330.


[Закрыть].

Той весной Хемингуэй снял мансарду на верхнем этаже отеля в доме номер 39 по улице Декарта. Как и его жилье на улице Кардинала Лемуана, этот дом имел свою литературную историю: здесь умер Поль Верлен. В комнату, где царила стужа, приходилось долго подниматься по лестнице; при этом Хемингуэй обычно тащил вязанку хвороста, чтобы протопить камин. Если дымоход не давал тяги, то комната наполнялась дымом; тогда Хемингуэй проделывал обратный путь по лестнице и искал убежища в ближайшем кафе.

Но у этой комнаты имелись и свои достоинства: из окна открывался непритязательный вид на крыши окружающих зданий и дым из других труб, поднимавшийся в серое парижское небо. И вероятно, что еще важнее, это была личная комната Хемингуэя, место для воплощения уроков Паунда и Стайн на бумаге, декорации, в которых ему предстояло одержать победу над английским языком и, если повезет, создать выдающееся произведение модернистской литературы.

Когда Хемингуэй не разъезжал по всей Европе по заданию «Star», он всецело посвящал себя работе над художественной прозой. Если не писал, то размышлял о том, как будет писать, отдыхал от написания текстов или готовился снова начать писать. По его настоянию завтраки проходили в молчании: «Пожалуйста, без разговоров», – говорил он Хэдли, чтобы не засорять голову перед предстоящим рабочим днем[167]167
  «Пожалуйста, без разговоров»: Элис Хант Соколофф, «Хэдли: первая миссис Хемингуэй» (Alice Hunt Sokoloff, Hadley: The First Mrs. Hemingway, New York: Dodd, Mead & Company, 1973), стр. 48.


[Закрыть]. И даже когда не занимался своими текстами, то прилежно читал чьи-нибудь чужие. Иногда Хэдли, уютно прижавшаяся к мужу в постели, вдруг слышала шорох и обнаруживала, что он читает, держа книгу за ее спиной[168]168
  О чтении в объятиях: там же, стр. 51.


[Закрыть].

В голове у Хемингуэя рождался роман, но вместо того, чтобы погрузиться в работу над ним, он сочинял рассказы. Хемингуэй пытался обрести свой голос и создать стиль, который задумал еще до приезда в Париж. Некоторые из его ранних работ, как статьи, так и беллетристика, содержали семена того, что в дальнейшем стало квинтэссенцией Хемингуэя, как, например, абзац о культуре молодчиков из дансинга, написанный им для «Star»:

«Посетителям „Баль Мюзет“ не нужно искусственное возбуждение в виде джаз-бэнда, дабы заставить их танцевать. Они танцуют потехи ради, а бывает, потехи ради и оберут кого-нибудь, поскольку это и просто, и забавно, и прибыльно. А потому, что они молодые и озорные и любят жизнь, не уважая ее, они порой наносят слишком сильный удар и стреляют чересчур быстро, и тогда жизнь становится для них горькой шуткой, ведущей к вертикальной машине, отбрасывающей острую тень и называемой гильотиной…»[169]169
  «Посетителям „Баль Мюзет“…»: Эрнест Хемингуэй, «Дикая ночная музыка Парижа», («Wild Night Music of Paris», The Toronto Star Weekly, March 25, 1922), в «Эрнест Хемингуэй: выходные данные – Торонто. Все публикации в Toronto Star, 1920–1924 гг.» под ред. Уильяма Уайта (ed. William White, Ernest Hemingway: Dateline: Toronto: The Complete Toronto Star Dispatches, 1920–1924, New York: Charles Scribner's Sons, 1985), стр. 117–118.


[Закрыть]

В целом его новые работы должны были приобрести более импрессионистский характер, подобно грубым мазкам Сезанна. Текст становился менее цветистым и более простым и ритмичным. Но с точки зрения Паунда и Стайн он по-прежнему был лишь подающим надежды новичком. Результаты своего труда Хемингуэй представлял для оценки Паунду, а тот умел быть тот беспощадным: порой страницы возвращались к автору, испещренные вычеркнутыми прилагательными и другими поправками синим карандашом. Вместе с тем Паунд подбадривал Хемингуэя и даже отправил шесть его стихотворений Скофилду Тейеру в «The Dial» и один рассказ в «Little Review».

«Паунд считает, что из меня получится поэт», – писал Хемингуэй Шервуду Андерсону. И добавлял, что неизвестно, какое влияние имеет Паунд на Тейера, но как бы там ни было, лучше бы это влияние помогло ему, Хемингуэю, опубликоваться[170]170
  «Паунд считает…» и «влияние»: письмо Эрнеста Хемингуэя Шервуду Андерсону, 9 марта 1922 г., в «Письма Эрнеста Хемингуэя, том I, 1907–1922 гг.», под ред. Сандры Спаньер и Роберта У. Трогдон; eds. Sandra Spanier and Robert W. Trogdon, The Letters of Ernest Hemingway, Volume I, 1907–1922, Cambridge: Cambridge University Press, 2011), стр. 331.


[Закрыть].

Однако Тейер стихи к публикации не принял и других материалов не запросил[171]171
  Отказ Тейера от других материалов Хемингуэя: Николас Джуст, «Скофилд Тейер и The Dial: иллюстрированная история» (Nicolas Joost, Scofield Thayer and The Dial: An Illustrated History, Carbondale: Southern Illinois University Press, 1964), стр. 248.


[Закрыть]. «Little Review» также отверг рассказ Хемингуэя. Но поддержки Паунда Хемингуэй не лишился.

Ему приходилось также следовать урокам Стайн, а это было непросто.

«Неужели писать настолько тяжело? – спрашивал он у нее. – До встречи с вами было просто»[172]172
  «Неужели писать…»: письмо Эрнеста Хемингуэя Гертруде Стайн и Алисе Б. Токлас, 15 августа 1924 г., в «Избранные письма Эрнеста Хемингуэя, 1917–1961» под ред. Карлоса Бейкера (ed. Carlos Baker, Ernest Hemingway: Selected Letters, 1917–1961, New York: Scribner Classics, 2003), стр. 122.


[Закрыть].

Стайн не только читала ему лекции у себя в салоне, но и одалживала немало своих рукописей, чтобы продемонстрировать свои методы[173]173
  «Много рукописей…»: Эрнест Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой. Авторская редакция» (Ernest Hemingway, A Moveable Feast: The Restored Edition, New York: Scribner, 2009), стр. 26.


[Закрыть]. Хемингуэй серьезно отнесся к ее работе с повторами, ее влияние уже начало сказываться в его текстах, в том числе «непристойном» рассказе, забракованном Стайн.

«Лиз очень нравился Джим Гилмор, – писал Хемингуэй. – Нравились его усы. И то, как блестят его зубы, когда он улыбается. Ей очень нравилось, что он не похож на кузнеца»[174]174
  «Лиз очень нравился…»: Эрнест Хемингуэй, «У нас в Мичигане», в Ernest Hemingway, Up in Michigan, The Complete Short Stories of Ernest Hemingway: The Finca Vigia Edition, New York: Scribner, 2003), стр. 59.


[Закрыть].

Свои упражнения в духе «потока сознания» Хемингуэй начал записывать на страницах голубых тетрадок, какими пользуются французские школьники, – еще одна привычка, которую он перенял у Стайн. Одна такая запись гласила: «Сквозь года. Почему сквозь года? Сквозь года. Сквозь и через года. Через года…»[175]175
  «Сквозь года…»: Эрнест Хемингуэй, неопубликованный отрывок, 1923 г., в Майкл Рейнольдс, «Хемингуэй: парижские годы» (Michael Reynolds, Hemingway: The Paris Years, New York: W. W. Norton & Company, 1999), стр. 38.


[Закрыть].

Все это время Хемингуэй держал свою наставницу под пристальным наблюдением. По собственному признанию Стайн, она переживала, что ее «никто не публикует, и нет надежды на публикации и серьезное признание»[176]176
  «Никто не публикует»: Гертруда Стайн, «Автобиография Алисы Б. Токлас» (Gertrude Stein, The Autobiography of Alice B. Toklas, Vintage Books Edition, New York: Vintage Books, 1990), стр. 197.


[Закрыть]. Возможность добиться публикации для нее приобрела огромное значение. В конце концов Хемингуэй помог бы ей достичь этой цели, а пока находил очевидное применение ее стиля в работе, которую, как он знал, сможет опубликовать сам[177]177
  Коммерческие ожидания Хемингуэя по сравнению с Гертрудой Стайн и Эзрой Паундом: как выразился специалист по Хемингуэю Г. Р. Стоунбэк, «Хемингуэй знал, что жаждет коммерческого успеха. Стайн хотела того же, но сквозь ее тексты было невозможно продраться. Она была неотъемлемой частью модернизма, но неужели вы стали бы читать ее книги для развлечения? А Паунд – ну, он поэт. Он знает, что вряд ли продаст 20 тысяч экземпляров „Песни“» (Источник: интервью Г. Р. Стоунбэка Лесли М. М. Блум, 2 июня 2014 г.).


[Закрыть]. Если Стайн не сумела добиться успеха со своей манерой письма, это еще не означало, что и он не сможет. До приезда в Париж Хемингуэй был озабочен «ритмом, интонациями и репликами», как однажды выразилась Хэдли, и каденции Стайн помогли ему продвинуться вперед[178]178
  «Ритмом, интонациями…»: письмо Хэдли Хемингуэй Эрнесту Хемингуэю, 1921 г., процитировано в Реймонд Карвер, «Взросление и разлад» (Raymond Carver, «Coming of Age, Going to Pieces», The New York Times, New York, NY, 17 ноября 1985 г.).


[Закрыть]. Он открыто заимствовал у нее идеи, но придавал им «хемингуэевский» характер, делая более утонченными, притягательными, доступными для понимания. Какой смысл писать блистательную, новую и свежую прозу, если ее никто не прочитает? С каждым карандашным штрихом, сделанным в промозглой мансарде на улице Декарта, Хемингуэй втихомолку превращал Стайн из его создательницы всего-навсего в предшественницу.

В итоге он понял, что должен направить эти уроки и упражнения на достижение важной цели. Хемингуэй мог бы переписать свой дебютный роман, как переписал рассказ «У нас в Мичигане». Да, Стайн советовала ему выбросить этот роман и начать все заново, но он не собирался слушаться всех ее советов до единого.

В тот момент Хемингуэй никак не мог знать, что вскоре будет вынужден последовать совету Стайн и начать с нуля – независимо от своего желания.

Глава 3
Счастливые неудачи

Позднее, осенью того же 1922 года, Хемингуэй покинул Париж, чтобы написать о выводе греческих войск из Восточной Фракии. После окончания Первой мировой войны Греция предприняла попытку расширить свою территорию за счет бывшей Османской империи; Турция выразила недовольство контратакой, сопровождавшейся изгнанием потенциальных завоевателей. Отраженный натиск привел, как сообщал Хемингуэй читателям «Star», к «окончанию большой военной авантюры Греции»[179]179
  «К окончанию большой…»: Эрнест Хемингуэй, «Греческий мятеж» (The Greek Revolt, The Toronto Daily Star, November 3, 1922), в «Эрнест Хемингуэй: выходные данные – Торонто. Все публикации в Toronto Star, 1920–1924 гг.» под ред. Уильяма Уайта (ed. William White, Ernest Hemingway: Dateline: Toronto: The Complete Toronto Star Dispatches, 1920–1924, New York: Charles Scribner's Sons, 1985), стр. 244.


[Закрыть].

Затем Хемингуэя отправили в Лозанну, где была организована конференция по улаживанию греко-турецкого конфликта. Там Хемингуэй встретился со специалистом по журналистским расследованиям Линкольном Стеффенсом – точнее, «однажды вечером явился мне», как вспоминал сам Стеффенс, добавляя, что Хемингуэй произвел на него впечатление как обладатель «самого надежного будущего за границей»[180]180
  «Однажды вечером» и «самого надежного будущего»: Линкольн Стеффенс, «Автобиография Линкольна Стеффенса» (Lincoln Steffens, The Autobiography of Lincoln Steffens, Berkeley: Heyday Books, 2005), стр. 834.


[Закрыть].

Хемингуэй показал Стеффенсу написанную им телеграмму. Его завораживал «телеграфный стиль», полностью лишенный эпитетов. Невозможно было представить что-нибудь более далекое от викторианской претенциозности. Даже находясь на задании, Хемингуэй искал способы поупражняться в этом искусстве лаконичной коммуникации. Например, он объяснил, что телеграмму, которая гласила «Кемаль отрицает пожар Смирны виновны греки» редакторы у него на родине расшифруют следующим образом:

«Сегодня Мустафа Кемаль в эксклюзивном интервью корреспонденту информационного агентства „Monumental“ решительно отрицал какую-либо причастность турецких войск к сожжению Смирны. Кемаль заявил, что этот город подожгли зажигательными боеприпасами войска греческого арьергарда перед тем, как передовые турецкие отряды вошли в него»[181]181
  «Кемаль отрицает пожар…» и «Мустафа Кемаль…»: Эрнест Хемингуэй, процитировано в Чарльз Фентон, «Эрнест Хемингуэй на пути к мастерству: ранние годы» (Charles Fenton, The Apprenticeship of Ernest Hemingway: The Early Years, The Compass Books Edition, New York: The Viking Press, 1965), стр. 187.


[Закрыть].

В телеграмме, которую Хемингуэй показал Стеффенсу, говорилось об исходе греческих беженцев из Турции – «яркой, детальной, представшей его глазам панораме бегства целого потока несчастных, голодных, перепуганных, лишенных корней людей, – вспоминал Стеффенс. – Я видел то же самое и сказал ему об этом».

«Не так, – возразил Хемингуэй. – Читайте телеграфный стиль, только его. Отличный язык, правда?»[182]182
  «Яркой, детальной…», «я видел то же…» и «не так…»: Линкольн Стеффенс, «Автобиография Линкольна Стеффенса» (Lincoln Steffens, The Autobiography of Lincoln Steffens, Berkeley: Heyday Books, 2005), стр. 834.


[Закрыть]

Стеффенс захотел увидеть другие телеграммы: «Я попросил показать их мне все – для полноты впечатления»[183]183
  «Я попросил показать…»: там же.


[Закрыть].

Хемингуэй дал ему также экземпляр «Моего старика» – рассказа о трагедии на скачках. Стеффенс прочитал рассказ, и он ему понравился; вместе с телеграммами он оставил у Стеффенса впечатление, что Хемингуэй – парень что надо. «Он мог когда-нибудь добиться своего и добился бы», – вспоминал Стеффенс[184]184
  «Он мог когда-нибудь…»: там же.


[Закрыть]. Желая быть причастным к будущему успеху Хемингуэя, Стеффенс отослал его рассказ в Нью-Йорк, редактору журнала «Cosmopolitan», в котором тогда публиковали прозу.

А тем временем Хэдли в Париже лечилась от гриппа. В телеграммах Хемингуэй умолял ее присоединиться к нему, как только она снова будет «в состоянии путешествовать»[185]185
  «В состоянии…»: телеграмма Эрнеста Хемингуэя Хэдли Хемингуэй, 25 ноября 1922 г., в «Письма Эрнеста Хемингуэя, том I, 1907–1922 гг.», под ред. Сандры Спаньер и Роберта У. Трогдона; eds. Sandra Spanier and Robert W. Trogdon, The Letters of Ernest Hemingway, Volume I, 1907–1922, Cambridge: Cambridge University Press, 2011, стр. 369.


[Закрыть]. Вскоре жена достаточно оправилась, чтобы двинуться в путь. И когда собиралась, приняла любопытное решение: в один из саквояжей она сложила рукописи Хемингуэя – рассказы, поэзию, первый роман и все машинописные копии этих произведений. Почти весь литературный архив, имевшийся на то время у Хемингуэя, должен был соседствовать в поездке с ее одеждой и туалетными принадлежностями. Позднее Хэдли объясняла, что Хемингуэй в письмах пел дифирамбы Стеффенсу, и она не сомневалась, что муж пожелает показать ему другие свои тексты[186]186
  Позднее Хэдли Хемингуэй рассказывала биографу Чарльзу Фентону, что сама приняла решение привезти в Лозанну все произведения Хемингуэя, потому что «в письмах Эрнест пел дифирамбы своему новому другу Линкольну Стеффенсу, который, как я считала, захочет увидеть эти главы». (Источник: Чарльз Фентон, «Эрнест Хемингуэй на пути к мастерству: ранние годы» (Charles Fenton, The Apprenticeship of Ernest Hemingway: The Early Years, The Compass Books Edition, New York: The Viking Press, 1965), стр. 196). Однако истинные мотивы остаются предметом споров. В некоторых источниках утверждается, будто Хемингуэй велел собрать все произведения, чтобы показать их Стеффенсу, и она, не решаясь отправить их почтой, решила привезти лично. Однако в «Празднике, который всегда с тобой» Хемингуэй возлагает вину на Хэдли, полагая, что она везла материалы в Лозанну «как сюрприз… чтобы я мог поработать над ними во время нашего отпуска в горах», и ничем не упоминая о письмах с похвалами Стеффенса и просьбами привезти материалы. Эрнест Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой. Авторская редакция» (Ernest Hemingway, A Moveable Feast: The Restored Edition, New York: Scribner, 2009), стр. 69. Стеффенс мог также сам попросить Хэдли: в письме 28 ноября 1922 г. Хемингуэй сообщает жене, что «Стеффенс написал тебе письмо», возможно, содержавшее такую просьбу. Но Стеффенс не упоминает ни о какой просьбе в автобиографии, а письмо Стеффенса к Хэдли считается пропавшим. Биограф Хэдли Джойя Дилиберто утверждает, что «письмо Стеффенса к Хэдли не сохранилось». (Джойя Дилиберто, «Париж без конца: подлинная история первой жены Хемингуэя» (Gioia Diliberto, Paris Without End: The True Story of Hemingway's First Wife, 2011 Edition, New York: Harper Perennial, 2011), стр. 129.) Что особенно удивляет биографов, так это решение Хэдли привезти и машинописные копии, хотя ее биограф Джойя Дилиберто указывает, что решение Хэдли «имело некий смысл»: если Хемингуэю предстояло вносить правку во все произведения, правка должна была затронуть и копии. (Источник: там же, стр. 130.)


[Закрыть]. О том, что случилось дальше, супруги Хемингуэй вспоминали до конца своих дней.

Хэдли прибыла на Лионский вокзал, оставила багаж в купе экспресса «Париж – Лозанна», а затем вышла из вагона, чтобы купить воды и газету. До отхода поезда еще оставалось время, и она медлила на перроне, болтая с корреспондентами, которые тоже направлялись на конференцию. Когда же Хэдли наконец вернулась в свое купе, небольшой саквояж с рукописями Хемингуэя исчез.

В панике и отчаянии Хэдли тем не менее отправилась в путь. В Лозанне на вокзале ее встречал Хемингуэй. Рядом с ним стоял Линкольн Стеффенс. Всхлипывающая Хэдли вышла из вагона.

«Она плакала, плакала и не могла ничего объяснить, – позднее вспоминал Хемингуэй. – Я прежде не видел, чтобы человек так огорчался из-за чего-то, кроме смерти и невыносимых страданий, – разве что Хэдли, когда она рассказывала мне о пропаже»[187]187
  «Она плакала…»: Эрнест Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой. Авторская редакция» (Ernest Hemingway, A Moveable Feast: The Restored Edition, New York: Scribner, 2009), стр. 70.


[Закрыть].

Хемингуэй оставил кого-то вместо себя освещать конференцию и вернулся в Париж. Поначалу ему не верилось, что Хэдли действительно собрала рукописи, его произведения, но как только он вошел в квартиру, то понял, что она действительно везла ему все, что он успел написать. «Я помню, что я делал в ту ночь, когда вошел в квартиру и увидел, что так оно и есть», – писал он[188]188
  «Я помню, что…»: там же, стр. 70. Время этой поездки в Париж не установлено. Принято считать, что она произошла сразу же, хотя в письме от 23 января 1923 г. Хемингуэя Эзре Паунду сказано, что поездка состоялась через несколько недель после злополучного приезда Хэдли в Лозанну: «На прошлой неделе я ездил в Париж, посмотреть, что осталось».


[Закрыть]. Но об этом таинственном, возможно, скандальном происшествии Хемингуэй так ничего и не узнал[189]189
  Это таинственное происшествие могло иметь самое прозаическое объяснение. Если верить беллетризованному рассказу о краже и возвращении Хемингуэя в Париж, чтобы подтвердить полную потерю, то есть опубликованному посмертно рассказу «Незнакомая страна», то Хемингуэй буквально заполз в спальню и улегся, обнимая в отчаянии две подушки. После этого безутешный персонаж-писатель поведал о том, что случилось с неряшливой консьержкой дома, которая сначала сочувственно всхлипывала у него на груди, а потом отправила его ужинать в местное кафе. (Источник: Эрнест Хемингуэй, «Незнакомая страна», в Ernest Hemingway, The Strange Country, The Complete Short Stories of Ernest Hemingway: The Finca Vigia Edition, New York: Scribner, 2003), 648–649). Дальнейшие примечания о форме «Незнакомой страны»: примечание редактора в этом конкретном издании рассказов объясняет, что «Незнакомая страна» включает четыре главы незаконченного романа, над которым Хемингуэй работал в 1946–1947 и в 1950–1951 гг. Эти сцены представляют собой предварительный материал для ранней версии «Островов в океане», романа, опубликованного посмертно в 1970 г. (Примечание редактора, там же, стр. 605). В примечании редактора в Эрнест Хемингуэй, «И восходит солнце» (Ernest Hemingway, The Sun Also Rises: The Hemingway Library Edition, New York: Scribner, 2014), стр. 287, это произведение названо как «посмертно опубликованный рассказ».


[Закрыть].

«Никакие попытки отыскать саквояж не увенчались успехом, – вспоминала Хэдли. – А Эрнест был настолько глубоко погружен в эту работу, что, по-моему, так никогда и не оправился от боли, вызванной невосполнимой потерей»[190]190
  «Никакие попытки…»: Чарльз Фентон, «Эрнест Хемингуэй на пути к мастерству: ранние годы» (Charles Fenton, The Apprenticeship of Ernest Hemingway: The Early Years, The Compass Books Edition, New York: The Viking Press, 1965), стр. 196.


[Закрыть]. Исчезновение дебютного романа, который Хэдли называла «святыней», стало для Хемингуэя особенно ощутимым ударом, добавляла она.

Если это правда, значит, Хемингуэй был весьма снисходителен к Хэдли, когда речь шла о том, что его друг Билл Смит звал «великим ограблением поезда» – по крайней мере на бумаге, вспоминая этот ужасный инцидент много лет спустя[191]191
  «Великое ограбление…»: это выражение применительно к краже рукописей Хемингуэя в поезде Париж – Лозанна придумал друг Хемингуэя Билл Смит, о чем упоминается в Дональд Сент-Джон «Интервью с „Биллом Гортоном“ Хемингуэя», The Connecticut Review I, 2 (1968 г.) и III, 1 (1969 г.), в «Хемингуэй и закат», под ред. Бертрама Д. Сарасона (ed. Bertram D. Sarason, Hemingway and the Sun Set, Washington, D.C.: NCR/Microcard Editions, 1972), стр. 175.


[Закрыть]. Бедняжка Хэдли была, как он писал, «прелестной и преданной, просто ей не везло с рукописями»[192]192
  «Прелестной и преданной…»: Эрнест Хемингуэй, вступление к «Памятке Хемингуэя» под ред. Ли Сэмюэлс (A Hemingway Check List, Lee Samuels ed., New York: Charles Scribner's Sons, 1951), стр. 6.


[Закрыть]. Хемингуэй никогда, в сущности, не винил ее, как утверждал он в другом случае. Ведь «никто не нанимал ее выполнять функции хранителя рукописей», продолжал Хемингуэй, добавляя, что «то, что она действительно должна была делать – выполнять обязанности жены, – она делала чертовски здорово»[193]193
  «Никто не нанимал…»: А. Э. Хотчнер, «Папа Хемингуэй», (A. E. Hotchner, Papa Hemingway, New York: Random House, 1966), стр. 160.


[Закрыть]. (Справедливости ради отметим, что подобные великодушные заявления были сделаны после того, как прошло более четверти века, и гнев успел остыть.)

Черный юмор помог Хемингуэю пережить потерю. Когда «Cosmopolitan» отверг и вернул ему «Моего старика», он начал называть этот рассказ «Das Kapital», утверждая, что он внезапно стал его единственным «литературным капиталом»[194]194
  «Das Kapital» и «литературным капиталом…»: Эрнест Хемингуэй, вступление к «Памятке Хемингуэя» под ред. Ли Сэмюэлс (A Hemingway Check List, Lee Samuels ed., New York: Charles Scribner's Sons, 1951), стр. 6. В январе 1923 г. Хемингуэй сказал Эзре Паунду, что даже этих материалов у него не было: все, что он сумел восстановить на тот момент, – «три карандашных наброска паршивого стишка», несколько писем и перепечаток статей. Письмо Эрнеста Хемингуэя Эзре Паунду, 23 января 1923 г., в «Письмах Эрнеста Хемингуэя, 1923–1925 гг.», том 2, под ред. Альберта Дефацио-третьего, Сандры Спаньер и Роберта У. Трогдона (eds. Albert Defazio III, Sandra Spanier, Robert W. Trogdon, The Letters of Ernest Hemingway, 1923–1925, Volume 2, Cambridge: Cambridge University Press, 2013), стр. 6.


[Закрыть]. На самом деле не единственным: «непристойный» рассказ «У нас в Мичигане» тоже уцелел, потому что «по какой-то причине завалялся в ящике стола, отдельно от других рукописей»[195]195
  «В ящике стола…»: Эрнест Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой. Авторская редакция» (Ernest Hemingway, A Moveable Feast: The Restored Edition, New York: Scribner, 2009), стр. 69.


[Закрыть].

Хемингуэй добивался сочувствия от своих новых наставников, однако нянчиться с ним никто не собирался. «Вы, наверное, слышали, что я лишился своих ювенилий? – писал он Эзре Паунду через несколько недель после кражи. – Вы, конечно, сказали бы „вот и хорошо“ и т. п. Только не говорите мне это. Я еще не в том настроении. На эту чертову писанину я потратил 3 года»[196]196
  «Вы, наверное…»: письмо Эрнеста Хемингуэя Эзре Паунду, 23 января 1923 г., в «Письма Эрнеста Хемингуэя, 1923–1925 гг.», том 2, под ред. Альберта Дефацио-третьего, Сандры Спаньер и Роберта У. Трогдона (eds. Albert Defazio III, Sandra Spanier, Robert W. Trogdon, The Letters of Ernest Hemingway, 1923–1925, Volume 2, Cambridge: Cambridge University Press, 2013), стр. 6.


[Закрыть]. Эзра ответил, что это «Божья воля» и добавил, что Хемингуэю следовало бы попытаться восстановить утраченное. Ведь память – лучший редактор, написал он. А Гертруде Стайн с самого начала не нравился его роман.

Хемингуэй скрепя сердце признал, что, «возможно, эта потеря и к лучшему»[197]197
  «Возможно, и…»: Эрнест Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой. Авторская редакция» (Ernest Hemingway, A Moveable Feast: The Restored Edition, New York: Scribner, 2009), стр. 70. По крайней мере, один из его современников считал потерю «ювенилий» Хемингуэя счастливым случаем; сегодня некоторые эксперты согласны с ним. Эта кража – «лучшее, что когда-либо случалось с ним», – утверждает основатель Общества Хемингуэя Аллен Джозефс. (Источник: интервью Аллена Джозефса, данное Лесли М. М. Блум 1 апреля 2014 г.). Специалист по Хемингуэю Г. Р. Стоунбэк добавляет, что если бы эти материалы не потерялись, реестр ранних работ его «выглядел бы как „Мой старик“, то есть в стиле Шервуда Андерсона». (Источник: интервью Г. Р. Стоунбэка, данное Лесли М. М. Блум 2 июня 2014 г.) Оба эксперта указывают, что писателям свойственно переписывать то, что уже имеется под рукой, но теперь Хемингуэю пришлось начинать с чистого листа.


[Закрыть]. С его точки зрения, вопрос не стоял о воссоздании всего утраченного, его вынудили начать с чистого листа. Однако то, что появилось дальше, почти неизбежно должно было стать улучшенным вариантом того, что потерялось. Ведь создавать его предстояло в атмосфере интеллектуального Парижа, руководствуясь наставлениями Паунда и Стайн. Теперь ранние работы вместо того, чтобы отдавать «ювенилиями», придадут ему сходство с Афиной, которая родилась полностью зрелой из лба Зевса. В сущности, в наличии имелось не только глубокое влияние: Хемингуэй уже приготовился подняться еще выше и заявить о себе дерзким и новым, своим собственным голосом.

«Я знаю, к чему стремлюсь в прозе, – писал он Эзре Паунду. – И если только она не чертовски хороша, я пойму это»[198]198
  «Я знаю, к чему…»: письмо Эрнеста Хемингуэя Эзре Паунду, 8 ноября 1922 г., в «Письмах Эрнеста Хемингуэя, том I, 1907–1922 гг.», под ред. Сандры Спаньер и Роберта У. Трогдона; eds. Sandra Spanier and Robert W. Trogdon, The Letters of Ernest Hemingway, Volume I, 1907–1922, Cambridge: Cambridge University Press, 2011, стр. 369.


[Закрыть].

К концу января 1923 года Хемингуэй сообщил Паунду, что уже работает над новым материалом.

Годы спустя Хемингуэй создал для неопубликованного рассказа «Незнакомая страна» (The Strange Country) персонаж, жена которого потеряла все его ранние произведения. И хотя этот человек, Роджер, отчаянно тосковал по потерянным рассказам, он «уже видел, как заметно над водой, когда ветер уносит грозу в океан, что мог бы написать роман получше»[199]199
  «Уже видел, как…»: Эрнест Хемингуэй, «Незнакомая страна», в Ernest Hemingway, The Strange Country, The Complete Short Stories of Ernest Hemingway: The Finca Vigia Edition, New York: Scribner, 2003), стр. 650.


[Закрыть].

В феврале того года Хемингуэй с женой отправился в Рапалло, Италия, где жили Эзра и Дороти Паунд. Атмосфера в этих местах, казалось, обещала скорое выздоровление – свежий инжир, хорошее вино, теплый итальянский хлеб, долгие прогулки и теннисные матчи с Паундами.

Но вместе с тем существовала и пугающая перспектива создания совершенно нового литературного наследия. Поначалу процесс был мучительным, и Хемингуэй требовал поддержки у Паунда и Стайн. Он работает не покладая рук, сообщал он Стайн, и уже закончил пару новых вещей. Все ее уроки Хемингуэй держал в памяти, но добавлял, что если она хочет посоветовать ему что-нибудь еще, пусть напишет[200]200
  Хемингуэй умоляет Стайн о советах и поддержке: письмо Эрнеста Хемингуэя Гертруде Стайн, 18 февраля 1923 г., перепечатанное в «Письмах Эрнеста Хемингуэя, 1923–1925 гг.», том 2, под ред. Альберта Дефацио-третьего, Сандры Спаньер и Роберта У. Трогдона (eds. Albert Defazio III, Sandra Spanier, Robert W. Trogdon, The Letters of Ernest Hemingway, 1923–1925, Volume 2, Cambridge: Cambridge University Press, 2013), стр. 11.


[Закрыть]. А пока его отношения с Хэдли немного наладились: в настоящее время, как писал он украдкой, он чувствует себя самым счастливым в постели с ней[201]201
  «Самым счастливым…»: биограф Карлос Бейкер цитирует эти слова по «обрывку без даты», но датирует его «ок. февраль 1923 г.» и относит к написанным в Рапалло (Карлос Бейкер, «Эрнест Хемингуэй: история жизни» (Carlos Baker, Ernest Hemingway: A Life Story, New York: Charles Scribner's Sons, 1969), стр. 580. Также фрагмент приведен у Майкла Рейнольдса в «Хемингуэй: парижские годы» (Michael Reynolds, Hemingway: The Paris Years, New York: W. W. Norton & Company, 1999), стр. 104: «В постели мы самые счастливые. В постели мы довольны. В постели нет никаких проблем».


[Закрыть].

Точнее, чувствовал, пока Хэдли не сообщила мужу, что беременна. В Лозанну она прибыла не только без рукописей, но и без средств контрацепции, о чем предусмотрительно уведомила Хемингуэя, однако они решили все равно попытать удачу. Подобный поворот событий явно шокировал Хемингуэя. Едва вернувшись в Париж, он бросился искать убежища в салоне Стайн.

«Он пришел к нам часов в десять утра и остался, – вспоминала Стайн. – Он остался к обеду, до самого вечера, потом остался к ужину, а затем сидел часов, наверное, до десяти вечера и вдруг неожиданно заявил, что его жена в положении».

«Я еще слишком молод, чтобы стать отцом», – с горечью сказал им Хемингуэй.

Стайн и Токлас «утешили его как сумели и выпроводили восвояси»[202]202
  «Он пришел…», «я еще слишком…» и «утешили его как…»: Гертруда Стайн, «Автобиография Алисы Б. Токлас» (Gertrude Stein, The Autobiography of Alice B. Toklas, Vintage Books Edition, New York: Vintage Books, 1990), стр. 213.


[Закрыть]. Но сочувствие Стайн имело свои пределы: данный инцидент невероятно позабавил ее, и она рассказала о нем Хэдли, которой, вероятно, было не до смеха[203]203
  Стайн рассказывает Хэдли о том, что Хемингуэй расстроен перспективой отцовства: Элис Хант Соколофф, «Хэдли: первая миссис Хемингуэй» (Alice Hunt Sokoloff, Hadley: The First Mrs. Hemingway, New York: Dodd, Mead & Company, 1973), стр. 61. Других знакомых Хемингуэя озадачило его отношение к пополнению в семье и явное отрицание своей роли в этом вопросе. Редактор Роберт Макэлмон вспоминает инцидент, якобы состоявшийся годом позднее: Хемингуэй и Хэдли гуляли с друзьями; Хемингуэй беспокоился, что Хэдли снова забеременела. «Он втолковывал Хэдли, что нет ничего смешного в том, что у них будет слишком много детей в его возрасте, – писал Макэлмон. – Он воспринимал это как трагедию, и Хэдли тоже расстроилась. Наконец Салли Берд, которая шла впереди с Биллом и со мной, обернулась и сказала Хемингуэю: „Хватит вести себя как болван и плакса. В этом есть и ваша вина. Надо было либо не допустить этого, либо смириться“»¹⁹⁸. (Источник: Роберт Макэлмон, «Вместе с гениями» (Robert McAlmon, Being Geniuses Together, 1920–1930, San Francisco, North Point Press, 1984), стр. 246–247).


[Закрыть].

В общем, уже второй раз за последние месяцы Хэдли принесла Хемингуэю неприятные известия. Предполагалось в конце лета вернуться в Канаду, где Хемингуэй должен был занять пост штатного корреспондента «Toronto Star», чтобы обеспечить молодой семье дополнительную стабильность в первый год жизни малыша. Похоже, сам Хемингуэй воспринимал отцовство и возвращение к штатной работе журналистом на полный день как двойной приговор к тюремному заключению. Вдобавок его не прельщала перспектива поменять Европу на Торонто. Но, по крайней мере, «Star» предложил ему неплохую зарплату – 125 долларов в неделю[204]204
  125 долларов в неделю в 1923 г. равны примерно 1700 долларам в неделю в 2015 г. – то есть годовому доходу 88 тысяч долларов.


[Закрыть].

Однако никакие напасти не могли заставить Хемингуэя свернуть с пути литературных амбиций. Он неутомимо работал всю зиму и весну 1923 года над зарисовками и рассказами в своем новом лаконичном, ярком и ритмичном стиле.

«Я адски хочу публиковаться», – писал он одному редактору[205]205
  «Я адски хочу…»: письмо Эрнеста Хемингуэя Эдварду О'Брайену, 21 мая 1923 г., в «Письмах Эрнеста Хемингуэя, 1923–1925 гг.», том 2, под ред. Альберта Дефацио-третьего, Сандры Спаньер и Роберта У. Трогдона (eds. Albert Defazio III, Sandra Spanier, Robert W. Trogdon, The Letters of Ernest Hemingway, 1923–1925, Volume 2, Cambridge: Cambridge University Press, 2013), стр. 21. О'Брайен был редактором книжной серии Best Short Stories, публикуемой ежегодно, и он исполнил желание Хемингуэя опубликоваться, включив «Моего старика» в сборник за 1923 г.


[Закрыть].

И на удачу, вскоре появился издатель, который адски захотел опубликовать его: это был Роберт Макэлмон, язвительный писатель-экспат и редактор, живущий в Париже. Макэлмон разыскал небольшое элитное издательство «Contact Publishing Company», специализирующееся на публикациях крайне ограниченным тиражом произведений авторов-экспериментаторов, «которые вряд ли возьмется издавать кто-либо еще, по коммерческим или юридическим причинам»[206]206
  Макэлмон опубликовал программное заявление о миссии прессы в связи с публикациями экспатов в Transatlantic Review, а Сильвия Бич воспроизвела его в мемуарах. Отрывок: «С интервалом от двух недель до полугода или шести лет мы будем издавать книги различных авторов, которые вряд ли будут изданы другими по коммерческим или юридическим причинам… Каждая книга будет издана тиражом всего триста экземпляров. Эти книги публикуются просто потому, что они написаны и понравились нам настолько, чтобы выпустить их». Сильвия Бич, «Шекспир и компания» (Sylvia Beach, Shakespeare and Company: Bison Book Edition, Lincoln: University of Nebraska Press, 1980), стр. 130–131.


[Закрыть]. Постепенно его послужной список украсился именами Эзры Паунда, Уильяма Карлоса Уильямса, Гертруды Стайн, Эдит Ситуэлл, Мины Лой, помимо многих других литературных корифеев этого поколения[207]207
  С изданием Contact ассоциируются и менее известные имена, некоторые авторы Макэлмона были найдены по чистой случайности. По словам Сильвии Бич, «рукописи представляли Макэлмону в кафе „Дом“, и он говорил мне, что большинство своих авторов нашел в том или другом кафе». Сильвия Бич, «Шекспир и компания» (Sylvia Beach, Shakespeare and Company: Bison Book Edition, Lincoln: University of Nebraska Press, 1980), стр. 132.


[Закрыть].

Макэлмон появился у Хемингуэев во время их зимнего пребывания в Рапалло. Прежде он не слышал о Хемингуэе, и его первое впечатление о молодом писателе было отнюдь не благоприятным. Хемингуэй показался ему «развязным, как мальчишка и крутой парень, – позднее вспоминал Макэлмон. – А в присутствии незнакомых людей, насчет которых он сомневался, пренебрежительная ухмылка играла на его довольно-таки губастом лице»[208]208
  «Развязным, как мальчишка…»: Роберт Макэлмон, «Вместе с гениями» (Robert McAlmon, Being Geniuses Together, 1920–1930, San Francisco, North Point Press, 1984), стр. 157.


[Закрыть].

Впрочем, двадцатишестилетний Макэлмон не вполне годился на роль союзника Хемингуэя. Бывший манекенщик с бирюзовой серьгой, Макэлмон был открыто бисексуален и заметно самовлюблен[209]209
  Бывший манекенщик, 27-летний уроженец Канзаса был известен на двух континентах, как выразилась Кей Бойл, тем, что он был «неистов, смел и крепок, как гвоздь». (Источник: Кей Бойл, Роберт Макэлмон, «Вместе с гениями» (Kay Boyle, Robert McAlmon, Being Geniuses Together, 1920–1930, San Francisco, North Point Press, 1984), стр. 23). Он был, как вспоминала Сильвия Бич, «определенно самым популярным в „сборище“… стоило Макэлмону облюбовать какое-нибудь кафе или бар, как там начинали собираться все». (Источник: Сильвия Бич, «Шекспир и компания» (Sylvia Beach, Shakespeare and Company: Bison Book Edition, Lincoln: University of Nebraska Press, 1980), стр. 403).


[Закрыть].

«Стоило Бобу Макэлмону пропустить стаканчик-другой, как он начинал считать, что все привлекательные граждане, мужчины и женщины, почтальоны и графини, пытаются приударить за ним», – писал автор, который вращался в тех же кругах[210]210
  «Стоило Бобу Макэлмону…»: Морли Каллахан, «То лето в Париже: воспоминания о запутанной дружбе с Хемингуэем, Фицджеральдом и другими» (Morley Callaghan, That Summer in Paris: Memories of Tangled Friendships with Hemingway, Fitzgerald and Some Others, New York: Coward-McCann, Inc., 1963), стр. 132.


[Закрыть].

Макэлмон был женат на богатой наследнице-англичанке, которую почти вся колония экспатов считала лесбиянкой, и супруги служили друг другу прикрытием. Благодаря этому союзу, Макэлмон был при деньгах, и в городе его прозвали «Роберт Мак-Алименты»[211]211
  Женой Макэлмона была Уинифред Эллерман – поэтесса и писательница, работавшая под псевдонимом Брайхер. Она приходилась дочерью богатому судовладельцу, сэру Джону Эллерману. Как и Макэлмон, она была гомосексуальна; широко известно, что она находилась в длительных отношениях с поэтессой Х. Д. – Хильдой Дулиттл. Еще одним источником доходов Макэлмона, по крайней мере по словам писателя-экспата Джона Дос Пассоса, было написание «непристойных стишков» для немецкого журнала Der Querschnitt. (Источник: Джон Дос Пассос, «Лучшее время» (John Dos Passos, The Best Times, New York: Signet Books, 1968), стр. 163).


[Закрыть].

Несмотря на то, что в социальном плане Макэлмон и Хемингуэй не сочетались друг с другом, они продолжали общаться в Рапалло и пить вместе по вечерам. Для Хемингуэя потенциальный издатель оставался издателем, какими бы ни были его склонности. Он показал Макэлмону то, что осталось от своих ранних работ, а также все написанное заново. Макэлмону не понравился стиль: он счел его стыдливой попыткой «взрослого человека, настаивающего на своем праве думать и писать как ребенок»[212]212
  «Взрослого человека…»: Роберт Макэлмон, «Вместе с гениями» (Robert McAlmon, Being Geniuses Together, 1920–1930, San Francisco, North Point Press, 1984), стр. 158.


[Закрыть]. Кроме того, «Мой старик» – один из рассказов, уцелевших после «великого ограбления поезда», – напомнил ему по стилю произведения Шервуда Андерсона. Однако более новые работы выглядели свежо и не вторично. И Макэлмон решил, что Хемингуэй достойно продолжит список авторов издательства «Contact».

Тем временем Хемингуэй сообщил Паунду, что нашел общество Макэлмона приятным, и добавил, что этот издатель «выдает компромат на каждого»[213]213
  «Выдает компромат…»: письмо Эрнеста Хемингуэя Эзре Паунду, 10 марта 1923 г., в «Избранные письма Эрнеста Хемингуэя, 1917–1961» под ред. Карлоса Бейкера (ed. Carlos Baker, Ernest Hemingway: Selected Letters, 1917–1961, New York: Scribner Classics, 2003), стр. 80.


[Закрыть]. Поначалу союз оказался настолько удачным, что через несколько месяцев, в июне 1923 года, двое мужчин решили съездить в Испанию вместе. Макэлмон пообещал взять все расходы на себя. Их должен был сопровождать издатель и журналист-экспат Билл Берд, один из основателей телеграфного агентства «Consolidated Press», кого Хемингуэй знал по репортерской работе. В отличие от Макэлмона, который порой вызывал насмешки и неприкрытую враждебность, дружелюбного мистера Берда в парижской колонии любили все – серьезное достижение, если вспомнить о буйной натуре «сборища»[214]214
  «Насмешки и неприкрытую…»: Морли Каллахан, «То лето в Париже: воспоминания о запутанной дружбе с Хемингуэем, Фицджеральдом и другими» (Morley Callaghan, That Summer in Paris: Memories of Tangled Friendships with Hemingway, Fitzgerald and Some Others, New York: Coward-McCann, Inc., 1963), стр. 81. «Любили все…»: Карен Л. Руд, «Уильям Берд» (Karen L. Rood, «William Bird», Dictionary of Literary Biography: Volume 4, American Writers in Paris, 1920–1939, Karen Lane Rood, ed., Detroit: Bruccoli Clark, 1980), стр. 39.


[Закрыть]. Вдобавок Берду принадлежало недавно открытое маленькое книжное издательство в Париже. Для честолюбивого молодого автора, ищущего издателей, спутники были весьма подходящими.

Благодаря отчасти Гертруде Стайн, Хемингуэя все больше увлекала коррида, и он стремился увидеть это зрелище своими глазами. Стайн побывала на своей первой испанской корриде двумя десятилетиями ранее, вместе с братом Лео, а через десять лет опять приехала в Испанию с Алисой Токлас, которая оделась для посещения корриды в скромный наряд, состоящий из черной шляпы с пером, черного атласного пальто, черного веера и перчаток. («Я называла его своим испанским костюмом», – вспоминала Токлас в автобиографии, которую действительно написала сама[215]215
  Подробности «испанского костюма» Токлас: Алиса Б. Токлас, «Что запомнилось» (Alice B. Toklas, What Is Remembered, New York: Holt, Rinehart and Winston, 1963), стр. 70–71.


[Закрыть]).

Дамы из дома номер 27 по улице Флерюс делились воспоминаниями о своих впечатлениях с Хемингуэем, и его постепенно занимал предмет этих воспоминаний. Стремясь скорее оправиться от кражи саквояжа, он сочинил стилизованную зарисовку о неудачной корриде, основанную исключительно на сведениях, о каких он знал с чужих слов[216]216
  Джейн Хип, соиздатель The Little Review, предложила Хемингуэю поучаствовать в работе над выпуском апрельского 1923 г. номера «Изгнанников», для которого он написал шесть коротких очерков, предназначенных для демонстрации своего нового стиля и лишенных языковой избыточности, особенно эпитетов. Зарисовка о корриде вошла в этот цикл.


[Закрыть]:

«Первому матадору бык проткнул правую руку, и толпа с гиканьем прогнала его с арены. Второй матадор оступился, и бык пропорол его живот, и он схватился одной рукой за рог, а другой зажал рану, и бык ударил его о барьер. Матадор выпустил рог и упал, а затем поднялся, шатаясь как пьяный, и стал вырываться из рук людей, уносивших его, и кричал, чтобы ему дали шпагу, однако потерял сознание»[217]217
  «Первому матадору»: Эрнест Хемингуэй, «В наше время» (Ernest Hemingway, In our time, Paris: Three Mountains Press, 1924), стр. 2.


[Закрыть].

Хемингуэй явно чувствовал материал, но должен был увидеть это зрелище сам. Как он вскоре убедился, это все равно, что наблюдать из первого ряда за кровопролитным сражением.

Он ждал подобной возможности с нетерпением.

1 июня 1923 года Макэлмон и Хемингуэй отправились поездом из Парижа в Испанию.

«„Пивной папаша“ (Хемингуэй) ласково попрощался с „киской в перышках“ (Хэдли), – вспоминал Макэлмон, называя новейшие прозвища, которые дали друг другу супруги. – И мы с ним сели в поезд, хорошенько подкрепившись виски»[218]218
  «Пивной папаша» (Хемингуэй)…»: Роберт Макэлмон, «Вместе с гениями» (Robert McAlmon, Being Geniuses Together, 1920–1930, San Francisco, North Point Press, 1984), стр. 160.


[Закрыть].

Билл Берд намеревался присоединиться к ним в Мадриде. К тому времени, как они встретились там, Макэлмон успел попасть в черный список Хемингуэя. Когда кто-либо попадал туда, получить прощение было практически невозможно.

Конфликт между ними возник еще до того, как поезд пересек испанскую границу. В какой-то момент, находясь во Франции, поезд остановился. На соседних путях, на открытой платформе, валялся разлагающийся, кишащий червями труп собаки. Макэлмон побледнел и отвел глаза – и этим сразу заслужил презрение Хемингуэя. Он повидал много подобных сцен на войне, заявил Хемингуэй; нужно не принимать их близко к сердцу и относиться к ним философски.

«Он мягко растолковал, что нашему поколению следует приучать себя к тому, как выглядит суровая действительность, – рассказывал Макэлмон. – Мне вспомнилось, как однажды Эзра Паунд говорил о „самозакалке“ Хемингуэя»[219]219
  «На соседних путях…» и «он мягко растолковал»: там же, 160.


[Закрыть]. По мнению Хемингуэя, Макэлмон был слабохарактерным.

В Испании мужчины отправились на свою первую корриду. Пропустив несколько порций спиртного, чтобы собраться с духом, они заняли места у арены и не забыли прихватить с собой еще виски на случай, если им снова понадобится успокоить нервы. Первый же бык ринулся на лошадь и поднял ее на рога. Второй лошади бык вспорол брюхо, и она в панике помчалась галопом «по арене, волоча за собой кишки», – вспоминал Макэлмон[220]220
  «Она в панике…»: там же, стр. 161.


[Закрыть]. Его охватило отвращение, и не только к тому, что происходило на арене. Толпа зрителей тоже показалась ему жестокой и вульгарной. По словам Макэлмона, Билла Берда происходящее ужасало в меньшей степени, «но ни ему, ни мне так и не удалось „закалиться“», добавлял Макэлмон[221]221
  «Но ни ему…»: там же, стр. 161.


[Закрыть].

А Хемингуэй мгновенно пленился зрелищем.

«Это страшная трагедия – и самое прекрасное, что я когда-либо видел», – писал он другу. По его мнению, коррида требовала «больше решимости, умения и вновь решимости, чем можно представить». Это как «сидеть в первом ряду у арены на войне и знать, что с тобой ничего не случится»[222]222
  «Это страшная трагедия…»: письмо Эрнеста Хемингуэя Уильяму Хорну, 17–18 июля 1923 г., в «Письма Эрнеста Хемингуэя, 1923–1925 гг.», том 2, под ред. Альберта Дефацио-третьего, Сандры Спаньер и Роберта У. Трогдона (eds. Albert Defazio III, Sandra Spanier, Robert W. Trogdon, The Letters of Ernest Hemingway, 1923–1925, Volume 2, Cambridge: Cambridge University Press, 2013), стр. 36.


[Закрыть].

Как отмечал Билл Берд, Хемингуэй немедленно начал вести себя, будто его только что приняли в тайное общество, а он прилагал старания, чтобы стать в нем знатоком[223]223
  «Хемингуэй немедленно начал…»: Билл Берд Карлосу Бейкеру, июнь 1962 г., процитировано в Карлос Бейкер, «Эрнест Хемингуэй: история жизни» (Carlos Baker, Ernest Hemingway: A Life Story, New York: Charles Scribner's Sons, 1969), стр. 110.


[Закрыть]. («Если ты когда-нибудь захочешь узнать о корриде, спроси меня», – писал он отцу через несколько недель, добавляя, что из этой поездки привез материал для «нескольких превосходных рассказов»[224]224
  «Если ты когда-нибудь…» и «нескольких превосходных»: письмо Эрнеста Хемингуэя Кларенсу Хемингуэю, 20 июня 1923 г., в «Письмах Эрнеста Хемингуэя, 1923–1925 гг.», том 2, под ред. Альберта Дефацио-третьего, Сандры Спаньер и Роберта У. Трогдона (eds. Albert Defazio III, Sandra Spanier, Robert W. Trogdon, The Letters of Ernest Hemingway, 1923–1925, Volume 2, Cambridge: Cambridge University Press, 2013), стр. 24.


[Закрыть]). Но терпение Хемингуэя иссякло, и он стал беспощадно глумиться над Макэлмоном, хотя и путешествовал за его счет[225]225
  Хемингуэй глумится над Макэлмоном: в интервью в июне 1962 г. Билл Берд рассказывал Карлосу Бейкеру, что на самом деле Хемингуэй «сыпал чудовищными оскорблениями», процитировано в Карлос Бейкер, «Эрнест Хемингуэй: история жизни» (Carlos Baker, Ernest Hemingway: A Life Story, New York: Charles Scribner's Sons, 1969), стр. 111. Другие представители парижского «сборища» также выражали возмущение тем, как Хемингуэй якобы обращался с Макэлмоном: «Все счета, разумеется, оплачивал Боб, – писала Кей Бойл, – но когда дело доходило до выбора мест на корриде, Хем… выбирал себе лучшее, возле самой арены, потому что он „изучал искусство корриды“, а Боб… полагаю, как человек, не имеющий представления ни о каком искусстве, мог посидеть и на дешевых местах». Она добавляла, что виски «Джонни Уокер», который пил Хемингуэй, тоже записывали на счет Макэлмона. (Источник: Кей Бойл, Роберт Макэлмон, «Вместе с гениями» (Kay Boyle, Robert McAlmon, Being Geniuses Together, 1920–1930, San Francisco, North Point Press, 1984), стр. 313).


[Закрыть]. Неспособность Макэлмона смотреть на что-нибудь неприглядное и жестокое, будь то гниющий собачий труп или лошадь со вспоротым брюхом, отталкивала Хемингуэя, вдобавок ему казалось, будто Макэлмон считает его позером[226]226
  Хемингуэй писал в своей книге 1923 г. «Смерть после полудня», что Макэлмон явно считал его позером, а его увлечение корридой притворным.


[Закрыть]. Ничто не могло быть более далеким от истины. Его увлеченность корридой была неподдельна, и он намеревался доказать это[227]227
  Источник: Кей Бойл, Роберт Макэлмон, «Вместе с гениями» (Kay Boyle, Robert McAlmon, Being Geniuses Together, 1920–1930, San Francisco, North Point Press, 1984), 1984).


[Закрыть].

Странно, но когда вся троица вернулась в Париж, у Хемингуэя появился не один новый издатель, а два: и Берд, и Макэлмон приняли решение опубликовать его работы. Макэлмон задумал опередить Берда, сразу по возвращении из Испании публично объявив, что первым издаст книгу Эрнеста Хемингуэя. Ведь талант есть талант, и неважно, целует он кольцо или кусает руку дающего.

То, что первая книга пройдет незамеченной, можно было бы догадаться по названию, которое в конце концов ей дали: «Три рассказа и десять стихотворений». Два из этих трех рассказов были уцелевшими от «великого ограбления поезда» – «Мой старик» и «У нас в Мичигане».

Третий рассказ Хемингуэй написал той весной после поездки в Рапалло, когда катался с Хэдли на лыжах в Кортине. Для него этот рассказ «Не в сезон» явился стилистическим достижением: он был не только четким и ритмичным, но и служил образцом новой «теории айсберга», какую Хемингуэй как раз «обкатывал». Он упрощал не просто язык, но и материал, побуждая читателей додумывать события, не описанные напрямую. Когда речь заходит о сюжетных линиях, талантливому писателю достаточно показать лишь верхушку айсберга: «Если автор пишет достаточно правдиво, [у читателя] возникает ощущение того, что пропущено, такое же отчетливое, как если бы автор описал его», – добавлял Хемингуэй[228]228
  «Если автор пишет…»: Эрнест Хемингуэй, «Смерть после полудня» (Ernest Hemingway, Death in the Afternoon, New York: Charles Scribner's Son, 1932).


[Закрыть]. Благодаря этому подходу читатель глубже вовлекается в сюжет, становится его активным участником.

Рассказу «Не в сезон» предстояло стать своего рода ситуационным исследованием. Позднее Хемингуэй признавался, что это практически дословное изложение того, что случилось с ним и Хэдли во время поездки в Кортину[229]229
  Хемингуэй признается, что рассказ «Не в сезон» – почти достоверное изложение событий, произошедших с ним и с Хэдли в Кортине: письмо Эрнеста Хемингуэя Ф. Скотту Фицджеральду, 24 декабря 1925 г., в издании «Избранные письма Эрнеста Хемингуэя, 1917–1961» под ред. Карлоса Бейкера (ed. Carlos Baker, Ernest Hemingway: Selected Letters, 1917–1961, New York: Scribner Classics, 2003), стр. 180.


[Закрыть]. В центре рассказа – напряженная семейная жизнь молодого мужчины и молодой женщины, названной Тайни (малютка) – одним из прозвищ, придуманных Хэдли для Хемингуэя. Герои рассказа в отпуске, между ними вспыхивает ссора. В разгар конфликта они соглашаются, несмотря на неподходящий сезон, побывать на незаконной рыбалке со старым пьяным гидом Педуцци. Небольшая поездка проходит неудачно по вине гида; в конце рассказа читатель продолжает размышлять о причине ссоры между супругами и о том, что стало с пропащим Педуцци.