Текст книги "Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая"

Обойденный наградой. Платон Мусин-Пушкин

Среди фаворитов будущей императрицы Елизаветы Петровны граф Платон Иванович Мусин-Пушкин (1698–1745) стоит особняком. Как и два других ее высокородных аманта Александр Бутурлин и Семен Нарышкин, он был знатным дворянином и находился с ней в кровном родстве. Однако граф оказался единственным из сердечных избранников Елизаветы, кому она, обыкновенно столь благодарная за любовь и щедрая в наградах, не воздала по заслугам за доставленные ей минуты счастья. На прочих ее фаворитов, даже мимолетных, пролился золотой дождь чинов и почестей; Мусин-Пушкин же остался ни с чем. Об этом наша история…

Старинный, восходящий к XV веку род Мусиных-Пушкиных в XVIII веке обессмертил Алексей Иванович Мусин-Пушкин (1744–1817), известный археолог, президент Академии художеств, открыватель “Слова о полку Игореве” и Лаврентьевской летописи. Пращуром же его считается Михаил Тимофеевич Улитин-Пушкин по прозвищу Муса. Дед нашего героя, Алексей Богданович Мусин-Пушкин, служил комнатным стольником при государе Алексее Михайловиче, причем слыл человеком книжным, ибо проявлял острый интерес к истории Отечества. Вместе с супругой Ириной Ивановной (урожденной Полозовой), тоже дамы весьма просвещенной, они составили сборник “Книга о великих князьях русских, отколь произыде корень их”, основанный на самом широком круге источников – летописях, русских сказочных повестях, народных преданиях и т. д. Впрочем, Ирина Ивановна отличалась еще и вольностью поведения, ибо есть неоспоримые свидетельства, что сын их, Иван Алексеевич Мусин-Пушкин (1661–1730), на самом деле был плодом ее амурной связи с “тишайшим” царем. Это, кстати, признавал и сам Алексей Михайлович, который в минуты веселости называл его “мой сын Пушкин”. Говорили, что и внешне Иван был необыкновенно похож на своего царственного брата, Петра I. Так что, можно считать, что эта линия Мусиных-Пушкиных была первой внебрачной ветвью царского рода Романовых.

Надо сказать, что карьера отца нашего героя Ивана Алексеевича задалась сразу: как и его отец, он с отрочества служил царевым стольником, в 1682 году был пожалован чином окольничего и послан воеводой в Смоленск, а и затем в Астрахань. Но поистине стремительно взошел Иван Мусин-Пушкин уже при Петре, который в приватных разговорах часто называл его “братцем”. Он получил боярство, а после Полтавской баталии, где “был от его величества неотлучен”, и высокий чин тайного советника.

Женатый на племяннице патриарха Иоакима Мавре Савеловой, Иван еще при жизни этого пастыря глубоко вник в дела духовного правления и оставался небезучастным к ним и при следующем патриархе, Адриане. Потому именно Иван Алексеевич возглавил в 1701 году Монастырский приказ – светское учреждение, управлявшее церковными имениями в пользу государства. И вовсе не случайно Петр поручил ему сколь масштабную, столь и скрупулезную работу по сбору копий с древних рукописей (летописцев, хронографов, степенных книг, жалованных грамот великих князей московских) для сохранения памятников русской старины. Государем были оценены широкая эрудиция “братца”, его знание истории, полученное от родителей, и то, что Иван был отчаянным книгочеем и собрал знатную библиотеку книг самого разнообразного содержания.

И вот уже Иван Алексеевич начальствует на Московском печатном дворе, редактирует, готовит к тиснению первые русские книги гражданского шрифта, о чем ведет оживленную переписку с царем. Заслуги Ивана Алексеевича были столь впечатляющими, что Петр возвел его в 1710 году в графы, в 1711 году, когда был учрежден Сенат, назначил сенатором, а в 1723 году – членом Высшего суда. Иван Мусин-Пушкин был непременным участником оргий и вакханалий недоброй памяти Всешутейшего, Всепьянешего и Сумасброднейшего собора, где выступал под шутовским именем Иоанникия, митрополита Киева и Галиции. Известно, что в этой заведенной Петром институции государственного смеха все переворачивалось с ног на голову, сакральное объявлялось абсурдным, а профанное сакральным. И то, что Мусин-Пушкин занимал две церковные должности: серьезную – руководитель Монастырского приказа, и шутовскую – потешный митрополит – сулило ему все новые и новые царские милости и щедроты.

Современники отзывались о графе Иване, как о человеке даровитом и умном, однако пронырливом, изворотливом и до чрезвычайности “подлого характера и придворного низкопоклонства”. Известен случай, когда граф, желая подольститься к Петру, стал превозносить до небес его заслуги, всячески принижая при этом его отца, царя Алексея Михайловича. Тогда император схватил его за плечи и гневно сказал: “Унижая отца моего, ты огорчаешь меня более, если б ты унижал меня самого. А тебе хорошо известно, что у тебя меньше, чем у кого бы то ни было, прав нападать на моего отца”. После сего Петр обрушил на него град ударов своей знаменитой трости. И Мусин-Пушкин со словами “Виноват, государь” раболепно поцеловал каравшую его руку.

А вот наш герой, сын Ивана Алексеевича, Платон, в отличие от отца, был смел, отважен, решителен, обладал обостренным чувством собственного достоинства и верностью кодексу дворянской чести. Он ни перед кем не прогибался, не скрывал презрительного отношения к подлецам и пролазам, даже самым сиятельным. Отличался раскрепощенностью, остроумием и, как говорила Екатерина II, “свободоязычием” – свойством, столь редким в сервильной среде придворных льстецов.

Надо сказать, что Петр с самого начала проявлял к Платону повышенное внимание и заботу, называя его в шутку “господином племянником”. После того, как тот получил надлежащее домашнее образование, царь рассудил за благо направить его учиться в Европию. И вот Мусин-Пушкин объявляется в Париже с рекомендательным письмом, адресованным свояку Петра (они были женаты на двух сестрах Лопухиных), российскому послу князю Борису Куракину: “Посылаем мы к вам для обучения политических дел племянника Нашего Платона, которого вам, яко свойственнику, как свойственника рекомендую. – Петр”. Подробностей заграничного школярства нашего героя не находится, кроме одной характерной детали, свидетельствующей о широте души этого русского студиозуса. Знаменитый Арап Петра Великого, Абрам Ганнибал, обучавшийся тогда в парижской военно-инженерной школе, в своих письмах к секретарю царя Алексею Макарову жаловался на нищету и долги, добавляя: “ежели бы здесь не был Платон Иванович, то я бы умер с голоду. Он меня по своей милости не оставил, и я обедал и ужинал при нем все дни”.

По просьбе престарелого отца, остро нуждавшегося в поддержке, Мусин-Пушкин частенько наезжал в родные пенаты. И Петр всегда был чрезвычайно рад таким встречам. Великий реформатор понимал, что обрел в лице племянника талантливого и умного исполнителя своих грандиозных преобразовательных планов. “Политичный” кавалер, владевший несколькими иностранными наречиями, блестяще образованный, Платон в то же время был и ревностным российским патриотом (слово это будет введено в русский язык вице-канцлером Петром Шафировым в 1722 году). Его галантные манеры и европейский лоск особенно выделяли его, поскольку и сама природа наградила его весьма привлекательной наружностью, благородной осанкой, статью, отменным сложением. Добавим к этому знатность рода графа Платона – и портрет одного из самых завидных российских женихов той поры будет завершен.

Неудивительно, что монарх решил устроить счастье своего “господина племянника” и сосватал ему богатейшую невесту, младшую дочь сибирского губернатора, князя Матвея Гагарина (по иронии судьбы, казненного впоследствии за непомерное казнокрадство). Сговор состоялся, и уже был назначен день свадьбы, но нежданно-негаданно строптивая княжна прямо из-под венца сбежала в монастырь и приняла монашескую аскезу. Как ни возмущался Петр, как ни усовещивал беглянку разгневанный отец – все без толку. На сердце Платона Ивановича, так и не уразумевшего резоны своего амурного афронта, легла тяжелая печаль.

И панацею от душевных невзгод Мусин-Пушкин находит вдали от дома, в государевой службе на дипломатическом поприще. С 1716–1719 гг. граф состоит при миссии посла князя Бориса Куракина во Франции и Голландии. В 1719 году Петр посылает его эмиссаром в Данию, вести судьбоносные для России переговоры о военном сотрудничестве двух стран. Причем царь даёт Платону поручения самого деликатного свойства. Так, 3 июня 1719 года он вручает ему секретную инструкцию о возможном французском посредничестве при заключении русско-шведского мира, в коей предлагает заменить своего парламентера барона Шлейница “министром российской нации”. И граф исполнил волю монарха в точности, как, впрочем, выполнял и прочие дипломатические задания императора в Гессен-Касселе, Гааге или Париже.

Возвратившись из чужих краев, Мусин-Пушкин был прикомандирован к особе его высочества герцога Голштейн-Готтопского Карла-Фридриха, находившегося в России в качестве жениха дочери царя, цесаревны Анны Петровны. Претендент на шведскую корону, августейший жених был принимаем при Дворе с особой торжественностью и, как это водилось в петровские времена, торжества эти сопровождались обильными приношениями Ивашке Хмельницкому (то есть беспробудным пьянством). И не кто иной, как Петр, буквально заставлял каждого опустошить кубок “большого орла”, так что гости не вязали лыка и едва стояли на ногах. Как же держится на таких раутах наш граф Платон? Голштинский камер-юнкер Фридрих Вильгельм Берхгольц составил описание празднества с участием герцога по случаю спуска российского корабля “Пантелеймон” 27 июля 1721 года. Он сообщает о всеобщем “совершенном пьянстве” и “дурачествах, какие были сделаны [опьянелыми гостями] в продолжение нескольких часов”. И далее о Мусине-Пушкине, который “нарочно притворялся пьяным”. “Конечно, – резонерствует Берхгольц, – [граф] должен был воздерживаться от питья, потому что находился при герцоге, однако ж не имел надобности так страшно притворяться, как он это делал”. Впрочем, такое притворство помогло Платону, не прогневив Петра, охранить высокую особу герцога от докучливой толпы пьяных почитателей.

А 29–30 сентября 1721 года весь царский Двор пышно праздновал бракосочетание Мусина-Пушкина с очаровательной княжной Марией Ржевской. Новобрачные сидели под балдахином, украшенным лентами и венками из цветов. Подругами невесты, дружками и шаферами выступали первые лица империи, генералитет, прочие придворные чины. И снова лилось рекой вино, и трубили трубачи, и поднимались заздравные тосты, а затем гости, под водительством франтоватого свадебного маршала с жезлом в руке, танцевали церемонные польский и менуэт. И разве кто ведал тогда, что не пройдет и нескольких лет, и молодая Мария оставит этот мир, а граф будет просить руки другой завидной невесты – княжны Марфы Черкасской.

А тем временем по настоянию Ивана Мусина-Пушкина, президента Московской Сенатской конторы, сын его Платон был определен ему в помощники и назначен присутствующим с присвоением чина статского советника. По отзывам начальства, Мусины-Пушкины “к исполнению повелений показали себя зело ревностно”. Когда же в начале 1727 года в подчинении сей конторы оказались монетные дворы, энергичный граф Платон учинил им строжайшую инспекцию. В результате вскрылись такие вопиющие злоупотребления, что воспоследовали жестокие запретительные указы, и покраже казенных средств был положен предел.

Природные аристократы, Мусины-Пушкины с пренебрежением относились к плебеям-выскочкам; особенно же досаждал им сын конюха, светлейший князь Александр Меншиков, этакая ворона в павлиньих перьях. Между ним и старшим графом часто вспыхивали ссоры. Когда же на престол взошел император-отрок Петр II и светлейший стал фактическим правителем империи, тут-то и поквитался он с ненавистным семейством: по его повелению Иван Алексеевич и Платон были сосланы в Соловецкий монастырь. И хотя сей временщик вскоре был низложен и сам оказался в северной ссылке, в столицу графы Мусины-Пушкины были возвращены только в 1730 году, уже при императрице Анне Иоанновне.

И вот Платон Мусин-Пушкин снова оказался востребованным. В 1730 году его направляют в Смоленск наместником, с 1732 он служит губернатором в Казани (преемником известного Артемия Волынского, с которым их тогда связала дружба), а с 1735 года – губернатором Эстляндии.

Мемуаристы свидетельствуют: несмотря на положение мужа и отца семейства, Платон был заправским донжуаном и “снискал славу завзятого сердцееда своего времени”, “ферлакура”, как таких тогда аттестовали. Это его ферлакурство вкупе с галантными манерами и мужской статью обратили на себя внимание цесаревны Елизаветы Петровны. Когда именно скрестились судьбы капризной цесаревны и честолюбивого графа, точно неизвестно. Зная характер этой августейшей щеголихи, можно предположить, что Елизавета, падкая на внешний эффект, не увидела в нем человека незаурядного, не смогла принять его гордый независимый нрав, так что в мимолетном их амуре очень скоро коса на камень нашла. Привыкшая верховодить во всем, а особенно в любви, цесаревна была не просто недовольна – взбешена, когда Платон с свойственной ему мусин-пушкинской упрямостью стал норов свой выказывать, дерзал ей перечить, а бывало, что и голос повышал! Романическая пылкость быстро переросла у Елизаветы в холодность, а затем и в неприязнь. И не столь уж важно, кто был инициатором разрыва.

И ведь ведала “рассеянная Елизаветка” (так аттестовала ее ревнивица к чужой красоте и женскому счастью, самодержица Анна Иоанновна), что амуриться с ней под сенью такой порфироносной тетушки было более чем рискованно для амантов. Любовный жар мог обернуться… огнедышащими Камчатскими сопками (как это случилось с ее сердечным другом Алешей Шубиным, который был сослан в эту глухомань и насильно обвенчан с камчадалкой). А вот граф не убоялся и посмел вступить в связь с цесаревной, чем весьма рассердил мстительную императрицу. И хорошо, что кабинет-министр Алексей Черкасский (на племяннице которого Платон был в то время женат) и его влиятельный друг Артемий Волынский, как могли, утишили гнев монархини, а то бы наш ферлакур мог, пожалуй, и “во глубине Сибирских руд” оказаться.

По счастью, все обошлось, и карьера Платона снова стала набирать обороты. В 1736 году его назначают президентом Коммерц-коллегии, а в 1739 ему предписано заведовать Канцелярией конфискации и Коллегией экономии. Он имел несколько тысяч душ крестьян, многочисленные селения и земельные угодия, большой каменный дом в Москве и три в Петербурге. Сенатор и тайный советник, Мусин-Пушкин становится одним из приметных государственных деятелей того времени.

Но все в одночасье переменилось, когда сгустились тучи над его товарищем и покровителем, кабинет-министром Артемием Волынским. Мусин-Пушкин особенно тесно сошелся с ним в середине 1730-х годов и вошел в ближний круг его “конфидентов”. Как и другие, Платон участвовал в подготовке и обсуждении “Генерального проекта о поправлении внутренних и государственных дел”, расширявшего права шляхетства в управлении страной, и выражал недовольство немецким засильем.

Трагическое “дело Волынского”, спровоцированное временщиком Эрнстом Иоганном Бироном, детально изложено историками, и останавливаться на нем мы не будем. Отметим лишь, что обвиняли этого вождя “русской партии” при Дворе в смертных грехах, вплоть до попытки узурпации трона. Оказалось, на своем генеалогическим древе “злокозненный” Волынский пририсовал царские короны двум своим родовитым предкам – Дмитрию Волынскому и его жене Анне, сестре великого князя Дмитрия Донского. А все потому, что метил, шельма, на место благоверной государыни!

Многие “конфиденты” были подвергнуты ежедневным жесточайшим пыткам и наговорили на своего бывшего патрона и товарища разную напраслину. Не то граф Мусин-Пушкин – он не выдал никого. Когда 30 мая 1740 года к нему в дом явился начальник Тайной канцелярии, инквизитор Андрей Ушаков, дабы подвергнуть его допросу, граф вел себя весьма дерзко, а когда его попросили рассказать, что происходило в доме Волынского, небрежно бросил: “Пушкины не доносчики!” Слова сии были тут же переданы императрице, а уже на следующий день Платон был схвачен и брошен в крепость; его жену и детей посадили под домашний арест, а возле дверей их дома дежурили часовые.

Вскоре состоялось и судилище, согласно которому Мусина-Пушкина надлежало подвергнуть четвертованию. Однако Анна Иоанновна смилостивилась и “великодушно” приговорила его к битью кнутом, урезанию языка (за дерзостные речи!) и ссылке в Соловецкий монастырь со строжайшим там содержанием, вплоть до получения харчей простого монаха. Платон был лишен всего имущества, а также чинов, орденов и графского достоинства, а дети его имели право наследования состояния только от прадеда и матери.

И сколь же малодушно, низко повели себя неверные товарищи бывшего сенатора. Сиятельный трус Алексей Черкасский даже не попытался защитить своего свойственника. На одну из дач Платона, расположенную между Стрельной и Петергофом, позарился фельдмаршал Бурхард Христофор Миних; другая, в окрестностях Копорья, была отдана брату временщика Густаву Бирону. Но, пожалуй, всех обошел в подлости и лихоимстве прежний близкий друг Платона, генерал-прокурор князь Никита Трубецкой – он нижайше ходатайствовал о получении в дар великолепного петербургского особняка Мусина-Пушкина, что на Мойке, и свое получил.

В холодном каземате Головленковской тюрьмы на Соловках Платон Иванович тяжело заболел, хотя томиться там ему пришлось недолго, менее двух месяцев. Любопытно, что из северного плена его вызволил лютый и главный враг “русской партии” – Эрнст Иоганн Бирон. По-видимому, сей временщик не считал графа злостным своим супротивником, ставил высоко его способности и гордый независимый нрав. Потому, став регентом империи, он не преминул облегчить его участь. 28 октября 1740 года Мусин-Пушкин был освобожден и переселен в Симбирский уезд, в одно из дальних поместий своей жены.

Известие о восшествии на престол Елизаветы застало Платона в селе Карлинском, родовом имении его супруги Марфы Черкасской. Но, памятуя о прежних размолвках со своей порфирородной любовницей, милостей от нее он не ждал. И не дождался. Лишь 25 июня 1742 года последовал монарший указ о прощении всех “конфидентов” Артемия Волынского, в том числе и Мусина-Пушкина, однако с предписанием: к делам его не определять и из деревни ему не выезжать. Не вернула императрица и конфискованные у него имения и земельные угодья. Когда супруга Платона Марфа обратилась с прошением об этом к канцлеру Алексею Бестужеву-Рюмину, тот посоветовал “сделать записку лучшим деревням”, а сам (не иначе как в награду за хлопоты!) вместо покровительства убедил Елизавету пожаловать сии имения ему, канцлеру. Забегая вперед, скажем, что только императрица Екатерина II восстановит потом справедливость и возвратит все сполна уже потомкам Мусина-Пушкина.

В сельской тиши и закончил свои дни этот бывший сердечный избранник любвеобильной государыни, проявившей к нему теперь равнодушие и неприязнь. В последние годы он стал истым богомольцем, выстроил в Карлинском большую каменную церковь, где долгие часы стоял перед аналоем, обретая силу и радость в молитвах. Еще одна отрада его жизни – Платон Иванович был чадолюбивым отцом. У него было много детей: дочь от первого брака, а от второго – три сына и шесть дочерей.

Знаток альковных тайн русского Двора, князь Петр Долгоруков утверждал, что у Мусина-Пушкина был еще один сын, причем от его временной связи с Елизаветой, “окрещенный под именем Алексея Федорова и воспитанный возле отца, в деревне под Симбирском, как мнимый купеческий сын. Став взрослым, он поселился в Перми и посватался там к Федосье Михайловне Турчаниновой, дочери местного землевладельца. Отец [невесты] поднял страшный шум; но пермский воевода, у которого были особые инструкции, побеседовал с ним с глазу на глаз, свадьба была назначена, и родители невесты выглядели очень счастливыми. Через несколько недель после этого из Петербурга прибыл указ, по которому Алексею Федорову предписывалось принять имя Турчанинова, ему жаловалось дворянство и передавались в дар заводы и обширные земли, населенные десятью тысячами крепостных душ”.

Хотя дата рождения и происхождение Алексея Федоровича Турчанинова достоверно не установлены, думается, что князь Долгоруков здесь неточен. Ведь известно, что в 1737 году, в возрасте около двадцати лет, Алексей Федоров женился, а это полностью исключает его сыновнюю принадлежность к Елизавете (которая в момент его появления на свет была маленькой девочкой). Да и проживать вместе с “отцом” в Симбирской губернии он никак не мог, поскольку Мусин-Пушкин обосновался там лишь в 1740 году. Супругой Алексея Федоровича была дочь видного уральского промышленника Михаила Филипповича Турчанинова, у которого он ранее служил приказчиком. После венчания Алексей действительно принял фамилию тестя и стал продолжателем его дела. Однако о каких-либо неожиданных монарших благодеяниях, оказанных этому новоиспеченному Турчанинову, говорить не приходится. Только в 1752 году Елизавета жалует его чином титулярного советника. Позднее близкий к императрице генерал-аншеф Петр Шувалов назначает Турчанинова своим поверенным на Гороблагодатских заводах, а в 1759 году он получает в частное владение ещё три завода.

Но все это будет уже на излете елизаветинского царствования, и, понятно, никак не связано с каким-то мнимым особым статусом Алексея. Так что нить, связующая Елизавету и Платона Ивановича, была порвана еще тогда, в лихолетье Анны Иоанновны, порвана разом – полностью и окончательно!

Граф Мусин-Пушкин был обойден наградой за свою любовь к самодержице. Но, человек независимый и гордый, он и не чаял получить ее и благодарил судьбу за то, что ни у кого ничего не просил и никому не был должен.