Текст книги "Возвратный тоталитаризм. Том 2"

Такая интерпретация времени террора и лишенного смысла государственного насилия оказывается иной, нежели изображение государственной машины, бездушной «системы», отбирающей во власть догматиков и конформистов, садистов или слепых исполнителей чужой воли. «Хорошие» или «обычные люди» поданы авторами телесериалов как пассивные жертвы обстоятельств, которые они не в состоянии контролировать и тем более изменить. Телевизионные передачи на «исторические темы», сталинские сериалы оставляют за рамки внимания и сюжетного нарратива несколько вещей, принципиально важных для осмысления прошлого: характер и структуру социальной организации советского общества сталинского времени, номенклатурный принцип власти (сращения партии и государства), функции идеологии, социальную направленность репрессий и другие особенности функционирования тоталитарных режимов. При этом теряется главное – субъектность представлений об истории (история как взаимодействие различных действующих лиц) и, следовательно, институциональная природа государственного насилия и его последствия для морали общества (оснований общественной солидарности). Акцент на «психологических» драмах и переживаниях маленьких людей оборачивается мелодраматизацией истории, лишает зрителя, читателя, реципиента этой медиальной продукции интеллектуальных средств понимания особенностей той эпохи, общих рамок ее интерпретации. История вроде и «есть», знакомые еще по школе события проиллюстрированы костюмированными актерами, но суть тех событий, ценностно-эмоциональный акцент и соотношение моральных оценок смещены или отодвинуты на дальний план. Возникает эффект вытеснения определенных, значимых звеньев происходившего, ведущего к деперсонализации жертв и разыдентификации с ними, бесчувствия или отсутствия к ним вообще какого-либо отношения. Это явление немецкие психоаналитики Александр и Маргарет Митчерлих в своей книге «Неспособность к скорби», выдержавшей более 20 изданий и переводов на все основные европейские языки, назвали «дереализацией прошлого»[47]47
  Mitscherlich A., Mitscherlich M. Die Unfähigkeit zu trauern. München: Piper, 1967.


[Закрыть]. Дереализация не означает полного исчезновения прошлого, но всегда – его переформатирование, перекомпоновку, как правило, производимую по лекалам или шаблонам мифа (когда причина и следствия многократно меняются местами, а действующий превращается в пассивную жертву непреодолимых сил и обстоятельств). Поэтому дереализация прошлого (устранение субъективной ответственности) сопровождается резким упрощением или, что то же самое – архаизацией сознания, в том числе и представлений о прошлом, всплывает нуминозный пласт сознания: представления о несоизмеримой с человеком мощи и силы государства, сакрализация власти как символического воплощения коллективных ценностей и ничтожности в сравнении с ним, неценности частного, индивидуального человеческого существования, получающего смысл только в обратной проекции на него значений государства. Примечательно, что при таких аберрациях сознания образы прошлого четко отделяются от настоящего, разрываются отношения эмпатии между зрителем и героями исторического изображения.

В академических научных или университетских кругах дискуссии о сталинском прошлом практически не идут. Здесь со времен перестройки установился консенсус относительно Сталина как крупнейшего советского государственного деятеля, продолжателя ленинской политики «диктатуры пролетариата» и создателя мощного репрессивного государства, внутрипартийного аппаратного интригана и организатора массового террора и т. п. И одновременно здесь же обнаруживается сильнейшее сопротивление любым попыткам ввести изучение сталинизма в контекст сравнительно-типологического анализа режимов тоталитарного типа. Инициатива изучения сталинизма перешла к общественным организациям, среди которых ведущее место, бесспорно, принадлежит «Мемориалу», и отдельным независимым историкам (таким, например, как О. Хлевнюк и его коллегам), связанным с зарубежными фондами и университетами и, естественно, предлагающим отличные от официальных трактовки истории. Однако они всегда оказываются в тени, маргиналами, мало известными широкой публике[48]48
  Огромную работу ведет негосударственное издательство РОССПЭН, выпускающее многотомную (свыше 220 книг) серию работ отечественных и зарубежных историков и политологов «История сталинизма» (за последние годы вышло несколько десятков книг), но тираж этих работ обычно не превышает 1000–2000 экземпляров, они дороги, а потому малодоступны для преподавателей школ и университетов, особенно в провинции, где уровень жизни в два-три раза ниже, чем в Москве.


[Закрыть].

В результате имеет место не только специфическая разгрузка – тривиализация или банализация представлений о советском прошлом, моделируемом по сегодняшним лекалам зависимого от власти человека, но и превращение прошлого в набор отдельных сцен и картин бессубъектной истории и тем самым – вытеснение специфики тоталитарного общества, «партии-государства» из сферы актуальной публичности. По существу, на сталинское время переносится модель самопонимания человека путинского времени, обесцененная, обезличенная стихия социальности, характерная для нынешнего режима. Поэтому именно «иррациональный» характер истории (и «суверенизация» всей сферы власти) защищает нынешний режим от рационально-прагматической критики: «брюзжание недовольных» не касается сущностной стороны значений власти, а лишь указывает на несоответствие эмпирических проявлений власти ее скрытым смыслам. Таким образом, произвол становится нормой отношения поданных к власти и к самим себе[49]49
  Это хорошо понимали религиозные мыслители, использующие библейские сюжеты как способ этической рационализации существования. Например, такой ход рассуждения: Господь не потому уничтожил Содом и Гоморру, что их жители грешили, а за то, что они хотели сделать грех законом (все грешны, но надо сознавать что грех – это грех, отклонение, а не норма, не закон).


[Закрыть].

Было бы наивным считать, что изменение отношения к Сталину является спонтанной реакцией дезориентированного российского общества. Повторим еще раз – Сталин в этом контексте всего лишь симптом реабилитации и усилий по возвращению авторитетности всех опорных институтов тоталитарного социума – политической полиции (КГБ = ФСБ) и армии как главных держателей идеологии государства, империи, великой державы. Подымался весь комплекс прежних представлений закрытого и репрессивного общества-государства, а не один «Сталин» (рис. 17.2).

Реакция населения на усилия пропаганды вернуть Сталина в публичное пространство была неоднозначной: за первые 10 лет путинского правления снизилось как число тех, кто позитивно относился к Сталину (с 38 до 31 %), так и тех, кто относился к нему «с отвращением, ненавистью и страхом» (с 43 до 24 %). Возобладало, вопреки ожиданиям, равнодушие к самой проблеме оценки и восприятия Сталина: доля индифферентных ответов – «отношусь равнодушно, мне это не интересно, безразлично» выросла с 12 % в 2000 году до 47–49 % в 2010–2012 годах, причем среди молодежи, на которую собственно и были направлены усилия путинских политтехнологов и пропагандистов, такие ответы стали доминирующими – 59 %. Но к настоящему моменту (январю 2017 года) удельный вес равнодушных заметно уменьшился.

N = 1600.

Рис. 17.2. Динамика отношения к Сталину и «доверия» силовым структурам (разница положительных и отрицательных ответов)

Эта индифферентность, то есть нейтрализация эмоций отвращения и страха перед диктатором, стала важной фазой и условием перелома в восприятии образа Сталина. Без этого вытеснения прежних перестроечных представлений о нем как диктаторе и патологическом садисте успешной ресталинизации не получилось бы. Только после стерилизации предшествующих ассоциаций Сталина с террором, можно было наблюдать рост позитивных оценок его роли в истории и представлений о нем.

Основные составляющие массового восприятия образа Сталина

Сквозной мотив, задаваемый официальными органами образования и пропаганды, определяющий массовое отношение к Сталину, заключается в одновременном признании его ответственным за гибель миллионов людей и оправдании его триумфом Победы в Отечественной войне, в которой, как считается, он сыграл определяющую роль. Эти два варианта оценок представлены примерно 60–70 % всех высказываний о нем (табл. 132.2).

Из приведенной выше таблицы следует, что собственно просталинистские суждения, рожденные официальной пропагандой в 1930–1950-е годы (варианты № 1 и № 8), как и антисталинские мнения и оценки, появившиеся открыто лишь в перестроенное время (№ 4 и № 9), являются лишь разработкой или вариациями базовых мнений (№ 2 и № 3), дополняемых теми или иными идеологическими аргументами (националистическими, догматически марксистскими, оппортунистическими и т. п.) (табл. 132.2). Противоречивость или многовариантность высказываемых суждений отражает не сложность понимания личности Сталина, а неспособность большей части российского общества к ясной моральной оценке репрессивного государства и его бессменного руководителя. Характерна в этом отношении многочисленность чисто оппортунистических ответов: «Мы еще не знаем всей правды о Сталине и его действиях», поэтому, дескать, не можем однозначно высказаться о нем.

За два десятилетия (1998–2019), на протяжении которых задавался этот диагностический вопрос, структура мнений и представлений о Сталине практически не изменилась, что говорит о постоянстве работы институтов, задающих характер массовых представлений (школы, СМИ, армии, книгоиздательской индустрии, массовой культуры). Единственное, о чем можно говорить, касается заметного снижения негативных оценок Сталина, ослабления в его мифе осуждающих компонентов (доля мнений о нем как о «жестоком и бесчеловечном тиране», обвинений в разгроме военных кадров перед войной, а также примирительных суждений: в России жестокий правитель – метафизическая неизбежность снизились на треть с 1999 по 2015 год, то есть за время правления Путина. Примечательно, что позитивные оценки Сталина за это время не изменились. Мнения стали более определенными и категоричными (доля ответов «мы еще не знаем всей правды о Сталине» упала с 27–35 % до 10 %), а это означает, что контекст высказываний о Сталине в СМИ и публичном пространстве стал гораздо более одобрительным и хвалебным, на что, собственно, и отзывается массовый человек, не обладающий достаточной информацией и историческими знаниями, но «реагирующий на интонацию» авторитетных лиц и каналов.

Если посмотреть, у каких социальных групп имя Сталина вызывает уважение, то мы увидим, что поклонников Сталина или тех, кто разделяет «сталинский миф», больше среди пожилых и малообразованных россиян, особенно среди сельского населения или населения малых городов, напротив, среди молодежи, образованных и городских жителей их несколько меньше. Социальные различия есть, хотя они не слишком велики и с течением времени стираются.

В 1989 году преклонялись перед Сталиным или высказывали ему особое уважение либо номенклатурные функционеры, чиновники, то есть самые консервативные группы партийно-хозяйственной бюрократии, теряющей власть, либо низкообразованные и бедные людей, особенно жители села и малых городов, можно сказать, что именно они, образуют социальную периферию общества и численно составляют основной массив сталинистов. Именно в этих слоях и категориях населения советские представления оказались замороженными, до них не доносились те изменения, которые наступили вместе с перестройкой. Бедная и депрессивная, стагнирующая, а местами – деградирующая провинция и по настоящее время является своеобразным хранилищем советских стереотипов. В этой среде сложность жизни выражена в минимальной степени, там сохраняется примитивный, партикуляристский, преимущественно личный тип коммуникаций и институционального взаимодействия, крайне низка цена человеческой жизни (в том числе в буквальном смысле – стоимость жизни). Поэтому в этих группах особое значение приобретают институты, компенсирующие социальную неразвитость навязанными сверху коллективными символами государственного величия и зависимости человека от государства.

Таблица 132.2

Как вы в целом относитесь к Сталину?

В % к числу опрошенных; в опросе 2012, 2014 и 2016 годов были введены опции – «не знаю, кто такой Сталин» (1 %) и «отказ от ответа» (5 %).

Напротив, антисталинские установки и настроения были (и остаются) характерными для более образованных жителей мегаполисов, ориентированных на изменения, реформы, западные модели политического и экономического устройства. Раньше это были преимущественно молодые люди, теперь – среднего или зрелого возраста, но не пожилые. В крупных городах (особенно после экспансии рыночной экономики) заметен рост ценности частной жизни, индивидуализма и неприятие, отторжение от сталинского мифа (а не просто безразличием к нему).

Проиллюстрирую эти заключения материалами опроса 2012 года (табл. 134.2–135.2), в которых дано распределение описываемых установок в зависимости от социально-демографических характеристик респондентов.

Как видим, полярными группами опрошенных в отношении к Сталину оказываются Москва и глубокая провинция (позитивные установки фиксируются у 18 % москвичей, негативные – у 46 %; напротив, позитивные установки характерны для 35 % жителей села, негативные – лишь 18 %). Среди образованных людей (закончивших вузы) это соотношение составляет 24 к 26 %, среди людей с образованием ниже среднего – 34 к 19 %, у пенсионеров – 47 к 16 %, среди предпринимателей – 16 к 27 %.

Таблица 133.2

Скоро очередная годовщина со дня смерти / рождения Сталина. Не прекращаются споры о том, как оценивать этого человека и его роль в истории нашей страны.

С какими из следующих мнений о Сталине вы бы скорее могли согласиться?

Таблица 134.2

Как вы лично в целом относитесь к Сталину?

Сентябрь 2012 года. N = 1600. В % к числу опрошенных.

Приводится сумма ответов: положительное – «с восхищением»+ «уважением»+ «симпатией»; негативное – «с неприязнью, раздражением» + «страхом» + «отвращением, ненавистью».

Но – и это важно для понимания происходящего – среди учащихся одобрительно воспринимающих фигуру Сталина всего лишь 14 %, негативно – опять-таки только 22 %, а большая часть, а именно: 44 % респондентов этой группы, задающих основной тон коллективного понимания рассматриваемого комплекса вопросов, относится к данному персонажу безразлично, без какого-либо интереса и личной включенности в контекст проблем террора и государственного величия. То же самое можно сказать о самых образованных или наиболее авторитетных и занимающих высокие социальные позиции группах, например среди руководителях среднего уровня доля «равнодушных» очень высока: 40–41 %.

Сам по себе этот факт указывает на отсутствие влияния самых компетентных и информированных категорий общества. Равнодушие именно тех, кто, по идее, должен был бы выступить в качестве носителей морального и интеллектуального авторитета, чьи мнения могли бы быть критерием оценки исторических суждений, ведет к деморализации зависимых от них в культурном или интеллектуальном плане групп населения. Нельзя сказать, что у представителей этих статусно более высоких групп нет каких-то знаний о прошлом, по крайней мере, о сталинском периоде российской истории. Во всех случаях респонденты из этих категорий более негативно и жестко оценивают роль Сталина, возражая против его «культа». Но они же и более индифферентны к общественной стороне этой проблематики, что не может не сказаться на консервации одобрения Сталина у наименее образованных и самых бедных групп и у пожилых россиян.

Иначе говоря, к началу 2010-х годов уменьшилось число и тех, кто был настроен «антисталински», и тех, кто настроен «просталински». Причем снижение удельного веса противников сталинской системы и самого Сталина было более значительным. Мнения равнодушных (количество ответов «безразлично» и «затрудняюсь с ответом» достигло почти половины[50]50
  В данном случае, учитывая особый моральный аспект «проблемы Сталина», их можно объединить в одну категорию.


[Закрыть]) стало доминирующим отношением в обществе. Изменения шли за счет тех, кто прежде негативно относился к этой фигуре и к самой проблеме сталинского или советского режима, но постепенно принял господствующую в официальных кругах двусмысленную позицию и оппортунистическую точку зрения: с одной стороны, злодей, с другой – «эффективный менеджер». Особенно интересной оказалась реакция тех, кто собственно и является главным объектом идеологической обработки: молодежи. Здесь сокращение доли симпатизирующих диктатору было вдвое больше средних показателей (сокращение же негативных оценок меньше, чем в среднем), а рост безразличных был самым большим: с 26 до 59 %.

Но самой податливой нынешней просталинской пропаганде группой оказалась «интеллигенция» – люди с дипломом о высшем образовании, сервильная и государственническая «элита» нашей страны. В этой среде сталинские симпатии выросли с 20 % (в 2001 году) до 29–31 % (в 2006–2012 годах).

Примечательно, что среди тех, кто не пользуется интернетом, мнения о Сталине оказываются более контрастными, поляризованными: здесь и симпатии к нему более выражены и антипатии (как правило, это люди пожилого возраста, сохраняющие представления предшествующих периодов критики и апологетики Сталина, выпадающие из текущих перепалок и дискуссий в социальных сетях).

Еще через 2 года, в марте 2014 года доля позитивно относящихся к Сталину (с восхищением, уважением, симпатией) выросла почти до 40 %, доля «безразличных» осталась практически той же – 30 % (среди молодежи – 39 %), доля негативно относящихся (с неприязнью, со страхом, с ненавистью) снизилась до 18 %.

Такой результат свидетельствует о том, что большинство людей оказывается не в состоянии систематически связать различные представления о сталинском режиме, рационализировать, исходя из каких-либо критериев (моральных, национальных, политических), расхожие или тиражируемые разными авторитетными группами мнения и следствия этих мнений для страны в целом, поскольку за ними стоят мощные коллективные символы и институты. 68 % опрошенных согласны с тем, что «Сталин – жестокий, бесчеловечный тиран, виновный в уничтожении миллионов невинных людей», и сопоставимое количество (50 %) готовы признать, что «какие бы ошибки и пороки ни приписывались Сталину, самое важное, что под его руководством наш народ вышел победителем в Великой Отечественной войне». 58 % полагают, что «политика Сталина (разгром военных кадров, сговор с Гитлером) привела к тому, что страна оказалась неподготовленной к войне», и 56 %, что «только жесткий правитель мог поддержать порядок в государстве в условиях острой классовой борьбы, внешней угрозы». 50 % респондентов готовы признать усилия пиарщиков и соглашаются с тем, что «Сталин – мудрый руководитель, который привел СССР к могуществу и процветанию».

Сама эта кажущаяся алогичной двойственность не случайна. Как показывает анализ данных, одни и те же люди говорят, что «Сталин – тиран, виновный в смерти миллионов людей» и что «только под его руководством СССР превратился в могущественную и процветающую державу; что «политика Сталина привела к разгрому военных кадров и неготовности страны к войне» и что «только под руководством Сталина наш народ вышел победителем в этой войне» (табл. 135.2).

Подобное, многократно повторяющееся в социологических исследованиях массового сознания соединение не просто разных, а «несовместимых» мнений указывает, что это не социологический артефакт или ошибка методики опросов, не «шизофрения массового сознания», каковой его часто готовы считать многие наблюдатели, а действие специфических механизмов «двоемыслия», определяющих тоталитарное и – в меньшей степени – посттоталитарное сознание. Притом что значительная, подавляющая часть российского населения (фактически две трети!) сознает заказной характер реабилитации и выдвижения Сталина как символа советской великой державы, особого резонанса, возмущения или сопротивления такая историческая политика не вызывает, и общество скорее поддается и уступает этому идеологическому давлению.

Большая часть россиян не принимает такого образца жестокого национального правителя, но, не имея достаточных ресурсов для сопротивления государственной точке зрения, закрывается от болезненности самой проблемы признанием собственной моральной несостоятельности, невозможности дать моральную оценку прошлому, уходит в комфортную позицию: «Мы еще не знаем всей правды о Сталине и его действиях». Но глубоко укорененный спрятанный страх, который вызывает та эпоха, и затаенная антипатия к этому персонажу проявляется в откровенном нежелании жить и работать при таком руководителе государства, как Сталин. На этот проективный вопрос абсолютное большинство отвечало «нет» (хотя с течением времени это «большинство» постепенно сокращалось: 74 % в 2008 году, 67 % в 2012 году и 60 % в 2016 году (табл. 137.2). Равным образом, респонденты, в особенности молодые люди, не хотели бы видеть такого человека президентом страны (табл. 137.2–138.2).

Таблица 135.2

В какой мере вы согласны с суждением:

1) «Сталин – мудрый руководитель, который привел СССР к могуществу и процветанию»?

2) «Сталин – жестокий и бесчеловечный тиран, виновный в уничтожении миллионов невинных людей»?

2011 год.

Очень немногие россияне готовы следовать старой идеологической версии КПСС, сложившейся к ХХ съезду: подавать интерпретацию репрессий 1920–1950-х годов как историческую неизбежность в условиях враждебного окружения СССР или следствие острой «классовой борьбы» Сегодня бóльшая часть опрошенных склона расценивать их как политическое преступление, не подлежащее оправданию.

Репрессии и террор. Знание о репрессиях

Память и непреходящий ужас от эпохи сталинского террора, несмотря на все усилия пропаганды, остается доминантой в отношении большинства населения к Сталину. Поэтому смерть Сталина вызывает в общественном мнении преимущественно лишь одну ассоциацию: прекращение террора и массовых репрессий, освобождение из тюрем миллионов невинных людей (об этом заявили 47 % в феврале 2010 года, 55 % в 2013 году, хотя уже в марте 2015 года, под влиянием общего всплеска ностальгических имперских настроений, доля таких ответов опять снизилась до 47 %), о «горе от утраты великого вождя и учителя» вспомнили 18–19 % (в феврале 2013 года – уже 23 %). Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что примерно у четверти населения (главным образом у молодежи) это переломное событие в советской истории не пробуждает никаких чувств и мыслей, поскольку они ничего не знают об этом времени и событиях прошлого страны.

Таблица 136.2

С чем у вас лично связывается смерть Сталина?

N = 1600.

40 % опрошенных признаются, что ничего не знают о причинах, масштабах, смысле и исполнителях сталинского террора. Преимущественно это либо молодые люди, либо, напротив, люди пожилые, чаще всего малообразованные женщины, жители отдаленных сел или малых городов, для которых эта тематика лишена интереса и актуальности. Практически столько же и чуть больше – 44–47 % что-то слышали о Большом терроре, но, как показывают данные опросов, имеют об этих событиях лишь самое смутное и общее представление. Только незначительная в численном отношении часть населения (11–13 % – более образованные, и потому либерально настроенные и ответственные группы общества) не могут не помнить о репрессиях; для них это обстоятельство – важнейший момент их социальной, национальной и политической идентичности.

Таблица 137.2

В последнее время руководители страны все чаще говорят о Сталине как о выдающемся государственном деятеле. Как вы думаете, с чем это связано?

Февраль 2010 года. N = 1600.

Влияние апологетов Сталина к настоящему времени становится все более ощутимым: за последние 10 лет доля россиян, квалифицирующих сталинские репрессии как «преступление, которому нет оправдания», снизилась почти вдвое: с 72 до 39 %. И напротив, выросло с 9 до 26 % число тех, кто готов оправдывать подобную политику соображениями «политической целесообразности». Причем, что важно подчеркнуть, увеличение шло главным образом за счет молодых людей, бездумно принимающих телевизионную апологетику Сталина.

Таблица 138.2

Вы лично хотели бы жить и работать при таком руководителе страны, как Сталин?

N = 1600.

Таблица 139.2

Если бы Сталин был сегодня жив и избирался на пост президента страны, вы бы проголосовали за него?

Таблица 140.2

Знаете ли вы о репрессиях 1937–1938 годов?

Абсолютное большинство россиян не сомневается в том, что Сталин был непосредственно виновен в заключениях в тюрьмы, пытках и смерти миллионов невинных людей (в феврале 2012 года так считало 60 % опрошенных, не согласных с этим утверждением было 21 %; причем категорически «не согласных» из них было всего 4 %).[51]51
  В ноябре 2012 года добавлен вариант ответа «ничего не знаю о репрессиях» и фиксировался отказ от ответа на этот вопрос, поскольку с изменением общей атмосферы в стране многие респонденты явно старались уклониться от разговоров на темы, которые могли восприниматься как «слишком опасные». Подобное добавление в «меню» предлагаемых в анкете вариантов ответа существенно снизило долю ответов «это политическое преступление» (на 14 пп.). Так или иначе влияние апологетов Сталина к этому времени становится все более ощутимым (с 2007 по 2016 год число тех, кто считает, что репрессии были «политически необходимыми», выросло с 9 до 26 %).


[Закрыть]

Попытки сталинистов (высказывавшихся и при советской власти) и коммунистов (уже после краха советской системы) оспорить сам факт или хотя бы масштабы репрессий постоянно наталкиваются на несогласие и сопротивление российского общества. В апреле 1996 года с утверждением, что репрессии и террор – это «выдумка имеющая целью опорочить вождя», были согласны только 16 %, преимущественно малообразованных пожилых людей, членов КПРФ, жителей села или небольших городов; напротив, с ними были не согласны 56 % россиян (28 % не имели своего мнения по этому поводу; число опрошенных в этом исследовании составляло 3150 человек, это была одна из самых больших по объему выборок).

Эффекты наложения друг на друга противоречивых и как бы не согласующихся между собой представлений повторяются и фиксируются независимо от техники опросов или особенностей статистической обработки. Их нельзя объяснить и тем обстоятельством, что респонденты, давая содержательно различные ответы, мысленно ориентируются на разные воображаемые референтные «фигуры» вопрошающих: в одном случае – ответа ждет как бы представитель государства, на которого ложится отсвет величия, приоритетности важных государственных интересов, носитель коллективных символов и представлений, в другом – носитель «обыденного здравого смысла» и морали, ценностей и интересов общества, частного человека, оценивающего актуальные и исторические события со своей точки зрения. Эти семантические плоскости взаимодействия респондента и авторитетных инстанций, представленных интервьюером в ситуации опроса, можно разводить лишь теоретически, концептуально; в сознании и отдельного человека, и тем более в массовом сознании они смешаны, переплетаются, а главное – дополняют друг друга. (Собственно, на достижение такого результата и нацелена пропаганда.)

Амбивалентность массовых установок функциональна, она указывает на неразрывность сочетания национального величия с насилием, образующих характерную травматическую структуру национального сознания, особенность русской идентичности, ее коллективных мифов и символов. Одно не может быть выражено без другого[52]52
  Такая особенность артикуляции «ценного» или «значимого» присуща не только рассматриваемому «сталинскому комплексу», но и любому выражению «ценностей», включая, видимо, и ценности частной жизни. Слабость российского «общества» как системы коммуникативных, прежде всего обменных и правовых, отношений стерилизует авторитетность групп и институтов, претендующих на функциональную автономность, а значит, и независимость от структур господства (ограничивая влияние элит любого рода: культурных, научных, религиозных, образовательных, экономических и т. п.), что отражается, соответственно, на признании значимости тех ценностей, которыми они конституируются. Зависимость от власти предполагает обязательное государственное санкционирование выражения любых ценностей, то есть принуждение к определенному способу действия. Не надо путать этот способ артикуляции ценности с тривиальным мнением о том, что у любого народа в истории свои злодейства, ставшие фактом истории, и тем самым вошедшие в историческую «память» страны. Речь не об этом, и уж точно не у всех народов преступления становятся элементом национальной идентичности. Понятие «современность» (или модерность как типологическая характеристика западной культуры) содержит другие принципы коллективности, впервые отрефлексированные еще Кантом. Протестантская этика, демократия, естественное право или постулаты «Федералиста» не только не предполагают применения насилия для своей реализации, а непосредственно исходят из необходимости его ограничения.


[Закрыть]. В русской культуре закрепилась идея, что без жертв и крови, через утрату, через вынужденное принятие необходимости жертв значения высокого («по-настоящему» ценного, подлинного, важного) не могут быть артикулированы; в противном случае – это превращается в лицемерие, ходульные клише, словоблудие начальства или политическую риторику и пр. Такие шаблоны культуры отчасти обусловлены поверхностным, магическим или народным, «языческим» христианством («пострадать надо»), но отчасти они идут из совершенно другого источника: исторической практики утверждения коллективных символов и ценностей исключительно через государственное насилие (см. щедринское: «войны за просвещение»), принуждение, репрессии и властный контроль, ставшие привычными особенностями массовой социализации и образования. Поскольку государство здесь никогда не являлось инстанцией общих интересов, интересов общества (ни в царское, ни в советское, ни в постсоветское время), то выполнение социальных функций, все равно в какой сфере (от воинской повинности – священной обязанности и долга гражданина до контроля над моралью и культурой), не мыслимо без соответствующей доли принуждения (фальшивым синонимом которой выступают формулы «модернизация сверху» или «нам нужна одна победа, мы за ценой не постоим», особенно если это жертвы, приносимые обычными гражданами, а не властями предержащими). Соединения насилия и коллективных символов образует то, что называется «фасцинацией зла», обаянием или притягательностью государственной истории, величия империи или сакрализацией державной власти[53]53
  Поэтому неслучайно, что сам набор «самых великих людей всех времен и народов» в общественном мнении России состоит главным образом из великих злодеев – царей, вождей, военачальников, разбавленных именами – символами государственной культуры (Пушкин, Ломоносов, Гагарин, Менделеев, Толстой и т. д.). Тридцать подобных звезд истории первой величины включают Ленина, Сталина, Петра I, Гитлера, Суворова, Жукова, Наполеона, Екатерину II, Кутузова, Ивана Грозного, Александра Македонского и других. Шокирующее попадание в этот список Гитлера (в среднем по всем замерам – 15 место) в этой логике уже не кажется странным. См.: Наст. изд. Т. 2. С. 73–75.


[Закрыть]. Значимость подобных структур коллективного сознания объясняет слабость потенциала гражданской солидарности (девальвации частных интересов, их стерилизацию ввиду «величия» национального целого, монопольно представляемого властями), что парализует возможности политических изменений в России.

Таблица 141.2

С каким из следующих мнений по поводу этих репрессий вы бы скорее согласились?

N = 1600.

Рис. 18.2. С каким из следующих мнений по поводу этих репрессий вы бы скорее согласились?

На вопрос (август 2009 года): «Как вы считаете, на ком прежде всего лежит ответственность за репрессии и потери нашей страны в 30-х – начале 50-х годов ХХ века?», – 19 % ответили на Сталине и ровно столько же – «на государственной системе», но относительное большинство (41 %) не склонно разделять эти понятия и ответственность, объединяя Сталина и государство в одно целое (6 % считали виновными «врагов нашей страны» или называли еще какие-то другие причины, 15 % затруднились с ответом). Такая картина массовых воззрений соответствует персоналистскому представлению об истории и социальной организации авторитарного социума, подтверждая вывод о слабой дифференциации социальной системы в новейшей России.

Явный эффект пропаганды Сталина («расползание» на поверхности массового сознания этого пропагандистского пятна) сопровождается эрозией самого сталинского мифа о всемогущем диктаторе. Большая часть россиян не принимает такой модели национального правителя, но, не имея достаточных ресурсов для сопротивления государственной точке зрения, закрывается от болезненности самой проблемы собственной моральной несостоятельностью, невозможностью собственной моральной оценки прошлого: «Мы еще не знаем всей правды о Сталине и его действиях»; ее выбирают абсолютное большинство опрошенных – 68 %; к ним следует добавить еще 19 % «затруднившихся с ответом», итого – 87 %. Иначе говоря, это практически всеобщая реакция на травму национального сознания[54]54
  Более того, подобная позиция сама претендует на то, чтобы считаться «моральной». Пример из статьи в «Новой газете», вкладка «Правда ГУЛАГа». Автор пишет о своем деде, дважды прошедшем через лагерь. Заканчивая свой горестный материал, он вздыхает: «Какое право у меня – судить их? Френкеля, деда… Что я понимаю в Аду, где были свои театры и изостудии, мастерские для починки обуви, наилучшие портные, краснодеревщики и слесаря <… > Мне плохо» (Цирульников А. М. Получив орден, он отправился по этапу // Новая газета. 30.11.2012. № 136. С. 13).


[Закрыть].

Однако внутреннее сопротивление консервативной части российского общества рационализации прошлого и пересмотру природы советской системы и роли Сталина сказывается в том, что уже в первые годы после распада СССР и попыток привлечь к суду КПСС стало заметным стремление прекратить или ограничить политику десталинизации. Наиболее часто эти заявления обосновывались требованиями «перестать очернять наше прошлое», а также упреками критиков в том, что они преувеличивают характер массовых репрессий. Но все эти усилия и старания не приносили результата, на достижение которого были направлены. Так, на вопрос: «Согласны ли вы с тем, что “масштабы репрессий во времена Сталина сильно преувеличены”?», утвердительно отвечали около трети всех опрошенных (точнее – 29–33 %), не соглашались с этим суждением – от 49 до 43 % (18 и 28 % затруднились ответить, март и июль 1996 года).