Текст книги "Возвратный тоталитаризм. Том 2"

Но ориентация на «среднего человека» или образ жизни «средних слоев» по-своему означает незначимость «элиты» в культурном и символическом плане, то есть как группы, выступающей в качестве носителей или источника образцов для всех остальных слоев и категорий населения. С одной стороны, власть, обладая, в силу сказанного выше, слабой легитимностью, устанавливает иерархический порядок господства и подчинения, распределения материальных ресурсов, с другой – она накладывает табу и запреты на любые возможности критического осмысления и оценки своего статуса и деятельности. Поэтому сегодня мы наблюдаем противоречивые тенденции: а) усилия по закреплению позиций нынешних властных группировок путем вполне традиционных механизмов (непотизм, рассаживание родственников на доходные или ключевые позиции кормления); б) попытки утвердить этос «нового дворянства» – старания представить кадры политической полиции и спецслужб как новую аристократию, то есть придать социальным привилегиям этих групп видимость сословности, оправдывающей их эксклюзивное положение (и их алчность и хищничество) высокими идеалами государственного служения. Можно иронизировать по поводу фантома «православного чекизма» и неуклюжих стараний закрепить права нынешних правителей – руководителей политической полиции, олигархов, «нуворишей», повторяющих манеру «мещанина во дворянстве», но нельзя не видеть в этом серьезности проблемы – неоформленности принципов социальной морфологии. Никаких признаков группового или классового, слоевого, корпоративного самосознания или солидарности мы не обнаруживаем. Нет, выражаясь словами А. Грамши, классов fűr sich или an sich. Отсюда – нет и отличий от «других». Главная доминантная ориентация основной массы населения – «жить не хуже окружающих, других».

Иными словами, мы имеем дело с обществом, где нормой является стратегия «быть не хуже, чем все», то есть «немного лучше, чем совсем плохо». Ориентация на повышающую мобильность (стимул репрезентации своего человеческого достоинства и самоуважения, основанных на сознании своих усилий, квалификации и неотчуждаемых прав) характерна лишь для малочисленных групп, обладающих накопленными на протяжении нескольких поколений семейными ресурсами, прежде всего – символическим и социальным капиталом (высшим образованием старших членов семьи, включая поколение дедов, связями, этикой добросовестного профессионального труда). Таких, по расчетам, основанным на исследованиях «Левада-Центра», не более 8–12 %.

Отсюда основной вывод: в практике исследований социальной стратификации в России отсутствует политическое измерение социальной структуры (равно как и историческое измерение стратификации). Принципы социальной стратификации в России до сих пор радикально отличаются от принципов в тех обществах, которые давно прошли стадию модернизации и которые мы называем «развитыми». Их система стратификации ушла от сословного членения социального состава, превратив характеристики «высокого» и «благородного», ценностно-значимого из аскриптивных в достижительские, то есть «психологизировав» их, превратив их в этически-социальные характеристики признанного успеха и достижения. Такой принцип членения или социальной дифференциации базируется на двух социальных вещах (институционализированных механизмах мобильности): а) системе разделения труда (функциональной дифференциации) и вытекающих из этого императивах правового и институционального закрепления автономности (прав частной собственности, неотчуждаемых прав личности, человека, свободы слова и т. п.); б) многочисленных или многообразных системах обмена (экономического, информационного, символического и т. п.).

В нашем случае, то есть для общества, с трудом пытающегося выйти из патерналистской системы господства и обусловленной ею социальной структуры, принципы социальной морфологии иные: процессы дифференциации идут не столько по оси функционального выделения и автономизации социальных групп, сколько по оси «власть – подчинение», по оси административного контроля и распределения ресурсов. Поэтому на первый план выходят такие факторы, как «центр – периферия» (простейший вид организации, где за центром записывается функции целеполагания и контроля (политические), а за периферией – исполнение). И такое положение неизбежно будет сохраняться до тех пор, пока не будут исчерпаны ресурсы институциональной системы тоталитаризма (характерной для него организации власти, суда, правоохранительных органов, массового образования), пока не будет сокращена огромная доля госсектора в экономике, не исчезнет распределительный характер государственной социальной политики и т. п. Во всяком случае, пока никаких признаков массовой готовности каким-то образом представлять свои групповые права и интересы в политическом поле не видно. А это ставит под вопрос сам тезис о реальности социальной морфологии, о природе российской структуры, то есть наличии осознанной классовой или групповой идентичности. Было бы, наверное, слишком сильным преувеличением утверждать, что исследования социальной стратификации в России порождают эффекты «мнимости», производные от используемых процедур измерения, но и сказать, что мы получаем в ходе подобных измерений некие социальные сущности, «социальные силы», тоже нельзя.

Можно предположить, как это делает Н. Е. Тихонова, что прошло слишком мало времени для формирования и закрепления новой социальной структуры. Но больше оснований, как мне представляется, считать, что невыраженность социальной структуры российского общества есть инерция социальной одномерности советской системы стратификации, то есть воспроизводство прежних институциональных механизмов организации общества. Иначе говоря, мы имеем дело с «мягким» крепостничеством, вроде того, что имело место длительное время после реформы 1861 года.

Отсутствие сильных и значимых межслоевых или статусных различий у групп, располагающихся на лестнице социальных иерархий, – следствие невозможности накопления и передачи (наследования) групповых ресурсов – семейного имущества, что означает, помимо прочего, сохранение состояния бедности основной массы населения, удержания заработной платы и жизненно необходимых расходов на предельно низком уровне простого воспроизводства. Более того, инерция авторитарного государства, парализующего возможности общественной дифференциации и автономизации социальных групп и подсистем общества, навязывающего централизованный и репрессивный контроль над рынком и общественной жизнью, порождает инфантильный фатализм населения, неспособного влиять на обстоятельства своей жизни. На периодически задаваемый в исследованиях вопрос: «Если человек в нашей стране живет в материальном смысле плохо, кто в этом главным образом виноват»? ответы в марте 2006 год (N = 1600) распределились следующим образом: сам человек – 25 %, плохая политика властей – 56 %, обстоятельства, судьба – 14 %, затруднились с ответом – 5 %. «Судьба» – это и есть проекция всесилия и произвола бесконтрольной власти над обществом и бессознательное выражение собственной общественно-политической и гражданской беспомощности людей (табл. 178.2).

Доминирование массовых ориентаций на социальную «середину», бескачественность социально-структурных самоопределений предполагает жизненные стратегии «пассивной адаптации», императивы и нормы простого социального выживания (см. данные опросов, представленные в таблицах Приложения). Если всерьез принять этот вывод, то, следуя этой логике, необходимо менять всю парадигму изучения социальной стратификации в посттоталитарных обществах. Транзитологические подходы продемонстрировали свою неадекватность на постсоветском пространстве.

Аморфность социальной структуры блокирует потенциал развития общества, ресурсы модернизационных процессов, поскольку действуют стратегии понижающей адаптации – приспособления к нормам поведения, задаваемым принуждением властной вертикали, наиболее организованной и консолидированной (в том числе и корпоративными интересами перераспределения активов и ресурсов власти, а также интересами удержания у власти, цинической лояльности верхам) части социума. Все это и результируется как нарастание консервативных и коррупционных эффектов, откидывающих страну в лагерь псевдотрадиционистских стагнирующих обществ, живущих за счет доходов от сырьевой ренты и только до тех пор, пока она не закончится.

Приложение

Государственно зависимые категории населения и политический индифферентизм

Таблица 171.2

В какой степени вас интересует политика?

* Вместе с затруднившимися ответить (13 %) это дает большинство в 52 %

Март 2016 года. N = 1600

Таблица 172.2

Электоральные установки населения

* Собственно оппозиционные партии («Партия прогресса», «Парнас», «Яблоко») собирают вместе 1 % голосов.

Март 2016 года. N = 1600.

Таблица 173.2

В какой степени вы согласны с суждением: «Только голосуя на выборах, можно построить в России государство, которое будет служить на благо всех людей?»

Большинство ваших знакомых и близких считают предстоящие выборы в Госдуму важным событием в жизни страны или они считают их неважным событием?

Март 2016 года. N = 1600

Характер «солидарности», участия в общественной жизни и в политике

Таблица 174.2

В какой мере вы чувствуете ответственность за то, что происходит …?

Таблица 175.2

Вы согласны с тем, что было бы лучше, если бы все в стране оставалось так, как было до начала «перестройки» (1985)?

1995–2010 годы, N = 1600; 2011–2015 годы, N = 800.

Сумма ответов «совершенно согласен»+ «скорее согласен» и «скорее не согласен»+ «совершенно не согласен».

Рис. 22.2. Предпочтительный тип экономической системы

Государственно-патерналистские установки населения

Таблица 176.2

Чего, по вашему мнению, такие люди, как вы, сейчас больше всего ждут от власти?

Таблица 177.2

Как бы вы определили свое собственное положение в нашем государстве?

* Этого варианта ответа в опросе 1999 году не было. N = 1600.

Таблица 178.2

Какое суждение в большей степени соответствует вашему представлению…?

N = 1600. В % к числу опрошенных.

Российское правосудие в структуре путинского режима: формализм, бездушие и аморализм[106]106
  Статья написана в 2018 году.


[Закрыть]

Предварительные замечания

К настоящему времени в России проведены десятки социологических исследований на тему правосознания, об отношении к суду, к правоохранительным органам, осуществляемых самыми разными научными центрами и коллективами. Чаще всего это были проекты аналитических подразделений, находящихся в системе правоохранительных органов, или академических институтов, занятых разработкой прикладных вопросов государства и права. В большинстве своем такие разработки не претендовали на репрезентативность, а были тематическими зондажами мнений населения или отдельных социальных групп. Реже такие исследования проводились центрами изучения общественного мнения, что, со своей стороны, ставило ряд ограничений, касающихся глубины и детализации изучаемых проблем. В целом можно сказать, что в стране до недавнего времени отсутствовало систематическое изучение этих вопросов[107]107
  К числу первых работ, ставящих задачи комплексного изучения вопросов массового отношения к судебной и правовой системе в России, принадлежат исследования Фонда прикладных политических исследований «ИНДЕМ» («Информатика для демократии»).


[Закрыть].

В 2009–2013 годах «Левада-Центр», по заказу Бюро экономического анализа при Правительстве РФ и Всемирного банка, провел серию социологических опросов населения по общей программе «Поддержка судебной реформы»[108]108
  Настоящая статья воспроизводит основные положения этой серии исследований. Каждая волна населенческих опросов (2010, 2011, 2012, 2013 годов) проводилась по общероссийской репрезентативной выборке взрослого населения (N = 2000 человек, от 18 лет и старше). В общей сложности за четыре волны были опрошены почти 10 тыс. человек (по общенациональной репрезентативной выборке), включая людей, участвовавших в судебных процессах с разных сторон и по разным делам (N = 300 в каждой волне). Повторные замеры практически не выявили какой-либо значимой динамики отношений людей к судебной системе, предполагавшейся в то время, когда началась «судебная реформа». Массовые установки относительно такого важнейшего социального института, как советское или российское правосудие сложились очень давно и не меняются от сезона. Подробнее об этих исследованиях см.: Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Зоркая Н. А. Российская судебная система в мнениях общества // Вестник общественного мнения. 2010. № 4. С. 7–43; Ворожейкина Т. Е., Гудков Л. Д., Зоркая Н. А., Овакимян А. Г. Мониторинг отношения российского населения к судебной реформе и судебной системе // Там же. 2014. № 3–4. С. 13–69. Одновременно с этими опросами проходило анкетирование предпринимателей, фиксирующие их отношение к судебной системе в целом и специально – мнения об Арбитражном суде, наиболее развитой в правовом отношении форме российского судопроизводства (в наибольшей степени независимой от власти, а потому ликвидированной уже в 2014 году). См.: Хахулина Л. А. Доверие бизнес-сообщества арбитражным судам и оценка арбитражной судебной системы // Там же. 2011. № 4. С. 32–45; Хахулина Л. А., Караева О. С. Мониторинг отношения бизнес-сообщества к судебной реформе и арбитражной системе судопроизводства // Там же. 2015. № 1. С. 12–32. Отчеты и материалы этого проекта находятся в архиве «Левада-Центра». В описании проблемной ситуации я опираюсь на все эти материалы.


[Закрыть]. Исследование было нацелено на выявление общих установок населения в отношении судебной системы в России и отдельных типов судов, описание опыта и частоты обращения в суд, оценку гражданами судебной процедуры в сравнении с другими способами решения спорных вопросов и альтернативных методов улаживания конфликтов, выявление характера доверия к судам разного типа. Этот проект – не первый в ряду исследований правоохранительных и судебных органов России, проводимых сотрудниками «Левада-Центра» (а до этого – первым ВЦИОМом[109]109
  Гудков Л. Д. Отношение к правовым институтам в России // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2000. № 3 (47). С. 30–39.


[Закрыть]), но он стал самым масштабным и продолжительным[110]110
  Сразу подчеркну: как показали результаты исследования, в общественном сознании отсутствует понимание, что в России идет какая-то реформа судебной системы. Обычные люди этого не заметили. Дело не плохой информированности общества, а в стойком недоверии даже в самых образованных и социально ангажированных группах к усилиям нынешней власти что-то поменять в нынешней институциональной системе. Инициированное президентом принудительное слияние Высшего Арбитражного Суда РФ и Верховного Суда РФ, вызвавшее недоумение или отрицательное отношение правоведов, очень недолго обсуждалось в СМИ и прошло при полном равнодушии общественности.


[Закрыть].

Законность и право в общественном мнении: общие соображения

Большинство российских граждан слабо представляют себе устройство и функционирование российской судебной системы[111]111
  Основными источниками знаний об устройстве и работе судов в России для большинства опрошенных выступает телевидение: криминальные новости (их отметили 63 %) или программы типа «Суд идет» (57 %), а также телесериалы и кинофильмы (22 %). На третьем по значимости месте идут газеты, журналы (на них указали в среднем 32 %). Неформальные источники информации: разговоры со знакомыми и родственниками, имевшими контакты с судом, отметили около четверти опрошенных (особенно важны такие собеседования для жителей столицы, для предпринимателей). 7 % опрошенных используют для этого интернет (среди самых молодых респондентов, учащихся, а также предпринимателей на интернет указали 14–16 %). Специализированная литература используется лишь 5 % опрошенных. Как пишет в указанном выше отчете об исследовании Б. Дубин, «реальность происходящего сегодня в судах и судебной системе, как и картина происходящего в стране, в обществе в целом, для большинства россиян срежиссирована телевидением, его основными, наиболее распространенными и контролируемыми со стороны государства каналами». Здесь и далее, если не указано иное, результаты опроса приводятся в % от всех опрошенных в каждом замере.


[Закрыть]. Причины этому – не столько в организации правового просвещения населения, отсутствии должного преподавания соответствующих предметов в средней школе, наиболее массовом и охватывающем все категории населения институте, или отсутствии внимания к этим проблемам со стороны СМИ. Население воспринимает положение в этой сфере как неизменное или не могущее быть измененным в обозримое время. Несмотря на нравственную сомнительность или несправедливость такого порядка вещей, люди смиряются с ним и теряют интерес ко всей данной сфере.

Отношение россиян к деятельности государства, как показали многолетние исследования «Левада-Центра», не является прямой и тем более непосредственной «реакцией» на решения и действия руководства страны или на политику ведущих ведомств, откликом на актуальные события в общественной жизни России. Оно опосредуется сложной системой коллективных представлений и ценностных установок, стереотипов массового сознания, укорененных в социальном опыте различных групп и воспроизводимых в процессах передачи повседневных правил и норм группового поведения, декларируемых или операциональных ценностей, привычных форм реагирования на изменения. Лишь в редких случаях в отдельных социальных группах, как правило, более информированных и образованных, возникают особые реакции на происходящие в обществе события, генерируются повышенные ожидания и специфические запросы, меняющие отношение к государственным институтам, в том числе и к правовой системе. Общественное мнение инертно и консервативно. Оно «противоречиво», так как почти всегда соединяет несоединимые (с «рациональной» или утилитарной точки зрения специалиста) вещи. В оценке текущих событий оно руководствуется главным образом тем, как эти события могут отразиться на повседневной жизни и благополучии обывателей, то есть на самых важных для населения интересах частного существования («выживания»). Общественное мнение следует собственной рациональности, которую в нашем – постсоветском, российском случае можно назвать логикой принудительной адаптации к идущим изменениям. Сложившийся социальный порядок может восприниматься как несправедливый, как несоответствующий идеальным представлениям о должном и правильном устройстве общества, но он для абсолютного большинства населения безальтернативен, поскольку у этого «большинства» нет средств для того, чтобы изменить его к лучшему, оно вынуждено принять его таким, каков он есть. Чем дальше эти события от круга обыденных интересов, тем более спокойным, равнодушным и позитивным становится восприятие функционирования опорных государственных институтов или действий руководства страны.

На характер и изменения массовых установок влияет не столько собственный практический опыт респондентов, сколько мнения и представления окружающих его людей, артикулированные авторитетными для респондента фигурами или каналами информации: неформальными лидерами мнений из ближайшего окружения, а также телевидением, в меньшей степени – влиятельными сайтами немногих печатных изданий, дающих систематическим образом авторитетную интерпретацию социальной реальности. В этом отношении самые компетентные в правовом плане источники информации – профессиональные юридические мнения и высказывания специалистов никак не представлены в поле массового сознания, а потому не влияют на массовые представления и оценки положения дел в сфере правосудия и правоприменения, охраны правопорядка.

Исследования «Левада-Центра», в том числе и правового сознания, ведущиеся с 1989 года, показывают, что изменения в массовых установках, если они и возникают, то закрепляются лишь в процессах межпоколенческой ретрансляции, при социализации следующего, молодого поколения.

Состояние массового правового сознания можно назвать структурированной социальной гетерономией, обусловленной принудительным, а потому всегда неполным приспособлением населения к двойственной структуре российского социума: сочетанию базовых государственных институтов (по-прежнему лишенных реального контроля со стороны общества) и новых социальных и экономических отношений, не получающих адекватных правовых механизмов регуляции. Не затрагивая тяжелую проблему исторического опыта бесправия российского общества, следует признать, что правовой релятивизм или даже правовой цинизм, «двоемыслие», характеризующие состояние массового сознания, воспроизводится систематически, постоянно, поскольку он возникает из противоречия между принципами, декларированными в Конституции РФ, но не реализованными на практике, расхождений между законами РФ и правоприменительной практикой. Это не частные недоработки или отдельные дефекты судебной системы, а следствия не только затягивающихся переходных процессов (незавершенности или неудачи «посттоталитарного транзита»), но и появления совершенно новых, неконституционных форм политической организации власти, а именно: сложившегося авторитарного режима, с одной стороны, и латентных форм или структур децентрализованной власти, апроприации власти (ее средств и ресурсов) на среднем уровне управления – уровне региональной или низовой бюрократии или государственных корпораций – с другой. Нарастающая сложность социальной жизни в послесоветское время, вялая и латентная социальная дифференциация, выделение различных сфер, требующих адекватной правовой регуляции, вступают в противоречие с сохранением старых советских принципов доминирования государства, неподотчетного обществу и неконтролируемого им, что оборачивается состоянием хронической, частично управляемой аномии.

Собственно, эту двойственность институциональных практик и отражают массовые установки и мнения населения о работе современной судебной системы, фиксируемые в данном исследовании.

Во всех социальных группах населения России укрепилось мнение о девальвации права и разложении правосознания общества (отсчет при этом идет от мифологизированных или идеализированных представлений о советском времени как «норме», наличии порядка, отсутствии коррупции, ограниченных масштабах преступности и пр.). Исключение составляет единственная группа, которая иначе оценивает состояние дел в правовой сфере: это те, кто принадлежит к самим институтам насилия, те, кто утверждают свои взгляды о должном порядке: сотрудники полиции, спецслужб, прокуратуры, следственного комитета, армии и подобных структур. Целый ряд громких событий, показательных политических судебных процессов последних лет и скандалов, связанных с судьями, негативно отразился на авторитете правоохранительной и судебной систем в России, но не они стали причиной отрицательных мнений о работе судейского корпуса.

Таблица 179.2

Как изменилось в России за последние 10 лет уважение к закону?

* Приводится сумма ответов: «существенно усилилось» + «несколько усилилось» и «несколько ослабилось» + «существенно ослабилось».

Февраль 2014 года. N = 1600. В % от числа опрошенных.

Правовая защищенность граждан

По данным двадцатилетних исследований «Левада-Центра», о возникающей в принципе необходимости обращения в судебные органы заявляли более трех четвертей населения. При этом реально в суде какого-либо уровня решали свои проблемы (самого разного рода) от 20 до 26 % взрослого населения. И хотя частота обращения в суд в последние годы заметно растет, вместе с этим растет или, точнее сказать, сохраняется высокая неудовлетворенность населения работой судебной системы. Главная причина – понимание несправедливости российского суда, связанная с его функциями в нынешнем государстве. Отсюда – полная отчужденность от всех проблем судейского сообщества, индифферентность к разговорам о реформе суда и о повышении качества и эффективности его работы. Если для образованного сообщества символом репрессивного характера российского суда стала цифра 0,02 % оправдательных приговоров, то для основной массы населения, не входящего в тонкости судопроизводства, представление о слабости или даже отсутствии правосудия в нашей стране имеют рутинный, нерефлексивный, почти априорный характер.

Глубокие корни этого равнодушия к системе судопроизводства вытекают из недоверия к суду в целом и, соответственно, нигилистического отношения к праву как таковому, широко распространенного в массе населения представления, что правовые институты используются властями исключительно в собственных интересах (для перераспределения собственности, защиты своих позиций или позиций государственной бюрократии, недопустимости критики и т. п.). Причем население воспринимает это положение как неизменное или не могущее быть измененным в обозримом времени, несмотря на его нравственную сомнительность или несправедливость такого порядка вещей, люди смиряются с ним и теряют интерес ко всей этой сфере. Можно сказать, что таков горизонт массового правового сознания в России, поскольку доверие к отдельным судам существенно выше, нежели доверие и интерес к судебной системе в целом.

Кроме того, у населения присутствует смутное понимание того, что причинами совершения многих правонарушений или преступлений является не «злая природа» тех или иных людей, пренебрегающих почему-то нормами закона, а привычный, то есть идущий со времен тоталитарного режима произвол власти, а также сама противоречивость или даже противоестественность многих законов, принимаемых властями в собственных интересах без учета интересов и моральных представлений большей части населения. Или даже еще точнее – доминирование, превосходство подзаконных или ведомственных актов и инструкций над собственно законами, монополия на интерпретацию или произвол в интерпретации бюрократией законодательных актов и положений в собственных интересах, в результате чего «обычный человек» оказывается полностью беспомощным перед государственной машиной и абсолютно незащищенным. 50 % всех опрошенных заявляют, что они не чувствуют себя под защитой закона; еще 6 % затруднились ответить на этот вопрос, что также указывает на слабость правоприменительной практики в нашей стране (табл. 182.2–183.2). Более или менее уверенно в этом плане чувствуют себя лишь 42 % (скорее «менее уверенно», поскольку настаивающих на том, что они «определенно защищены законом», насчитывается лишь 6 %).

В этой группе «защищенных» преобладают категории населения, уже вышедшие из фазы активной социальной жизни: домохозяйки (59 %), не работающие и не ищущие работу (54 %), пенсионеры (45 %) или же – еще не вступившие во взрослую жизнь: учащиеся или студенты (49 %). В провинции (малых городах и селе) подобное сознание выражено сильнее, чем в столицах или крупных городах: 46 % против 34 % и 40 % – в Москве и крупных городах. И это не случайно: именно в социальной среде, испытывающей быстрые процессы изменения, усложнения социальных отношений, чаще возникают конфликты и напряжения, связанные с правовой неопределенностью, часто намеренной, служащей основанием для административного и судейского произвола.

Увереннее всех чувствуют себя те, кто воплощает в себе «силу закона», кто идентифицирует себя с ним (и присваивает в собственных интересах его возможности), кто сам принадлежит к «силовым структурам»: военнослужащие и милиция – 62 %. Напротив, среди руководителей предприятий и организаций таковых всего 31 %, среди предпринимателей, наиболее уязвимой для административного произвола социальной категории населения, еще меньше – 25 % и т. д.

Все остальные чувствуют себя в социальном и правовом плане весьма неуверенными, уязвимыми и хронически фрустрированными, что косвенно отражается в сознании того, что всякий человек в любой момент может стать объектом уголовного или административного преследования за реальное или вменяемое правонарушение.

Таблица 180.2

Как вы считаете, можно ли жить сейчас в России, не нарушая закона?

* В 1990 году – «в Советском Союзе».

В % от числа опрошенных.

Объяснения, почему собственно граждане не чувствуют себя в правовом пространстве, не верят в силу закона, не чувствуют себя находящимися под его защитой, абсолютное большинство опрошенных людей дает, почти не затрудняясь в поиске необходимого мотива (табл. 183.2). Затруднившихся с ответом было всего 1 %, что ниже любых значений допустимых колебаний в стандартных распределениях (в 2006 году – 3 %); кроме того, велико общее число ответов, данных респондентами при объяснении своей уязвимости перед возможностью преследования за «нарушения закона»: в среднем респонденты выбирали более одного варианта ответа.

Таблица 181.2

Почему в России нельзя жить, не нарушая закона? Какие из приведенных ниже мнений ближе к вашему собственному?

В % от ответивших «нет» на предыдущий вопрос, респондент мог давать несколько ответов, поэтому распределение приведено к общей сумме ответов, ответы ранжированы.

Таблица 182.2

Чувствуете ли вы себя под защитой закона?

В % от числа опрошенных.

Таблица 183.2

Почему вы не чувствуете себя под защитой закона?

В % от тех, кто сказал, что не чувствует себя под защитой закона.

Получается, что, по мнению россиян, состояние законодательной базы или сама практика правоприменения порождают ответный правовой нигилизм и пренебрежение законами, причем в первую очередь он порождается именно теми, кто воплощает в своем должностном статусе авторитет государства и авторитет закона, «властями». Проблема в массовом сознании оказывается нерешаемой, поскольку суд защищает государство от гражданина, а должен был бы поступать прямо противоположным образом (табл. 184.2).

Другими словами, две трети российских граждан не считают судебную власть в России самостоятельной, независимой от исполнительной власти (российский парламент граждане тоже рассматривают как зависимую и подконтрольную президенту структуру, в значительной степени именно поэтому лишенную уважения и авторитета).

Таблица 184.2

Чьи интересы защищает суд?

(1. «Как, по вашему мнению, суд в России прежде всего должен стоять на страже интересов государства или законных прав гражданина?»

2. «А в действительности суд в общем и целом стоит на страже интересов государства или на страже законных прав гражданина?»)

2012 год. В % от числа опрошенных.

Таблица 185.2

Как вы считаете, является ли сегодня судебная власть в России независимой от других ветвей власти?

Преступления или правонарушения со стороны властей становятся поводом (или оправданием) для нарушения законов обывателями и вместе с тем являются для людей источником постоянной, непреходящей внутренней неуверенности и чувства опасности, угрозы, незащищенности жизни (табл. 185.2–186.2).

Таблица 186.2

Кто, по вашему мнению, в России чаще нарушает законы?

В % от числа опрошенных, ранжировано по 2012 году.

Наиболее часто выбираемым ответом является «практически все» (37 %; а вместе с ответом «рядовые граждане», суммарная доля подобных мнений достигает 39 %). В сумме первый и второй варианты ответов даны почти двумя третями респондентов (63 %), что означает: в сознании населения практически разрушена граница между «законным» и «незаконным» поведением. Это означает, что «нарушением закона» является не преступление как таковое (нарушение объективности права), а лишь квалификация полицией и судом реального или предполагаемого действия в таком качестве. Подлоги доказательств, с одной стороны, снисходительное отношение к преступлениям лояльных к власти чиновников, с другой, систематически разрушают саму идею законности и права.

Правовой нигилизм снимает ответственность с граждан за соблюдение законов и подрывает легитимность государства, настаивающего на том, что оно является источником и гарантом соблюдения права. Убеждение во всеобщности нарушения законов уничтожает смысл различения законопослушного и криминального поведения, или, точнее, сводит его в массовом сознании к неартикулируемым правилам обычного права или нравам данного сообщества, живущего «по понятиям»[112]112
  Наиболее общим выражением этих представлений массы можно считать почти тотальную убежденность в коррумпированности чиновников, политиков, судей, то есть в коррумпированности (порче) всего государства.


[Закрыть]. Это наиболее серьезное поражение правового сознания, поскольку оно исходит из убежденности в наличии зависимого и несправедливого суда.

В массовом сознании сохраняются травматические следы распада советской системы, не восполняемого новым порядком, который значительной частью общества не воспринимается как принципиально «новый», а скорее как деградация или дефектная модификация старого. Если у молодежи возникает хрупкое ощущение, что постсоветское общество принципиально отличается от прежнего, то у людей пожилых преобладает точка зрения, что постсоветское развитие – это аномический процесс разложения старого государственно-общественного устройства, не компенсируемого новыми и позитивными образованиями и структурами. Поэтому в ответах на вопрос: «Как вы думаете, нарушений закона в России за последние годы стало больше, меньше или ничего в этом отношении не изменилось?» – большинство опрошенных (51 % в 2010 году и 53 % в 2012 году) заявили, что правонарушений в последние годы стало больше, чем «раньше» (о том, что их стало «меньше», сказали лишь 12 и 11 % соответственно), и 30–31 % респондентов (не столько реалистов, сколько пессимистов) полагали, что ситуация в этом плане за последние годы принципиально не изменилась.

Хотя негативные явления в практике судебной работы накапливаются годами, если не десятилетиями, общественным мнением они начинают осознаваться, а тем более артикулироваться лишь в условиях обозначившегося кризиса опорных государственных институтов, размывания нормативно-правового сознания граждан, на фоне падения легитимности властных структур. Общая дезорганизация социального порядка и трансформация институциональных структур вызвала в общественном сознании представление о росте преступности (что не подтверждается данными официальной статистики правонарушений[113]113
  Пик зарегистрированной преступности приходится на начало 1990-х годов. Точность статистических данных здесь очень относительна, поскольку, как утверждают авторитетные российские криминологи, лишь 1 из 7–8 сообщений о преступлении или правонарушении получает регистрацию в полиции.


[Закрыть]) и об общем ослаблении нормативной системы общества.

Таблица 187.2

Как вы думаете, нарушений закона в России стало больше, меньше или ничего в этом отношении не изменилось?

В % от числа опрошенных.

В оценках изменений соблюдения законов преобладают ответы «стало больше» в сравнении и с доперестроечными временами, и с первыми годами путинского правления. Речь в данном случае не может идти об адекватной оценке «больше / меньше», поскольку общественное мнение по определению профанно, неспециализировано и некомпетентно, не располагает реальной статистической информацией. В пространстве публичности такие темы у нас практически не дискутируются. Поэтому речь идет, прежде всего, о сознании остроты проблемы и нестерпимости подобного состояния права в обществе, об изменении отношения людей к нему, и как следствие – деморализации сферы или системы социального контроля.