Текст книги "Военная тайна. Мирное время…"

– Господин Уолтон, – улыбаясь, заметил Ларцев. – Вы так небрежно обращаетесь со своей записной книжкой, что я не удивляюсь, если она ещё раз попадёт в чужие руки… Учтите, майор, не все отличаются незнанием английского языка… Второй раз вам может не повезти, коллега…

Уолтон быстро и внимательно посмотрел на Ларцева, сидевшего с самым простодушным видом.

– Если вам угодно знать, майор, – протянул он, глядя прямо в глаза Ларцеву, – я не так уж убеждён, что мне действительно повезло и в первом случае… Да, да, не убеждён… Это покажет будущее…

– Что вы имеете в виду? – спокойно спросил Ларцев.

– Ну, разумеется, адреса моих девочек, – с улыбкой ответил Уолтон. – Может быть, они уже не только мои… Кто может это знать?

– Ну, если ваши девочки могут так легко менять привязанности, они не заслуживают того, чтобы огорчаться из-за них, майор, – добродушно произнёс Ларцев. – Мальчики куда надёжнее, не так ли?

Уолтон ещё раз бросил внимательный взгляд на Ларцева и медленно процедил:

– Ах, и мальчики бывают разные, коллега… Я прошу извинить меня, моя дама ждёт… Надеюсь, что мы ещё встретимся, друзья…

И, поклонившись лётчикам, Уолтон пошёл к своему столику.

Посидев для приличия полчаса, Ларцев и лётчики покинули кабаре.

Вернувшись к Малинину, с нетерпением поджидавшему его возвращения, Григорий Ефремович подробно рассказал ему о разговоре в кабаре.

– Ну, и как же расценит Уолтон возвращение книжки? – спросил Малинин. – Как ты думаешь?

– Допускаю, что он поверил, что наши лётчики в этой книжке ничего не сумели прочесть и потому охотно её возвратили, – ответил Ларцев. – Во всяком случае, Петро, у господина Грейвуда произошла вторая осечка. Теперь и он, и Уолтон будут ломать себе голову, стараясь понять факт возвращения книжки. Зато мы уже выяснили, что Уолтон, узнав от метрдотеля, что его книжка подобрана нашими офицерами, почему-то за нею не прислал и даже не позвонил нашим офицерам по телефону… Это уже любопытная деталь, Петро… Но это ещё не вечер, как говорит мой сын, когда приносит отметки за первую четверть. Кстати, узнав, что я лечу к тебе, он просил передать самый сердечный привет “дяде Пете”, как он тебя по-старому величает. Помнишь, как втроём мы когда-то рыбачили на Истре?

– Как не помнить, – грустно улыбнулся Малинин, – дождаться не могу, когда опять поеду в наше Подмосковье и буду ловить щук на блесну.

– На блесну? – переспросил Ларцев. – А не кажется ли тебе, что этой записной книжкой нас тоже хотели подцепить, как на блесну?

– Верно, – ответил Малинин, – и Ромин сразу на неё клюнул, этакий болван!

– Зато ты получил наконец основание от него избавиться, – серьёзно ответил Ларцев. – Иметь в качестве следователя такого Ромина – всё равно что держать в сейфе мину замедленного действия. Никогда не знаешь, когда она взорвётся и кого сразит… Как только вернусь в Москву, поставлю вопрос об его увольнении из органов. Такие типы могут причинить большой вред…

– Да, ты прав, Григорий, – согласился Малинин. – Между прочим, наш прокурор Дубасов, узнав, что ты приехал, хочет с тобой встретиться. Он говорит, что познакомился с тобой уже на войне в связи с одним делом…

– Ну как же, я отлично его знаю! – воскликнул Ларцев, сразу вспомнив, как Петронеску инсценировал гибель “делегации” Ивановской области от прямого попадания фугасной бомбы. Дубасов, производивший тогда осмотр воронки, образовавшейся от разрыва бомбы, определил по ряду деталей, что это – инсценировка. – Очень способный человек! Разве он теперь в Берлине?

– Да, он заместитель военного прокурора группы войск. Мы часто с ним встречаемся по работе. Серьёзный человек, это верно. Когда он приедет, надо, пожалуй, с ним посоветоваться…

Чекисты продолжали обсуждать план дальнейшей проверки запутанных обстоятельств дела, когда в кабинет вошёл военный прокурор Дубасов.

Поздоровавшись с Малининым, он поздравил Ларцева с приездом.

– Надолго ли к нам, товарищ полковник?

Ларцев откровенно рассказал Дубасову, с какой целью он прилетел в Берлин, и посвятил его во все обстоятельства дела Леонтьева. Малинин время от времени добавлял к его рассказу различные подробности.

Внимательно выслушав обоих, Дубасов задумался:

– Да, братцы, понимаю ваше волнение. Запутанное дельце, прямо скажем… А этот Ромин уже ведь был у меня…

– Когда? – удивился Малинин.

– Ещё до того, видно, как вы передопросили Вирта.

– А зачем он приходил к вам?

– Заранее подготавливал позиции, – рассмеялся Дубасов. – Предупредил, что пришёл, дескать, неофициально, в товарищеском порядке, так и сказал: “Хочу, говорит, посоветоваться: дадите ли санкцию на арест Леонтьева? Удовлетворят ли вас собранные доказательства?”

– И что же вы ему ответили? – с любопытством спросил Малинин.

– Что санкция на арест – дело официальное и в неофициальном порядке решать этот вопрос я не хочу. Он поморщился, но промолчал. После его ухода я вам звонил по телефону, но вы отсутствовали.

– Ловок! – проворчал Ларцев. – А ведь нам ни слова, Петро, об этом разговоре с прокурором не сказал… Но – хватит об этом карьеристе! Любопытно знать, товарищ Дубасов: если бы мы поставили вопрос об аресте Леонтьева, вы бы дали при этих данных санкцию или нет?

Дубасов, хитро прищурившись, засмеялся.

– Вопрос опоздал, – сказал он. – Ведь вы уже рассказали, что пока сами не считаете возможным арестовать Леонтьева. Что ж мне при этих условиях остаётся вам ответить? Конечно, я скажу – нет. А вообще, если серьёзно говорить, дело сложное… Скажите, этот Нортон часто посещал Леонтьева?

– Да, частенько, мы проверили это, – ответил Малинин.

– И Леонтьев принимал его у себя дома?

– Да, много раз. Ромин, настаивая на аресте, особо упирал на это обстоятельство.

– Напрасно. С моей точки зрения, это скорее говорит в пользу Леонтьева, а не против него. Не так ли? – спросил прокурор.

– Верно, я тоже так полагаю! – воскликнул Ларцев. – Если бы Леонтьев имел преступную связь с Нортоном, он не стал бы открыто принимать его у себя на квартире, а Нортон, в свою очередь, открыто не бывал бы у Леонтьева… Психологически так не могло быть!..

– В том-то и дело! – продолжал Дубасов. – Еще мне представляется существенным вопрос о судьбе сына Леонтьева…

– Мы в этом направлении кое-что предпринимаем, – сообщил Малинин. – Надеюсь, что будет внесена ясность в этот вопрос.

– Это было бы хорошо, – заметил Дубасов. – И вот что ещё: обратили ли вы внимание на одну деталь в записной книжке? Если верить этой записи, Нортон предъявил Леонтьеву фотографию его сына, снятую в лагере.

– Да, так написано, – подтвердил Малинин.

– Теперь представьте себе, что удалось бы твёрдо установить, что сына Леонтьева ни разу в лагере не фотографировали. Тогда, согласитесь, разоблачается вся комбинация…

Ларцев улыбнулся, вынул свою записную книжку и показал её Дубасову. Тот прочёл вслух: “Проверить, фотографировался ли сын Леонтьева в лагере для перемещённых лиц. Продумать метод такой проверки”.

– Я вижу, у нас с вами вкусы сходятся, – весело и удовлетворённо произнёс Дубасов. – Мы оба любим натуральную пищу и не кушаем заменителей… Так?

– Именно, – подтвердил Ларцев. – Именно не кушаем!..

Проверка продолжается

На следующий день Ларцев выехал на автомобиле вместе с Бахметьевым в тот город, где Сергей Павлович Леонтьев, даже не подозревая, какие тучи собрались над его головой, продолжал исполнять обязанности военного коменданта. В дороге Ларцев не переставал обдумывать план дальнейших действий. Теперь он не сомневался в том, что провокация в отношении Сергея Леонтьева задумана и организована Грейвудом как один из коварных ходов операции, имеющей отношение к конструктору Николаю Петровичу Леонтьеву. Чего же добивается Грейвуд?

И снова Ларцев, по своему обыкновению, поставил себя на место противника и стал размышлять, как бы он поступил в этом случае.

Ларцеву помогали профессионально натренированные многими годами работы способность к аналитическому мышлению и умение замечать самые незначительные на взгляд детали, а заметив, мысленно расставлять их, каждую на своё место, как фигуры в шахматной партии, разыгрываемой вдумчивым игроком.

Последовательно выдвигая и обдумывая одну версию за другой, Ларцев в конце концов почти приблизился к разгадке этого запутанного дела. Он пришёл к выводу, что Грейвуд стремится устранить Сергея Леонтьева для того, чтобы подготовить и облегчить свой следующий ход, имеющий уже непосредственное отношение к конструктору Леонтьеву. Может быть, он надеялся, используя арест брата, каким-либо способом шантажировать Николая Петровича, подослать к нему агентуру, проникнуть к нему в дом?

Ларцеву уже давно было известно, что всякое сложное дело, будучи раскрытым, кажется необычайно простым. Сколько раз за годы своей чекистской работы Ларцев после раскрытия очередного дела задавал сам себе вопрос: почему же мне пришлось потратить на это дело так много усилий и трудов? Почему я сразу не нащупал нужную версию, не разгадал секрета, который оказался не столь уж замысловатым?

И всякий риз в этих случаях Ларцев вспоминал наивную игру, знакомую с детства: человеку завязывают глаза, а затем загадывают вещь, находящуюся в комнате, к которой он должен подойти и прикоснуться руками. Разумеется, играющий не знает, какая вещь загадана остальными участниками игры, и, для того чтобы ему помочь, кто-нибудь играет на рояле: как только он приближается к загадочной вещи, звуки усиливаются, как только от неё отходит, они ослабевают.

Об этой забавной игре Ларцев вспоминал каждый раз, размышляя о положении следователя, который тоже нередко идёт к цели с “завязанными глазами”, даже не зная иногда, что это за цель и как её выяснить среди множества различных обстоятельств, версий и лиц, проходящих обычно по каждому делу. “В отличие от игры, – с улыбкой думал Ларцев, – никто не подсказывает следователю звуками рояля, насколько он приближается к решению задачи или отдаляется от него”.

В сущности и теперь Ларцев был в аналогичном положении. В самом деле, он уже почти “прикоснулся руками” к разгадке всего дела, к намерению Грейвуда использовать сына Сергея Леонтьева для осуществления своей цели, но пока ещё неуверенно бродя вокруг этой разгадки, то к ней приближался, то отдалялся от неё…

Бахметьев, заметив сосредоточенное и задумчивое выражение лица Ларцева, решил не мешать ему и молчал, размышляя о своих делах. Бахметьев не жалел о том, что с такой категоричностью высказался в защиту полковника Леонтьева. Он всегда говорил то, что думает, и всё, что думает, мало интересуясь, нравится это начальству или нет. В данном случае Малинин и Ларцев согласились с его точкой зрения, и Бахметьев был этому рад, однако не потому, что его поддержало начальство, а потому, что его руководители заняли, как он был убеждён, правильную позицию в этом сложном деле и дали отпор Ромину.

Бахметьев ещё не знал, что на повторном допросе Вирт уже отказался от первоначальных показаний. Он всё ещё считал, что обстоятельства по-прежнему складываются очень грозно для человека, в невиновности которого он был искренне и твёрдо убеждён.

Теперь, поглядывая на Ларцева и видя по выражению его лица, как неустанно и напряжённо он продолжает размышлять, Бахметьев опасался, что Ларцев ещё не пришёл к определённым выводам и, следовательно, пока допускает возможность совершения Леонтьевым преступления. Бахметьев был человеком впечатлительным, искренним и чутким, его не могла не волновать позиция Ларцева, о котором ему не раз приходилось слышать, как об очень опытном, вдумчивом и тонком следователе. Ведь от этой позиции зависела дальнейшая судьба полковника Леонтьева.

Так они оба и промолчали всю дорогу, погрузившись в свои мысли.

* * *

По приезде Ларцев направился к полковнику Леонтьеву, пригласив Бахметьева пойти вместе с ним.

Они вошли в кабинет военного коменданта, когда Сергей Павлович проводил совещание с начальниками отделов комендатуры. Увидев Бахметьева и неизвестного ему полковника, Сергей Павлович хотел прервать совещание, но Ларцев попросил его этого не делать. Совещание продолжалось.

Речь шла о постепенной передаче функций отделов комендатуры органам городского самоуправления, уже окончательно сформированным и приступившим к своей работе. Начальники отделов, один за другим, докладывали по этому вопросу, и Ларцеву понравилось внимание, с которым военный комендант рассматривал вносимые предложения, на лету схватывая их сильные и слабые стороны.

Ларцев очень быстро заметил, что подчинённые полковника Леонтьева относятся к нему с большим уважением, лишённым малейшего оттенка “чинопочитания”. В этом кабинете царила деловая атмосфера, проникнутая духом взаимного понимания, дружбы, сознания, что все люди, сидящие здесь, вместе служат одному большому делу и потому готовы всячески помогать друг другу.

Атмосфера эта ни в какой мере не противоречила требованиям военной дисциплины. Каждый из офицеров обязательно вставал, отвечая на вопросы начальника, обращался к нему по уставной форме, внимательно выслушивал и принимал к безоговорочному исполнению все его распоряжения. Ни один из самых строгих поборников военного устава и дисциплины не мог бы придраться ни к тому, как были одеты все офицеры, присутствовавшие на заседании, ни к тому, как они себя вели, – настолько все они были по-военному подобранными, точными в движениях, лаконичными в ответах и понимающими своего начальника буквально с полуслова.

Ларцев всё заметил и оценил, подумав про себя, что полковник Леонтьев – настоящий, хороший командир, которому удалось сколотить дружный и работоспособный коллектив.

Это порадовало Ларцева, помимо прочего, ещё и потому, что в разработанный им план входило решение через несколько дней “сыграть в поддавки”: инсценировать внезапное исчезновение коменданта, создав у Грейвуда впечатление, что его затея удалась и полковник Леонтьев арестован. Приняв такое решение, Ларцев, привыкший мыслить по-государственному, беспокоился о том, не отразится ли задуманная им комбинация на ходе дел в комендатуре, которую возглавлял Леонтьев. Теперь он убедился в том, что коллектив так умело подобран и воспитан, что временное отсутствие его руководителя не принесёт значительного ущерба работе.

После совещания Бахметьев представил Ларцева Леонтьеву. Ларцев сказал, что приехал сюда в связи с делом профессора Вайнберга и хотел бы в частной обстановке познакомиться с ним.

– Ничего нет проще, – ответил Леонтьев, – приезжайте вечером ко мне домой ужинать. А я приглашу профессора, и вы, таким образом, познакомитесь с ним.

– Как он себя теперь чувствует, каково его настроение? Не очень ли он травмирован тем, что произошло? – осведомился Ларцев.

– Должен вам сказать, – ответил Леонтьев, – что профессор вообще довольно мужественный человек и не так уж травмирован. Скажу больше: вся эта история, как мне кажется, только помогла ему понять, кто его друзья, а кто враги…

– Да, это главный вопрос, который стоит теперь перед всем немецким народом, – заметил Ларцев. – К несчастью, ещё многие немцы не нашли правильного ответа на него. Итак, мы принимаем ваше приглашение, товарищ Леонтьев, и вечером вас навестим.

– Одну минуту, Григорий Ефремович, – вмешался в разговор Бахметьев, – я только хочу спросить Сергея Павловича, нет ли каких-нибудь вестей о судьбе его сына?

– Пока ничего нового нет, – грустно ответил Леонтьев. – Вы в курсе этого дела? – обратился он к Ларцеву.

– Да, товарищ Бахметьев рассказывал мне об этом, – ответвил Ларцев. И, заметив, как сразу изменилось выражение лица Леонтьева, сочувственно добавил: – Хочу вас заверить, что не за горами время, когда вы сможете обнять вашего сынишку…

– У вас есть основания быть в этом уверенным, товарищ Ларцев? – взволнованно спросил Леонтьев. – Или, может быть, вам просто хочется меня успокоить?

– Нет, я говорю то, что думаю, – ответил Ларцев. – Наберитесь ещё немного терпения, товарищ Леонтьев, и вы увидите своего сына. Правда, для этого вам придётся кое в чем нам помочь.

– Я думаю, нет нужды говорить, что я сделаю всё, что потребуется! – горячо воскликнул полковник.

– Понимаю, мы скоро вернёмся к этой теме, – коротко заключил Ларцев, пожимая руку коменданта.

* * *

Вечером Ларцев и Бахметьев подъехали к дому профессора Вайнберга. Выйдя из машины, Бахметьев одним взглядом обратил внимание Ларцева на киоск по продаже фруктовых вод, стоявший на противоположной стороне улицы.

– На всякий случай, товарищ Ларцев, – шепнул он, – я продолжаю охранять объект при помощи этого киоска.

– Пожалуй, это правильно, – так же тихо ответил Ларцев, – хотя, скорее всего, профессора теперь оставят в покое. А как чувствует себя господин Бринкель? – улыбнувшись, спросил он.

– Очень хорошо, – с такой же улыбкой ответил Бахметьев. – Оставшись единоличным владельцем фирмы, он продолжает успешно развивать своё дело и, видимо, не имеет оснований быть недовольным прибылями…

– Что для настоящего коммерсанта самое главное, – рассмеялся Ларцев и нажал кнопку звонка. Оба чекиста пошли к подъезду, дверь которого уже открывала фрау Лотта.

Поздоровавшись с молодой женщиной и узнав, что полковник у себя, Бахметьев и Ларцев поднялись на второй этаж. Сергей Павлович, отложив книгу, поднялся навстречу гостям, усадил их в кресла. Ларцев попросил Леонтьева рассказать ему подробности первого визита Грейвуда и Нортона. Сергей Павлович рассказал об этих подробностях, добавив:

– С тех пор полковника Грейвуда я так ни разу и не видел. Что же касается полковника Нортона, моего соседа, то он много раз приезжал ко мне в гости, и мы с ним очень подружились. У меня создалось впечатление, что это честный и неглупый малый, хотя немного искалеченный “американским образом жизни”, как он любит выражаться.

– Полковник Нортон, кажется, уже уехал на родину? – спросил Ларцев.

– Да, – ответил Леонтьев, – в последний раз, будучи у меня, он, между прочим, жаловался, что у него осложнились отношения с начальством.

– На какой почве?

– Дело в том, что Нортону понравились многие мероприятия, которые проводятся советскими военными комендатурами, – ответил, улыбнувшись Леонтьев, – он попытался кое-что заимствовать из нашего опыта. Это не понравилось начальству Нортона, особенно когда он прямо высказал своё отношение к нашим методам и сослался, в частности, на то, что, побывав у меня, убедился в разумности этих методов. Нортон рассказывал, что его стали считать “красным” и положение его сильно пошатнулось.

– А вам не приходилось бывать в гостях у Нортона? – поинтересовался Ларцев.

– Ну, как же, раза три я наносил ему ответные визиты, – спокойно ответил Леонтьев. – Должен вам признаться, что мне этот Нортон очень симпатичен. Кроме того, любопытно было посмотреть, как работает американская военная комендатура.

– При встречах с Нортоном не заходила речь о Грейвуде?

– В последний раз Нортон о нём вспомнил, сказав, что отчасти своими неприятностями он обязан именно Грейвуду. Я не стал расспрашивать, считая, что это бестактно, – ответил Леонтьев.

В этот момент донёсся топот детских ножек и в комнату вбежал запыхавшийся Генрих.

– Дядя Сиёжа! Дядя Сиёжа! – по-русски кричал ребёнок, подбегая к Леонтьеву. – Мутти гаваит, шо поя ужинать…

Леонтьев поцеловал ребёнка и, обращаясь к своим гостям, сказал:

– Это Генрих, внук профессора Вайнберга. Как видите, он уже немного говорит по-русски.

– Здравствуй, Генрих! – обратился к ребёнку Ларцев.

– Здасвуй! – ответил Генрих. – Ты тоже пайковник?

– Да, – ответил Ларцев. – А кто ты?

– Я тойко мячик, – серьёзно ответил Генрих.

Леонтьев, рассмеявшись, взял мальчика на руки и прошёл вместе с гостями в столовую, где у накрытого стола ожидали фрау Лотта и профессор Вайнберг. Леонтьев представил им своих гостей, и все сели за стол.

* * *

Греёвуд очень взволновался, когда Уолтон позвонил по телефону из Берлина и сообщил, что советские лётчики вернули записную книжку. Однако Уолтон сказал, что, скорее всего, советские офицеры, не владея английским языком, не разобрались в содержании книжки и потому так охотно вернули её владельцу. Это немного успокоило Грейвуда, не знавшего, что генерал Брейтон хочет снова “подкинуть” книжку советским властям и тем самым подкрепить подозрения в отношении полковника Леонтьева. Повторять уже испробованный приём с “потерей” записной книжки в ночном кабаре “Фемина” было рискованно. Кроме того, советские офицеры так редко появлялись в этом заведении, что комбинация могла затянуться на неопределённое время. Приходилось искать новый способ передачи записной книжки. Но это было не так просто.

Через два дня после того, как Ларцев и Бахметьев ужинали у полковника Леонтьева, из Берлина позвонил Малинин и весело сказал Ларцеву:

– Григорий! От души поздравляю тебя: игра в футбол продолжается, но красный мяч снова забили в наши ворота. Считай, что теперь счёт 2:1.

– Что ты говоришь? – воскликнул Ларцев, сразу догадавшись, о чём идёт речь. – Забили тем же приёмом?

– Нет, на этот раз другим, – ответил Малинин. – Теперь гол забит не центром нападения, как это было в прошлый раз, а левым средним… В общем, я тебе высылаю отчёт об этом “матче”.

К вечеру нарочный Малинина привёз “отчёт о матче”.

Оказывается, на этот раз записная книжка майора Уолтона поступила прямо в адрес Советской Военной Администрации в Германии со следующим, более чем трогательным письмом:

* * *

“Уважаемые товарищи! Это письмо вам пишет американский сержант, друг Советского Союза. Я случайно обнаружил потерянную сотрудником американской военной разведки майором Уолтоном записную книжку, в которой содержатся записи, имеющие, как мне кажется, важное для вас значение. Я до глубины души возмущён тем, что некоторые мои соотечественники занимаются такими неблаговидными действиями, направленными против великого народа, который плечом к плечу с американскими солдатами спасал мир от фашистской чумы.

Поверьте, что мои чувства разделяют многие честные американцы. По понятным соображениям я, к сожалению, лишён возможности назвать своё имя.

Ваш искренний друг”.

К письму была приложена записная книжка.

Ознакомившись с текстом письма, Ларцев, улыбаясь, сказал Бахметьеву:

– Не слишком остроумный приём. Во всяком случае, теперь ясно, что Уолтон и Грейвуд твёрдо уверены в том, что наши лётчики действительно не сумели прочесть записи в этой книжке. Ну что, теперь мы уже можем “сыграть в поддавки”.

На другой день полковник Леонтьев, по просьбе Ларцева и в его присутствии, связался по телефону с Нюрнбергом, вызвал полковника Грейвуда и сказал ему, что принимает его любезное приглашение и, если тот не возражает, готов через два часа выехать в Нюрнберг.

– О, мистер Леонтьев, я буду чрезвычайно рад! – воскликнул Грейвуд. – Запишите, пожалуйста, адрес. Я жду вас прямо у себя на вилле.

И Грейвуд сообщил Леонтьеву свой нюрнбергский адрес, а также сказал, что даст указание пограничному пункту о пропуске машины советского коменданта в американскую зону.

Через два часа вишнёвый “мерседес-бенц”, в котором сидели Леонтьев и Ларцев, уже мчался по широкой автостраде, ведущей в Нюрнберг.

Как раз накануне этого дня Грейвуд с бешенством узнал из телефонного разговора с Берлином, что пресловутая записная книжка вновь пущена в ход. И ещё как! Грейвуд схватился за голову, узнав об этом. Оказывается, генерал Брейтон после возвращения записной книжки его адъютанту принял “остроумное” решение отправить её по почте с письмом “друга Советского Союза”!

“Как можно было совершить такую фантастическую глупость! – яростно думал Грейвуд. – Ведь если советская разведка уже однажды имела в своих руках эту книжку, то, получив её снова, она немедленно поймёт всю комбинацию, готовившуюся с таким трудом. И почему Брейтон, когда ему пришла в голову идиотская идея, не посоветовался с Грейвудом, на которого возложена вся ответственность за эту сложную операцию? Можно ли работать с подобными кретинами в генеральских погонах?!”

Грейвуд так расстроился, что отказался в тот день от ужина, неизвестно почему поссорился с фрейлейн Эрной, а ночью не мог заснуть без снотворного.

Тем более он обрадовался на следующий день, узнав, что Леонтьев едет к нему с визитом. Это, по мнению Грейвуда, было хорошим симптомом.

Ещё больше обрадовало его то, что Леонтьев в первые же минуты встречи представил Грейвуду своего спутника:

– Познакомьтесь, это мой преемник полковник Семёнов.

– Ваш преемник? Как это понять? – спросил Грейвуд.

– Да, господин полковник, – ответил Леонтьев, заранее и очень подробно проинструктированный Ларцевым. – Я поэтому и приехал так неожиданно, что столь же неожиданно вызван в Берлин для нового назначения…

– Нового назначения? Какого именно, если это не секрет? – осведомился Грейвуд.

– Вот этого я пока ещё не знаю сам, – простодушно сказал Леонтьев. – Лишь вчера я получил приказ сдать дела полковнику Семёнову, назначенному вместо меня, после чего немедленно выехать в Берлин. Там, видимо, и определится моя дальнейшая судьба. Именно потому, господин Грейвуд, я и решил воспользоваться вашим старым приглашением и приехать в Нюрнберг, чтобы проститься с вами и ещё раз просить ускорить решение судьбы моего сына. Я уговорил полковника Семёнова поехать вместе со мной, так как он любезно согласился принять и временно приютить моего сынишку, как только он будет при вашей помощи возвращён.

– Понятно, понятно, – сказал Грейвуд. – Мы ещё успеем обо всём договориться. Не сомневаюсь, полковник Леонтьев, что вас ожидает какое-то повышение по службе… Заранее поздравляю вас! А пока, господа, прошу вас к столу…

И он повёл гостей в столовую, где у накрытого стола уже суетилась фрейлейн Эрна.

И снова Грейвуд провозгласил тост за славных союзников и братство по оружию, а Ларцев и Леонтьев ответили соответствующими тостами. Глядя со стороны на этих трёх полковников – двух русских и американца, – так любезно улыбающихся друг другу и так оживлённо беседующих на различные темы, никак нельзя было предположить, что на самом деле эти люди – участники очень напряжённой и острой борьбы, в которой один покушается на военную тайну Советского государства, не брезгая при этом никакими средствами, а двое других стоят на страже этой тайны, выполняя свой государственный долг.

Продолжая непринуждённо болтать со своими гостями, Грейвуд размышлял над тем, как объяснить неожиданное освобождение полковника Леонтьева от поста военного коменданта.

Да, судя по всему, это уже первый результат той “акции”, которую он, Грейвуд, начал против полковника. Простодушный русский атлет, видимо, и не догадывается, что его замена полковником Семёновым и внезапный вызов в Берлин не сулят ему ничего хорошего. Грейвуд не сомневался, что как только полковник Леонтьев, сдав дела новому коменданту, приедет в Берлин, он будет немедленно арестован и, таким образом, попадёт в волчью яму, тщательно приготовленную ему хозяином этого гостеприимного стола. Оказывается, генерал Брейтон вовсе не такой идиот, как это ни странно!..

И, внутренне хихикая над пикантностью сложившейся ситуации, мистер Грейвуд самым радушным образом угощал “бедного малого”, против которого лично в конце концов он ничего не имел, – просто в интересах дела необходимо было во что бы то ни стало его устранить.

За многие годы своей деятельности в качестве профессионального разведчика Грейвуд уже не раз становился перед необходимостью “убирать” тех или иных ни в чём не повинных людей, фабрикуя доказательства их виновности в преступлениях, которых они в действительности не совершили, или сваливая на них преступления, совершённые заведомо другими людьми. Не раз уже ему приходилось опутывать людей паутиной всякого рода провокаций и шантажа, играя на человеческих чувствах и слабостях. И Грейвуд давно уже относился вполне равнодушно к судьбе жертв своих комбинаций, цинично рассматривая этих несчастных как “накладные расходы”, без которых будто бы никак нельзя обойтись.

Так и теперь, угощая полковника Леонтьева, он уже зачислил его в эту графу “накладных расходов”, учёт которых всегда мысленно вел.

Присматриваясь к полковнику Семёнову, сидевшему рядом с Леонтьевым и время от времени произносившему какие-то незначительные фразы, Грейвуд решил, что новый военный комендант, уже немолодой и, по-видимому, весьма недалёкий офицер, не представляет для него решительно никакого интереса. Тем не менее он был также любезен и внимателен и к этому полковнику, гостеприимно угощал его.

В разгар пиршества в столовую из кабинета донёсся долгий телефонный звонок. Фрейлейн Эрна подошла к телефону и, вернувшись в столовую, почтительно доложила по-немецки:

– Герр оберст, вас срочно просит к телефону этот старик… господин Крашке…

Лишь на одно мгновение что-то дрогнуло в лице Грейвуда, и он свирепо посмотрел на фрейлейн Эрну. Затем, взяв себя в руки, он бросил внимательный взгляд на своих гостей. Леонтьев, которому имя Крашке действительно ничего не говорило, спокойно продолжал есть. Ларцев, сделав вид, что даже не расслышал слов фрейлейн Эрны, с самым безразличным и немного скучающим видом прихлёбывал из бокала вино. Это несколько успокоило Грейвуда, и он, извинившись перед гостями, пошёл в кабинет, знаком позвав туда фрейлейн Эрну и плотно притворив за собой дверь.

– Я слушаю вас, в чём дело, Крашке? – сердито произнёс в трубку полковник Грейвуд.

– Извините, герр оберст, – ответил Крашке. – Дело в том, что с мальчишкой не совсем хорошо…

– Как нехорошо? – воскликнул Грейвуд. – Ведь я же предупреждал вас, разрешая применить третью степень, что вы отвечаете за его жизнь!..

– Не беспокойтесь, он выживет, – ответил Крашке. – Я помню ваше предупреждение, герр оберст… Но для того, чтобы он выжил, надо хотя бы на сутки сделать перерыв… Поэтому я и позволил себе вас беспокоить.

– Хорошо. Но не больше чем на сутки, – ответил Грейвуд. – В нашем распоряжении максимум несколько дней…

– Слушаю, всё будет исполнено, герр оберст, – Крашке положил трубку.

Грейвуд обернулся к фрейлейн Эрне, стоявшей у порога:

– Какого дьявола вы назвали фамилию Крашке при этих русских! – прошептал Грейвуд. – Сколько раз я вам говорил…

– Простите меня, герр оберст, – пролепетала молодая женщина, до сих пор боявшаяся своего хозяина и любовника. – Я никогда не думала…

– А надо думать! – сердито бросил Грейвуд и пошёл к гостям.

Пока Грейвуд разговаривал по телефону и отчитывал фрейлейн Эрну, Ларцев, отлично расслышавший фамилию Крашке, сохраняя внешне равнодушно-спокойный вид, внутренне ликовал. Он не сомневался, что речь идёт о том самом немецком шпионе, у которого в своё время Фунтиков выкрал бумажник и который, будучи через несколько лет задержан тем же Фунтиковым, сумел бежать из-под ареста. Теперь было ясно, что Крашке является сотрудником Грейвуда и, несомненно, имеет отношение к операции против конструктора Леонтьева, которым столь неудачно занимался ранее по заданию гитлеровской разведки! Эта деталь окончательно подкрепила догадку Ларцева о том, что все комбинации Грейвуда имеют одну цель – найти подход к конструктору!..