Текст книги "Мать химика"

XIV глава

Андрей Вениаминович не сразу осознал, для чего и почему вдруг Евдокия Петровна решила поговорить с ним в таком укромном месте – впервые за долгие годы. Он наблюдал, как она раздвинула тяжёлые портьеры тёмно-зелёного бархата, в кабинет лёгкой струёй вбежал солнечный свет, за окном в ветвях щебетали птицы, а больше ничего не было слышно. Графиня пригласила учителя садиться в кресло, сама разместилась в другом напротив него, села, вытянувшись как струна. Андрей Вениаминович про себя отметил её тёмное платье, сшитое по последней моде, так отчётливо обволакивающее её хорошо сохранившийся стан. Евдокия Петровна за всю жизнь, что жила в окружении людей старинного благородства, научилась сдерживать свои порывы, искать подходящие слова и – как женщина образованная, начитанная, могла построить фразу в литературном стиле, что, даже высказывая недовольство, она не рождала в душе оппонента негативные чувства. Многие дамы за глаза называли графиню высокомерной и сейчас учитель видел перед собой её именно такой.

– Ну-с, почтенный Андрей Вениаминович, вот и настало время обсудить с вами наиважнейшие вопросы, касающиеся вас и Марии Дмитриевны.

– Неужто, сударыня, вы не довольны мною как преподавателем? – в замешательстве, скрывая порыв, вопросил он и невольно вспомнил последние уроки, когда девушка допускала ошибки в одной и той же сонате.

– К вопросу ваших уроков мы ещё вернёмся, хотя скажу вам я, вы – превосходный учитель и мастер своего дела, в этом случае мне не в чем вас упрекать.

– Тогда простите меня великодушно, – Андрей Вениаминович приложил правую руку к груди в знак почтения, немного помедлив, добавил, – не волнуйтесь, сударыня. мы с Марией Дмитриевной сегодня закончили сонату Гайдна «Соль мажор», в том вы можете убедиться сами, коль позволите Марии исполнить её.

– Боже упаси, Андрей Вениаминович! Никто лучше вас не понимает музыку и потому все занятия я оставляю на ваш суд, ибо не вправе распоряжаться вашему терпению.

– Тогда в чём же причина для столь тайного разговора? Или, быть может, вы желаете мне поведать секрет?

– Вы правы и не правы одновременно, сударь.

– Вы, признаюсь, меня окончательно запутали.

– Ладно, коль скоро мы начали этот диалог, его следует рано или поздно завершить. Послушайте меня, Андрей Вениаминович, – Евдокия Петровна положила руки на колени, немного поддалась вперед, – речь пойдёт вовсе не о ваших занятиях, ибо вам как учителю я всецело доверяю, но здесь очень щекотливое положение – я имею ввиду между вами и Марией Дмитриевной.

– Позвольте, сударыня, объяснить подробнее, – несколько повысив голос, проговорил учитель.

– Я вам желаю напомнить, что Мария – дочь моей покойной племянницы Екатерины Ефимовны, Царствие ей небесное, а я ныне являюсь попечителем девицы вплоть до её замужества и посему не желаю, чтобы вы её как-то скомпрометировали, особенно в глазах света.

– Боде правый! Да как же я могу скомпрометировать Марию Дмитриевну, коль она моя подопечная ученица, почти что дочь!?

– Помилуйте, сударь, мы же ведь взрослые люди и прекрасно всё понимаем, чего не скажешь о юной Марии, чей возраст даёт ей полное право о наивных, возвышенных грёзах, но вы мужчина ещё молодой, интересный, к тому же вы благородного происхождения и не по наслышке знаете, как обращаться с дамами.

– На что это вы намекаете, мадам? Не думаете ли вы оскорблять мою честь, коль скоро я являюсь гостем в вашем доме?

– Отнюдь нет, Андрей Вениаминович, мне не в чем вас упрекнуть, но хоть дом большой и у него толстые стены, однако, мои глаза ещё сохраняют достаточно зоркости, чтобы не заметить ваши с Марией прогулки по саду рука об руку. Она ещё слишком молода, дабы уметь скрывать чувства, но я-то замечаю каждый её взор, обращённый к вам, каждый жест, да и вы, сударь, неравнодушны к Марии – давайте на чистоту.

– Если вы призвали меня сюда, дабы обличать в том, чего не было и быть не может, тогда я готов распрощаться с вами и впредь не приезжать в ваш дом, ибо я дорожу честью выше денег. Но знайте, Евдокия Петровна, – он встал и, собираясь уходить, добавил, – ни словом, ни делом я никогда не обращался с Марией Дмитриевной как то полагается между мужчиной и женщиной, так как она ребёнок, к тому же сирота, а память её родителей я не смею оскорблять, ибо безмерно уважал их не видел от них ничего, кроме добра.

– Постойте, Андрей Вениа… – начала было графиня, встав следом за ним.

– С Богом, сударыня, я желаю вам всего самого наилучшего, но я больше не появлюсь здесь, дабы не скомпрометировать вашу семью в глазах общества. Передайте только Марии Дмитриевне, что она прекрасно играет и у неё всё получится.

Андрей Вениаминович резко отворил дверь и широким шагом, чуть ли ни бегом, пересёк длинную анфиладу, у входа несколько замешкался было, но набравшись сил, вышел из дома. Тяжёлых душевных терзаний стоило ему в последний раз брести этой тропинкой, аккуратно проложенной белым гравием между цветочными клумбами и липовой аллеей. На секунду он замер, невольно поглядев в то окно, из-за которого за ним часто наблюдала Мария, когда он покидал усадьбу, дабы затем вернуться. Но в окне не было знакомого очертания маленькой фигурки, никто даже не приоткрыл широкую занавесу нежной рукой, а из этих вот густорастущих кустов жасмина не выпорхнет словно бабочка та, которая целиком завладела некогда его сознанием.

Покачиваясь в бричке и перекручивая то и дело в памяти неприятный разговор, где графиня обвинила его в якобы постыдном поступке, Андрей Вениаминович в гневе начинал сжимать и разжимать кулаки, про себя возражал Евдокии Петровне, подчас решаясь воротиться к ней и высказать всё, что накопилось в его душе, но стоило ему только решиться на подобный шаг, как гнев начинал медленным шагом отступать, давая место благоразумию.

Бричка свернула с главной дороги и далее запрыгала по узкой неровной тропе, ведущей между небольших домишек и старых дач, чьи палисадники густо поросли дикими кустами ягод и высокой травой. Андрей Вениаминович с грустью глядел в окружающий знакомый мир, прежде такой родной, милый сердцу, а ныне раздражающий своей убогостью бытия, от которого сквозило непоправимой ветхостью. «Грязное, ненавистное место! – в сердцах думал он, ругая самого себя, что так низко пал после былого. – прав был отец, твердя, будто здесь нет мне ничего хорошего. Всё, что нужно человеку, находится в Санкт-Петербурге либо в Москве, а не в этом захолустье, среди диких лесов и такого же дикого народа, не ведающего ни о каких правилах высшего света». Мысленно злясь на весь тобольский люд, он, тем не менее, обращал своё негодование лишь на одного человека – Евдокию Петровну, но, вопреки всему. отдалял ото всех остальных образ Марии, ради которой претерпевал ныне муки душевных порывов, и именно то одно пока что давало ему внутренние силы держаться, не упасть в грязь лицом, сохраняя при всём том истинную благородную честь.

Бричка остановилась у старинных деревянных ворот, украшенных причудливой резьбой истинного русского зодчества. Заплатив кучеру, Андрей Вениаминович отправился домой, его единственным желанием теперь стало – остаться в тишине наедине с самим собой. Отдав скорое приказание старой служанке на счёт ужина, он заперся у себя в комнате – слишком простой, скромно обставленной: из мебели тут находились лишь узкая кровать, письменный стол у окна, заваленный бумагами да сундук для хранения вещей. Какое-то время Андрей Вениаминович столя как истукан посреди комнаты, собираясь с мыслями, что роем кружились у него в голове, не давая сосредоточиться на чём-то одном. В конце концов, он уселся за письменный стол, принялся копаться в бывших стопках, он был поглощён поиском чего-то важного, несколько позабытого – на время. Наконец поиски увенчались успехом и под стопкой толстых книг он достал свёрнутый лист бумаги, немного помедлил, развернул и глазами так и впился в слова, написанные красивым почерком твёрдой руки. Это было его послание, сочинённое специально для Марии Дмитриевны, которое он намеревался послать ей инкогнито, излив всю тайну души своей, что долгие годы лелеял и ждал их порыва. Мысленно Андрей Вениаминович, трепеща сердцем, полюбил свою ученицу, но попервой боялся признаться в том даже самому себе, доверив сокровенную тайну маленькому листу бумаги.

«Моя дорогая Машенька, – читали его глаза, – долгое время я не решался сказать, рассказать о своих чувствах, что питаю к тебе с тех самых пор, как увидел однажды тебя повзрослевшей, очаровательной. Ты так прекрасна, особенно пленительны твои ясные глаза – такие кроткие и в то же время манящие и пленительные. В тихом саду, где часто проводишь свободные часы, ты похожа на райскую бабочку – воздушную, далёкую ото всех невзгод. Днями и ночами я берегу твой дивный образ в сердце, оберегаю его как зеницу ока, дабы никто не посмел нарушить неземное очарование, что одариваешь ты всякого, кто хотя бы немного знает тебя. Что до меня, то мне иной раз кажется, будто я знаком с тобою всю жизнь, ты одна у меня, которую люблю пуще всего на свете, но которую боюсь потерять внезапным отказом. Так пусть же сие дивное проявление откровения останется между мной и тобой». Внизу мелким шрифтом стояла подпись: «Тайный поклонник».

Рука вдруг обмякла и сама собой уронила послание на стол. Андрей Вениаминович, не читая, смотрел на этот листок, в коем заключалось величайшее терзание сердца, но вот что делать с ним, того еще не знал. Сжечь или порвать не мог, ибо тогда признает своё поражение; оставить и время от времени перечитывать, увлекаясь сладостно-зовущим вспоминанием – но это принесёт ещё больше страданий? Он раздумывал: оставлять рядом нельзя, уничтожить тоже. Но должен оставаться третий вариант, а какой именно? Он посмотрел в окно, невольно залюбовавшись тёплым вечером, ещё светлым и солнечным. Неподалёку росла рябина, её ветви разрослись так, что образовали подобие купола между деревом и домом – дикая, нетронутая рукой человеческой арка. Андрей Вениаминович часто видел эту рябину, но никогда прежде она не манила его так, в ней жила-существовала непонятная разуму сила – дикая, вольная, та, которой лишился он сегодняшним днём, по глупости потеряв ищущий взор любимой девицы и возвращение к дому, где она живёт. Рябина не ведала людского языка, она всегда хранила молчание, лишь ветер иной раз пригибал её ветви, но покорности от неё не ждал. Человек у окна и рябина у дома: что роднило их, притягивало друг к другу? Ища пути успокоения после того, как лишился всего, Андрей Вениаминович свернул листок с посланием и вышел из дома, направившись к рябине – единственному свидетелю его грустной тайны и потому хранившее её глубоко, внутри своей коры. Присев на корточки перед деревом, он ловким движением вырыл ямку у его корней и положил туда свёрнутый листок. Вот и всё. Секрет остался храниться под землей, у корней немого сильного друга.

XV глава

Спроводив Андрея Вениаминовича восвояси, тем самым спася честь внучки и дома от случайностей – как бы чего не вышло, Евдокия Петровна спешно засобиралась в деревню якобы присмотреть за крепостными да проконтролировать ведение хозяйства, а каковы были истинные причины скорого отъезда, того она никому не раскрыла. Собрав необходимые вещи, втроём: графиня, Василий и Мария отправились за город в вотчину покойного графа, которое приносило больше хлопот, нежели прибыли. Мужики после смерти барина совсем обленились, то и дело отхлыновали от дел, не боясь ни угроз, ни батогов; некто пустил слух, что крестьяне готовятся поднять восстание против сударыни: мол, не желаем подчиняться бабе, тем более, купчихи по рождению, сия весть облетело деревенские дома, дошла до ушей управляющего и вскоре мужиков удалось угомонить грозным напоминанием, что слух долетит до столицы в палаты государя и тогда бунтовщикам пощады не жди.

– Вон, у барина Сухорукова Егора Тимофеевича взбунтовались мужики, пограбили поместье, а сам он еле до Санкт-Петербурга добрался едва целым да в ноги императору кланяться: так вот мол так, помоги, защити, царь-батюшка, от беззакония черни, что меня. человека благородного, извести хотела. Царь выслушал жалобу, принял челобитную да и направил солдат на усмирение крепостных. Тех, что бунт сподвигли на хозяина своего, в кандалы и на рудники, а главаря ихнего на плаху и – раз, головы нет, – высказал при всех собравшихся управляющий, заручившись поддержкой старосты. Навёл страху, в мельчайших подробностях описал казни и пытки. Крестьяне покачали головами, почесали в затылке и понурые разбрелись по домам, а дома жена и семеро по лавкам – о них беспокоиться– думать надобно, а лезть на рожон себе дороже, всё равно власть имущие о мужике думают в последнюю очередь – такова уж судьба крепостного – вроде и не раб, а не сбежишь и не спрячешься.

На сей раз пожар мятежа удалось усилиями потушить, но кто знает, что будет потом?

Приезду Евдокии Петровны получился весьма кстати. Управляющий деревенским поместьем Семён Архипович встретил хозяйку у ворот, помог выбраться из экипажа. Она, чуть приподняв подол, дабы не запачкать платье, раскрыла зонтик, с тайным приветливым благоговением окинула взором большой деревянный дом, возведённый из срубов ещё дедом её покойного мужа. Всё подворье: и у крыльца, и у дальних пределов поросло сорной травой, однако, само впечатление от поместья было приятным – Евдокия Петровна наперёд знала, что слуги содержат дом с его множеством комнат в чистоте и уюте, что кухарка всегда приготовит свежую, вкусную еду, а простыни и покрывала блестят белизной, но а то, что сад находится в некоем запустении, это не так страшно: управляющий со всем не справляется, зато она самолично возьмёт бразды правления в свои руки.

После лёгкого обеда, спроводив Василия и Марию отдыхать, графиня принялась проверять-сверять счета и документы, как то делал некогда супруг. Услужливый Семён Архипович, семеня на полусогнутых ногах, то и дело заглядывая в лицо Евдокии Петровне, чтобы понять её настроение, поочерёдно раскладывал перед ней бумаги с цифрами, прошения от купцов, желающих выкупить её товары, а также расчёты доходов-расходов.

– Что это? – спросила графиня, беря в руки первый документ, пробежала внимательно его глазами.

– Это, сударыня, расход о покупке новой пасеки, помните, я писал вам письмо с вопросом об её приобретении. Да, пришлось не поскупиться, но зато какой мёд! Лучшего не сыскать в нашем крае! Купцы Золотовы готовы скупить его, не торгуясь, ибо в Москве сий мёд пойдёт на вес золота.

– Так уж на вес золота?

– Истинно так, сударыня! – воскликнул Семён Архипович и даже немного выпрямился от распирающей его гордости. – То не мои слова, а уж вам-то известно о скупости Золотовых – своего они не упустят.

– Что до Золотовых, то мне мало интересно, – Евдокия Петровна взяла другую бумагу, запустила на себя важный вид.

– А это, сударыня, отчёт за последний год об урожае. Конечно, меньше, чем в предыдущий год, но и погода не радовала: то дождь, то холода. Мужики да бабы голосили: мол, всё померзнет, голодными останемся, но с Божьей помощью обошлось – что взошло, то успели спасти.

Графиня ещё долгое время слушала управляющего о делах в деревне; после дороги она притомилась, поняла, что заняться накопившимися вопросами ей недосуг. С отрешённым видом отпустила Семёна Архиповича, желая остаться наедине с самой собой, обдумать последующие шаги для будущего – не своего, внуков. Семён Архипович покорно собрал стопку бумаг, склонил голову в знак почтения и собрался было уходить, как замешкался у двери, обернулся назад, проговорил:

– Тут такое дело, сударыня. В соседнем поместье при смерти барин, Пасторов – так звать. Наследников у сего барина нет, жена его давно как померла, есть, конечно, некая дальняя родственница, да разве девице под силу управиться всем обширным хозяйством? А у Пасторова имеется землица в лесу с вековыми соснами – богатое поместье, чего уж греха таить. Вот я и предложить изволю: что, если скупить земли Пасторова. Денег у нас хватит с лихвой, благо, урожая не мало, да еще, ежели прибавить мёд с пасеки, поголовье скота. Выгодно, как-никак.

– Хорошо, Семён, я пораздумаю над этим предложением, а пока что съезди в гости к барину, поклон ему от меня да присмотрись: как там?

– Понял, сударыня. Будет исполнено.

Счастливый уже оттого, что ему доверили сие дело, управляющий чуть ли ни бегом покинул кабинет, в коридоре раздался его голос, велевший приготовить ему одежду для дальней поездки.

Как только стихли отдалённые шаги, становясь всё приглушённее и приглушённее, графиня, наконец, счастливо выглянула в окно, из которого открывался живописный вид на дальний лес, росшего вдоль узкого протока, голубой лентой изгибающегося мимо низких холмов и вспаханных земель, солнце весело поблескивало на его гладкой поверхности, играли яркими золотистыми звёздами блики на безмятежных слабых волнах. Теперь в тихом, недостающем одиночестве можно было спокойно, неторопливо всё обдумать-взвесить, просто отдохнуть от людской суеты и, не жалея ни о чём, почувствовать полновластной хозяйкой-госпожой сего дальнего поместья, где народ жил здесь несколько вольный, диковатый, непослушный.

Следующим утром на широкой, просторной веранде слуги накрыли стол: на белоснежной скатерти посередине выставили большой, начищенный до блеска самовар, в голубые глубокие тарелки положили хлебцы, сметану, мёд, отдельно выставили только что испечённые блини. Графиня с внуками долго завтракали, упиваясь свежестью деревенского воздуха и новой, непривычной тишиной. После завтрака Евдокия Петровна дала распоряжения на счёт дома, а именно: следовало повесить везде новые гардины, вычистить камин в гостиной, найти в деревне двух-трёх расторопных девиц, что уберут все сорные травы на подворье и приведут в порядок сад. В конце она добавила, что планирует оставаться в деревне до холодов и посему потребуется проделать много работ по поместью, к тому же для здоровья, особенно детей, гораздо полезнее пожить за городом, пить каждый день парное свежее молоко, питаться яйцами и мёдом из собственного хозяйства, ходить гулять в ближайший лес по грибы да ягоды и просто пожить вдали от городской суеты. Так высказала графиня, хотя об истинной причине столь длительного проживания не ведал никто, кроме неё самой.

Перед обедом Евдокия Петровна пригласила к себе в кабинет Семёна Архиповича – по делу о помещике Пасторове. Управляющий, понимая ныне значимую свою роль, весь просиял от гордости, однако, сдерживаясь внешне. ответил графине:

– Долго пробыл я вчера-сь у барина, всё узнал, разузнал, как то вы требовали. Барин и правда слишком плох здоровьем, с ним неотлучно находится доктор, и именно от него я всё выведал. Барина-то того звать Константин Игоревич, человек богатый, родовитый, всё в жизни досталось, кроме детей. После смерти супруги – а прошло уже более десяти лет, барин остался совсем один, да вот недавно выискалась его дальняя родственница – троюродная племянница, которая прознав о болезни и немощи дяди, тут же приехала, а как вошла в дом, быстрым шагом направилась в кабинет, якобы найти письмо на её адрес, а на самом деле рыскала в бумагах, перебирала папки, осматривала полки – словом, искала завещание – и не мудрено: такое поместье! К дяди заглянула лишь единожды, перед отъездом вызвала доктора, дабы тот сообщил ей новость, когда… Эх, жизнь-то какая.

– Ты прав, в людях уже ничего святого не осталось.

– Истинно, истинно, сударыня! Один грех да беззакония кругом, того гляди, родного человека живьём хоронят из-за наследства, а ещё твердят, будто дети наша подмога, только какая же это подмога?

Евдокия Петровна вздрогнула от сих слов, невольно обратила сердито-грустный взор на Семёна Архиповича, а затем уставилась задумчиво в окно, мысли вернулись к Василию и Марии – не её родным детям или внукам, а дальним родственникам, задала себе в душе тяжёлый вопрос: как то воспримут они её смерть?

Управляющий, не осознающий смятения хозяйки и восприняв её молчание как позволение говорить, продолжал, только более тихим голосом:

– Так же мне удалось выяснить, что слуги: домашние и дворовые, потеряли всякий страх перед угасающим барином – самым бессовестным образом грабят да обирают его, пьют вечерами, песни горланят и гнев Божий им не указ, прости то Господи, – управляющий осенил себя крестом, с опаской глянул по сторонам.

– И что на счёт леса? Ты узнал?

– Бесспорно, сударыня! Барину Константину Игоревичу уж без разницы, кто станет заправлять его лесными угодьями, только вот придётся вести торги с его племянницей, ибо барин не сегодня-завтра того… преставится, – последнее слово он проговорил с трудом, по крупинкам вытягивая его из голосовых связок, а когда произнёс, почувствовал несказанное облегчение внутри, будто гора упала с плеч.

– Хорошо. Теперь стоит дождаться возвращения наследницы. Как только она прибудет в имение, немедленно доложите мне.

– Будет исполнено, сударыня, – отозвался Семён Архипович и с поклоном покинул кабинет.