Текст книги "Мать химика"

XVI глава

Марии нравилось жить в деревне, где дышала неизменной свободой, где и рассветы твои, и закаты твои. Нравилось ей гулять по большому заросшему парку, в котором читались следы некогда коснувшейся его руки садовника, ныне цветы на клумбах цвели вместе с дикими ромашками и васильками, яблони существовали подле ёлок и берёз, и всё то сочеталось-соединялось воедино, образуя новый, непохожий ни на что рай. В дальнем углу сада, у открытого пространства стояли старые скамейки, краска на них облупилась-потрескалась от времени и сменяющейся череды сезонов; сейчас они представляли собой жалкое зрелище, но в том Мария находила личное, тайное очарование. Взяв с собой книгу, она садилась на скамейку и предавалась чтению, иной раз отрывая взгляд от бегущих строк на раскинувшийся дикий мир, где меж покатых склонов бежала в привычном беге узкая сибирская речушка. Мыслями, помыслами Мария устремлялась в интересные, трогательные только ей фантазии, о коих никому не рассказывала, сидела на скамье долгое время, не боясь ни жаркого солнца, ни загара, хотя графиня не раз её за это журила. Освоившись с привычным любимым миром, девушка, не находя ничего более необычного-познавательного, уходила обратно домой по мягкой траве, что проложили её маленькие ножки, обутые в серые туфельки.

Евдокии Петровне не по нраву пришлись столь длительные прогулки внучки, особенно в одиночестве в заброшенном парке, где могло случиться невесть что. Графиня опасалась за собственное самочувствие даже более, чем за безопасности Марии, но скрывая недовольство под маской усталости, старалась всячески под разным предлогом попридержать подле себя девушку, особенно теперь, когда сразу столько дел да забот свалились на её голову. Необходимо было наведываться на пасеку, но Василия, отдающего время на учёбу, графиня не трогала, зато приятнее взять с собой Марию – вместе веселее пройтись-прогуляться под зонтиком. Евдокия Петровна до сих пор оставалась женщиной крепкого здоровья, по своему поместью предпочитала передвигаться пешком, хотя Семён Архипович всякий раз предлагал ей запрячь бричку на случай ближней поездки.

Сегодня как никогда выдался погожий, тёплый, но не жаркий день. Графиня любила пешие прогулки – особенно в хорошую погоду, к тому же следовало поглядеть на новую пасеку – пасечники вместе с управляющим наперебой расхваливали её, а терпения у Евдокии Петровны хватало ненадолго. Для столь приятного, но вместе с тем необходимого путешествия она надела простое бордовое платье, на собранные волосы воздвигнула соломенную шляпку с широкими полями, хорошо защищающих от лучей, так некрасиво темнящих кожу. С собой в компаньонки графиня взяла одну лишь Марию к досаде и скрытому неудовольствию Глафиры, которая была на протяжении многих лет правой рукой, постельничей, а также глазами и ушами барыни.

Скрывшись за высокими заборами, дамы раскрыли каждая свой зонтик, их маленькие ножки ступали на примятую, смешанную с пылью дорогу. Мария в зелёном платье, без шляпки, накинула на плечи только шёлковую косынку, предпочитая французскому убору простой, вполне понятный плат. Не будучи взращенной в мещанской ли, знатной ли семье, в духе своих родителей девушка вобрала в себя наилучшие черты, не лишенная превосходного образования, глубокой религиозности и дани традиции предков, передающейся из поколения в поколение. И тщетно пыталась Евдокия Петровна избавить внучатую племянницу от стыдной – как ей казалось, скромности, но чем чаще старалась графиня превратить Марию в светскую кокетку, тем сильнее та сопротивлялась, дольше оставалась в своей комнате, проводя время с книгой в руках, а иной раз, выстаивая долгие молитвы. В конце концов, приняв поражение в борьбе за морально-духовные принципы, графиня махнула рукой и дала девушке то, чего та так долго желала – свободу.

В деревне эта свобода оказалась ощутимее, милее. Мария, как и Евдокия Петровна, души не чаяла в неспешных длительных прогулках, когда можно вот так просто ступать по земле, не боясь запачкать подол платья, нежиться в лучах тёплого солнца, прислушиваться к звенящей тишине деревенского перелеска и ловить взором перелетающих с ветки на ветку чирикающих пташек. Её манили ярко-зелёные дали, изгибающиеся меж склонов сибирские реки, дикие леса – видать, монгольская кровь явно проявилась в этом маленьком, изящном теле. Евдокия Петровна с гордым видом вышагивала рядом, возвышаясь над внучкой; Мария подчас спрашивала что-то, графиня, изменяясь в лице, тут же живо принималась отвечать-объяснять – мнимую гордость как рукой сняло под кротким взором юных глаз. Женщины прошли ещё, пасеки осталась позади – недосуг в столь безмятежный счастливый час бередить свой разум хозяйственными делами – этим мог заняться и Семён Архипович. Ровная дорога оборвалась, за ней следовал поворот, вдалеке расстилалось поле, на нём виднелись тёмные, светлые, яркие точки – то крестьяне гнули спины за работой. Евдокия Петровна слегка дёрнула внучку за руку, проговорила на ухо:

– Прогуляемся немного? Дни стоят длинные, а сидеть дома бывает скучно.

Мария кивнула головой в знак согласия: высказывать протест или недовольство она не умела, не желала, всё было слишком хорошо теперь, спокойно, безмятежно. Они шли какое-то время молча, каждая по-своему наслаждалась открывающимся видом: графиня не без гордости окидывала увиденные поля её поместья как любой землевладелец, вложивший в собственность много сил и средств, дабы считать владения бесценными. О недовольстве крестьян Евдокия Петровна не думала, а ежели вдруг вздумает, то мимолётом, не задерживая на сим внимания. Теперь все мысли её занимало одно – как бы повыгоднее купить-приобрести земельные угодья умирающего Константина Игоревича, выторговать приемлемую сумму у его племянницы, девицы, по слухам, хитрой и расчётливой, но, как говорят: на каждую хитрость найдётся иная хитрость, а Евдокия Петровна – барыня умудрённая прожитыми годами, свалившимися обязанностями и общением в свете, всегда умело выходила из любой ситуации невредимой, преодолевая препятствия и имея лучшие выигрыши, ныне предстоит новая борьба, по истечении успешного окончания завершившаяся новыми землями, и тогда владения её растянутся далеко вперёд – до самого горизонта.

Мария же, далёкая в силу возраста ото всех передряг, возникающих вопросов, просто шла, мечтательно окидывая ясным взглядом живописный ландшафт этого затерявшегося в сибирских лесах имения. Свободная от тяжких трудов, но лишённая привычного общения, она представляла мир не таким, каким он являлся в действительности, все её знания простирались в собственных наивных мечтах, подчерпываемые из прочитанных книг – её настоящих, неживых друзей. Окружающая деревенская действительность попервой шокировала девушку своим грубым нравом, но спустя некоторое время эта пташка, столь юная, далёкая от пороков суеты, полюбила сию привольную, несколько грубоватую жизнь, в ней она находила особое очарование, некий магнетизм чувством, которое поначалу Мария скромно отталкивала от себя, но постепенно оно проникло в неё саму, сквозь заветную дверцу, вызвав непонятный трепет в груди, когда ранним утром, пробуждаясь от птичьего пения и далёкого звона колокола, она вдыхала свежий воздух, с излюбленной свободой обводила взглядом почивальню, радуясь тому уже, что солнце ярко светит в окна.

Вот такие две разные и в то же время одинаковые – стареющая Евдокия Петровна и распускающаяся точно бутон Мария жили в одном доме, любили друг друга и являлись родственницами.

Евдокия Петровна вытянулась струной, внимательно всмотрелась вдаль – там, у первого поворота, где дорога огибала поросший молодыми ёлками холм, показалось сероватое облако пыли, в ней мелькнули очертания открытого фаэтона.

– Кто это едет? – тихо, сама себе спросила графиня и только теперь пожалела, что не отправилась на прогулку в двуколке как то советовал Семён Архипович, ныне, если кто-то увидит её в таком виде, прогуливающуюся точно простолюдинка без должного сопровождения, в свете начнутся пересуды и различного рода толки, мол, графиня и ходит пешком, хотя на мнение этого света, коим пресытилась она, графине стало всё равно.

– Не знаю, но, кажется, господа следуют в нашу сторону, – также тихо ответила Мария, невольное волнение бабушки передалось и ей.

Фаэтон, запряжённый двумя высокими, тонконогими жеребцами, как приметила девушка, действительно направился по дороге, ведущую в поместье графини. Евдокия Петровна, немного прикрывшись зонтиком, напустила на себя нарочито важный вид, в голове вертелось множество слов и фраз, коими она наградит нежданных гостей. Вскоре фаэтон поравнялся с ними, с высокого сиденья склонилась голова Царина, он улыбнулся как можно шире, отдавая почтение дамам; подле него, плечом к плечу, сидела его супруга – Ольга Васильевна, старшая дочь одного из важных тобольских чиновников, который из-за своей губительной страсти к карточным играм впоследствии разорился, благо, успел выдать первую дочь за Андрея Викторовича – тогда молодого и перспективного и не прогадал: Ольга Васильевна была за мужем как за каменной стеной, а он, польстившись её женским обаянием, ни в чём ей не отказывал, а она, избалованная родителями и супругом, так и осталась словно ребёнок, который всегда всё требует, не принимая отказа. В свете её не любили, подшучивали за спиной, хотя многие из дам явно ей завидовали, когда она появлялась на вечерах в платье, ещё более роскошном, чем предыдущее, но вместе с тем Ольга Васильевна была полна девичьего задора, мягкого кокетства и малой наивности, присущей людям доброго, лёгкого нрава.

Глаза Евдокии Петровны встретились со взором Ольги Васильевны, та, обмахиваясь веером, сказала тонким голоском:

– Графиня, душенька, садитесь к нам, сегодня так жарко, поберегите ваши ножки.

Евдокия Петровна, скрепя сердцем и сдерживая раздражение, уступила просьбе. Царин помог ей и Марии взобраться в фаэтон, кучер дёрнул поводья и вновь под колёсами поднялась пыль. Графиня сидела напротив Ольги Васильевны, которая продолжала обмахиваться веером, при этом звонко о чём-то говорить. На ней было светло-розовое платье из тонкого сукна с белой каймой по подолу, плечи открывал чересчур большой вырез, который немолодая кокетка даже не пыталась прикрыть – и это-то в дневное время! «Стыд. Какой срамный стыд!» – подумала про себя Евдокия Петровна; она отвернулась от Ольги Васильевны, взглянула в лицо её супруга – как всегда выражение Царина оставалось таким же невозмутимо-спокойным и нельзя было заранее предугадать, какие мысли роились под сим умным челом. Будучи человеком культуры и светских порядков, Андрей Викторович не стал расспрашивать графиню о цели её прогулки – всё, что было в её владениях, не должно касаться других, но зато с превеликой учтивостью познавшего уроки галантности, спросил об её здоровье, здоровье и успехах внуков, при взгляде на которых он ощущал гнетущую тяжесть в груди под сердцем, а после лёгкой беседы, покачиваясь при скором беге лошадей, спросил:

– Сударыня, не соизволите ли вы принять нас завтрашним вечером? Со мной будут моя супруга Ольга Васильевна, – Царин взял ручку жены в белой тонкой перчатке, коснулся губ её тыльной стороны, женщина жеманно захихикала, прикрыв нижнюю часть лица веером.

Евдокия Петровна перевела взор с Андрея Викторовича на Ольгу Васильевну, её злила неприкрытая детская безмятежность сий взрослой женщины, мельком она посмотрела на Марию – та сидела будто с отрешённым взглядом, а на самом деле ей стало не по душе открытая наигранная театральность четы Цариных, но будучи на правах ребёнка, девушка молчала, не встревала в разговор.

– И ещё, – добавил Царин после затянувшегося молчания и обменами глаз, – со мной прибудет один очень уважаемый господин. Он молод, но уже имеет вес в сфере образования, умён, остроумен. Я ещ1 давно поклялся позаботиться о будущем Василия и Марии, к тому же ваш внук, Евдокия Петровна, заканчивает школу, ему нужно куда-то поступать, а Иван Павлович окончил педагогический университет в Санкт-Петербурге, ныне работает учителем в нашем тобольском народном училище и, как поговаривают, в будущем дослужится до директора. Надеюсь, ваша благородная семья примет под свой кров этого достойного человека.

– О. Андрей Викторович, вы знаете: я буду очень признательна таким гостям, как вы, если посетите мой дом.

– Кто не ведает о вашем гостеприимстве? Весь тобольский свет гордится вами и называет вас благодетельницей.

– Неужели свету интересна моя личность?

– Помилуйте, сударыня! На всех балах и званных вечерах вы становитесь главным украшением.

Евдокия Петровна наиграно улыбнулась, пропуская мимо ушей заявленную лесть. У ворот дома фаэтон остановился, Царин как в прошлый раз помог графине и Марии слезть на землю, перед расставанием поцеловал ручки одной и другой, при этом не забывая делать комплименты. Когда длительное прощание завершилось и фаэтон тронулся с места, Евдокия Петровна продолжала наблюдать за его движением, тихо проговорив в конце:

– Льстец и хитрец, недаром ему удалось сколотить значительное состояние.

– Мне не нравится его супруга, – проговорила Мария, прямолинейная от природы.

– Не говори даже о ней, сия особа ветреная пустышка, подчас чувствуешь невольный стыд за её поведение.

– А тот господин, о коем говорил Андрей Викторович – вы его знаете?

– Нет, но завтра познакомимся. Дай-то Бог, чтобы Иван Павлович не оказался как Царин и всё его окружение.

XVII глава

Следующий день, более жаркий, нежели предыдущий – этот предвестник наступающей осени был полон хозяйственных хлопот. С раннего утра Евдокия Петровна, едва пробудившись, отчитала молодую служанку за нерасторопность, даже пришлось немного потаскать девицу за косы, из-за чего та в слезах выбежала во двор. Управившись с одним делом, графиня резким шагом направилась на кухню, велела стряпухам замесить тесто и приготовить ужин для гостей. Кухарки, расправив складки на фартуках, безоговорочно принялись на совесть исполнять приказ, тем более, что готовили они – пальчики оближешь, а о том давно ходит молва по округе.

Покончив с кухней, Евдокия Петровна вернулась в людскую, там же она застала Василия в высоких сапогах и тёмно-зелёном костюме, специально отведённого для походов ли, охоты или рыбалки. Юноша с большим прилежанием чистил дуло и был так поглощён сим важным занятием, что не сразу заметил присутствие бабушки.

– Васенька, куда же ты собрался в такое время? – нежно, с участием спросила графиня.

– Мы с Егоркой отправляемся поохотиться, наши леса просто кишат разнообразием зверья да птицы, без добычи не вернёмся: оленину принесём, а, может, кабана, ну – или – диких уток постреляем.

– В такое-то время, Васенька! – в отчаянии бросила Евдокия Петровна, всплеснув длинными тонкими руками. – А как гости придут?

– Да к чёрту этих гостей! – воскликнул от досады Василий, оставив ружьё в сторону и пристально взглянув на женщину. – Бабушка, вы же знаете, что в скором времени мне предстоит покинуть эти края ради учёбы, должна же выпасть для меня хоть одна свободная минута, далёкая ото всех дел и забот.

– Ах, что же ты такой своенравный стал, – со вздохом сказала графиня, скрывая улыбку, на него она не могла долго сердиться.

– Таков уж есть.

Юноша встал, будто меряясь с бабушкой ростом: давно ли он был маленьким мальчиков? Ныне Евдокия Петровна видела перед собой взрослого молодого человека, почти мужчину; лёгкой рукой поправила ему ворот куртки, с любовью провела по чуть взъерошенным коротким волосам. Обличием Василий более походил на покойную матушку, Мария же являлась истинной дочерью рода Корнильевых, оттого графиня и отдавала предпочтение внуку – как-никак её кровь, хоть не столь близкая.

– Поезжай на охоту, если желаешь, – напоследок ответила она, с надеждой размышляя, что он всё таки останется.

– Хорошо. бабушка. Егорка давно готов и уж с часу поджидает меня на заднем дворе, – разрушил её мечты Василий.

– Одни пойдёте? – с нескрываемым любопытством поинтересовалась Евдокия Петровна.

– Что ты, бабушка? с нами в путь отправится проводник: он из местных лесников, знает в здешнем лесу каждую тропу, каждое дерево; он-то и подскажет нам логово дичи.

– Ну, раз так, идите с Богом.

Графиня перекрестила Василия, проводила до ворот, стараясь всё то время улыбаться, а у самой тоска защемила сердце и неприятное беспокойство сдавило горло. Егорка – дворовый парень лет восемнадцати, живой, подвижный, с веснушчатым лицом и копной рыжих волос искренне заверил барыню, что станет беречь Василия как зеницу ока и что к ночи они воротятся обратно.

После обеда приехали гости. Евдокия Петровна предложила разместиться на террасе, где был уже накрыт стол и откуда открывался живописный вид на холмы и далёкий лес. Гостей было всего трое: Царин Андрей Викторович с супругой Ольгой Васильевной, а также их давнишний знакомый Менделеев Иван Павлович двадцати пяти лет от роду. Графиня внимательно всмотрелась в его спокойное-благородное лицо, во весь его облик, без слов говорящий о незаурядном уме и образованности, дивясь, как столь приятный господин мог иметь какие-никакие взаимоотношения с четой Цариных, коих высмеивало всё благородное общество. Иван Павлович несколько тихим от смущения голосом поздоровался с хозяйкой поместья, приложился губами в знак почтения к её руке и хорошенькой ручке Марии Дмитриевны, сказал пару приятных слов о доме, его обитателях, расхвалил живописный ландшафт, открытый как на ладони и во всем том Евдокия Петровна не почувствовала ни грамма лицемерия, что в последнее время редко встречала в людях.

Сели к столу, белоснежная скатерть оттеняла изящные тарелки и блюдца с позолоченной каймой. После небольшого перекуса слуги разлили чай, к нему подали пирог, кусочки сахара, душистый мёд.

– Это с моей пасеки, – проговорила графиня, указывая на светло-жёлтую массу в маленькой хрустальной вазочке.

– Восхитительно, Евдокия Петровна! – с наигранным жеманством, чуть кокетничая, ответила Ольга Васильевна, маленькой ложечкой пробуя на вкус мёд.

– Всё в лучших сибирских традициях – и всё для дорогих моему сердцу гостей.

– Графиня, вы удивительная-чудесная женщина! – кинул радостную похвалу Царин вслед за женой, та чуть склонила голову к его плечу, поправляя складки на своём новом светло– бежевом платье, рукава которого были сшиты из тончайшего белого шёлка, не скрывающих линию её округлых, чуть полноватых плечей.

Немного поговорив о делах в поместье, о здоровье тех, кого они знали, но кто не присутствовал сегодня, они сами собой подошли к тому, ради чего, собственно, и был затеян сий ужин. Евдокия Петровна, как то у неё всегда получалось, первая задала наводящий вопрос, обращаясь не то к Андрею Викторовичу, не то к Ольге Васильевне:

– Как ваши дети поживают? Учатся ли где или уж окончили обучение?

– Старшему вот скоро исполнится девятнадцать, давно в Москве обосновался – сразу после школы, когда ему предложили пойти в военное училище. Да вот только супруга моя, – Царин кивнул головой в сторону Ольги Васильевны, отчего её щёки разом вспыхнули, – пошла было против решения сына, да только я настоял на том, что взрослому юноше позволительно дать свободу и право выбора.

– Что вы такое говорите? – воскликнула Ольга Васильевна. – Будто я плохая мать!

– Нет-нет, успокойтесь. Андрей Викторович иное имел ввиду, – попыталась было успокоить её Евдокия Петровна, но Царин поспешил перебить графиню, ибо знал нрав супруги больше, чем кто-либо:

– Я хотел сказать, что вы прекрасная мать, даже слишком, но вы так опекаете сына, словно он девочка.

– А разве это так плохо, если я забочусь о своих мальчиках?

– В том нет ничего плохого, и материнское сердце безгранично в своей любви, – сказал до сей поры молчаливый Иван Павлович, – но воспитание сына – это не то же самое, что воспитание дочери, – сделав паузу, он взглянул на Марию и слегка улыбнулся, – дочерей воспитывают хозяйками, хранительницами домашнего очага; сын же – будущий мужчина, добытчик и ответчик за всю семью, охотник и воин. Мальчик нужна некая свобода для развития силы духа, воли; девочки – то будущие матери, их роль несколько иная, они как цветы, за которыми требуется каждодневный уход, веди если не поливать розы в саду, они засохнут. У мужчин и женщин разные предназначения в этом мире, но тем самым они дополняют друг друга и в сим заключается всякая гармония.

– Не желаете ли вы, Иван Павлович, сказать, будто женщины глупее мужчин и менее приспособлены к жизни? А не назвать ли вам великих цариц и императриц, чьи имена на века увенчаны славой и победой? – воскликнула Ольга Васильевна, ещё более уязвлённая и оттого ещё более раскрасневшаяся. Вся пылая праведным гневом, она всем телом поддалась вперед, пышная грудь её, закутанная складками платья, вздымалась при вдохе и опускалась при выдохе.

– Вовсе не так, сударыня, вы меня не правильно поняли. Ведь речь шла не конкретно о вас, не о принижении женщин, а лишь её роли дочери, сестры, матери в этом мире; и согласитесь: женщина чисто физически не может выполнять многое из того, чего под силу мужчине. Это всё, что я имел ввиду, мне нет нужды наступать вам на больное место.

– Но, помилуйте, если, как вы утверждаете, ограничить женщину лишь стенами дома…

Царин метнул взор на графиню: разговор перешёл совсем не в то русло. Евдокия Петровна обернулась на Марию, приметила, что та сидит с отрешённым видом, окидывая глазами цветущий сад, далёкую линию горизонта. Наклонившись к её уху, графиня почти шёпотом проговорила:

– Иди, милая, погуляй, тебе нет нужды скучать с нами.

Девушка была благодарна бабушке за дарованную свободу. Пользуясь случаем, когда Евдокия Петровна начала предлагать всем чай, она незаметно, словно маленькая птичка, покинула террасу, и когда никто уже её не мог видеть, пустилась бежать по высокой траве, чуть приподняв подол. Ноги то и дело цеплялись за переплетённые меж собой стебли цветов, но останавливать бег не могла, ибо долгое время как на каторге провела на террасе, сидя подле малознакомых людей, чуждая их помыслов, жизненных ориентиров и завуалированных амбиций.

Прибежав в любимый уголок парка, скрытого деревьями, где давно уже разрослись жимолость и кусты жасмина, Мария остановилась, давая себе отдышаться. Присев на выкрашенную неделю назад скамейку, девушка окунулась в мир тишины и безмолвия. Голоса человеческие остались где-то позади, а здесь, в сим тенистом месте, их не было слышно. Мария задумалась: с детства привыкшая анализировать слово ли, действие ли, она, вопреки нелюбви к Ольге Васильевне, неожиданно для себя соглашалась с её мнением по отношению к мужчинам и женщинам. Как бы не обожала девушка Евдокию Петровну, однако, она таила на её тихую, горькую обиду, что бабушка всегда предпочитала Василия больше, и даже сегодня, в день приезда гостей, позволила ему уехать на охоту, её же саму держала при себе, не давая ни шанса сделать хоть одно лишнее движение. В том Ольга царина оказалась права: сей мир принадлежит мужчинам и они властвуют надо всем остальным.

Так увлёкшись, погрузившись в собственные раздумья о несправедливости мироустройства человеческого, о необходимости подчинения слабых сильным мира сего, Мария не расслышала попервой шороха травы в нескольких метрах от того места, где сидела, а когда услышала, то от неожиданности аж вскочила на ноги. расширенными от волнения глазами всмотрелась в кусты жасмина. Поначалу девушка продумала, что то Евдокия Петровна, но тут же отбросила сию мысль, ибо графиня не любила этот сад и тем более отдалённые его уголки. Затем она вспомнила о Семёне Архиповиче: должно быть, его послала графиня, но когда ветви раздвинулись, Мария ахнула от удивления: перед ней на поляну вышел Иван Павлович, тот самый гость, что удивлял всех своими знаниями, образованностью и умением находить ответы на любой поставленный вопрос. Какое-то время они стояли напротив друг друга, храня молчаливую паузу в столь неожиданной, интересной встречи. Маленькая, хрупкая Мария в своем нежно-голубом платье изящно выделялась на фоне яркой зелени, что то и дело вспыхивала в лучах вечернего солнца. Иван Павлович лишь казался растерянным, а на самом деле был просто задумчивым; по саду он ходил неспешным прогулочным шагом и разве мог он знать наперёд, что попадёт вдруг в чертоги сказочной страны, сокрытой от посторонних глаз непроходимой чащей?

Мария, придя в себя, вспыхнула от смущения, ей было всего лишь пятнадцать лет, она редко общалась с посторонними, а теперь вот не знала, что сказать, как ответить. Иван Павлович уловил её состояние, но не желая скомпрометировать девушку, тем более в доме её родственницы, проговорил несколько тише:

– Простите меня, барышня, я первый раз у вас в гостях да вот заблудился.

– В этом саду давно никто не прибирается, вот почему он и похож на лес, – ответила Мария, стараясь казаться смелее, хотя голос её дрожал.

– Сад прекрасен, по крайней мере, на мой взгляд, ибо я человек от духовной природы, предпочитаю дикую вольность заместо скучного английского парка, где даже траве не дозволено расти выше, чем она хочет.

– Вы покинули чаепитие? – вдруг поинтересовалась Мария, переведя разговор в надежде узнать, где сейчас находится Евдокия Петровна.

– Чаепития пока нет. После вашего поспешного ухода мы с Ольгой Васильевной завершили ни к чему не приведший диалог. Евдокия Петровна как женщина мудрого ума, дабы развеять обстановку, пригласила чету Цариных пойти взглянуть на пасеку, я же испросил разрешения прогуляться по саду. Хорошо тут у вас: тихо, спокойно, давно мне не дышалось так вольно как сейчас.

Немного осмелев, он сделал несколько шагов к скамейке, Мария чуть пододвинулась, давая ему место подле себя. Иван Павлович сел ближе к краю, не желая смущать девушку, хотя взгляд её больших чёрных глаз так и притягивал его воображение.

На ветку толстого дерева уселась маленькая птичка, чирикнула несколько раз и упорхнула. Не ведая, почему, Мария с замиранием уставилась на эту птичку и долго провожала взглядом её полёт, словно в том таилась существенная необходимость. Она смущённо то поднимала глаза к Ивану Павловичу и, враз вспыхнув алым цветом, снова их опускала, не зная даже, что спрашивать, о чём говорить. Сам же Иван Павлович какое-то время хранил благоговейное молчание: он наслаждался этим прекрасным густым садом, слух его ласкали шелест листвы да щебетание птиц над головой. Ещё раз взглянув украдкой на сидящую рядом девушку с задумчивым выражением лица, несколько разглядывая её смуглое, чуть скуластое лицо, продолговатые глаза в обрамлении длинных чёрных ресниц, он почувствовал от неё живительный луч света, ту теплоту, излучающуюся из всего её существа, которую он никогда не ощущал ни в одной женщине. Дабы хоть как-то поддержать дальнейшую беседу после непонятного затянувшегося молчания, Иван Павлович спросил:

– Вы давно живёте здесь?

– С месяц. Бабушка говорит, что мы останемся в этом доме до наступления холодов.

– И вы очень скучаете по городу?

– Ежели бы я знала хорошо город, то, возможно, и скучала бы, но всю жизнь я провожу в стенах дома, а здесь мне даже лучше: вдали от суеты дышится легко и мне стало хорошо жить так просто среди этой деревенской жизни.

– Вам совсем не бывает скучно?

– Нет, никогда. Я предпочитаю проводить в саду, в на этом самом месте, где мы ныне сидим, часы; читаю, мечтаю, рассуждаю про себя. Поверьте мне, бабушка всегда найдёт занятие, с ней скучать не приходится.

– Вам сколько лет, Мария Дмитриевна? – невольно вырвалось у него и сразу пожалел о сказанном.

– Пятнадцать, – не смутившись, проговорила она.

– Простите меня за бестактность, ибо всё так нелепо получилось…

– О, сударь, будьте спокойны на сей счёт, ибо мне нечего скрывать.

– Вы ещё столь юны. а рассуждаете будто взрослый человек, наделённый годами мудрости. Надеюсь, ваши родные гордятся вами?

Девушка пристально взглянула на него, её глаза: большие карие вдруг стали чернее ночи – но лишь на секунду, вскоре она вернула свой первоначальный нежно-задумчивый вид, кротко ответила:

– О том мне неизвестно. Всю надежду родные возложили на Василия – он мужчина.

Они больше не сидела на скамейке лицом к далёкому лесу, они шли по тропе меж кустов и деревьев, вместе упивались красотами благоухающих лип, останавливались возле клумб с яркими огненно-красными цветами, любовались какое-то время, а затем вновь продолжали неспешные прогулки. Мария говорила мало, больше слушала с тайным замиранием рассказы Ивана Павловича о пережитых радостях и горестях, о взлётах и падениях по пути к научной деятельности.

– Сам я родом из села Тихомандрицы Вышневецкого уезда Тверской губернии. Отец мой был священником именем Павел Соколов, однако, учился попервой в духовной семинарии под фамильным именем Менделеев.

– Как же так? Ведь ваш род из Соколовых? – удивленно вопросила Мария, пристально взглянув Ивану Павловичу в глаза: уж не обманывает ли он её, не шутит ли?

Но он хранил глубокое спокойствие, глаза добрые, несколько уставшие, ответил:

– Фамилию Менделеев я взял в честь своего крестника – удельного помещика Менделеева. Сами же Менделеевы, люди благородные, знаменитые духовной щедростью души своей, владеют соседним имением, их земли близко к нашим, и все их отпрыски были крещены в том храме, где вёл службу мой отец.

– А ваши отец и мать не были против?

– Конечно, нет. Даже, напротив, гордились, что один из их сыновей – то есть я принял обязательство с честью носить сие благородное имя.

– Расскажите же теперь о вашей учёбе и чему вас обучали в семинарии? Я ведь никогда не посещала школы, всё то, чему меня научили, я узнавала дома, а поздними вечерами прокрадывалась украдкой в комнату брата и долго читала, изучала те науки, доступные гимназистам.

– Если вам так угодно, Мария Дмитриевна, то слушайте. В семинарии в течении восьми лет нас обучали латинскому языку, немецкому, арифметике, географии, истории, поэзии, риторике, философии и основам медицины. Восемь лет – трудных лет, ибо учителя наши были строгими и наказывали нерадивых. Но вот, окончив семинарию, я решил пытать счастье в столице, ибо мне наскучила медлительная, однообразная жизнь в селе. К великой радости, удача сопутствовала мне. Я без труда поступил в педагогический университет, что в Санкт-Петербурге, на филолога. Обучали нас, студентов, благочестию, науке о законодательстве, сельскому домоводству, политической экономии, науке о финансах, философии, праву, всеобщей грамматике, русской и латинской словесности.