Текст книги "Убедительный довод"

– Сначала хорошую новость или плохую?

– Хорошую.

– С боковым зеркалом все в порядке. Оно сложилось, а потом пружина вернула его на место.

– Но?

– На краске большие царапины. В двери вмятина. Полагаю, от твоей головы. И крыша тоже помята.

– Скажу, что налетел на оленя.

– Сомневаюсь, что здесь водятся олени.

– Ну тогда на медведя, – сказал я. – Или еще на кого-нибудь. На кита, выбросившегося на берег. На морского дьявола. На гигантского кальмара. На огромного мохнатого мамонта, только что освобожденного из тающего ледника.

– Сам-то ты как? – снова спросил Виллануэва.

– Жить буду.

Перевернувшись на живот, я поднялся на четвереньки. Медленно распрямился.

– Ты можешь забрать трупы? – спросил Виллануэва. – Потому что мы не можем.

– В таком случае, полагаю, у меня нет выбора.

Мы с трудом открыли заднюю дверь «сааба». Из-за деформации крыши петли чуть сместились. Мы по одному перетащили трупы и запихнули их в багажный отсек. Они заполнили все место. Вернувшись на обочину, я подобрал свой сверток и бросил его на трупы. Закрыл крышку багажного отсека. Для того чтобы закрыть заднюю дверь, нам с Виллануэвой пришлось потрудиться обоим. Взяв ее за обе стороны, мы с силой навалились вниз. Затем мы подняли с асфальта свои плащи, отряхнули их и надели. Они были мокрые, мятые и местами порванные.

– И все же, как ты? – в третий раз спросил Виллануэва.

– Забирайся в машину.

Мы сели в «сааб». Я повернул ключ зажигания. Двигатель не завелся. Я попробовал еще раз. То же самое. В паузе между двумя попытками был слышен вой инжектора.

– Подержи зажигание включенным, – предложил Виллануэва. – Бензин вытек из двигателя пока машина лежала вверх колесами. Подожди немного, пусть инжектор накачает новую порцию.

Выждав минуту, я с третьей попытки завел двигатель. Включил передачу, развернулся вдоль дороги и вернулся к тому месту, где мы оставили второй «торес». Тот, на котором приехал Виллануэва. Машина ждала нас на обочине, призрачно-серая в свете вышедшей из-за туч луны.

– А теперь возвращайся назад и жди Даффи и Элиота, – сказал я. – Как только они приедут, срочно уносите отсюда ноги. Встретимся позже.

Виллануэва пожал мне руку.

– Старая школа, – сказал я.

– Десять-восемнадцать, – ответил я.

В радиокодах военной полиции 10-18 означает «задание выполнено». Но, наверное, Виллануэва этого не знал, потому что он только недоуменно посмотрел на меня.

– Кажется, все обошлось, – сказал я.

Виллануэва покачал головой.

– Голосовая почта.

– Это еще что такое?

– Когда сотовый телефон недоступен, оставляют сообщение голосовой почты.

– Антенна была отключена.

– Да, но сети это неизвестно. С точки зрения оборудования случившееся равносильно тому, что Бек просто выключил свой аппарат. Так что все сообщения голосовой почты, поступившие за это время, хранятся где-то на центральном сервере. Вполне вероятно, эти ублюдки могли оставить Беку послание.

– Какой в этом смысл?

Виллануэва пожал плечами.

– Ну, они могли предупредить его о том, что возвращаются. Понимаешь, вдруг они решили, что он сразу же проверит все входящие сообщения. Быть может, они наговорили обо всем, что с ними случилось. А может быть, они не совсем понимали, что это такое. Решили, что имеют дело с обычным автоответчиком, и сказали что-нибудь вроде: «Мистер Бек, это мы, снимите, пожалуйста, трубку!»

Я молчал.

– Одним словом, ублюдки могли оставить свои голоса, – заключил Виллануэва. – Сегодня.

– Понятно, – сказал я.

– Что ты намереваешься делать?

– Начну стрелять. Обувь, голосовая почта – до этого и так остался один шаг.

Виллануэва покачал головой.

– Нельзя. Даффи он нужен живым. Теперь она только так сможет вывести свою задницу из-под удара.

Я отвел взгляд.

– Передай, я сделаю все что смогу. Но если встанет выбор – он или я, он умрет.

Виллануэва промолчал.

– В чем дело? – спросил я. – Меня собираются принести в жертву?

– Просто сделай все что сможешь, – сказал он. – Даффи – отличная девчонка.

– Знаю.

Виллануэва вылез из «сааба» – подтянулся, схватившись одной рукой за стойку двери, а другой за сиденье. Пройдя к своей машине, он уехал, медленно, бесшумно, не зажигая света. Помахав мне рукой. Я проводил его взглядом до тех пор, пока он не скрылся из виду, затем сдал задом и развернул машину вдоль дороги, передом на запад. Я рассудил, что пусть Бек, когда отправится на поиски, застанет меня в таком положении. Пусть порадуется, как я его защищаю.

Но Бек или проверял телефоны не слишком регулярно, или ему было на меня наплевать, потому что прошло десять минут, а он еще и не думал появляться. Часть этого времени я провел, проверяя свою предыдущую гипотезу относительно того, что человек, который прячет пистолет под запасное колесо, может также спрятать бумаги под ковриками. Коврики уже давно оторвались, они просто лежали на полу. Однако под ними не было ничего кроме подтеков ржавчины и промокшего слоя звукоизоляции, похожей на комки спутанной красной и серой шерсти. И никаких бумаг. Гипотеза оказалась ошибочной. Я положил коврики на место и потопал по ним ногой, стараясь расправить.

Затем я вышел из машины и изучил следы внешних повреждений. С царапинами я ничего не мог поделать. Они были заметные, но не катастрофические. С другой стороны, машина не новая. Не мог я выправить и вмятину на двери, если только не собирался разбирать ее и выстукивать изнутри. Крыша тоже промялась. Я хорошо помнил, что она была выпуклая. Теперь же крыша стала практически плоской. Я решил, что можно попробовать надавить на нее из салона. Сев на заднее сиденье, я уперся руками в обшивку потолка и надавил что есть силы. Наградой мне стали два звука. Одним из них был хлопок стального листа, принявшего прежнюю форму. Другим был шелест бумаги.

Поскольку машина была старая, обшивка представляла собой не цельный кусок синтетического ворса, какой сейчас используется везде. Потолок «сааба» был выполнен по старинке: хлорвиниловое полотно кремового цвета, натянутое на поперечные проволочные ребра. Края были заправлены под прокладки из черной резины, проходившие вдоль всей крыши. Впереди, над водительским сиденьем полотно было слегка сморщенным. И резиновая прокладка, похоже, чуть разболталась. Я предположил, что если надавить на полотно одной рукой, другой его можно будет вытащить из-под прокладки. И освободить по всей длине. После чего откроется доступ во все три секции. А затем терпение и ногти помогут запихнуть полотно обратно под прокладку. Так как машина далеко не новая, заметить следы подобной операции будет очень нелегко.

Нагнувшись вперед, я ощупал переднюю секцию. Надавил на хлорвиниловое полотно так, что почувствовал сквозь него внутреннюю часть крыши. Ничего. В следующей секции также ничего не было. А вот в последней секции я нащупал стопку листов бумаги. Я даже смог определить формат и толщину. Обычная писчая бумага, восемь или десять листов.

Пересев на переднее сиденье, я оглядел резиновую прокладку. Надавил на полотно и подцепил ее за край. Подсунул ноготь под резину и проделал небольшое отверстие размером в полдюйма. Провел ребром другой руки поперек крыши, и полотно послушно вылезло из-под прокладки, дав мне возможность засунуть под него большой палец.

Работая большим пальцем, я освободил край полотна на протяжении дюймов девяти, как вдруг меня сзади осветил свет фар. Яркий, контрастный. Дорога у меня за спиной выворачивала справа, поэтому я посмотрел в зеркало на правой двери. Стекло в нем треснуло. Я увидел множество отраженных огоньков. Прочитал выгравированное напоминание: «ОТРАЖЕННЫЕ В ЗЕРКАЛЕ ПРЕДМЕТЫ КАЖУТСЯ ДАЛЬШЕ, ЧЕМ ОНИ НАХОДЯТСЯ НА САМОМ ДЕЛЕ». Обернувшись, я увидел одну пару фар, мечущихся вправо и влево вслед за изгибами дороги. В четверти мили от меня. Приближающихся очень быстро. Опустив свое стекло, я услышал отдаленный шелест широких шин и ворчание тихого восьмицилиндрового двигателя, подключенного ко второй передаче. «Кадиллак», торопится. Я запихнул полотно на место. Времени заправлять его под прокладку не было. Оставалось надеяться, что оно не вывалится.

Подкатив ко мне сзади, «кадиллак» резко затормозил. Фары остались включенными. Я увидел в зеркало, как открылась дверь и вышел Бек. Сунув руку в карман, я снял «беретту» с предохранителя. Что там ни скажет Даффи, я не собирался вдаваться в долгие дискуссии по поводу голосовой почты. Но в руках у Бека ничего не было. Ни пистолета, ни сотового телефона. Он пошел вперед, и я, выйдя из машины, шагнул ему навстречу. Мы остановились на уровне заднего бампера «сааба». Я не хотел показывать Беку вмятину и царапины. Он оказался в восемнадцати дюймах от ребят, которых посылал забрать своего сына из колледжа.

– Телефоны заработали, – сказал Бек.

– И сотовый тоже?

Он кивнул.

– Но взгляни сюда.

Достав из кармана маленький серебристый аппарат, Бек протянул его мне. Я продолжал сжимать в кармане «беретту». Она проделает в моем плаще дыру, но в плаще Бека дыра будет гораздо больше. Я взял телефон левой рукой. Опустил его так, чтобы на него упал свет фар «кадиллака». Посмотрел на экран. Я понятия не имел, что должен был увидеть. На одних сотовых телефонах, которые я видел, сообщение о поступившей голосовой почте выдавалось в виде маленькой пиктограммы конверта. На других для этого были два маленьких кружка, соединенных внизу полоской, – схематическое изображение катушечного магнитофона, что я находил несколько странным, поскольку, на мой взгляд, большинство пользователей сотовых телефонов ни разу в жизни не видели катушечного магнитофона. И я был уверен, что операторы сотовой связи не записывают сообщения голосовой почты на катушечные магнитофоны. Скорее всего, эти сообщения хранятся в цифровом виде, в электронной памяти на микросхемах, Впрочем, и на дорожном знаке, предупреждающем о приближении к железнодорожному переезду, до сих пор нарисован паровоз, которым гордился бы Кейси Джонс[8]8
  Джонс, Кейси – легендарный машинист железной дороги, в 1900 году ценой своей жизни предотвратил железнодорожную катастрофу. (Прим. переводчика)


[Закрыть].

– Видишь? – спросил Бек.

Я ничего не видел. Ни конвертов, ни катушечных магнитофонов. Только полоска, обозначающая силу сигнала, полоска, обозначающая заряд аккумуляторов, и меню.

– Что? – спросил я.

– Сила сигнала, – сказал Бек. – Из пяти штрихов горят только три. А обычно горели четыре.

– Возможно, на передатчике случилась авария. И теперь он набирает мощность постепенно. Все дело в радиотехнике.

– Ты так думаешь?

– Сотовая связь осуществляется на ультракоротких волнах, – объяснил я. – Это очень сложный процесс. Подождите немного. Наверняка скоро сила сигнала вернется к прежнему значению.

Я вернул ему телефон, левой рукой. Бек убрал его в карман, продолжая возмущенно бурчать.

– Здесь все тихо? – спросил он.

– Как в могиле.

– Значит, тревога была ложной.

– Наверное, – согласился я. – Извините.

– Нет, я ценю твою осторожность. Все в порядке.

– Я просто выполняю свою работу.

– Поехали ужинать, – сказал Бек.

Вернувшись к «кадиллаку», он сел за руль. Поставив «беретту» на предохранитель, я скользнул в «сааб». Сдав задом, Бек развернулся и стал ждать меня. Я решил, он хочет въехать в ворота вместе, чтобы Поли открыл и закрыл их только один раз. Четыре короткие мили до особняка мы проехали маленьким конвоем. «Сааб» держал дорогу отвратительно; фары светили вверх и в сторону, машина плохо слушалась руля. В багажнике лежали четыреста фунтов груза. И на первом же ухабе обшивка потолка отвалилась, после чего всю обратную дорогу хлестала меня по лицу.

Мы поставили машины в гараж, и Бек подождал меня во внутреннем дворике. Поднимался прилив. Из-за стены доносился шум волн. Огромные массы воды обрушивались на скалы. Я чувствовал, как под ногами содрогается земля. Это было вполне определенное физическое ощущение. Не просто звук. Я присоединился к Беку, и мы вместе вошли в дом с парадного крыльца. Металлодетектор пискнул дважды: один раз на Бека и один раз на меня. Бек протянул мне связку ключей от дома. Я принял их как символ новой должности. Затем он сказал, что ужин подадут через полчаса, и пригласил присоединиться к семье.

Поднявшись в комнату Дьюка, я встал перед стрельчатым окном. Мне показалось, что в пяти милях к западу я различил красные огоньки задних габаритов. Три пары. Я надеялся, что это Виллануэва, Элиот и Даффи, в трех казенных «торесах». «10-18, задание выполнено». Но из-за отблеска прожекторов, освещавших стену, я не был уверен, что огоньки мне не померещились. Это могли быть просто красные точки у меня перед глазами, следствие переутомления или удара головой.

Быстро приняв душ, я позаимствовал у покойного Дьюка еще один комплект одежды. Оставив свои ботинки и пиджак, я бросил испорченный плащ в гардеробе. Электронную почту я проверять не стал. Даффи слишком занята, чтобы присылать мне сообщения. К тому же, мы с ней все равно находились на одной странице. Она не могла сообщить мне ничего нового. Наоборот, вскоре у меня появится возможность порадовать ее приятными известиями – как только мне представится случай оторвать обивку потолка «сааба».

Насладившись тридцатиминутной передышкой, я спустился вниз. Нашел семейный обеденный зал. Здесь я еще ни разу не был. Это было просторное помещение. В центре стоял длинный прямоугольный стол. Дубовый, массивный, нестильный. За ним свободно разместились бы двадцать человек. В голове сидел Бек. Противоположный конец занимала Элизабет. Ричард одиноко сидел сбоку. Для меня было накрыто место напротив него, спиной к двери. У меня мелькнула мысль предложить Ричарду поменяться местами. Я не люблю сидеть спиной к двери. Но я решил не делать этого и просто сел за стол.

Поли в зале не было. Несомненно, его не пригласили. Разумеется, горничная тоже отсутствовала. Всем приходилось заниматься кухарке, и она, похоже, была от этого не в восторге. Но блюда у нее получились на славу. Ужин начался с лукового супа по-французски. Суп был отменный. Моей матери он бы не понравился, но во Франции живет сорок миллионов женщин, каждая из которых уверена, что только она знает правильный рецепт.

– Расскажи нам о своей службе в армии, – предложил мне Бек таким тоном, словно не хотел вести разговор о деле.

Это было очевидно. Только не перед своей семьей. Яполагал, что Элизабет известно больше, чем хотелось бы Беку. Но Ричард, похоже, пребывал в полном неведении. Или, возможно, наглухо от всего отгородился. Как там он сказал? Если не вспоминать о плохом, значит, на самом деле его не было?

– Особенно рассказывать не о чем, – сказал я.

Мне действительно не хотелось об этом говорить. Плохое случилось, и я не хотел о нем вспоминать.

– И все же что-то наверняка было, – сказала Элизабет.

Все трое смотрели на меня, поэтому я, пожав плечами, поведал историю о том, как проверял бюджет Пентагона и наткнулся на счет на восемь тысяч долларов на закупку некоего приспособления РАЗКП. Рассказал о том, что от скуки у меня проснулось любопытство, и после пары телефонных звонков я установил, что под этой аббревиатурой скрывается «ротационный аппликатор для затяжки крепежных приспособлений». А копнув глубже, узнал, что на самом деле речь идет о трехдолларовой отвертке. Затем я вышел на молотки стоимостью три тысячи долларов, тысячедолларовые крышки для унитазов и так далее. История эта очень хорошая. Такая нравится любой аудитории. Большинство слушателей начинают возмущаться, а те, кто терпеть не может правительственных чиновников, просто кипят. Но только это была неправда. Наверное, что-нибудь подобное действительно имело место, но только не со мной. Такими делами занимается совсем другое ведомство.

– Тебе приходилось кого-нибудь убивать? – спросил Ричард.

«Четверых за последние трое суток», – подумал я.

– Не задавай такие вопросы, – одернула его мать.

– Суп очень вкусный, – заметил Бек. – Разве что сыра маловато.

– Папа! – сказал Ричард.

– Что?

– Ты должен помнить о своих сосудах. Они все забьются.

– Это мои сосуды.

– Но ты мой отец.

Они переглянулись. Застенчиво улыбнулись. Отец и сын, лучшие друзья. Раздвоение. Трапеза обещала быть долгой. Элизабет увела разговор от холестерина. Заговорила о портлендском музее искусств. Сказала, что музей размещается в здании, построенном по проекту архитектора И. М. Пея и обладает большой коллекцией картин американских художников и импрессионистов. Я не мог понять, то ли она пытается просветить меня, то ли хочет заставить Ричарда выйти из дома и что-то сделать. Тут я был с ней заодно. Мне хотелось как можно скорее добраться до «сааба». Но пока что я не мог. Поэтому я попытался предугадать, что именно я там найду. Затеял игру с самим собой. У меня в голове звучал голос Леона Гарбера: «Перебери все увиденное, все услышанное. Работай с уликами». Я почти ничего не слышал. Но видел многое. Наверное, все это было своего рода уликами. Например, обеденный стол. Весь особняк и вся обстановка. Машины. «Сааб» представлял из себя старую развалюху. «Кадиллак» и «линкольны» хорошие машины, но все же это не «роллс-ройсы» и «Бентли». Мебель была старая, массивная и скучная. Не дешевая, но, с другой стороны, покупали ее не сейчас. Заплатили за нее уже давно. Что сказал Элиот о том наркоторговце из Лос-Анджелеса? «Его доходы составляют несколько миллионов долларов в неделю. Он живет как султан». Бек предположительно стоит на иерархической лестнице на пару ступенек выше. Но он живет далеко не как султан. Почему? Потому что он осторожный янки и ему наплевать на показную роскошь?

– Посмотри! – вдруг вывел меня из размышлений голос Бека.

Вынырнув в реальность, я увидел, что он протягивает мне свой сотовый телефон. Взяв аппарат, я посмотрел на экран. Указатель мощности сигнала вернулся к четырем рискам.

– Ультракороткие волны, – заметил я. – Вероятно, они слишком медленно набирают мощность.

Я снова посмотрел на экран. Никаких конвертов, никаких катушечных магнитофонов. Значит, сообщений голосовой почты нет. Но аппарат был очень маленький, а у меня толстые пальцы, и я случайно нажал на кнопку со стрелкой вниз. На экране тотчас же появился какой-то список. Насколько я понял, электронная записная книжка. Экран был такой крошечный, что мне были видны лишь три строчки. Верхняя гласила: «Дом». Затем шло: «Ворота». Третьим в списке была фамилия «Ксавье». Я смотрел на эту строчку так пристально, что в зале наступила тишина, раздираемая лишь ревом крови у меня в ушах.

– Суп получился превосходным, – сказал Ричард.

Я вернул телефон Беку. Кухарка, перегнувшись через стол, забрала мою тарелку.

Впервые я услышал имя Ксавье во время шестой встречи с Доминик Коль. Это произошло через семнадцать дней после того, как мы с ней танцевали в баре в Балтиморе. Погода испортилась. Температура резко упала, и небо затянули беспросветные серые тучи. Коль была в полной парадной форме. У меня мелькнула мысль, что я, наверное, назначил ей служебную аттестацию, а затем начисто забыл об этом. Впрочем, о таких вещах мне бы напомнил ротный адъютант, а он ничего не сказал.

– Ты будешь в ужасе, – начала Коль.

– В чем дело? Ты получила повышение и зашла проститься?

Она улыбнулась. Я поймал себя на том, что комплимент получился чересчур личным.

– Я нашла нашего плохиша.

– Как?

– Безукоризненное применение подходящих талантов, – улыбнулась Коль.

Я окинул ее взглядом.

– Мы назначили служебную аттестацию?

– Нет, но, по-моему, уже пора.

– Почему?

– Потому что я вышла на негодяя. А аттестации всегда лучше устраивать после крупных прорывов в работе.

– Ты по-прежнему работаешь с Фраскони, так?

– Мы напарники, – сказала Коль, что нельзя было считать прямым ответом на мой вопрос.

– Он тебе помогает?

Коль нахмурилась.

– Можно начистоту?

Я кивнул.

– Он даром ест свой хлеб.

Я снова кивнул. Я сам придерживался того же мнения. Лейтенант Энтони Фраскони был хорошим малым, но назвать его блестящей головой нельзя было даже с большой натяжкой.

– Он хороший человек, – поспешила поправиться Коль. – Я хочу сказать, не пойми меня превратно.

– Но всю работу делаешь ты, – заметил я.

Она кивнула. У нее в руках была папка, та самая, которую я ей дал после того, как выяснил, что мне предстоит иметь дело не с уродливым верзилой из Техаса или Миннесоты. С тех пор папка значительно распухла.

– И ты, конечно, здорово помог, – сказала Коль. – Ты оказался прав. Чертеж действительно был в газете. Горовский выбрасывает всю газету целиком в урну на выезде со стоянки. В одну и ту же урну, два воскресенья подряд.

– И?

– И два воскресенья подряд ее достает оттуда один и тот же человек.

Я задумался. План был замечательный, и все же необходимость рыться в урне делала его уязвимым. Была слабым местом. Осуществить это очень непросто, если нет желания идти до конца и переодеться бездомным. Но и это тоже достаточно сложно, если стремиться к достоверности. Бездомные проводят весь день на ногах, проходят многие мили, проверяют все встретившиеся по пути урны. Для того чтобы правдоподобно изобразить их поведение, требуется бесконечное мастерство.

– Что это за человек? – наконец спросил я.

– Я догадалась, о чем ты подумал, – сказала Коль. – Кто станет рыться в урнах кроме бродяг, так?

– Ну?

– Представь себе обычное воскресенье. Выходной, ты никуда не торопишься, не спеша прогуливаешься. Быть может, тот, с кем ты договорился о встрече, немного задерживается; быть может, прогулка уже начинает надоедать. Но светит солнце, рядом свободная скамейка, а воскресные газеты такие пухлые и интересные. Вот только ты с собой ничего не захватил.

– Хорошо, представил.

– Ты не обращал внимание, что прочитанная газета становится чем-то вроде общественной собственности? Например, ты не видел, что бывает в поезде? Или в метро? Человек читает газету, уходя, оставляет ее на сиденье, после чего газету тотчас же подхватывает кто-то другой? Этот другой человек скорее умрет с голода, чем подберет недоеденную булочку, но прочитанную газету он берет без тени стыда.

– Согласен.

– Итак, нашему другу лет сорок, – продолжала Коль. – Высокий, примерно шесть футов один дюйм, стройный, фунтов сто девяносто, короткие темные волосы, чуть тронутые сединой, очень импозантный. Одет с иголочки: белые брюки, тенниска, парусиновые туфли, и он фланирует через всю стоянку к урне.

– Фланирует?

– Другого слова не подберешь, – подтвердила она. – Он не спеша идет, погруженный в мысли, не замечая ничего вокруг. Как будто только что сытно пообедал. Вдруг он замечает газету, лежащую на урне, поднимает ее и пробегает взглядом заголовки, затем как бы кивает сам себе и засовывает газету под мышку. С таким видом, словно собирается ее прочесть. После чего идет дальше.

– Фланирует дальше, – поправил я.

– Все выглядит поразительно естественно, – подтвердила Коль. – Это произошло у меня на глазах, но я чуть было не отмахнулась от него. На подсознательном уровне.

Я задумался над ее словами. Она была права. Она замечательно разбирается в человеческом поведении. Именно это делает ее хорошим полицейским. Если дело Действительно дойдет до того, что я устрою ей служебную аттестацию, она получит только высшие отметки.

– Ты оказался прав еще в одном, – продолжала Коль, – Этот человек доходит до пристани и садится на яхту.

– Он на ней живет?

– Не думаю. То есть на яхте есть спальные места и все удобства, но по-моему это просто увлечение.

– Откуда ты знаешь, что на ней есть спальные места?

– Я была на борту.

– Когда?

– Во второе воскресенье. Не забывай, до этого я видела только то, что наш герой подбирает из урны газету. Мне еще не удалось идентифицировать документы. Но в тот день он ушел в море на другой яхте со своими знакомыми, поэтому я решила к нему заглянуть.

– Как?

– Безукоризненное применение подходящих талантов, – повторила Коль. – Я была в бикини.

– А носить бикини – это талант? – спросил я.

И тотчас же отвел взгляд. В данном случае речь шла о верхе актерского мастерства.

– Тогда еще стояла жара, – продолжала Коль. – Я смешалась с толпой пляжных красоток. Как ни в чем не бывало прошла по сходне на яхту. Никто не обратил на меня внимание. Вскрыв отмычкой замок, я около часа осматривала каюту.

Я не удержался от вопроса:

– И как тебе удалось спрятать отмычки в бикини?

– На мне были туфли.

– Ты нашла чертеж?

– Я нашла все чертежи.

– У этой яхты есть название?

Коль кивнула.

– Я ее вычислила. Есть специальный реестр всех катеров и яхт.

– Так кто этот тип?

– Вот это тебе не понравится, – сказала она. – Он высокопоставленный сотрудник военной разведки. Подполковник, специалист по Ближнему Востоку. Только что был награжден медалью за войну в Персидском заливе.

– Проклятье, – выругался я. – Но, быть может, существует какое-то безобидное объяснение?

– Возможно, но лично я в этом сомневаюсь. Час назад я встречалась с Горовским.

– Понятно, – сказал я. Вот и объяснение парадного мундира. Выглядит более устрашающе, чем бикини. – И?

– И я заставила его объяснить свою роль во всем этом. Дочерям Горовского одиннадцать месяцев и два года. Пару месяцев назад старшая исчезла, всего на один день. Она отказывается говорить о том, что с ней произошло. Только постоянно плачет. Через неделю после случившегося с Горовским связался наш друг из военной разведки. Намекнул на то, что если папаша не проявит сговорчивость, отсутствие ребенка продлится дольше. Я не могу найти этому безобидное объяснение.

– Ты права, – согласился я. – Я тоже не могу. Кто этот мерзавец?

– Его зовут Френсис Ксавье Куинн.

Кухарка принесла новое блюдо, жаркое на ребрах, но мне было не до него, потому что мысли мои были еще заняты Френсисом Ксавье Куинном. Судя по всему, он вышел из больницы в Калифорнии и оставил фамилию Куинн в мусорном ведре вместе со старым халатом, бинтами и бирками «Джон Доу». Просто вышел за ворота и шагнул прямо в новый, готовый образ. Образ, вкотором ему было уютно, о котором он всегда помнил в глубинах самого примитивного уровня сознания. Именно на этот уровень приходится полагаться тем, кто ведет двойную жизнь. Подполковник армии Соединенных Штатов Френсис Ксавье Куинн, сотрудник военной разведки, исчез. Остался Френсис Ксавье, простой американский гражданин.

– С кровью или прожаренный? – спросил Бек.

Он резал жаркое одним из ножей с черной ручкой, взятым на кухне. Они хранились в колоде, и в свое время я подумывал о том, чтобы убить Бека одним из них. Тот, который был сейчас у него в руке, подошел бы как нельзя лучше. Около десяти дюймов в длину, он был острый как бритва, если судить по тому, как легко им резалось мясо. Если только, конечно, мясо не было невероятно нежным.

– С кровью, – сказал я. – Благодарю вас.

Бек отрезал мне два куска, и я тотчас же пожалел об этом. Мои мысли вернулись на семь часов назад к мешку с телом. Тогда я расстегнул молнию и увидел работу другого ножа. Образ у меня перед глазами был настолько живым, что я снова ощутил прикосновение холодной металлической застежки к пальцам. Затем память пронеслась назад на целых десять лет, к первому появлению Куинна, и петля замкнулась.

– Хрен? – предложила Элизабет.

Я помедлил. Затем зачерпнул полную ложку. Старинное армейское правило гласит: «Никогда не отказывайся от возможности поесть и возможности поспать», поскольку никто не знает, когда представится следующая возможность осуществить то или другое. Поэтому, выбросив из головы Куинна, я положил в тарелку гарнир и начал есть. Не переставая думать. «Все увиденное, все услышанное». Мои мысли упорно возвращались к набережной в Балтиморе, залитой ярким солнцем, к конверту и газете. Не это, а то. И к словам Даффи: «Ты не обнаружил ничего полезного. Абсолютно ничего. Никаких улик».

– Вы читали Пастернака? – спросила меня Элизабет.

– Что ты думаешь об Эдварде Хоппере? – спросил Ричард.

– Тебе не кажется, что М16 пора менять? – спросил Бек.

Я снова вынырнул в действительность. Все трое смотрели на меня. Похоже, Беки изголодались по живой беседе. Все трое были очень одиноки. Послушав шум волн, разбивающихся о скалы с трех сторон вокруг дома, я понял, что чувствуют эти люди. Они живут в полной изоляции. Но они сами сделали этот выбор. Я тоже люблю одиночество. Я могу прожить три недели, не обмолвившись словом ни с одной живой душой.

– Я видел кино «Доктор Живаго», – сказал я. – Мне нравится та картина Хоппера, где люди поздно вечером ужинают в дешевом ресторане.

– "Полуночники", – подхватил Ричард.

Я кивнул.

– Больше всего мне нравится тот, что сидит слева, в одиночестве.

– Помнишь название ресторана?

– "Филлис", – сказал я. – И я считаю, что М16 – отличная автоматическая винтовка.

– Вот как? – спросил Бек.

– Она делает все то, что должна делать автоматическая винтовка, – сказал я. – Большего от нее просить нечего.

– Хоппер гений, – сказал Ричард.

– Пастернак гений, – сказала Элизабет. – К сожалению, кино его сильно упростило. К тому же, нет хороших переводов Пастернака на английский. А вот Солженицина чересчур захвалили, и напрасно.

– Я считаю, что М16 следует усовершенствовать, – сказал Бек.

– Эдвард Хоппер подобен Раймонду Чандлеру, – сказал Ричард. – Ему удалось ухватить определенное время и определенное место. Конечно, Чандлер тоже гений. Хэммету с ним не сравниться.

– Подобно тому, как Солженицыну не сравниться с Пастернаком? – спросила его мать.

Завязался жаркий спор. День номер четырнадцать, пятница, подходил к концу. Я ужинал вместе с тремя обреченными, которые беседовали о книгах, картинах и автоматических винтовках. Не то, а это. Я отключился от разговора за столом и стал слушать сержанта первого класса Доминик Коль.

– Этот человек имеет доступ ко многим секретам Пентагона, – сказала мне Доминик Коль во время нашей седьмой встречи. – Живет неподалеку, в Вирджинии. Полагаю, вот почему его яхта стоит в Балтиморе.

– Сколько ему лет?

– Сорок.

– Ты видела его личное дело?

Коль покачала головой.

– Большая его часть засекречена.

Я кивнул. Попытался восстановить хронологию. Сорок лет – это значит, он попадал под призыв во время войны во Вьетнаме. Последние два года – в возрасте восемнадцать-девятнадцать лет. Однако человек, к сорока годам дослужившийся до звания подполковник военной разведки, практически наверняка должен был закончить колледж, быть может, далее защитить диссертацию, что автоматически давало ему отсрочку от армии, Значит, в Индокитае он не был, что при нормальном ходе вещей замедлило бы его служебный рост. Ни кровопролитных войн, ни смертельных болезней. Однако этот тип поднимался по служебной лестнице быстро и уже к сорока годам стал подполковником.

– Догадываюсь, о чем ты думаешь, – сказала Коль. – Как получилось, что у него на погонах уже на две звездочки больше, чем у тебя?

– На самом деле я пытался представить тебя в бикини.