Текст книги "Сестра Марина. Люсина жизнь (сборник)"

Глава XVI

Подошли святки. Елка для бедных детей в общине была назначена на второй день праздника, и все сестры сбились с ног, приготовляясь к ней.

С самого раннего утра в столовой общежития шли спешные последние приготовления к празднику. Натягивалось полотно для кинематографа и волшебного фонаря[54]54
  Волшебный фонарь – аппарат для проекции изображений.


[Закрыть], расставлялись стулья для зрителей, устанавливались столы для подарков, заготавливались билеты для беспроигрышной лотереи маленьких гостей.

У самой елки суетилась большая группа сестер. Пыхтя и отдуваясь, взгромоздясь на кухонный табурет, поставленный на стол, хлопотала толстая раскрасневшаяся Кононова, прикрепляя звезду Розочки на самую вершину елки.

Розочка стояла тут же, придерживая табурет и добровольную мученицу, и командовала, сосредоточенно следя за каждым движением сестры-«просвирни».

– Правее… Теперь левее… Нет, нет, правее же, вам говорят… Ах, Конониха, Конониха! У вас совсем нет глазомера, – возмущалась она.

– Зато терпения много! Что я, галка вам далась, что ли, что заставляете по деревьям прыгать?

– Ха-ха-ха-ха!!!

– Господа, я советую позвать Ярменко, он гигантского роста, живо прикрепит звезду, – предложил кто-то из сестер.

– Ну да, и повалит елку…

– И разобьет люстру…

Сестры смеялись. Хохотала и Розочка, забыв в эту минуту и о табурете, и о Кононовой, басившей ей сверху о том, что смеяться она может после.

В это время дверь столовой открылась, и там показался черноволосый итальянский мальчик.

– Джиованни, Джиованни пришел! Иди помогать нам, Джиованни! – послышались веселые голоса.

Маленький итальянец стоял, с бессознательной грацией облокотившись о косяк двери.

Его глаза с восторгом впивались в нарядную красавицу ель. Он еще не видал в жизни своей подобного зрелища.

– Il Natale[55]55
  Рождество (итал.).


[Закрыть]*, – прошептал он, указывая на изображенную на звезде картину Вифлеемского события своим смуглым пальчиком.

– Помоги нам повесить вот это, Джиованни, – просила черненькая Двоепольская, нагружая мальчика ворохом картонажей.

Маленький итальянец не сразу понял, что именно от него хотят, но затем сообразил, вспыхнул от восторга и стал хлопотать вокруг елки.

По временам его большие черные глаза останавливались на Нюте, а розовые губки блаженно шептали ей одной:

– О, mia sorella… Джиованни счастлив… Папо добрый… другие тоже… Старая синьора, sorella начальница, проходила вчера по лестнице, когда Джиованни подметал ступени, и дала монету Джиованни… Все добрые к Джиованни, но Джиованни любит больше всех sorella Марину. Так любит, что умрет за sorella Марину, если она велит…

Теперь глаза мальчика впивались в лицо Нюты с таким явным выражением обожания и преданности, что молодая девушка невольно наклонилась к ребенку и, обняв его, поцеловала в черную кудрявую головку.

Мальчик ответил Нюте горячим поцелуем.

– Небось, сестру Трудову любит, а меня нет, – притворно-обидчиво произнесла подоспевшая Розочка.

– Нет, нет, и вас любит Джиованни, только не так, как sorella Марину, – застенчиво пролепетал сконфуженный итальянец.

– А меня, небось, не очень? – тяжело сползая со своей вышки, пробасила Кононова.

– Всех любит Джиованни. Dio grande[56]56
  Великий Бог (итал.).


[Закрыть] велит любить всех.

– Ну, вот и поладили, – захохотала Кононова.

– А сореллу помощницу любишь? – лукаво сощурилась на мальчика Розочка.

– Di chi?[57]57
  Кого? (итал.)


[Закрыть] – не понял тот.

– Марию Викторовну, знаешь эту?

Тут Розочка выпрямилась, как палка, сложила руки коробочкой, высоко вскинула брови и, сделавшись как две капли воды похожей на Марихен, мелкими шажками затрусила по комнате.

– Ха-ха-ха-ха! – засмеялись сестры.

– Ха-ха-ха! – засмеялся Джиованни.

Вдруг и сестры, и мальчик смолкли сразу. Смех затих. Неловкое молчание воцарилось в столовой.

На пороге комнаты стояла сама Мария Викторовна с высоко приподнятыми бровями и приторно любезной улыбочкой, не то ехидной, не то насмешливой на тонких губах.

Улыбка сбежала мгновенно с лица Марихен. И два пятна румянца вспыхнули на ее щеках.

– Что он сделал с полом, этот несчастный? – почти с ужасом вскричала она. – Пол еще только накануне мыли, ох, Боже мой!

И ее мечущийся взгляд перебегал с Джиованни на пол комнаты, с пола комнаты на Джиованни, с испуганным видом прижавшегося к Нюте и недоумевающими глазами глядевшего на волнующуюся «помощницу».

– Ах, да, вот… действительно, пол… Как это мы не заметили раньше, – первая спохватилась Юматова, сокрушенно покачивая головой.

Весь пол столовой был в грязных небольших лужицах. Это Джиованни, принесший снегу на подошвах сапог, испортил таким образом чисто убранную комнату.

– Дементия сюда, Дементия со шваброй и тряпкой! Он дежурный сегодня по столовой, – волнуясь приказала Марихен. – А ты, мой милый, ступай к себе, тебе не место здесь, ты только производишь беспорядок. Ступай в свою комнатку. Когда зажгут елку и приведут детей, тебя позовут.

И слегка подтолкнув мальчика в спину, она выпроводила его за дверь.

На месте Джиованни очутился Дементий.

– Вот, вытрите, – приказала ему Марихен. – Джиованни натоптал здесь снегу.

– Это что такое? Никак в праздник убирать заставите? Скверный мальчишка напачкал, а я тут возись! Да ни в кои веки! Пущай сам моет! Что я ему, лакей, что ли? – заворчал Дементий, разводя руками.

Он был заметно навеселе, и его маленькие глазки вызывающе и дерзко поглядывали на всех.

Мария Викторовна вдруг вспыхнула несвойственным ей гневом:

– Нет, вы вытрете, раз я вам приказываю, или я вас выгоню сию же минуту, потому что вы дерзки и пьяны!

Это было так неожиданно для Дементия, что он невольно повиновался и, угрожающе взглянув в глаза стоявшей ближе всех к нему Нюте, принялся за чистку, ворча и ругаясь себе под нос.

Принялись и сестры за прерванное дело, но прежнее приподнято-веселое настроение как-то исчезло внезапно, без следа.

Незначительный, казалось бы, случай спугнул беспечную праздничную веселость…

* * *

В этот день не было общего стола. Обедали каждая у себя в комнате, так как столовая была отдана под елку.

Наскоро справившись с казенным обедом, Нюта взяла со своей тарелки приготовленное в этот день на третье блюдо песочное пирожное и, завернув его в бумажку, понесла Джиованни.

Она ежедневно делала это, отдавая свою порцию сладкого маленькому итальянцу.

Быстро спустившись по лестнице, пустынной в этот обеденный час, она вбежала в швейцарскую и очень удивилась, не видя там обычно поджидавшего ее в это время у дверей своей каморки Джиованни. Впрочем, не один итальянец, но и Антип отсутствовал, к крайнему изумлению Нюты.

– Джиованни, – тихонько позвала она, – иди скорее, Джиованни, я что-то принесла тебе…

И вдруг она вздрогнула всем телом. Из каморки швейцара послышался короткий, резкий вопль, мгновенно придушенный и перешедший в стон, чуть слышный и слабый. Затем еще стон… Другой… Третий… Потом удар чего-то хлесткого, сильного по мягкому предмету. И опять стон, еще более глухой, но протяжный… И удары, удары, снова посыпавшиеся без счета и числа…

Бледная, испуганная, с промелькнувшей в мозгу с быстротой молнии догадкой, Нюта рванулась вперед к двери, схватилась за ручку ее, дернула к себе, но, увы, дверь не поддалась: она была закрыта изнутри задвижкой.

– Отворите сию минуту, или я позову сторожей, всю общину, позову сейчас же, – кричала она, ударяя своими маленькими кулаками в дверь.

Странные звуки в комнатке прекратились сразу. Что-то с шумом задвигалось там, и чей-то грубый голос произнес со злобой:

– Ну, будет с тебя! Попомнишь до следующих ремней!

И тихий жалобный вопль боли и муки…

– Джиованни!.. О, Господи, его бьют!

Вся кровь бросилась в лицо Нюты.

– Если вы не откроете тотчас же, я… – вне себя вскричала девушка и рванула ручку. Щелкнула задвижка, распахнулась дверь, и на пороге Нюта увидела ненавистного ей Дементия.

Служитель, пошатываясь, едва держался на ногах. Его налитые кровью глаза блуждали, его лицо, перекошенное гримасой исступленной злобы, было багрово-красно. Дрожащими от бешенства руками он старался застегнуть ременный пояс на себе, но это никак не удавалось ему.

В раскрытую дверь каморки Нюта увидела растрепанную, смятую кровать Антипа, а поперек нее извивавшуюся от боли, корчившуюся маленькую фигурку, плакавшую навзрыд.

В минуту все происшедшее стало ясно Нюте. И дрожа от негодования, она заслонила Дементию дорогу.

– Как вы смели? Как вы смели его бить? Кто дал вам это право? Я не прощу вам этого никогда, никогда! Завтра же вся община узнает о вашем поступке, и Ольга Павловна прежде всех… Да, да… И завтра же вас здесь не будет!

Весь хмель, казалось, выскочил у Дементия из головы при этих словах дрожащей, взволнованной Нюты. Обуревавшее его бешенство закипело в нем с удвоенной силой.

– Ах, так-то вы? За мою-то, доброту-то? За то, что я вас покрываю, барышня? Ну, коли так, попомните вы меня, узнаете, что значит доносить на меня из-за ледащего[58]58
  Леда́щий – тщедушный, слабый, никчемный.


[Закрыть] нищего мальчонки, на верного работника… Эка невидаль, проучил малость ремнем мальчишку! Не растает, не сахарный. Пущай пол не портит, поделом ему, а вы… доносить. Ишь, какое слово сказали!

– Завтра же вас не будет здесь! – холодным, ледяным тоном произнесла, внезапно успокаиваясь, Нюта, и ее обычно кроткие глаза блеснули угрозой.

Должно быть, много твердого, непоколебимого решения прочел в этих глазах Дементий, потому что вдруг он весь съежился, побледнел.

Но это было лишь на мгновение. В следующую же секунду он снова принял свой дерзкий, нахальный вид и произнес, нагло хихикая и кривляясь:

– Ладно, коли так, барышня-сестричка. Соскучились, стало быть, здесь, другой обстановки пожелали-с? Ну да ладно, повидаете и ее, крохотную такую комнатку с тюремной решеткой на окне, с часовым у двери. Знаете ли, что такая комнатка ожидает ту барышню, которая ежели по фальшивому пачпорту живет? Не знаете, хи-хи-хи?

– Вон! – не своим голосом крикнула Нюта. – Сию же минуту вон! И если вы не уйдете сейчас же от меня, я позову, крикну на помощь!..

Ее серые глаза горели решительным огнем. Побледневшее лицо было бело, как известь.

– Ухожу, барышня, ухожу, но помните: все узнается нынче же: Дементий Карпыч умеет постоять за себя, и мы еще посчитаемся, сестрица! Возьмите терпения на час, не замедлю отплатить. Еще посмотрим, чья возьмет. А теперь счастливо оставаться пока что.

И нахально-презрительным взглядом окинув Нюту, он вышел из комнатки. Девушка стремительно кинулась к все еще стонущему и рыдающему от боли Джиованни.

– Мальчик мой, бедный, милый!.. Джиованни мой, радость моя, успокойся; забудь этого злого человека, дитя мое! Тебе больно, да? Крошка мой несчастный!

Она обнимала ребенка, целовала его, гладила своей нежной ручкой его черные кудри. И постепенно стихали под влиянием ее ласки жгучие слезы обиженного, побитого малютки.

Джиованни поднял лицо, залитое слезами, с влажными глазами, похожими на черешни, облитые дождем, и, сжимая руки Нюты, залепетал быстро-быстро:

– Папо вышел… пришел злой zio[59]59
  Дядя (итал.).


[Закрыть] и стал бить Джиованни за то, что он испачкал пол… Было больно, очень больно, ах! – и он заплакал снова.

– Милый ты мой, бедный, слушай меня: злой дядя не придет больше, мы его не пустим, а вечером пойдем в залу, зажжем елку, будет много детей, играть с ними станет Джиованни, а потом будет смотреть, как двигаются и пляшут фигурки на полотне. И гостинцы будут, и подарок для Джиованни. Sorella Марина, его сестричка, приготовила ему кое-что, а пока…

Тут Нюта вытащила из кармана пирожное и сунула в руку итальянца.

Его слезы высохли совсем. Глаза уже блестели оживленной, радостной улыбкой. Недавнее горе и побои если и не были вполне забыты впечатлительной детской душой, то постепенно теряли свою острую боль воспоминаний, и мальчик был снова счастлив в эти минуты…

Глава XVII

Ровно в семь часов широко распахнулись двери столовой, и огромная толпа детишек, возрастом от двух до двенадцати лет, ввалилась в комнату. За ними вошли почетные попечительницы, начальство, приглашенные гости, доктора с их семействами, родственники сестер и сами сестры.

Часть их, впрочем, уже находилась в столовой и в качестве хозяек радушно принимала гостей.

А посреди комнаты стояла великолепная, развесистая, прямая и стройная ель, вся в золотых украшениях и блестках, освещенная бесчисленными огнями свечей. Вдоль стен длинными рядами тянулись столы с подарками и мешочками гостинцев.

Почетная попечительница и члены благотворительного общества пришли на помощь сестрам в устройстве в общине елки и прибавили свои пожертвования к их скромной складчине.

И елка вышла на славу.

Ребятишки испуганно восхищенными глазами, с прерывавшимся дыханием и раскрытыми ртами смотрели на нее.

Им, выросшим в затхлом воздухе сырых чердаков и подвалов, было дивно и необычайно это сказочное зрелище рождественского праздника.

Робко и смущенно толпились они в дверях до тех пор, пока резвая, как птичка, всюду поспевающая Розочка не влетела в их толпу, не схватила на руки самую маленькую из всей толпы девчурку и, приказав всем остальным детям следовать за собой, не повела их к столам.

Сестра Кононова раздавала билетики, сестра Двоепольская назначала подарки. За роялем, сдвинутым к печке, сидела Юматова, с бледным, улыбающимся обычной своей грустной улыбкой лицом, и с чувством играла старинный рождественский гимн.

Сестра Клементьева, обычно такая суровая, строгая, «свирепая сестра», как ее в шутку прозвал Валентин Петрович, усадила к себе на колени маленького, особенно бедно, убого одетого мальчугана и угощала его сочными ломтиками апельсина.

В другом углу стояла Нюта, держа за руку Джиованни. Пальцы мальчика конвульсивно сжимали руку девушки, его глаза впивались в огоньки елки. Его губы шептали восторженно:

– O, Santa Virgine Maria! O, Dio-Creatore![60]60
  О, Святая Богородица! О, Бог Создатель! (итал.)


[Закрыть] Как хорошо, как хорошо!

– Вот тебе билетик, иди за подарком, – подлетела к мальчику Розанова.

– А sorella Марина пойдет со мной?

– И sorella твоя пойдет, не бойся… В пекло ада полезет за тобой твоя sorella, – смеясь ответила Катя, увлекая к столам Нюту и ее маленького приятеля.

– А что, сестрицы, на мою долю не припасли подарочка? – спросил, высунувшись из толпы гостей, «семинарист».

– Да побойтесь вы Бога, Дмитрий Иванович, это детям подарки. Разве вы дитя? – замахали на него руками сестры.

– А разве нет? – делая обиженное лицо, произнес тот.

Действительно, он, этот огромный человек, был похож на большого добродушного ребенка: так неподкупно-искренне светились чистой детской радостью его большие темные глаза.

– Берегитесь, доктор, вы елку повалите, – предупредила маленькая Двоепольская, неожиданно схватывая и отводя от дерева огромного Ярменко.

– Ну, нет, шалите, сегодня я ничего не сокрушу. Увидите, сестрицы, не в таком я нынче настроении, – ответил Ярменко, но в то же мгновение, отступив назад, метнулся в сторону.

На полу лежал маленький мальчик, что называется, заходясь от рева. Нечаянно Ярменко толкнул малютку.

– Ага, что я говорила! – торжествовала подоспевшая Розочка. – Если не чашку, так кому-нибудь нос разобьет.

Все бросились к пострадавшему мальчику, но сам Ярменко опередил всех, подхватил на руки плачущего крошку, вскинул его на свое огромное плечо и, тщательно поддерживая своими сильными руками ребенка, запрыгал с ним по комнате.

– Вот как мы! Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля!

Недавних слез не было и помину. Сияющий от счастья мальчуган вцепился обеими ручонками в львиную гриву гиганта и заливчато смеялся на всю комнату.

В противоположном углу три молоденькие сестры, испытуемые-курсистки, окружив доктора Козлова, усиленно потчевали его сластями и фруктами.

– Орешков, Валентин Петрович, пожалуйста, – предлагала ему миловидная Симонова.

– И Господь с вами, сестрица, чем же грызть их буду? Уже лет десять, как я блещу отсутствием зубов, – смеялся веселый доктор.

– Я вам раскушу, хотите?

– И я!

– И я!

– Вы бы апельсинчик взяли, Валентин Петрович!

– Сохрани, Боже! Кажется, никак три уже проглотил!

– Четвертый тогда. И, полно, что за счеты?

– Да что вы, сестрички? Бог с вами, что вам аз грешный надоел, что ли, окормить хотите? Караул! Закармливают тут, караул! – неожиданно выкрикнул доктор Козлов и, комично подпрыгивая, дал «тягу» от курсисток, к общему восторгу и смеху присутствующих.

Доктор Семенов держался больше группы гостей, ухаживая за «светскими барышнями и дамами».

– Ишь ты, с нами и разговаривать не хочет, – заметив Семочку в «светской» группе, бросила запыхавшаяся Розочка, и лукавая улыбка пробежала по ее насмешливому задорному лицу.

– Доктор, Евгений Владимирович, подержите мне этого плаксу. Мне надо игры устраивать, а он не дает, все руки отдавил, право. – И, прежде чем Семочка успел ответить что-либо, на его коленях очутилось какое-то двухгодовалое, неистово ревущее существо.

Делать было нечего, пришлось волей-неволей ублажать плачущего ребенка, который, кстати сказать, кричал так пронзительно-звонко, что все находившиеся подле Семочки гостьи-барышни отлетели от него, зажимая уши и убегая в противоположный угол комнаты.

А смущенный, растерявшийся и раздраженный Семенов шипел и присвистывал, прищелкивая пальцами, всеми мерами стараясь успокоить исступленно ревущего мальчишку.

– Доктор Фок! Доктор Аврельский! Дмитрий Иванович! Валентин Петрович! К нам не примкнете ли? У нас золотые ворота сооружаются, – кричала веселая молоденькая сестра Симонова, с миловидным вздернутым носиком и веснушчатым, точно желтым бисером усыпанным, лицом.

– Увольте старика, сестрицы, – хмурясь и улыбаясь в одно и то же время, бросил Аврельский, а остальные доктора, желая потешить маленьких гостей и милых хозяек, приняли деятельное участие в устройстве игр.

Шум, смех, веселый, заразительный смех счастливого детства мигом наполнили комнату. Играли в золотые ворота, в кошки-мышки, в трубочиста и ангела.

Счастливые, ярко разгоревшиеся лица детишек, их радостные голоса, визг и топот их маленьких ножек перемешивались с голосами взрослых, едва ли менее довольных, нежели детвора.

Под веселый смех присутствующих погнался Фик-Фок за живым и юрким, как обезьянка, Джиованни и неожиданно растянулся при гомерическом хохоте присутствующих во всю свою длину.

– О, фуй, какой оплошность! Я шуть-шуть не упаль немножко, – заявил, смущенно улыбаясь, присутствующим немец, вызывая новый взрыв веселого смеха.

* * *

Одной только Нюте было несколько не по себе. Сегодняшняя угроза Дементия не выходила у нее из головы. Она мучительно сосала сердце девушки, как червяк точила его, не отпуская ни на минуту своей жертвы.

«Скажет, донесет, и тогда – все пропало. Арест, тюрьма, может быть, еще более строгое взыскание, – постоянно проносилось в голове Нюты. – Ну, что ж! Значит, я заслужила эту кару, значит, заслужила. Знала, на что шла. Ведь знала, знала отлично, – тут же успокаивала себя девушка, стараясь во что бы то ни стало отвязаться от докучного червяка».

«А все же завтра скажу Ольге Павловне все про Дементия, про его взятки, побои, все… Что бы мне ни грозило за это, скажу… Нельзя ради собственного страха терпеть присутствие здесь в общине такого скверного, бессовестного человека, – тут же решила она. – Успокойся, милый Джиованни, ты будешь отомщен».

Ее глаза быстро отыскали знакомую юркую, подвижную фигурку.

Маленький итальянец веселился больше остальных детей. Он разгорелся от бега, и черные глаза его сверкали, как никогда.

– Какой очаровательный ребенок! – долетали до Нюты восхищенные отзывы гостей. Джиованни подзывала то и дело то одна, то другая гостья, его ласкали и задаривали наперерыв деньгами. Всем интересно было знать историю маленького шарманщика-итальянца. Заставили его принести шарманку, играть его песни.

Послышались бесхитростные звуки разбитого инструмента «Addio a Napolis», «Santa Lucia»[61]61
  «Прощай, Неаполь», «Санта Лючия».


[Закрыть]. И снова в карман куртки Джиованни посыпались крупные и мелкие монеты из рук добрых людей. Торжествующий и счастливый, блестя глазами, сверкая улыбкой, он бежал к Нюте и лепетал, прижимаясь головой к ее плечу.

– О, Джиованни много денег дали, много монеты. Sorella, теперь мы уедем с вами на теплую родину Джиованни, к синему морю, к ясному небу, к цветам и солнцу… Правда? И там купит Джиованни своей sorella шелковое платье, как у важной синьоры, и она будет настоящая знатная синьора.

– А ты очень любишь твою сореллу, мальчик? – неожиданно прозвучал над ними странно знакомый Нюте голос.

Девушка подняла голову.

Перед ней стоял высокий молодой человек, в больничном халате, с исхудалым, бледным лицом, открытым и симпатичным. Голубые веселые глаза его мягко смотрели на Нюту и Джиованни.

– Не узнали меня, сестра? – улыбаясь произнес юноша.

– Как не узнала! – также улыбнувшись, проговорила Нюта. – Вы – Кручинин.

– Собственной своей персоной! Да! Вчера имел удовольствие встать с постели, а сегодня почтил, как видите, праздник своим присутствием.

– Не рано ли, смотрите! Вы еще пока слабы, – предостерегающе произнесла Нюта.

– Не мог не прийти. Присоседился к больным, направившимся сюда, и вот я перед вами. Ведь я для вас только и пришел на елку, сестра.

– Для меня? – глаза Нюты, вопрошающие и чистые, как у ребенка, удивленно вскинулись на молодого человека.

– Ну, да, для вас! Не делайте такого наивно-непонимающего лица! Я все узнал вчера от доктора Козлова: и мой безумный горячечный поступок, и вашу самоотверженность по отношению ко мне. Вы спасли мне жизнь, сестра. Позвольте мне пожать вашу руку.

И, схватив руку Нюты горячей, сильной худой рукой, он крепко сжал ее пальцы.

– Ну, это уж слишком много сказано: спасла жизнь. Просто я помешала вам выброситься из окна, – улыбнулась Нюта.

– И я чуть не вытолкнул вас на улицу вместо себя, и это знаю тоже, – горячо подхватил студент. – И как вы трое суток не отходили от моей постели ни на минуту, и это знаю. Все знаю, не знаю только одного, чем мне вас отблагодарить за все, за все…

– Господа! Сейчас начнется представление кинематографа, просим занимать места! – послышались громкие голоса.

– Вы позволите сесть около вас? – спросил Нюту Кручинин.

– Пожалуйста! Очень рада!

– Вы мне напоминаете лицом и фигурой сестру мою, Соню. Она живет близ Н-ска, в глуши, у нас там именьице маленькое… Сестра Соня такая же самоотверженная, чуткая, готовая на подвиг, как и вы… Когда я гляжу на вас, мне кажется, что я вижу ее… Вот, когда придется побывать в наших краях, заезжайте, сестрица…

– Спасибо…

– А мать-старуха, когда увидит вас, с ума сойдет от радости: Я ей написал все, как было. Пусть благословляет вас старушка. Вы стоите этого! А уж как рада-то будет, если заглянете к нам!

– Я не знаю, когда же… вы видите…

– Авось вырвется когда-нибудь минутка свободная. Ведь пользуются же отдыхом сестры. Ну, вот и вы приезжайте отдохнуть к нам, как к себе домой, попросту, без затей, право! Ведь у вас нет родных никого?

– Да!

И Нюта вспыхнула до ушей, произнося эту ложь со смущенным сердцем. Кручинин окинул ее сочувственным взглядом.

– А не кажется ли вам странным, сестра, что я, будучи в бреду, в жару горячки, умел запечатлеть ваше лицо настолько, что вот прямо безошибочно подошел к вам и узнал вас среди сотни других сестер? – спросил Кручинин.

Нюта не успела ответить. Окончилось представление кинематографа, гости задвигали стульями, детей уводили по домам. Праздник кончался.