Текст книги "Наташин дневник"

1 декабря

Кто бы мог подумать, что со мной произойдет весь этот ужас! Господи, Господи!

Сейчас я сижу в маленькой чистенькой комнатке, дверь в коридор плотно прикрыта, а я пишу на листке бумаги свои злоключения (дневник-то в кухне остался).

Если записывать все подробно, что со мной случилось за эти короткие дни, так и целой тетради, пожалуй, не хватит.

До сих пор холодею, как все вспомню, и пот на лбу выступает.

Произошло все это три дня тому назад. Утром в тот день то и дело трещали звонки в передней… Заказчицы без конца приходили и уходили. Теперь время близится к Рождеству, и все себе справляют новые праздничные платья.

В передней теперь постоянно дежурит мадамина любимица Лиза. Каролина Федоровна нарочно для нее подстроила, чтобы ей одной перепадали от заказчиц двугривенные и гривенники на чай. Иногда она с Шурой делится. Бедной же Осе ничего не дает, хотя между девочками есть такое условие – все чаевые делить поровну. Только Вера ни когда ими не пользуется, ей Таисия Ефимовна запрещает брать.

– Мы не нищие, нам подачек не нужно, – гордо говорит Вера.

А что до меня, то уж, конечно, я ничего не возьму. Да многие заказчицы и остерегаются мне почему-то давать: меня отчего-то принимают за барышню, за хозяйскую знакомую или родственницу, хотя я хожу в такой же форме, как и остальные девочки.

Так вот, весь позавчерашний день примерки шли без перерыва. И меня держали в примерочной – подавать булавки. А Шура все утро бегала в Гостиный[20]20
  Имеется в виду Гостиный двор.


[Закрыть], как сейчас помню. Хозяйка посылала ее какие-то пуговицы к платью подобрать.

А перед обедом стала я скликать собак, смотрю – Джека нет. Бросилась к черной двери, а она настежь. Батюшки мои, да кто же это открыл?

– Шарлотта Карловна, – спрашиваю, – вы Джека не видели?

Та на меня глаза выпучила.

– С ума сошла! Джек не мне поручен, а тебе. Что же мне за ним было смотреть? Это твое дело, а не мое!

Я страшно испугалась. Второй раз кто-то выпускает моих собак, чтобы мне насолить.

Леди и Амишка в комнатах, я их только что видела, а Джека нигде нет.

Сбежала я вниз по черной лестнице, зову Джека. Нет, нет и нет. Ни на дворе, ни на улице. А как нарочно в тот день был такой туман, что ни зги не видно, все вокруг словно заволокло каким-то серым дымом. В двух шагах ничего не различить.

Бегу по тротуару наугад, то и дело на прохожих натыкаюсь. Налетела на городового:

– Ради Бога, – спрашиваю его, – не видели ли вы большого серого дога? Джеком звать.

Тот посмотрел на меня.

– Вы от Фришей? Ихнего Джека ищите? Нет, не видел. Я всех этих собак Фришиных знаю и вас знаю, всегда вы с ним прогуливаетесь, молодая барышня. Но сегодня что-то не видел.

Приложил руку к фуражке и пошел от меня.

Я – назад. Невмоготу больше искать в одном платье и без калош. Снег сегодня выпал довольно глубокий и холодно. А главное, очень сыро от тумана.

Прибежала я домой. А там уж, видно, все узнали, что Джек пропал. Встречает меня в кухне Лиза с ехидной улыбкой.

– С потерей вас, барышня-сударышня! Небось, хозяйкиного любимца проспали? Пожалуйте к Каролине Федоровне, очень даже она вас видеть желает.

А потом на Шарлотту Карловну взглянула многозначительно.

– Ну, Шарлотта Карловна, приготовьтесь, – шепнула Лиза ей, но так, чтобы я расслышать могла, – приготовьтесь! Сейчас вам немалая работа предстоит…

И тут же в мой адрес дерзко-предерзко:

– Ох и покажут же тебе теперь, девушка, где раки зимуют!

А Шарлотта Карловна усмехнулась только, да так, что у меня мурашки по телу забегали. При мне ведь она по хозяйкиному приказанию раза четыре девочек наказывала в кладовке. Шуру два раза да два раза Осю. И я ее с той поры просто видеть не могла.

Наши-то ученицы перед ней всегда заискивают, всегда на свои чаевые деньги то папиросы ей покупают (курит она), то кофе, то сдобных кренделей. А мне и купить-то не на что, да если бы и было на что, ни за какие деньги на свете этого бы не сделала. Потому что ненавистна она мне, противна за свою жестокость.

Шарлотта Карловна это отлично знала, но почему-то оставляла меня в покое и не изводила своими преследованиями, как Эмма. Только все смотрела на меня в упор, точно хотела получше меня разглядеть, а глаза у нее так же, как и она сама, неприятные.

Вот и сейчас глянула она на меня, но ничего не сказала, только усмехнулась. Жуть меня взяла от этой ее усмешки.

Сама-то она высоченная, худая, зеленая вся какая-то, и руки, точно как у обезьяны, – длинные, цепкие. Если схватит этими руками, так не скоро из них вырвешься. Только не дамся я ей! Ни за что!

Подумала я это и побежала в комнаты, потому что хозяйка в ту минуту на всю квартиру закричала:

– Ташка! Ташка! Ташка!

«Вот уже начинается, – подумала я, – и когда кончится, неизвестно». А сама ни жива ни мертва. Знаю одно только: бить себя ни за что не позволю, Бог весть что натворю, а не дам им себя пальцем тронуть!

Не успела я в гостиную вбежать, как очутилась с хозяйкой лицом к лицу. Взглянула я на нее и тотчас же глаза отвела.

Совсем другим стало ее лицо. Румянца как не бывало. Щеки бледные, губы дрожат. И все лицо подергивается, точно пляской святого Витта[21]21
  Пляска святого Ви́тта – просторечное название хореи, заболевания центральной нервной системы, которое сопровождается судорожными подергиваниями мышц лица и всего тела.


[Закрыть].

Схватила меня за руку, точно клещами впилась в нее, и потащила за собой, да так быстро, что я и опомниться не успела.

Влетела в Эммин будуар и чуть ли не в голос кричит:

– Вот! Полюбуйся на эту негодницу… Джека она упустила! Джека потеряла или нарочно со двора свела, гадина этакая…

Что такое? Или я ослышалась? Но нет, верно расслышала, потому что она повторяет еще раз эти слова, а сама трясет меня за руку изо всей силы:

– Говори сейчас же! Говори, куда ты его свела, мерзкая девчонка? Где ты спрятала бедного моего песика, радость мою, утешение мое! Я готова разрыдаться от горя!

– Да перестаньте вы, муттерхен, нельзя же так из-за какой-то собаки! – проговорила по-немецки Эмма, завивавшая в это время волосы перед зеркалом. – Сегодня Карл Иванович должен приехать, а у вас такой вид, точно покойник в доме. И все из-за глупой собаки! – она презрительно пожала плечами.

– Из-за глупой собаки?! – взвизгнула по-немецки не своим голосом хозяйка и тут же снова обратилась ко мне, переходя опять на русский язык.

– Вот что, скверная девчонка! Запомни до единого слова все, что я тебе сейчас буду говорить! – она еще больнее стиснула мою руку своими сильными толстыми пальцами. – Ты должна тотчас же привести Джека ко мне оттуда, где ты его спрятала. Слышишь? Вот ты давеча нам дерзко заявила, что не выносишь нас, немцев. Немцы суровы, строги, это правда, а иногда и беспощадны со своими врагами. Но они честны! Понимаешь? Немцы честны, гадкая ты девчонка! Честнее тебя и твоего народа в сто раз. Слышишь? – она продолжала меня трясти.

– Неправда! – оборвала я ее так неожиданно и резко, что сама этого не ожидала.

– Что тако-о-ое?

Ее глаза прищурились, а лицо наклонилось близко-близко к моему.

А меня точно что подхватило и понесло.

– Неправду вы говорите, неправду! – не помня себя, торопясь и волнуясь, продолжала я ей высказывать, а сама глаз не отрываю от ее побледневшего лица. – Да разве честно это, что они врываются в земли мирных народов, жгут, разрушают их города, убивают людей?.. А разве…

Я не договорила. Белое, неподвижное сейчас, словно маска, хозяйкино лицо по чти в упор придвинулось к моему, и она закричала так, что стекла, казалось, дрогнули и зазвенели в окнах от ее крика.

– Молчать! Сейчас же молчать, дрянь ты этакая! И вон… Вон сию же минуту за Джеком!.. Искать его сию же секунду!.. Или он будет здесь, или же… Или я тебя выучу, как умышленно сводить со двора хозяйских собак!

– Я не сводила, – вырвалось у меня.

– Врешь, врешь! По глазам вижу, что врешь, негодница, нищая, дармоедка! И вот тебе мой последний сказ: или ты Джека приведешь сейчас же, или я велю Лотхен выдрать тебя как сидорову козу… И не один раз накажем тебя… Слышишь? Будем лупить ежедневно, каждый вечер, пока ты не откроешь нам, куда Джека упрятала!

И чуть не задохнулась от злости и волнения.

– Ну, уж извините, Каролина Федоровна, но этого ни когда не будет!

Эти слова я услышала как во сне, уж очень меня взволновали хозяйкины слова, и даже звон от них пошел у меня в ушах.

Передо мной вдруг, словно из-под земли, выросла Таисия Ефимовна. Взяла меня за другую руку и потянула к себе.

– Успокойся, – говорит, – Ташенька, я тебя обидеть никому не позволю.

Хозяйка так удивилась, что даже пенсне с носа уронила и тотчас же выпустила мою руку. Сама же на Таечку уставилась.

– По какому праву вы, – спрашивает она ее так дерзко и вызывающе, – сударыня, не в свои дела нос суете?

И даже подбоченилась, руки в бока уперла.

Таисия Ефимовна спокойно ей говорит:

– По самому простому, по человеческому. Вы девочку наказывать хотите ни за что ни про что. Куда она могла Джека увести, сами подумайте? И зачем ей было это делать?

– Со злости, со злобы увела, чтобы мне досадить… – все еще волнуясь, отвечает хозяйка не своим голосом.

А Таисия Ефимовна ей:

– Вот-вот, как раз Таша такая! Да она мухи не обидит! Неужели за все время, что она здесь, вы этого не заметили?

– Уж не знаю, обидит она муху или нет, а только Джека нарочно куда-то увела! – настаивала на своем хозяйка.

– В тихом омуте черти водятся, – вставила от себя и Эмма, все еще спокойно подвивая у зеркала локоны.

– Верно, верно! – подхватила ее мать. – Недаром она тихоней прикидывается… Воровка она, собаку мою украла… И продала… О, наверное, продала собачникам Джека, моего песика!

– Да вы же Бог знает что говорите! – продолжала спокойно Таисия Ефимовна. – Слушать вас даже неловко. Вот что вам на это отвечу: найдется или нет ваша собака, а Ташу вы пальцем тронуть не смейте!

– Это еще что за указ? Что за гувернантка выискалась? Да я вас из мастерской сегодня же выгоню. От места откажу… – снова заволновалась и рассердилась Каролина Федоровна.

– Как пожелаете. Но пока я здесь, Ташу в обиду не дам.

Она сказала это так твердо и строго, что я в эту минуту и не узнала нашей тихой и кроткой Таисии Ефимовны. Даже глаза стали другие, решительные такие, гордые, и сама она лицом побледнела.

– Не сметь со мной так разговаривать! Не смейте дерзить у меня. А не нравится что, так вон убирайтесь! – снова закричала на нее хозяйка.

Тут Таисия Ефимовна не выдержала.

– Хорошо, – говорит, – уйду. И Веру заберу отсюда, потому что не хочу, чтобы вы ее обижали, как других.

Повернулась и спокойно пошла к двери. Я, не помня себя, кинулась следом за ней.

– Таенька, милая, хорошая! Что вы сделали? Из-за меня места лишились.

А она так ласково на меня посмотрела и по голове меня погладила:

– Ничего, Наташа, Бог не без милости. Лишь бы здоровье было, а место всегда можно найти, особенно теперь, перед праздниками, когда каждая пара рук в мастерских на вес золота. Авось и мы с Верунькой с голоду не помрем. Мне, признаться, давно хотелось отсюда уйти, и я…

– Ташка, назад!.. – вдруг услышали мы новый оклик хозяйки.

– Ступай, Наташа, узнай, что ей надо, а я тебя здесь подожду. Вместе пойдем Джека искать… – шепнула мне Таечка.

Как увидела меня хозяйка, так и разошлась снова:

– Что? Новую заступницу себе нашла, миленькая? Я ее выгнала, да-с!.. А теперь в последний раз тебе говорю: марш искать Джека! И без него даже носа сюда не показывай! Помни, что тебя ожидает!

Сказала она это таким голосом, какого, кажется, я ни когда не забуду. Потом схватила меня за плечи и вытолкала за дверь.

Только я не очень от этого взволновалась: Таисия Ефимовна уже ждала меня в соседней комнате. Как только меня увидела, взяла за руку и повела в прихожую.

Мы оделись и вышли вместе искать Джека. Всех встречных спрашивали, у дворников узнавали, только никто нам толком не мог сказать, где и когда его видели в последний раз.

– Вот что, Наташа, – обратилась ко мне Таисия Ефимовна, – сейчас ты к нам пойдешь, Веру проведаешь, кофейку у нас выпьешь и решишь, что тебе теперь делать.

Я с радостью согласилась на ее предложение. Таисия Ефимовна тут же неподалеку снимает маленькую комнатку. Чистенькая такая комнатка.

Веру мы застали спящей. Хозяйка, Ольга Викторовна, сказала, что ей лучше. Скоро Вера проснулась и страшно мне обрадовалась. Стала про все расспрашивать, что у нас делается в мастерской. Только я боялась всю правду ей открыть: и про пропажу Джека, и про Таечкин уход. Это ее, бедняжку, могло взволновать и еще хуже повлиять на болезнь.

А тут вошел Антон Антонович, квартирный хозяин (он околоточный надзиратель[22]22
  Около́точный надзира́тель – чиновник городской полиции, ведавший околотком, то есть минимальной частью полицейского участка.


[Закрыть]), и хозяйка пригласила всех нас пить кофе, но так как Верочке вставать с постели нельзя, кофе с булками принесли в комнату, и здесь мы его и распили.

– Со своими харчами – так по-деревенски называется, – смеялся Антон Антонович, потом стал нам рассказывать разные забавные истории и очень нас смешил.

Время прошло незаметно. Зимний день короток, и я не заметила, как наступили сумерки. «Господи! А Джек-то как же?» – мелькнуло у меня в голове, и сердце невольно сжалось.

Таисия Ефимовна словно угадала мою горькую думу: вышла под каким-то предлогом и меня поманила за собой.

– Нечего тебе, Наташа, в мастерскую возвращаться. Твои документы мы вытребуем от хозяйки через Антона Антоновича. Он не откажет нам в услуге. Все равно Джека не отыскать. Видно, это нарочно подстроили твои недоброжелательницы, как и в первый раз… Так лучше останься ты у меня: пока что будешь спать на хозяйской кухне, а там, как Вера поправится, на одной кровати с ней, на моем месте, а я на диване. Место же я сама тебе подыщу. Ну, что? Решай, Наташа. Согласна?

Что мне было решать? Обняла я ее молча да заплакала от радости.

– Ну вот и решила, значит… Мы с тобой, Наташа, устроимся.

Только она успела это сказать, слышим: звонок. Кто-то изо всей силы ручку у дверей дернул…

Какая досада! Нельзя сейчас писать, надо отложить до завтра… Идет, похоже, моя соглядатайка.

Скорее ступай, мой листок с записями, под матрац. До завтра, голубчик мой, до вечера…

2 декабря

На чем я вчера остановилась?.. Ах, да…

Отчаянно прозвонил звонок. Бросилась я к двери, открыла… Передо мной стоит Ося. Бледная, испуганная, взволнованная…

– Иди скорее в мастерскую, Таша… Хозяйка зовет. Послала меня за тобой… Велела, чтобы ты сейчас же шла, непременно…

– Да как же она узнала, что Таша у нас? – спрашивает Таисия Ефимовна, а у самой лицо такое встревоженное, как будто не меня, а ее самой это дело касается.

– А Лизка подглядела за вами обеими, куда вы днем пошли, и донесла мадаме… Страсть как мадама осерчала, рвет и мечет… Только послать за Ташей сразу почему-то не захотела. А как нашелся Джек…

– Как? Разве Джек нашелся?

– Нашелся, нашелся перед ужином… Уже мастерица ушла, и помощницы по домам собирались, а тут вдруг Карловна сама не своя вбегает… Страх перепуганная… Да и говорит: видела сейчас Джека на чердаке.

– На чердаке? – воскликнули мы с Таечкой в один голос.

– На чердаке. Да только не живой.

– Не живой? – вырвалось у меня.

– Не живой… Подохши… Потому что на чердаке рассыпана отрава на мясе от крыс, и он, видно, ее здорово хватил, отравы этой… Дверь-то чердачная, вишь, на задвижке была, Шарлотта сказывала… Задвижку-то, она хорошо помнит, как открывала. Когда пошла с бельем на чердак, на собаку и наткнулась. Лежит, распластавшись, и не двигается. Крысиной отравы наелся. И заперли его, видать, на чердаке для этой цели. Потому и бегали на Джека смотреть.

– Ах ты, Господи! Да кто запер-то, кто? На кого хозяйка думает?

– Ничего неизвестно… Думает на Шурку, кажись… Уж больно хитро она, Шурка, на всех поглядывает.

– Я пойду, Таисия Ефимовна, – так и подхватилась я с места, – пойду. Узнаю, поговорю… После того, что она мне наговорила, хочу ей сказать всю правду. Нельзя же так…

Таисия Ефимовна ничего не возразила, но, закрывая за мной дверь, напомнила:

– Только скорее назад возвращайся, Наташа, я тебя жду.

Побежали мы с Осей в мастерскую. Добежали до ворот, поднимаемся по черной лестнице.

Вдруг Вову встречаем. Он прямо ко мне направился, руку протянул:

– А я вас тут поджидаю, – говорит. – Слышал я, Наташа, что не все у вас здесь благополучно. Джека вашего какие-то негодяи заперли на чердаке, и он крысиной отравы наелся. Мы с Лёлькой очень всполошились, признаться, по этому поводу. Ведь все за ним смотрели, так, чтобы, храни Бог, вам не досталось от вашей свирепой фурии[23]23
  Фу́рия – здесь: злая, сварливая женщина.


[Закрыть].

– За что же мне-то доставаться, Вовочка? Я-то чем за чужой поступок виновата?

– Ну-ну, ладно, вижу, храбрая вы, Наташа. Только все же лучше вам одной не идти к вашей хозяйке.

Невзлюбил Вова нашу мадам и всякие прозвища ей давал.

– Ну, это глупости! – отвечаю. – Не съест же она меня! – и весело так, бодро взбежала по лестнице на наш этаж.

Боже мой! Если бы я знала, что меня там ждет, разве решилась бы войти в хозяйскую дверь!

Только успела я переступить порог, слышу, плачет кто-то, и не плачет, а воет. И сквозь слезы, слышу ясно, как выговаривает:

– Подайте мне ее! Я с ней разделаюсь! Я на ней, убийце моего Джека, все его муки вымещу… Подайте мне ее сюда! Своими руками я с этой дрянью, с Ташкой-негодницей, разделаюсь!..

Я вся похолодела, расслышав свое имя. Взглянула на Осю, а на той и подавно лица нет. Зубами лязгает, словно в ознобе, и вся дрожмя дрожит…

– Про тебя это она, Таша… Уходи от греха подальше…

И то правда! Уйти! Захватить свой милый дневник и назад, к доброй Таечке… Невесть чего можно ожидать от обезумевшей от злобы, ожесточившейся женщины.

Только я это решила в мыслях и стала пробираться в прихожую к отдушине, где у меня хранится дневник, как смотрю: откуда ни возьмись Лиза!

Увидела меня и обратно в комнаты с радостным криком кинулась:

– Ташка, мадам, вернулась! Ташка!

«Все кончено! Господи, помяни царя Давида и всю кротость его!..» – пронеслось в моих мыслях, и я бросилась инстинктивно в мастерскую… Знала, что при девицах хозяйка меня бить не посмеет.

Влетела туда, а сердце так и стучит, так и рвется наружу…

Силы небесные! Да что же это! В мастерской ни души: разошлись мастерица и помощницы до моего прихода. Не теряя ни минуты, я бросилась назад… Уж дневник выручать и думать нечего. Дай Бог самой ноги унести…

Вбежала я в кухню да и остановилась посреди нее как вкопанная: у черной двери Шарлотта стоит. Высокая, худая, страшная… Скрестила на груди руки и смотрит на меня не то выжидающе, не то вопросительно. И глаза у нее светятся, как у кошки в темноте.

Я от нее, как от зверя, метнулась в сторону, да как ахну от неожиданности: сама мадам очутилась за моей спиной. Это она, пока я бегала в мастерскую, пришла через столовую и очутилась в кухне.

– Ага, попалась, голубушка! – шипит она мне в самое ухо, а лицо у нее все исказилось от бешенства. – Ну, теперь не прогневись: раз погубила ты моего Джекиньку, то и я с тобой разделаюсь!.. Шарлотта, в кладовую ее!

Не успела я произнести ни одного слова, как страшная Шарлотта шагнула от дверей – и хвать меня за плечи! Подхватила меня одной рукой под мышку, как малого котенка, а другой что-то сорвала со стены.

У меня на лбу холодный пот выступил. Поняла я, для чего сейчас в руках Шарлотты собачья плетка…

Вдруг что-то странное со мной произошло. Не то ужас меня насквозь пронизал, не то гнев обжег такой, какого я еще в жизни своей не испытывала… Только почувствовала я себя необыкновенной силачкой и на самом пороге кладовой так толкнула ногами Шарлотту, что она пошатнулась и выпустила меня.

Хозяйка было подскочила ко мне и схватила меня за плечи, но и от нее я вывернулась – и прямо к черному входу. Рванула крюк изо всей силы, и дверь тотчас же настежь открылась…

– Вова! Вова! – кричу. – Спасите меня!

Точно кто-то мне подсказал, что он здесь, близко.

Так оно и вышло: Вова словно из-под земли передо мной вырос.

– Наташа, голубушка! Что с вами? Обидели вас?

А я стою перед ним как дурочка и только воздух ртом ловлю, не в силах слова произнести.

Взял он меня за руку и повел к себе домой. Черным ходом повел, через их кухню. Вызвал Лёлечку, и вместе они меня успокаивали и все расспрашивали, что со мной. И опять-таки моя гордость окаянная не позволила мне что-либо сказать ни про плетку, ни про брань хозяйкину. Совестно отчего-то было. Тут к тому же вошла мать Вовы.

– Очень, – говорит, – рада с вами познакомиться. Лёля с Вовой от вас без ума, хотят вам подарить билет на наш вечер. Живые картины увидите, чтение услышите, музыку. Придете? Да?

– Приду, – говорю.

Потом генеральша вышла и снова вернулась, принесла конфеты и фрукты. Позвала горничную и велела ей чаю подать. А Лёлечка мне стихи за чаем декламировала. И Вова развлекал, как мог.

Стали они оставлять меня у них переночевать. Верно, и мама их успела догадаться по моему расстроенному лицу, что в мастерской со мной не очень-то любезны. Но я постеснялась: уж очень они богато живут, не место мне у них.

Попросила только Лёлю и Вову проводить меня в мастерскую. Знала, что это на моих мучителей подействует.

И действительно, подействовало. Как пришли они со мной, так мадам мелким бесом рассыпалась и все вспоминала про какое-то маленькое недоразумение.

А как заметила, что Лёлечка меня обняла и поцеловала на прощание, да услышала Вовины слова: «Не беспокойтесь, Наташа, мы с мамой и сестрой вас в обиду не дадим», – так и совсем растаяла. И она, и Шарлотта, и Эмма так залюбезничали передо мной, что смотреть было противно и слушать гадко.

Ушли генеральские дети, а хозяйка рассыпалась в извинениях.

– Не всякое лыко в строку, Наташа, прости… Виновата я… Больше этого ни когда не случится, прости и оставайся с Богом, а я уж о тебе позабочусь.

Не знаю, что со мной было, но я простила и осталась на старом месте. А хозяйка впрямь позаботилась. Перевела спать из кухни в Шарлоттину комнатку. И от прежней должности отставила, посадила работать в мастерскую, а собак снова передала Шуре.