Текст книги "Тринадцатая"

Глава XVII. Голубые цветы

Кодя, Софочка и Жучок с громким хохотом и лаем неслись по лесной дороге. Соколиный Глаз, Мудрый Змей и Быстрая Лапа были в восторге от происшествия с коровой.

Позади, в оставшейся за ними чаще, Марья Андреевна всячески успокаивала перепуганных девочек, в то время как Ганя, Липа и Вера, вооруженные сучьями, пытались прогнать подальше непрошеную рогатую гостью.

– Гляди, вон лесное болото! – вскричала Софочка, протягивая руку вперед.

Сразу все трое – Кодя, Софочка и Жучок – остановились как вкопанные.

Прелестная лужайка зеленела перед ними. Голубые цветы устилали ее сплошным ковром.

И ничего страшного не было, казалось девочкам, в этой бархатной зелено-голубой, похожей на пушистый ковер поляне, покрытой незабудками.

– Незабудки… – словно зачарованная, промолвила Кодя. – А помнишь, Софа, что говорила Сара на прошлой неделе? Она говорила: «Мой больной папа очень любит незабудки. Я каждый раз, как еду в город, забегаю в лес и собираю их для него целый букет». Так она говорила неделю тому назад, бедная Сарочка. А теперь, когда ее папа умер, не думаешь ли ты, что ей будет очень приятно, если мы нарвем ей этих чудесных цветов, и она украсит ими отцовскую могилу?

С минуту Кодя стоит задумавшись. Она точно видит перед собой заплаканное личико осиротевшей Сары, ее тоненькую, хрупкую фигурку. И ей до боли становится жаль сиротку. Хочется хоть чем-нибудь утешить и порадовать Сару…

– Решено, – говорит она, делая энергичный жест своей маленькой рукой. – Решено, Софочка! Я иду за незабудками для Сары, то есть, вернее, для ее покойного отца. Это будет хотя бы маленькое утешение для бедняжки.

– Соколиный Глаз, ты храбр, как настоящий вождь краснокожих, но ты слышал, что говорила эта бледнолицая Марья Андреевна? – осторожно замечает рыженький «краснокожий» по имени Софочка. – В зелено-голубой лужайке таится могила, смерть…

– Но только не для храбрецов! – уверенно отвечает Кодя. – Итак, Мудрый Змей, и ты, Быстрая Лапа, – я иду. Не бойся за меня, ради Бога, – прибавляет она со своей сверкающей белоснежными зубами улыбкой, – не бойся. Я дочь моряка и сумею выплыть из моря, а не то что из какого-то болота! Только вот сниму башмаки – без них куда легче; они стесняют каждое движение… И, пожалуйста, не бойся за меня! Болото перед морем – ерунда! А я плаваю как рыба.

– А Марья Андреевна? – нерешительно шепчет Софочка, встряхнув своими рыженькими кудрями. – Не находишь ли ты, что мы должны ее слушаться?

– Разумеется, – соглашается Кодя, – Марью Андреевну я готова слушаться всегда и во всем. Но Марья Андреевна – не «краснокожий», она не может постичь всей ловкости нашего племени!

– А если ты утонешь? – с тревогой спрашивает Софочка.

– Если бы, да кабы, да во рту росли бобы, то был бы не рот, а целый огород!

Последние слова Кодя произносит уже сидя на траве и разуваясь. Еще минута, и она стоит у самого края зеленой лужайки. По обе стороны от нее – двое других членов лесного кружка, Софа и Жучок.

Жучок тихо повизгивает, пятясь задом от роковой лужайки, как будто чует опасность. Софа лепечет что-то о долге и послушании, о благоразумии и опасности.

Но Кодя уже ничего не слышит.

– Раз! Два! Три! – отсчитывает она и прыгает на середину болота.

– О-о-о! – в тот же миг проносится по всему лесу отчаянный вопль.

Испуганная Софочка отвечает таким же криком:

– О-о-о!

Жучок воет и скулит.

Кодя стоит посреди лесной поляны, среди множества незабудок, с испуганно вытаращенными глазами и мертвенно-бледным лицом. Ее босые ноги по щиколотку скрылись в болотной жиже. Вместо зеленой травы вокруг нее образовалась густая, липкая грязь… Она облепила ступни девочки и тяжелыми путами тянет ее вниз…

– Что это? Боже мой, что это?..

Кодя, к своему ужасу, чувствует, что к ее ногам точно привешены гири, точно кто-то настойчиво и цепко обхватил их там, внизу, под этим зелено-голубым ковром, и тихо, но неудержимо влечет туда, ко дну, обезумевшую от страха девочку.

Она хочет вытянуть ногу… Хочет сделать движение – и не может… Цепко и властно схватило свою жертву неумолимое болото, с каждым мгновением оно засасывает ее все сильнее и сильнее…

Рыженькая Софочка и Жучок неистово мечутся по берегу зеленого болота.

– Кодя тонет! Кодя тонет! – кричит Софочка, рыдая и заламывая руки.

Жучок по-прежнему воет гулким, протяжным воем преданного животного, охваченного страхом за своего хозяина.

А Кодя, с искаженным от страха лицом, погружается все глубже и глубже. О том, чтобы плыть, как надеялась несчастная девочка, нечего и думать. Болото оказалось гораздо более густым и вязким, чем привычное для нее море…

Вот оно уже до колен засосало свою жертву… Вот уже покрывает ее до пояса… Поднимается выше, к груди… Вот уже почти исчезает под его мутной густой грязью бедная Кодя. На ее бледном, без кровинки, лице отражаются отчаяние, смертельный испуг, предсмертная тоска маленького человека, расстающегося с жизнью… Софочка падает на траву и кричит не своим голосом:

– Спасите Кодю! На помощь! Спасите! Помогите! Кодя… Кодя… Кодя… Она гибнет! На помощь! Сюда! Сюда!..

Печальная улыбка, похожая скорее на гримасу, морщит крупные, сейчас совсем белые губы Коди.

– Софочка, – еле слышно лепечет она, – скажи им всем, особенно маме Вале, Марье Андреевне и Славе… И всем лесным девочкам тоже, что Кодя очень, очень полюбила их всех…

Ужасный вой Жучка с каждой минутой становится все протяжнее и отчаяннее… Он то кидается к Коде, то с визгом отпрыгивает назад и хрипит, глядя налившимися кровью глазами на предательский голубой ковер.

А Кодя продолжает уходить в роковую болотную топь. Вот она уже по самую шейку погрузилась в мутную грязь… Теперь оттуда торчит одна лишь ее голова – с испуганными, помертвевшими глазами.

– Кодя! Кодя! – несутся отчаянные крики с берега…

Подоспевшие девочки в ужасе застыли у края болота. Они уже видят только круглый вихрастый шарик – головку бедной девочки посреди голубых цветов…

Что происходит потом – описать трудно.

Марья Андреевна, не потерявшая самообладания, бегом возвращается в чащу, поднимает с земли здоровенный сук, вернее, ствол молоденькой, вывороченной с корнем березки и стрелой несется с ним к роковому болоту. Крепко держась за один конец длинного ствола, другой она протягивает Коде.

– Держись за него крепко, малышка! – отчаянно кричит она, в то время как одиннадцать девочек продолжают рыдать на берегу.

Кодя с трудом поднимает руки, оставшиеся, к ее большому счастью, поверх ужасной жижи, и старается дотянуться до деревца. Ей это удается, и сильные пальцы девочки цепко хватаются за спасительные ветки…

Марья Андреевна с Липой и Верой изо всех сил тянут ее, ухватившись за другой конец ствола.

И вот ценой невероятных усилий им удается подтянуть захлебывающуюся в густой, мутной болотной грязи Кодю к берегу.

Очутившись на твердой земле, она, не в силах устоять на ногах, без чувств падает на траву…

Возвращение домой торжественно и печально. Кодю несут на руках Марья Андреевна, Маня, Вера, Оля и Липа. Обессиленная, она не может двинуть ни рукой, ни ногой.

Няня, выбежавшая из ворот усадьбы, при виде вконец испорченного болотом платья девочки разражается потоком упреков по адресу «сорвиголовы» и «башибузука».

Но Марья Андреевна тут же останавливает ее:

– Оставьте, нянечка. Кодя и так довольно наказана. Бедняжка была на волосок от гибели, – говорит она чуть слышно и тут же отворачивается, чтобы скрыть непрошеные слезы.

– Государынька моя, да как же это тебя угораздило, голубонька! – всплеснув руками, сразу меняет тон няня и, припав к мокрой и грязной Коде, рыдает над ней, словно над покойником.

С ней заодно рыдают и двенадцать девочек. Им жалко Кодю. За недолгое время знакомства они успели привыкнуть к этой, не знающей страха и удержу, отчаянной девчурке. Даже «враги» Коди – Вера, Маня и Липа – сознают: несмотря ни на что, Кодя мила и близка их маленьким сердцам.

Одна Кодя не плачет. Она, кажется, даже не замечает всеобщего волнения. Она закрыла глаза и будто дремлет.

Но поздно вечером, когда все засыпают, с одной из кроватей поднимается высокая фигура девочки и на цыпочках пробирается в соседнюю со спальней комнату.

В этой комнате спит Марья Андреевна.

Кодя тенью скользит к ее постели, опускается перед ней на колени и нежно-нежно приникает губами к ее свесившейся с постели тонкой руке.

– Спасибо вам, милая моя! – шепчет Кодя. – Если бы не вы, Соколиного Глаза уже не было бы на земле. Если бы вы знали, как мне стыдно, что я ослушалась вас!

Но вот Марья Андреевна во сне пошевелила рукой – и Кодя уже далеко… По дороге она поправляет сползшее одеяло на Ляле-малютке, посылает воздушный поцелуй спящей Софочке и долго стоит у постели Сары, с тревогой, грустью и сочувствием глядя на ее сонные черты.

– Бедняжка! Бедняжечка моя! Ты тоже лишилась твоего папы!.. – шепчет Кодя. – Но клянусь, я постараюсь, как могу, утешить тебя…

Тут она легко и бесшумно склоняется над черненькой головкой осиротевшей девочки, чмокает ее в лоб и снова быстрой тенью скользит к своей кровати.

Глава XVIII. Представление в саду

Большой лист бумаги с тщательно выписанным объявлением приклеен к балкону Лесного убежища.

В саду в несколько рядов стоят кресла, скамейки и стулья. На балконе же должно произойти то самое «чрезвычайное представление», как значится в афише.

Бледненькая сиротка Сара, которая еще грустит после смерти отца, занимает самое почетное место.

Это представление дается, по словам Коди, исключительно для нее.

Марья Андреевна, няня и доктор Анна Васильевна занимают соседние, не менее почетные места.

Одиннадцать девочек рассаживаются позади них на стульях и скамейках.

Стряпуха Лиза, кучер, дворник и сторож с женой и двумя ребятишками, луща семечки, стоя пристроились позади скамеек. К ним присоединились горничная, повар и судомойка Симановских из другого, «маленького» дома, как называют здесь помещение начальницы – в отличие от самого Убежища.

Накануне Кодя обежала всю Лесную усадьбу, сообщая всем и каждому о том, что, желая развлечь и хоть немножко позабавить убитую горем Сарочку, она решила завтра дать большое занимательное представление.

Марья Андреевна ничего не имела против такой забавы. Только последние слова в афише немного беспокоили ее. Что за сюрприз готовила Кодя своей невзыскательной публике?

Но на ее вопрос Кодя таинственно жмурила глаза, сохраняя свое обычное плутоватое выражение лица.

– Если рассказать о сюрпризе заранее, то он уже не будет сюрпризом, – отвечала она воспитательнице, которая, конечно, не могла с этим не согласиться.

– Только, ради Бога, не делай ничего такого, что может принести вред тебе или другим. Слышишь, Кодя? Надеюсь, после ужасного происшествия на болоте ты будешь благоразумна, не правда ли? – озабоченно говорила она девочке.

– Ну, конечно, я буду благоразумна, – без запинки ответила та.

– Динь! Динь! Динь! – неожиданно прозвучал колокольчик в глубине дома.

Это означало, что представление скоро начнется.

Огромные заплаканные глаза Сары и взоры других девочек обратились к балкону.

И тотчас же дружный, громкий взрыв хохота огласил Лесную усадьбу.

На балконе, раскланиваясь с почтенной публикой, на одной ножке стояла Кодя и с ловкостью настоящего артиста рассыпала направо и налево воздушные поцелуи.

На ней были надеты матросские штанишки Славы, а за спиной болталась ватная кофта няни, приколотая в виде плаща к плечам девочки с одного на другое, как носят укротители зверей. На голове неуклюже сидела старая кучерская шапка, нахлобученная по самые уши и придававшая Коде невероятно комичный вид. В шляпу вместо пера была воткнута мохнатая зеленая ветка папоротника. При каждом движении головы девочки ветка размашисто качалась из стороны в сторону.

– Честь имею представить – знаменитый Плюм-Клюм, самый известный дрессировщик в мире! – скороговоркой объявила Софочка, привстав со своего места и широким жестом указывая на забавную фигурку Коди, раскланивающуюся с почтенной публикой.

– Дрессировщик знаменитый, нос покамест не разбитый, – затараторила Софочка. – Учит птичек и зверей, и овечек, и мышей. Знает толк и в волшебстве…

Тут Софочка остановилась на минутку, подыскивая рифму к слову «волшебство». А знаменитый Плюм-Клюм, воспользовавшись паузой, громко выкрикнул с балкона:

– Прошу внимания и снисхождения! Прошу следить хорошенько за всем, что здесь произойдет. Прошу также хлопать побольше, не жалея ладоней, и, не стесняясь, громко выражать свой восторг. Сейчас будет первый номер программы: знаменитый черный пудель, месье Жучок, и не менее знаменитая дрессированная овца, мадемуазель Болтушка, проделают перед почтеннейшей публикой все свои головоломные фокусы… Еще раз прошу внимания. Мы начинаем. Раз, два, три!

– Динь! Динь! Динь! – Кодя снова позвонила в вынутый из кармана маленький колокольчик.

– Жучок! Болтушка! Сюда! – крикнула она, обращаясь в глубину дома.

Из комнаты на балкон действительно выбежали Жучок и Болтушка.

– Пиль, Жучок, пиль! – крикнула Кодя, схватив своего дружка за ошейник.

– Вот видите, у меня есть кусочек мяса, – тут Кодя подняла над головой тарелку с остатками обеда, показывая ее зрителям. – Я докажу при его помощи всю благородную дрессировку этого мудрейшего из животных, – тут Кодя ласково похлопала Жучка по шее. – Я положу ему кусочек мяса на нос, и он не съест его до тех пор, пока я не скажу ему: «Пиль!»

С этими словами Кодя действительно взяла с тарелки кусочек жаркого и положила его на кончик носа Жучка.

– Гав! – тут же сказал Жучок, широко раскрыл рот и как ни в чем не бывало проглотил кусочек.

Публика громко захохотала.

– Неудачный опыт. Еще раз, Жучок! – несколько смущенная таким оборотом дела, строго обратилась Кодя к своей «удивительно дрессированной» собаке. – Я кладу кусочек еще раз. Надеюсь, вы будете умнее, месье Жучок.

И она повторила свой «трюк».

– Гав! – еще раз сказал Жучок и снова проглотил кусочек.

Новый взрыв смеха огласил Лесную усадьбу.

– Это не в счет! Это не в счет! – крикнула еще более сконфуженная Кодя.

Обращаясь к Жучку уже сердитым голосом и грозя пальцем перед самым носом пуделя, она строго сказала:

– Быстрая Лапа, ты не достоин звания «краснокожего»! Но чтобы дать тебе возможность исправить свою ошибку, я ставлю тарелку на пол, затем отворачиваюсь и считаю до двадцати… Потом оборачиваюсь и говорю: «Пиль!» Только тогда ты, дрессированное животное, приступишь к лакомому угощению.

* * *

Пока Кодя уговаривала Жучка, произошло совершенно непредвиденное событие.

В сад, пользуясь свободным доступом, забрела огромная свинья Машка с целой дюжиной поросят. Все семейство, тыкаясь пятачками в цветочные клумбы и довольно похрюкивая, понемногу приближалось к балкону.

Болтушка, ожидавшая на балконе своего «номера» и уже третий раз начинавшая от скуки жевать черный хвост Жучка, принимая его за пучок салата, первая увидела Машку с ее потомством и по-своему приветствовала их:

– Бе-е, бе-е, бе-е…

– Хрю-хрю-хрю… – умильно отвечала Машка, направляя в ее сторону свой пятачок.

– Бе-е, бе-е, бе-е… – еще раз протянула Болтушка, спрыгнула с балкона и, потряхивая рожками, помчалась навстречу Машке, топча и ломая по пути розы, выращенные с большой заботой самой Валерией Сергеевной.

– Удрал! Один из актеров удрал со сцены! – смеясь, кричали дети.

– Это ничего, – с любезнейшей улыбкой раскланялся с балкона дрессировщик, – у меня остается другой артист.

Но тут же, оглянувшись на Жучка, Кодя остолбенела.

Со свойственной собачьему племени прожорливостью Жучок так поспешно уписывал кушанье с тарелки, точно его не кормили по крайней мере неделю.

– О, несчастный «краснокожий»! Где твоя честность, Быстрая Лапа? – хватаясь за голову, выкрикивала Кодя.

Жучок спокойно облизнулся и широко раскрыл пасть, как будто показывая этим, что честность спрятана у него во рту…

Потом он вдруг насторожился: пудель заметил Машку с семейством и бежавшую к ним Болтушку, успевшую попутно отведать вкус чайных роз на клумбах. Сделав стойку, Жучок стрелой метнулся с балкона, чтобы схватить за ноги Болтушку, Машку и ее поросят.

Глава XIX. Представление продолжается

– Маленький перерыв, но не по моей вине, – десятью минутами позже сказала Кодя, когда Машка с хрюшками, а заодно Болтушка и Жучок были с позором изгнаны из сада, и набегавшиеся за ними, запыхавшиеся зрители снова заняли свои места.

– Теперь следуют фокусы, – повысив голос, объявила артистка, прекрасно помнившая приезд к ним в Ялту знаменитого фокусника; стараясь во всем подражать ему, она продолжала: – Почтеннейшая публика! Не может ли кто-либо из вас предложить мне свой носовой платок? Не беспокойтесь, я верну его вам через пять минут в том же виде, в каком вы его мне дадите, то есть вполне целым и невредимым.

Кодя помнила, как приезжий фокусник брал платок у кого-нибудь из публики, разрывал его на части и в целости возвращал его владельцу. Кодя также хорошо помнила, что публика в Ялте так сильно и горячо аплодировала фокуснику, что у многих после этого на руках образовались мозоли.

И, заранее жалея своих зрителей, чтобы с ними не случилось такого, Кодя любезно предупредила:

– Прошу не хлопать: простое «браво» будет для меня вполне достаточным одобрением моего искусства. Но кто же, однако, даст мне платок?

– На, государынька моя, на, голубонька, – великодушно пришла ей на помощь няня и протянула «знаменитому фокуснику» свой платок.

Кодя взяла платок и решила проделать с ним то же самое, что делал фокусник, то есть разорвать на глазах у зрителей на мелкие кусочки.

Но, конечно, не платок разорвать, а ту заранее приготовленную чистую тряпочку, которую она сейчас будет показывать вместо платка. Платок же Кодя незаметно спрячет, пока не покажет всем разорванную тряпку, а затем дунет и покажет вместо лоскутков тряпки совершенно целый платок. Это так занятно. Очень, очень занятно! И, конечно, будет иметь вполне заслуженный успех.

И Кодя с удовольствием принялась рвать на мелкие-мелкие кусочки то, что было у нее в руках.

Увы! Это была не тряпка, а платок няни…

Все перепутав от волнения, Кодя впопыхах порвала нянин носовой платок вместо предназначенной для этого тряпки.

– Видите, – торжествующе кричала она с балкона, кромсая платок на мелкие части, – я порву этот платок, а потом дуну, плюну, хлопну, топну и возвращу его по назначению совершенно целым.

Но Коде не пришлось ни дунуть, ни плюнуть, ни хлопнуть, ни топнуть…

Няня Ненилушка стремительно сорвалась со своего места, кинулась к Коде и, вырывая у нее остатки платка, отчаянно заголосила:

– Разорвала-таки! Как есть разорвала, государынька моя, башибузук ты этакий, сорвиголова злосчастная! Да я тебе!.. Да я ж тебя!..

– Не беспокойтесь, сударыня, ваш платок цел и невредим, – с изысканной вежливостью, ничуть не смущаясь, возразила Кодя и вынула из-за пазухи свою тряпочку…

– Ах!..

Кодя вспыхнула и, красная как рак, потупила глазки. Она только сейчас поняла свой промах.

О, как могла она так все перепутать? Принять платок за тряпку!..

Растерянная, стояла она перед няней и сбивчиво извинялась:

– Простите, нянюшка, простите, – смущенно лепетала она, – я же хотела разорвать тряпку, а не платок! Право же, я не нарочно…

Глава XX. Окончательно испорченный день…

Представление пришлось прекратить. Няня сердилась, ворчала и бранилась, громко выкрикивая на весь сад, что Кодя – скверная девчонка, что раз она начала портить чужие вещи, то там, глядишь, и головы всем поотрывает, если дать волю такому башибузуку.

Кое-кто из девочек соглашался с няней; другие держали сторону провинившейся.

Марья Андреевна повела смущенную девочку к себе в комнату и долго увещевала ее, уговаривая образумиться и быть как все, не шалить, не проказничать и никому не доставлять неприятностей, пусть даже и невольно.

Катиша плакала, жалея обеих – и Кодю, и няню, вместе и порознь. Малютка Ляля увела белокурую Наташу, Ганю и еще двух девочек подвязывать сломанные розы на клумбах.

Маня, отведя в сторону Большую Липу и Веру, таинственно сообщила им, что несчастья будут сыпаться на Лесное убежище до тех пор, пока в нем остается девочка, тринадцатая по счету…

Но вот из комнаты наставницы стрелой вылетела Кодя.

– Представление не может остаться незаконченным! – крикнула она. – Но… Но я возобновлю его, когда мы уляжемся спать. Даю вам слово. Я завершу свое представление!

– А Марья Андреевна? – заметила Липа.

– Марья Андреевна будет спать, – подумав немного, решила Кодя.

– Но ты, кажется, дала слово маме Вале вести себя прилично, – язвительно напомнила Вера.

– Ах, да. Спасибо, что напомнила, – совершенно искренне сорвалось с уст Коди, и она потормошила свою и без того вихрастую шевелюру. – Да, я действительно дала слово и должна его сдержать.

Вечером, когда девочки пили молоко, закусывая его бутербродами, в столовую влетела расстроенная няня.

– Батюшки светы! Угоднички! Святители! Да что же это такое? Из деревни ответ прислали, мне Михайла в людской читал, а сраму-то, сраму сколько! Вся дворня хохотала надо мной, старухой, хохотала, а я должна была краснеть да молчать! Марья Андреевна, государынька моя, уж ты за меня, сделай милость, заступись… Опять эта шалунья наделала бед! Вот прочти, что мне зять мой пишет из деревни, да заодно и то, что Кодя, эта сорвиголова, прости, Господи, за меня ему отписала!..

Няня была до того взволнована, что с трудом выговаривала слова.

Встревоженные девочки испуганно смотрели на старушку, которую все они очень любили, несмотря на ее постоянное ворчание.

– Что еще такое? Давайте мне сюда ваши письма, няня, – потребовала не менее встревоженная Марья Андреевна.

Дрожащими руками Ненилушка протянула ей конверт.

Вначале было громко прочитано то письмо, которое неделю тому назад по просьбе няни написала в деревню Кодя – с поклонами «свинье, корове, коту, козлу, крысе, мышам, тараканам и клопам». Затем Марья Андреевна так же четко, на всю столовую, прочла и ответ зятя, мужа няниной дочери из деревни, очень обиженного письмом своей тещи. После обычных поклонов и пожеланий доброго здоровья и успеха во всех делах этот добрый мужичок писал матери своей жены:

«А за всем тем, любезная наша маменька, Ненила Прохоровна, очень нам обидны такие ваши слова, и мы их не иначе как в насмешку от вас принимаем, потому как вы у господ служите и вы сами вроде как образованная, а мы – мужики-простаки, деревенщина, а все же не годится вам над нами издевания делать, потому как вы женщина немолодая, в годах и, чем шутки шутить, лучше бы о спасении души подумали», – и так далее, и тому подобное, все в том же роде…

Няня была до глубины души обижена этим письмом и, конечно, во всем винила Кодю.