Текст книги "Тринадцатая"

Глава XXI. И такой же вечер

– Кодя! Где она?

– Кодя! Кодя! Кодя!

– Да где же, наконец, Кодя? – снова разносятся по всей Лесной усадьбе детские звонкие голоса, заглушая голоса взрослых.

– Нет Коди! Нигде нет!

– И Софочки тоже!

– Когда же они выскользнули из столовой?

Никто, никто не может сказать, где они, ни взрослые, ни дети. Где Софочка и Кодя – никому неизвестно. Все были так заняты письмом из деревни, обидой няни и печальным результатом очередной Кодиной шутки, что никто не успел заметить, как обе девочки выскользнули из столовой.

– Где же они, однако?

* * *

Слуховое чердачное окно выходит на задний двор Лесной усадьбы. Во дворе, как раз под этим окном, безмятежно роется в грязи Машка со своими поросятами.

Тут же, немного поодаль, под деревом, собравшись одной дружной семьей, распивает чай прислуга Убежища. Здесь и кучер Михайла с женой, и дворник, и повар, и Лиза-стряпуха, и горничная Саша из маленького дома, и сторож.

Все весело смеются, вспоминая полученное няней письмо из деревни.

– Ах, уж эта барышня Кодя – чистая потеха, проказница какая! А уж и то сказать – веселее при ней стало в нашей усадьбе, – говорила, посмеиваясь, Саша.

– И впрямь, веселее, – вторил ей дворник.

– Ну, зато и возни немало, – вставил свое словечко повар.

– Ой-ой-ой, сколько возни с ней! – помотала головой Лиза-стряпуха. – Платья и сапог не напасешься, все на ней как в огне горит!

– А я так очень люблю Коденьку и уважаю! На нее глядя, сердце радуется – всегда она приветливая, здоровая, веселая, а уж затейница какая! Как нет ее дома, так точно тебе и не хватает чего, – высказался кучер Михайла, дуя на блюдце с горячим чаем.

– Скучно без меня? Так вот и я! – внезапно раздался над ними веселый голос.

* * *

Слуховое оконце распахнулось настежь, и в нем появилось смеющееся личико Коди, слово в слово слышавшей весь разговор прислуги.

А из-за ее плеча выглядывает кудрявая головка рыженькой Софочки.

В руках у Коди огромный дождевой зонтик, с которым Лиза-стряпуха ходит в село за провизией в дурную погоду.

И обе весело смеются.

– Друзья мои! – звонким голосом кричит Кодя. – Вы сейчас увидите поразительное зрелище! Вы, наверное, никогда не видели, как человек, поднявшись на воздух, спускается на парашюте, то есть на большом зонтике. Но вот сейчас вы полюбуетесь этим несравненным, удивительным зрелищем!.. Я хотела показать вам его во время моего представления. Это должно было стать тем сюрпризом, который значился на афише, но… Обстоятельства сложились так, что мне нельзя было этого сделать. Но сейчас я совершу свой полет на парашюте. Смотрите!

Тут рослая Кодина фигурка с трудом пролезла в окно и показалась на крыше.

– Барышня, барышня Кодя! Что вы хотите делать? Остановитесь! – вскакивая со своих мест, на разные голоса тревожно закричала прислуга.

– Хочу слететь вниз на парашю…

Кодя, не договорив, быстро раскрыла зонтик и, высоко держа его над головой, с криком: «Раз! Два! Три! Лечу!..» – спрыгнула с крыши.

Нетрудно представить, чем это закончилось…

Парашют, то есть зонтик, не удержал веса Коди, и девочка с ужасающей скоростью слетела с крыши вниз, прямо на безмятежно копошащихся под окном поросят.

С отчаянным визгом рассыпались в разные стороны перепуганные хрюшки…

Отважная парашютистка без чувств лежит на земле…

* * *

Когда через полчаса приведенная в чувство Кодя открыла глаза, то увидела, что лежит в маленькой чистенькой комнатке – лазарете Лесной усадьбы.

Доктор Анна Васильевна, горничная Саша и Марья Андреевна со встревоженными лицами возились около нее.

– Ты вывихнула себе ногу, бедная девочка. Ее придется вправить, а это будет очень больно, – с сочувствием сказала Марья Андреевна, гладя непокорные Кодины вихры.

– Это ничего, – слабым голосом ответила Кодя.

– Ты кричи и плачь, если будет уж совсем нестерпимо, может быть, это облегчит тебе боль и даст силы перенести операцию, – посоветовала маленькой больной Анна Васильевна.

– О, нет! Ни кричать, ни плакать я не стану, – с уверенностью возразила Кодя. – Я принадлежу к кружку лесных храбрецов, я вождь Соколиный Глаз. А вождь должен быть тверд, как скала!

Закрыв глаза и крепко-накрепко стиснув зубы, Кодя приготовилась к мучительной операции.

Боль в ноге при вправлении вывихнутого сустава заставила Кодю лишь слабо застонать. Капли холодного пота выступили у нее на лбу; она побледнела и еще крепче стиснула зубы.

Еще минута невыносимой боли, еще один чуть слышный, едва уловимый стон, – и сустав был приведен в порядок.

Доктор Анна Васильевна положила ногу девочки в лубки[2]2
  Луб, лубо́к – кора дерева, ранее использовалась в медицине в качестве шины при переломах и травмах.


[Закрыть], забинтовала ее и строго-настрого приказала Коде лежать без движения несколько дней, возможно, даже целую неделю.

Тут вся сила воли и твердость характера готовы были покинуть Кодю. Что-то клубком подкатило к ее горлу и обожгло глаза. Но девочка вовремя вспомнила об одном из десяти обетов, данных в день ее «посвящения», и, зажмурив глаза, прошептала, обращаясь к дежурившей у ее кровати Марье Андреевне:

– Вы сердитесь на меня? Не правда ли? Но я ведь и так достаточно наказана…

– Увы! Более чем достаточно, моя бедная Кодя, – поспешила ответить та, ласково и печально глядя на девочку. – Но, по крайней мере, ты впредь будешь сначала думать, а потом уже делать что-либо. Не так ли, дитя мое? Да?

– Да! Да! Конечно! Я буду раньше делать, а потом уже думать! – с жаром подхватила Кодя, не замечая своей ошибки, и с благодарностью крепко стиснула пальцы воспитательницы. – Только вы, пожалуйста… Пожалуйста, простите меня!..

Глава XXII. Болезнь мамы Вали

Мама Валя, Слава и Люся возвращаются наконец в Лесную усадьбу.

Из открытого окна лазарета лежащей в постели Коде видно, как подъезжает коляска, как Жучок кидается навстречу своим друзьям, как обрадованная Болтушка трясет головой, стараясь изобразить нечто вроде приветствия; видно, как двенадцать девочек с букетами лесных цветов радостно бросаются навстречу вновь прибывшим.

Сердце Коди бьется так сильно, точно хочет выскочить из груди.

Вот Слава и Люся выскакивают из коляски и осторожно помогают сойти маме Вале.

Но что с ней? Почему она так бледна? Отчего у нее такое измученное, утомленное лицо? Что случилось?

Кодя, опираясь на локти, привстает на своих подушках, вытягивает шею и смотрит до тех пор, пока у нее не затекают руки.

Она видит, как мама Валя нежно обнимает плачущую Сару, такую печальную и беспомощную в ее траурном платьице, целует остальных детей и спешит к ней, Коде, тревожно расспрашивая о чем-то сопровождающих ее Марью Андреевну, доктора Анну Васильевну и няню.

– Кодя! Бедная Кодя!

Коде кажется, что добрый ангел слетел с небес и повеял на нее своим лучистым крылом.

И вот она в объятиях мамы Вали! Осыпая руки начальницы горячими поцелуями, девочка лепечет смущенно, чуть слышно, пряча лицо у нее на груди:

– Да, да! Я старалась быть умницей, и все шло хорошо, моя дорогая, только… Только сначала я завязла в болоте и чуть не погибла… Потом разорвала по ошибке нянин платок вместо тряпки… А еще нечаянно написала не очень-то хорошее письмо в деревню по ее просьбе… Потом спустилась на парашюте и вывихнула ногу и… Больше, кажется, ничего, все остальное вполне благополучно, – заключает она совсем уже тихо и пристально глядит в бледное, измученное лицо любимой начальницы. Глядит молча несколько мгновений и вдруг с дрожью в голосе кричит в испуге:

– Что с вами? Вы больны, мама Валя?

В ее лице такое отчаяние и тревога, что Валерия Сергеевна старается слабо улыбнуться, чтобы успокоить девочку.

– Это ничего, ничего, моя бедная детка, я только прихворнула немного в деревне у папаши… И вот никак не могу поправиться с тех пор.

И горячие руки госпожи Симановской обвивают сильные не по годам плечи Коди. Она целует девочку и, слегка пошатываясь, идет к двери.

А вечером по всей Лесной усадьбе пробегает ужасная весть: Валерия Сергеевна занемогла, у доброй, любимой начальницы тиф, и она лежит без памяти в своей постели.

Поползли печальные, грустные, однообразные дни. Все ходят с испуганными, задумчиво-сосредоточенными лицами; в глазах у всех – и у взрослых, и у детей – глубокая тревога.

Лесные девочки притихли и ходят по дому и саду неслышно, как тени. Говорят тихим, чуть слышным шепотом и поминутно поглядывают на домик начальницы.

По нескольку раз в день оттуда приходят тревожные вести: маме Вале все хуже и хуже, мама Валя очень плоха… Доктор Анна Васильевна не отходит от постели больной. Из соседнего города дважды в день приезжает доктор.

Слава и Люся больше не выходят играть с детьми из Убежища. Бледные и расстроенные, они бродят по дому и своему палисаднику, отделенному от приютского сада невысокой оградой.

Ждут откуда-то издалека родного брата Валерии Сергеевны, о котором еще недавно с восторгом отзывался Слава, рассказывая о нем Коде. Со дня на день ожидают его приезда, так как больная чувствует, что жить ей осталось недолго.

Страшный Полкан теперь жалобно воет по вечерам у своей будки.

– Это к покойнику! – в тоске и смятении бормочет Маня и тут же крестится маленькими быстрыми крестами. – Я давно уже слышала, что всегда перед чьей-либо смертью собаки воют…

Маня стала теперь еще более суеверной, чем раньше. Она тщательно следит за тем, чтобы тринадцать человек не сидели за обеденным столом, чтобы три свечи не горели в комнате, чтобы при прогулке по полю заяц не перебежал дорогу.

Маня очень опечалена из-за болезни мамы Вали.

Впрочем, не она одна, опечалены все девочки. Все они бесконечно любят добрую наставницу, всегда одинаково ровную, заботливую и ласковую с ними.

У всех теперь озабоченные, грустные и заплаканные лица.

Одна Кодя по-прежнему беспечна и весела. Нога у нее давно зажила, и Кодя носится по лесу и саду, по дому и двору, гоняясь за Жучком, который отчаянно лает от восторга.

– Кодя! Как тебе не стыдно! – возмущается Липа. – Мама Валя при смерти, ей нужен покой. А ты кричишь и хохочешь так громко!

– У нее нет сердца! Она не любит маму Валю! – презрительно щурясь, цедит сквозь зубы Вера.

– Кодечка, милочка, пожалуйста, не кричи, маму Валю потревожишь! – трогательно складывая ручонки, молит Ляля-малютка, а за ней и белокурая Наташа.

– Нашли кого просить! Бессердечную, безжалостную девчонку, – запальчиво кричит Вера. – Как же! Так она и послушается!

Кодя слышит все это, смущается и, вспомнив, что маме Вале действительно очень-очень плохо, что мама Валя серьезно и опасно больна, останавливается посреди сада. Но уже минуту спустя, заметив с громким лаем несущегося ей навстречу Жучка, забывшись, кричит во все горло:

– Тише, Жучок! Не смей лаять! Мама Валя больна! Ты беспокоишь маму Валю! Слышишь, тише!

И очень удивляется, когда двенадцать воспитанниц, не исключая и ее подруги Софочки, налетают на нее со всех сторон и шепчут ей в уши, что она самая злая, жестокая и бессердечная девочка на земле, потому что своим криком беспокоит больную.

Глава XXIII. Единственное спасение

Крик Коди действительно встревожил больную. Из-за испуга у Валерии Сергеевны к вечеру поднялась температура. Жар стал еще сильнее, и приехавший из города доктор, уезжая домой после осмотра больной, сказал провожавшей его Марье Андреевне:

– Нет никакой надежды на выздоровление. Остается только уповать на Бога. Врач в таких случаях бессилен. Один Господь да сам по себе здоровый организм больной могут помочь делу.

Все это, плача, охая и причитая, передала лесным девочкам няня.

Дети плакали навзрыд, слушая эту ужасную весть.

– Чуда надо ждать, чуда! – всхлипывая и утирая слезы, говорила няня. – Вот кабы помоложе я была…

– И что? Что бы ты сделала тогда, няня? – с тревогой зазвучали детские голоса.

– А вот что, девоньки-государыньки вы мои, – шепотом заговорила няня. – Есть у нас в чаще леса забытая часовенка, а в ней колодец стоит со святой водой. На этом месте когда-то старец-схимник, монах значит, спасался. Святой жизни был человек. Ушел он в самую чащу, от людей подальше, молиться о людских грехах, поститься в полном одиночестве и сокрушаться душой за грехи своего народа. И так, стало быть, своими молитвами Господу Богу угодил, что на месте его хижинки чудо сотворил Господь преогромное, детки: только умер тот монах-схимник, и только зарыли его люди в могилу, на месте могилы в тот же час объявился колодец. Вода в том колодце – целебная, святая, самим Господом Богом благословенная. Ежели болящему той воды дать испить – выздоровеет болящий. Непременно. А только трудно за водой этой к колодцу идти. Перво-наперво надо, чтобы душа за ней шла детская, безгрешная, не старше десяти лет, а потом, чтобы никто не знал об этом. А идтить надоть через лес, все проезжей дороги держаться, а там завернуть в осиновую рощу. Про ту рощу, слыхали-ль, нечистая слава идет. Жила в той роще злая сила, которая отшельника всячески смущала. И вот она теперь каждому, кто идет за святой водой к колодцу, покоя не дает, тем более что ночью надо идтить, чтобы ни один человек не видел…

– Ох, девоньки, – продолжала няня, – тяжко решиться на такой подвиг. Страшно ночью и взрослому-то в лес соваться, а тут еще осиновая роща с ее нечистью… Ох! А святой колодец как раз за ней, среди сосен стоит. Зато если кто с верой в Бога и любовью к умирающему ту воду принесет, – великое спасение от той водицы святой болящему будет. Так люди говорят, – торжественно и тихо заключила свой рассказ няня.

Замирая от волнения, слушали ее дети. Каждая из лесных девочек думала про себя: «Жалко маму Валю, ужасно жалко, но идти одной, темной ночью, сначала через лес, потом по страшной осиновой роще – нет, это невозможно! Умрешь со страху и все равно воды не принесешь…»

Даже рыженькая Софочка, казавшаяся смелее остальных подруг, пугливо повела своими синими глазами и воскликнула:

– Ой, как все это жутко!

В то же мгновение что-то зашуршало под окном террасы, где сидели девочки.

– Ай! – невольно вскрикнули двенадцать голосов. – Кто это? – и все пугливо уставились в вечернюю июльскую темноту, сторожившую за окнами Лесную усадьбу.

Кудлатая взъерошенная голова притаившейся под окном Коди просунулась на освещенную террасу.

– Ха-ха-ха! – засмеялась девочка. – Маня, гляди! Вы же с няней тринадцать по счету за столом сидите!

– Ай! – взвизгнула Маня. – И то правда!

И девочка с испуганным лицом выскочила из-за стола.

– А на столе три света! Глядите! – не унималась Кодя, показывая пальцем поочередно на большую, висевшую над столом лампу, на фонарик, принесенный сюда няней, которая шла с ним из маленького дома по темному саду, и на зажженный огарок свечи, оставленный кем-то на краю стола.

– Ай! – снова вскрикнула Маня и затушила фонарь, свечу, а заодно и лампу, так что все присутствующие очутились в темноте, хоть глаз выколи.

– Ай, как темно! Как страшно! – запищала Катиша-трусиша, цепляясь за платье сестры.

– Зажгите же лампу, зажгите скорее! – закричали остальные девочки.

И тут на дворе, как нарочно, жалобно и зловеще завыл Полкан.

– Господи! Спаси и помилуй нашу маму Валю! – прозвучал звонкий голосок Гани Сидоркиной, самой набожной и богобоязненной девочки из всей Лесной усадьбы.

– Да, спаси и помилуй маму Валю! – хором подхватили все ее подруги.

– Бог спасет ее! – сдавленным голосом прошептала Кодя. – Спасет, потому что…

Она не договорила и умолкла, блестящими глазами всматриваясь в темноту сада.

А когда двенадцать девочек уже крепко спали в своих кроватках, тринадцатая бесшумно выскользнула из постели, быстро оделась и, сжимая в руке пустую бутылку, прошмыгнула на двор.

Глава XXIV. Святой колодец

Какая темная, ужасно темная ночь! Когда луна заходит за облака, словно прячась и заигрывая с землей, Коде кажется, что ее опустили в черную-черную могилу. Ни зги не видно кругом.

Если бы Кодя могла захватить с собой фонарик! Или Жучка, своего верного дружка!

Но и то и другое невозможно. С фонариком ее увидят, и тогда весь ее «подвиг» пойдет насмарку. Жучок же, хотя и считается одним из членов Лесного кружка и «краснокожим» из племени храбрецов, но ведь он – собака, а собак нельзя водить в часовни, как и в церковь, это Кодя помнит твердо.

Поначалу, когда Кодя под заливистый лай Полкана и Рябчика выскользнула из ворот Лесной усадьбы (вернее, пролезла в подворотню, так как ворота на ночь крепко запирались), она так боялась, что ее могут хватиться, увидеть и вернуть, что даже ужас перед ночным путешествием как-то исчез в ее душе. Ей во что бы то ни стало хотелось до конца выполнить свое решение – принести святой воды из колодца и напоить ей умирающую маму Валю.

Эта мысль так воодушевляла Кодю, что она не шла, а летела, как на крыльях, по темному лесу, сжимая в руке захваченную с собой бутылку для святой воды из колодца.

К счастью, луна выплыла из-за облаков и осветила девочке дорогу.

Жутко в лесу в такую пору. Деревья и кусты в лунном свете представляются совсем иными, чем днем. Сейчас это будто вовсе и не лес толпится кругом – спереди, сзади, справа и слева, – а сборище огромных сторуких великанов, протягивающих к Коде свои мохнатые ветви-пальцы…

Пару часов назад, сидя под окном террасы и слушая рассказ няни, Кодя с ее слов запомнила дорогу к святому колодцу. Теперь она твердо знает, что надо идти прямо, прямо, потом направо, через осиновую рощу, потом снова прямо в сосняк, а там, посреди него, и стоит желанная часовня.

Быстро-быстро движутся сильные маленькие ноги, на которые Кодя из предосторожности не надела сапог. Да ей как-то и легче бежать босиком.

Полпути уже пройдено. Луна снова скрылась, и Кодя опять бежит наугад в потемках.

– Боже мой, – шепчет она пересохшими от волнения губами, – если ты доведешь меня до колодца и поможешь маме Вале, я буду стараться стать другой, совсем другой, тихонькой и скромной, такой, как и все девочки. Господи! Только помоги мне спасти маму Валю! Пожалуйста, помоги!

Что-то зашуршало в кустах справа от Коди.

Девочка скосила глаза, но продолжала бежать без остановки.

Вот и лесное озеро, а там дальше – хорошо знакомое Коде болото…

Сейчас, залитое молочным светом вновь показавшейся луны, оно кажется серебряным и удивительно красивым. А голубые цветы на нем точно снег.

Луна скрылась уже в третий раз, когда Кодя наконец достигла осиновой рощи.

Она переложила свою бутылку из правой руки в левую, а правой долго и истово крестилась.

Жуткие мысли охватили девочку.

«Это роща, где скрывается нечистая сила», – тревожно оглядываясь, подумала Кодя, вбегая под темные своды широко разросшихся осин.

Совсем некстати ей припомнились слова Мани: «Осина всегда дрожит: это проклятое самим Богом дерево, потому что на нем повесился Иуда, когда продал Господа Христа за тридцать сребреников».

И Кодя, нервно поеживаясь, косится на осины, но бежит дальше…

* * *

– Кто это?

Две яркие точки пронизывают темноту, а затем какая-то странная фигура с шорохом бросается навстречу Коде.

– У-у-у! – не то плачет, не то стонет кто-то диким голосом на весь лес.

Холодный пот проступает на лбу Коди… Она вскрикивает и хватается рукой за сердце…

В тот же миг огненные точки исчезают. И хотя шорох еще слышен, но стон-вопль уже не тревожит ночной тишины.

– Да это филин! – догадывается Кодя. – Конечно, филин! У него глаза горят в темноте, и кричит он, точно человек стонет… Чего я испугалась, глупая?

Она успокаивается и даже смеется своему недавнему страху.

Тут как раз и конец осиновой роще. Вот и сосняк. А там и часовня. Наверху золотой крест, который сейчас, в млечном лунном сиянии, кажется серебряным.

Кодя быстро спускается к колодцу, еле живая от усталости и волнения, ложится у самого его края и зачерпывает воду в бутылку, приговаривая молящим голосом одно и то же, одно и то же:

– Господи! Сделай чудо! Спаси маму Валю, милосердный Боже!

Потом она стремительно вскакивает с земли и вдруг, пошатнувшись, хватается рукой за ближайшее дерево. Испуганный, полный отчаяния крик оглашает лес…

Глава XXV. Неожиданная встреча

Прямо напротив Коди, под ветхой крышей часовни, стояла какая-то высокая темная фигура. Широкий плащ свешивался с плеч, а блестящая в лучах месяца кожаная фуражка, надвинутая по самые брови, скрывала под своим огромным козырьком лицо незнакомца.

В первую минуту Кодя закричала и замерла от неожиданности и страха, но только на одну минуту.

В следующее же мгновение она вспомнила слова покойного отца: «Если тебе что-то покажется таинственным, загадочным и жутким, подойди прямо к тому, что испугало тебя, и просто постарайся узнать, что это такое».

Прошла еще одна минута колебаний, и, поборов свой страх, Кодя шагнула к незнакомцу.

– Кто вы? – смело беря его за руку, спросила девочка. – Вы, наверное, один из тех злых духов, которые водятся в осиновой роще, чтобы мешать людям доставать из колодца святую воду?

Не успела она закончить свой вопрос, как таинственный человек громко за хохотал.

Незнакомец смеялся долго и заразительно. Гулким эхом вторил ему лес. Казалось, и сосны вокруг, и осины из про́клятой Богом рощи – все смеялись вместе с ним.

Наконец человек в плаще и фуражке перестал смеяться.

– Милая девочка, – произнес он, утирая слезы, выступившие от смеха у него на глазах, – кто я, ты узнаешь очень скоро. А вот кто ты? И как ты попала ночью в лес, одна, вот это меня крайне интересует. Ведь ты из Лесной усадьбы? Не правда ли?

– Да, – просто ответила Кодя, потому что не умела и не хотела лгать.

Но тут же, спохватившись, вспомнила, что святая вода не поможет, если о ней кто-нибудь узнает.

– Послушайте! – воскликнула она с таким отчаянием в голосе, что незнакомцу стало искренне жаль ее. – Умоляю вас, не спрашивайте меня ни о чем и дайте мне поскорее уйти отсюда!

– Но как же ты пойдешь одна лесом, ты, такая маленькая девочка? – с неподдельной тревогой спросил он.

– А как же я пришла сюда? – вопросом на вопрос ответила ему Кодя и тут же спокойно прибавила: – Пусть даже вы и правда злой дух из осиновой рощи и хотите во что бы то ни стало помешать мне довести мое дело до конца, но я вас ни чуточки не боюсь!.. Я не делаю ничего дурного, а потому…

Кодя не договорила. Прижав к сердцу заветный сосуд, она стремительно кинулась прочь от лесной часовни и человека в плаще…

* * *

Теперь она уже не бежала, а летела по лесу, как на крыльях, едва касаясь ногами земли. Неслась стрелой по сосняку, осиновой роще, по большому лесу…

Кодя была уверена, что незнакомец гонится за ней, вот-вот нагонит и выхватит у нее драгоценную склянку с целебной водой.

Дух захватывало в груди девочки… Пот градом катился по ее лицу… В голове шумело… Ноги то и дело наступали на острые сучья. Ветки деревьев больно хлестали ее по лицу и плечам, порой царапая до крови…

Но Кодя, ни на что не обращая внимания, продолжала мчаться что было духу.

Вот и голубое болото… Дальше лесное озеро… С него поднимается серый предрассветный туман…

Уже первые рассветные лучи разогнали мрак в лесной чаще, когда Кодя, полумертвая от усталости, примчалась в Лесную усадьбу.

Полкан и Рябчик подняли было оглушительный лай, но, узнав своего, сразу стихли.

Теперь Коде надо было проскользнуть к Валерии Сергеевне и напоить больную святой водой.

Она толкнула дверь; та оказалась запертой. Тогда Кодя, пригнувшись, прошмыгнула под окнами, остановилась у окна последней комнаты, где лежала больная.

Девочка тихонько толкнула раму. К счастью, она поддалась.

Кодя бесшумно влезла на подоконник, опасаясь, что если ее увидят сейчас лезущей в окно, то примут за вора и поднимут тревогу на всю усадьбу. Однако Коде удалось так ловко проникнуть в комнату, что она даже не потревожила Анну Васильевну, спавшую тут же, в кресле, у постели больной.

Кодя на цыпочках подкралась к постели и, увидев на ночном столике порожний стакан, вылила в него все содержимое своей бутылки. Потом, зажав стакан в дрожащей руке, стала ждать, пока больная зашевелится и попросит пить.

Глаза Коди не отрывались теперь от измученного недугом, страшно исхудавшего и бледного лица мамы Вали, с плотно сомкнутыми ввалившимися глазами, с запекшимися от жара и потрескавшимися губами, с впалыми щеками, казавшимися еще бледнее в слабом предутреннем полумраке.

Сердечко Коди больно сжималось от сочувствия, любви и жалости. Глядя на больную, она думала: «Если мама Валя выпьет воду и поправится, я еще раз обещаю Богу стать другой. Я постараюсь измениться к лучшему и не огорчать своими проказами милую, дорогую маму Валю!»

Как раз в это время веки Валерии Сергеевны слабо затрепетали, и она прошептала одно только слово:

– Пить…

Кодя осторожно поднесла одной рукой стакан со святой водой к ее губам, бережно придерживая другой рукой голову больной.

Мама Валя до дна осушила все содержимое стакана и снова в забытьи упала на подушки…

А Кодя опустилась на пол тут же, около ее постели, и, свернувшись клубочком, усталая до изнеможения и полуживая от счастья, сразу уснула, не помня и не чувствуя ничего.