Текст книги "Большая душа"

Глава XV

– А я все-таки приготовил маленький сюрприз вашей Соне. Только вы ни когда не отгадаете, что это. Я вам передам его при прощании. Вы увидите, какое удовольствие он ей доставит!

Жоржик весь так и кипел, так и искрился самым искренним оживлением, и его соседки не отставали от него.

Теперь и Маша Попова, немного успокоившись, примкнула к этой веселой тройке, и ее забавный басок зазвучал на этом, самом оживленном, конце стола.

А в это же время воспитатель мальчиков, Алексей Федорович, старался развлечь сидевших по соседству с ним и скромно молчавших Марину Райскую и Риту. Но все темы, перепробованные им для разговора, не принесли решительно никакого успеха. И Мара, и Рита ограничивались лишь односложными ответами на все предлагаемые им вопросы.

– Вы, кажется, Марочку мою разговорить хотите? – поглядывая через стол в их сторону, спросила студента Анастасия Арсеньевна. – Ну, в таком случае, советую вам поговорить с ней о Сибири. Живо встрепенется наша царевна-неулыба! Она у нас сибирячка и так свою Сибирь любит, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

– Так вы из Сибири, барышня? Да ведь и я тоже оттуда! – обрадовался студент. – Вы из какой губернии будете?

– Из Тобольской. Из-под самого Тобольска, – Мара и вправду тут же оживилась.

– Не может быть! Представьте, мой отец учительствует именно там, в пригородной слободе. Земляки, стало быть, мы с вами! – воскликнул Алексей Федорович.

– Стало быть, земляки, – улыбнулась Мара. – Вот уж где не думала земляка встретить! – просто и искренне, с неподдельной радостью сказала она.

Бабуся была права. Беседа о милой родине сразу преобразила Мару. Ее большие серые глаза заискрились, губы радостно улыбались, когда она забрасывала студента вопросами.

Алексей Федорович едва успевал рассказывать девочке про их родной город, откуда он вернулся всего несколько месяцев назад.

Обед кончился, и хозяева пригласили всех в гостиную. Анна Вадимовна подкатила свое кресло к роялю. Большая любительница музыки, она и сама была прекрасной исполнительницей. И гости сразу почувствовали это, лишь только ее бледные худенькие пальцы коснулись клавиш. То радостные, нежные, то тихие и грустные звуки заполнили нарядный салон. Как зачарованные слушали их юные гостьи Бартемьевых.

Зайдя за рояль, чуть дыша от восторга, Дося широко раскрытыми глазами смотрела на хозяйку, стараясь не пропустить ни единой нотки, ни одного звука.

– Тебе, как видно, нравится моя музыка, девочка? – неожиданно обратилась к ней Бартемьева, встретившись с устремленным на нее восторженным взглядом.

– О Господи, да как вы можете спрашивать!.. Дивно, дивно хорошо! – с непосредственным восторгом откликнулась та. – Только сказочные феи могут так чудесно играть!.. – с присущей ей наивной горячностью закончила Дося, заставив Анну Вадимовну невольно улыбнуться.

«Ты сама прелестная маленькая фея, с этими твоими белокурыми локонами и хорошеньким личиком, – промелькнуло в голове у Бартемьевой. – И главная твоя прелесть в том, что вряд ли ты сама сознаешь, как ты мила». И тут же, со своей милой, ласковой улыбкой, она прибавила вслух:

– Ты мне очень нравишься, девочка, и я была бы рада, если бы ты смотрела на меня как на своего друга. Надеюсь, мы видимся не в последний раз. Приходи к нам почаще, и, если тебе когда-нибудь понадобится помощь настоящего, испытанного друга, обещай прежде всего обратиться за ней ко мне. Ко мне, а не к кому-нибудь другому. Обещаешь, девочка?

– Обещаю… – чуть слышно произнесли детские губы, тогда как темные глаза с восторгом смотрели в бесконечно милое лицо пианистки.

* * *

Пансионерки возвращались домой поздно вечером, когда октябрьская мгла уже плотно окутала острова с их парками. Алексей Федорович с Сашей и Жоржем с фонарями проводили Анастасию Арсеньевну и ее девочек до самых ворот пансиона.

Жорж шагал рядом с Досей и Асей, держа под мышкой небольшую круглую корзинку с крышкой, и всю дорогу болтал с ними без умолку. Но на все вопросы девочек, что у него в корзинке, Жоржик только отшучивался и махал рукой.

На прощание он сунул свою таинственную ношу в руки Досе.

– Это от меня Соне-Наоборот маленький гостинец, – шепнул он и быстро зашагал обратно…

* * *

– Ты еще не спишь, Сонечка?

Дося первой бросилась к подруге, которая уже успела улечься на ночь, но Соня едва взглянула на нее.

– Небось веселились там без меня и позабыли, что Соня-Наоборот существует на свете, – буркнула она обиженным тоном.

– Ах, нет, неправда, если бы ты только знала, как Жоржик переживал, что тебя не было!

– Надеюсь, что ты держала язык за зубами и не открыла ему истинной причины моего отсутствия, – все еще не сдаваясь, но уже чуточку мягче проворчала Соня.

– Ну, конечно, он страшно жалел тебя…

– Терпеть не могу, когда меня жалеют!

Взгляд Сони-Наоборот упал на корзинку:

– А это что у тебя в руках за лукошко такое?

– Это Жорж, наверное, прислал тебе лакомства со своего праздника, – поторопилась ответить Дося, ставя корзинку на постель.

Глаза Сони сразу загорелись любопытством.

– Гостинец, мне? Очень мне это нужно!.. А впрочем, занятно поглядеть…

Пока Соня-Наоборот дрожащими от нетерпения руками развязывала корзинку, пансионерки успели обступить ее тесным кругом.

– Это, видимо, фрукты! – загадывала Надя Павлинова, неравнодушная к десерту.

– А по-моему, торт и конфеты, – вторила ей Люба, тоже порядочная сластена.

– А может быть, весь именинный обед для Сони; от этого милейшего Жоржа всего можно ожидать, – иронизировала Зина.

– Ай, девочки, смотрите!.. Там что-то шевелится…

И Рита испуганно отпрянула назад.

– Вздор! Разве фрукты и конфеты могут шевелиться? Вот глупенькая!..

– Тс-с… девочки… Тс-с… глядите!..

В этот миг крышка упала с корзинки, и два чудесных, снежно-белых, ушастых, красноглазых зверька весело запрыгали по Сониной кровати.

– Кролики! Душки вы мои! Расчудесные вы зверушки! Господи, да неужели же это мне он прислал?.. – сама не своя от счастья, запрыгала, хлопая в ладоши, Соня.

– Ну, конечно, тебе, – смотри, вот и записка.

И Марина Райская вынула небольшой листок бумаги, на котором было написано всего три строки, но такими каракулями, что их можно было смело принять за китайскую грамоту:

Милой Соне-Наоборот – маленькая радость и утешение за печально проведенный день.

– Ах, какой он милый, этот Жоржик!.. Вспомнил-таки обо мне, знал, чем порадовать и утешить! Ну, я их так и назову, милых зверушек: одного – Радостью, другого – Утешением. А спать они будут у меня под кроватью, – решила Соня.

– Только позволит ли бабушка держать их здесь? – усомнился кто-то из пансионерок.

– Да и Муму с Доди, пожалуй, чего доброго, их обидеть могут…

– Правда… Что же ты, Соня, делать будешь?

Тут девочки разволновались и заговорили все сразу. Судьба Сониных кроликов ни одну из них не оставила равнодушной.

– Стойте, у меня появилась идея! – вдруг возвысила голос Ася.

– Девочки, помолчите, у Аси идея! Пусть говорит…

– Пусть говорит! Пусть Ася говорит, – послышалось вокруг.

– Я думаю, что лучше всего будет, если ты, Соня, оставишь до будущего лета твоих зверьков в общем питомнике Жоржика. Пусть себе живут там со всеми остальными кроликами. Им веселее будет, да и безопаснее к тому же. А летом их можно будет поместить в большой клетке у нас в саду. На это-то уж бабуся наверняка даст свое согласие.

План Аси всем пришелся по вкусу. Решено было попросить завтра Жоржа и Сашу Бартемьевых временно принять Радость и Утешение в свой питомник.

Нескоро успокоилось в этот вечер старшее отделение пансиона, долго еще девочки делились между собой впечатлениями. Посещение «розовой дачи» и день, проведенный среди ее обаятельных хозяев, оставили неизгладимый след в бесхитростных душах детей.

Одна только Зина Баранович, казалось, была не особенно довольна сегодняшним визитом.

– Я не понимаю, что они все нашли особенного у этих Бартемьевых, право, – шепталась она с Милей после ухода мадемуазель Алисы, потушившей на ночь лампу. – Люди как люди!.. И живут не хуже и не лучше других. Вот если бы они увидели наш дом и нашу обстановку, так действительно рты бы разинули от удивления!

И она тут же начала длиннейший рассказ о роскоши домашней обстановки в аристократическом доме ее родителей, которому могла поверить разве только одна доверчивая Миля.

Но и Миля нынче оказалась не слишком внимательной слушательницей. И когда увлекшаяся Зина уже в сотый раз описывала ей свой роскошный гардероб, до ушей рассказчицы вдруг отчетливо донеслось громкое и сладкое похрапывание Мили. К полному негодованию своей аристократической подруги, она уже давно спала, убаюканная ее болтовней…

Глава XVI

Был ранний декабрьский вечер. Густые сумерки спустились на землю. Белые пушистые хлопья снега бесшумно падали с затянутого темной пеленой неба. Тускло и робко мигали сквозь снежную завесу далекие ранние звезды.

В квартире Зариных еще не зажигали огня, и только тусклый свет фонарей, горевших во дворе большого дома, слабо освещал три небольшие комнатки музыканта.

В уютном кабинете Юрия Львовича за пианино сидел Веня. Худенькие длинные пальцы горбуна безостановочно бегали по клавишам. Он играл наизусть недавно разученную им с Юрием Львовичем пьесу.

Вот уже больше трех месяцев, как Веня учится музыке у молодого Зарина. Теперь, когда у Юрия снова начались занятия в консерватории и частные уроки, юноша не может уделять ему столько времени, сколько этого хотелось бы самому Зарину. Но каждую свободную минуту Юрий проводит за пианино со своим маленьким учеником. Благодаря исключительному слуху и страстному желанию учиться музыке мальчик за эти три месяца сделал поразительные успехи.

В отсутствие Юрия, пользуясь данным ему раз и навсегда разрешением, Веня буквально не отходит от рояля… Его худые, длинные, настоящие музыкальные (как говорил о них Юрий Львович) пальцы вследствие постоянных упражнений уже успели приобрести удивительную быстроту и легкость.

Юрий Львович не может нахвалиться на своего маленького ученика. Все чаще и чаще Зарин повторяет мальчику:

– Я боюсь ошибиться, но мне кажется, Веня, что ты обладаешь таким музыкальным талантом, не развивать который я определенно считаю грехом. Тебе надо серьезно учиться, и не со мной, конечно. Я – скрипач и как пианист являюсь только любителем, дилетантом. Тебе же необходим настоящий учитель музыки. Дай мне только собраться с силами, подкопить немного денег, и я постараюсь найти тебе такого учителя. И пусть он подготовит тебя к нам, в консерваторию. Дай срок, все устроим, Веня! У тебя еще целая длинная жизнь впереди, – подбадривал Юрий Львович мальчика и по чти весь свой досуг отдавал занятиям с Веней.

По обоюдному соглашению между ними обоими и Матрешей, являвшейся, в сущности, членом семьи Зариных, было решено, что до поры до времени ни одна душа не должна знать о Вениных музыкальных занятиях и успехах. Особенно тщательно это решили скрывать от Аси и Доси.

– Да будет это для них приятным сюрпризом в свое время. А пока что будем молчать, чтобы не разочаровывать девочек в случае неудачи.

И Веня молчал, тщательно скрывая свои занятия ото всех, даже от своего лучшего друга, от Доси…

В присутствии девочек, приходивших в отпуск на воскресенья, он не подходил к роялю. Зато во все остальное время по чти не отходил от инструмента. Сегодня же, ожидая, по обыкновению, прихода Юрия Львовича, Веня, переиграв наизусть все выученные им за последние дни пьесы, принялся за свое любимое занятие – импровизацию.

Теперь, когда мальчик уже узнал начальную теорию музыки, для него это не представляло такого труда, как прежде. Быстро и бойко бегали по клавишам Венины пальцы. Под его руками звучали стройные, красивые аккорды. С горящими в полутьме глазами, с пылающим лицом, мальчик весь отдавался любимой музыке.

За это время он пережил столько печальных дней, что, не будь этой его утешительницы – музыки, – Веня, наверное, чувствовал бы себя совсем несчастным. Его мачеха болела. Сердце Дарьи Васильевны, переутомленной постоянным трудом, все чаще и сильнее давало о себе знать.

Теперь она уже не могла работать, как прежде, с утра до вечера. Силы изменяли ей, а тут еще от мужа давно не было известий. И тревога мучила их обоих – и больную женщину, и ее маленького пасынка.

Мысль об отце то и дело сверлила голову Вени. Что с ним случилось? Почему от него не было писем? Ведь прежде он всегда был так аккуратен и, как правило, раз в месяц обязательно писал домой.

– Погоди волноваться, Веня. Сам знаешь поговорку: «Нет известий – добрый знак», стало быть, погоди бить тревогу, – утешала мальчика Дося в дни своих коротких отпусков к Зариным.

Но и Дося теперь бывала со своим другом реже, чем раньше, – так, по крайней мере, думалось Вене. У нее появились новые знакомства, новые друзья. Кроме того, жизнь в пансионе казалась много веселее и разнообразнее, нежели здесь, особенно теперь, когда у соседей, Бартемьевых, устроили снежную гору и пансионерки все свободные часы проводили в огромном бартемьевском парке или в зимнем кроличьем питомнике, куда Соня-Наоборот поместила своих маленьких друзей, Радость и Утешение. Дося познакомила и Веню, и Юрия Львовича с Бартемьевыми, когда в одно из воскресений оба мальчика с гувернером приехали с визитом в большой дом.

Веня с завистью смотрел на братьев. Такими здоровыми, сильными и красивыми мальчиками показались они маленькому горбуну. Особенно Жорж – бойкий, шумный, насмешливый…

Веня совсем растерялся в их обществе и более чем когда-либо стеснялся своего горба, несмотря на то, что оба брата держались с ним очень деликатно и ласково. Зато Ася и Дося нисколько, по-видимому, не стеснялись юных аристократов, сыновей богатого барина. Особенно Дося, которая обращалась с Жоржем точно так же, как с прачкиным Сеней и другими дворовыми детьми. Прощаясь, молодые Бартемьевы просили Веню непременно прийти к ним, посмотреть кроличий питомник и покататься с горы.

Он, конечно, поблагодарил их, но знал, что ни за что на свете туда не отправится. Они – господа, важные баре, а он, Веня, – бедняк, сын пароходного кочегара. Да вдобавок еще урод, горбун… Что у них может быть общего?

Одно только заставило Веню почувствовать в маленьких барчуках что-то родное, близкое ему самому, – это когда вернувшийся из консерватории в час их визита Юрий Львович сыграл по просьбе гостей на скрипке. Тут-то Веня и заметил неподдельное восхищение в глазах и бойкого Жоржа, и его брата.

– Вы непременно, непременно должны участвовать в нашем рождественском концерте! Ведь у нас бывают лучшие музыканты и даже сам знаменитый профессор Нобель. Мы скажем папе, и он непременно пришлет вам приглашение! – говорил Жорж, захлебываясь от восторга и глядя влюбленными глазами в лицо скрипача.

За такое отношение к его любимому учителю Веня просто был готов расцеловать мальчика, несмотря на всю свою врожденную робость.

Глава XVII

Стройно и гармонично звучат аккорды среди гробовой тишины, царящей в квартире. Снег за окнами перестал падать, и ласковые тихие звезды с молодым месяцем заглядывают в кабинет Юрия Львовича, где сидит за пианино, пригнувшись над клавиатурой, щуплая фигурка.

Веня импровизировал. Вдохновенная и яркая, выливалась вольная мелодия из-под пальцев юного музыканта. Она говорила о том, что наполняет сейчас всю душу, все мысли мальчика, о его тревоге и сомнениях… Звуки ширились, росли и могучим, властным потоком затопляли маленькую квартирку.

А в это время за стеной, в кухне, Матреша шепталась с забежавшей на минуту Лизой.

– Да кто ж это у вас играет-то так, Матрена Демьяновна? Неужто все Юрий Львович? – спрашивала юная служанка ростовщицы прислугу Зариных.

– Зачем Юрий Львович? Юрий-то Львович у нас скрипач, так на рояле тренькать не его дело, только разве ради удовольствия когда. А это баринов товарищ к нам гостить приехамши.

– Господи, играет-то, играет-то! Ровно ангелы поют в высях! Ай, заслушалась я, Матрена Демьяновна, и, кажись, голову последнюю с этой музыкой потеряла! Ведь по делу я сюда бежала-то… Дарья Васильевна Веню ищет; не у вас ли он? Пущай скорее бежит домой, стряслось у них что-то. Сама-то прямо не в себе. Встретила меня во дворе Дарья Васильевна, а сама – краше в гроб кладут, белым-белешенька! «Бежи, говорит, Лизутка, за Веней, разыщи его беспременно… Беда у нас, говорит, стряслась»… А какая беда, так и не сказала. Ну, я сюда прямехонько… Думала здесь найти, а услышала музыку и ровно очумела. Ну, побегу дальше, прощайте, Демьяновна…

С этими словами Лиза исчезла, а Матрена направилась в комнату.

– Венюшка, – окликнула она мальчика, утонувшего в полумраке комнаты.

Маленького горбуна по чти не было видно в темном углу, и только дивные, могучие звуки, извлекаемые им из недр инструмента, выдавали его присутствие.

– Венюшка! Ступай домой… Мать зовет тебя… Лизутку присылала. Неладное, говорит Лизутка, у вас что-то стряслось. Ступай, мой голубчик…

– Неладное? Что неладное? С мамашей что? Опять сердечный припадок? – с тревогой спросил мальчик, мигом прекратив игру.

Веня вскочил с табурета и взволнованно посмотрел на Матрену.

– Мамаше худо?

– Нет, нет, она, кажись, здорова. Говорю, с Лизой во дворе встретилась. Другое что-то…

«Господи, что же другое-то? – вихрем проносилось в голове мальчика, пока он со всех ног бежал к себе домой. – Неужто с папой что? Недаром два месяца нет от него известий… Давно бы ему пора на зимовку вернуться, а его все нет».

Эта мысль показалась Вене, безгранично любившему своего отца, до того ужасной, что по чти лишила мальчика сил. Он весь как-то ослабел и, согнувшись под грузом тяжкого предчувствия, через силу доплелся до дверей своей квартиры.

Обычно запертая на ключ, она была сейчас открыта настежь, и из второй комнаты до ушей Вени доносились голоса. Один из них он узнал сразу. То был голос его мачехи. Другой, слабый, чуть слышный, принадлежал какому-то незнакомому мужчине.

– С этого и началось, Васильевна, – с трудом говорил незнакомец, видимо, продолжая начатую беседу. – Прохватило, то есть, как следует, ну, и сшибло с ног, словно подкосило. Сволокли в больницу. Два месяца промаялся там, доктора уж вовсе отчаялись. Чудом от смерти спасся, Васильевна. Слышь, легочное воспаление было, да такое сильное, что не приведи Господь. И посейчас кашель мучит. В тепле-то еще ничего, а чуть посырее либо похолоднее на дворе, – так просто всю грудь разобьет, в лучшем виде. Доктора-то наказывали: «Нельзя, – говорят, – вам на севере жить. Либо в Крым поезжайте, а нет, – куда на юг, в деревню, подальше. Не то, – говорят, – здесь вам, Дубякин, крышка, значит, капут…»

– Дубякин! Иван Дубякин! – как эхо, машинально повторил у порога Веня. – Господи, да неужто это он? Папочка!..

Что-то словно подтолкнуло мальчика вперед. Что-то сжало ему горло… Потом немного отпустило, и с тихим, придушенным криком:

– Папа, мой папочка! – Веня вбежал в комнату.

– Венюшка! Божье дитятко! Сыночек мой! – глухо прозвучало в ответ.

Высокий, очень худой и очень бледный бородатый человек поднялся со стула при виде вбежавшего Вени и прижал его к груди.

– Сыночек мой, родимый, а я уже не чаял свидеться!

Крупные слезы катились по впалым щекам Ивана Павловича, но в то же время счастливая улыбка морщила его сухие синеватые губы. А Веня, целуя отца, с мучительной, недетской скорбью отмечал страшную перемену в этом еще недавно бодром, сильном – косая сажень в плечах – человеке. Теперь перед ним стоял не отец, а словно его отдаленное подобие, тень…

– Да, вот приехал… Помирать домой приехал, сыночек, – звучал глухой, надтреснутый голос Дубякина. – Уж принимай старого тятьку. Служить-то на прежнем месте уже невмоготу. На юг, сказывали доктора, ехать надо… А для этого деньги нужны, Венюшка. Только где их взять, деньги-то эти? Стало быть, волей-неволей, а пора думать о гробовой доске…

– Да полно тебе, Иван Павлович, сердце-то нам кручинить, мне да Вене! Милостив Господь, авось и найдем возможность устроиться как-нибудь на юге, да и вылечим тебя. Грех отчаиваться заранее, – тихо-тихо проговорила Дарья Васильевна, слезы так и катились по ее щекам.

– Полно, Даша, как тут устроишься? Скопленных денег у нас с тобой не имеется, а работать я больше не могу, да и ты устала, родимая, с утра до вечера покоя не знаешь. Нет уж, видно, деваться некуда… Слава Богу еще, что Венюшка наш молодец: жив и здоров. Рад, небось, отца повидать, Венюша?

Большие, синие, такие же, как у сына, глаза Дубякина любовно поглядывали на Веню, и под этим ласковым любящим взглядом и радостно, и больно сжималось детское сердечко, тревожные мысли вереницей проносилась в голове мальчика. Как помочь делу? Как и где устроить больного отца? Как дать ему возможность отдохнуть и подлечиться?

И вдруг мелькнула счастливая мысль: «Дося! Ну, конечно, она, – Дося! Только она одна может им помочь… И он-то хорош тоже! Как он мог забыть о своем верном друге? Ведь Дося теперь часто бывает у Бартемьевых, у этих богачей, аристократов, а сама Бартемьева души не чает в девочке. Это он и от Аси, и от Жоржа с Сашей сам слышал. Так вот, что, если прямо завтра им съездить к Досе?.. Как раз завтра, на их счастье, в пансионе приемный день, и они с отцом могут отправиться туда. Сначала он один пойдет, расскажет все Досечке, а там подойдет и отец, благо он уже третий год знаком с Досей. Может быть, через нее можно будет попросить Бартемьевых устроить отца в какой-нибудь санаторий, где недорого берут, на юге либо у кого-нибудь из их знакомых…»

И, не откладывая дела в долгий ящик, Веня тут же и поделился этими мыслями с отцом и мачехой.

– А ведь что ты скажешь, Иван Павлович, мальчонка-то, пожалуй что, и правильно рассудил, – одобрила пасынка Дарья Васильевна. – И мой тебе совет: поезжайте-ка вы завтра с Веней на конке[20]20
  Ко́нка-городская железная дорога с конной тягой.


[Закрыть] на острова, повидайте Досеньку, может, и выйдет что.

– Что ж, можно, отчего не попробовать, коли нет иного выхода, – согласился Дубякин. – Хуже не будет, даже если и не выйдет ничего…

– А мне кажется, что непременно выйдет. Непременно! – горячо воскликнул Веня. – Если Дося возьмется за это дело, обязательно выйдет. Вот увидишь, папочка!

– Твоими бы устами да мед пить, сынок, – отозвался на этот порыв сына Дубякин. – Ну, коли решили, так и отправимся завтра. А пока что рассказывайте, как вы тут жили без меня…