Текст книги "Лизочкино счастье"

Глава XIX
Ещё новое знакомство с важными лицами

Не успела ещё Лиза при помощи Мальвины Петровны снять свой блестящий наряд принцессы, как в уборную вбежала Анна Петровна Сатина и, вся красная от волнения, прокричала:

– Скорее, скорее одевайте девочку, её требует сам губернатор. – И стала помогать снимать с Лизы её театральный костюм и торопливо застёгивать на ней её форменное серое платьице.

Через пять минут девочка вышла за руку с Анной Петровной на сцену, где уже собралась и выстроилась вся труппа во главе с Павлом Ивановичем перед тем седым генералом, лицо которого Лиза заметила в крайней ложе.

Два мальчика в белых матросских куртках вертелись тут же, заговаривая то с тем, то с другим из маленьких актёров.

– Сколько тебе лет, малютка? – обратился губернатор к Лизе, поднимая за подбородок её головку своей белой мягкой рукой и глядя ей в глаза ласковыми, добрыми глазами.

– Десять лет, – отвечала девочка, ничуть не робея под этим взглядом.

– Надо сказать: «Ваше превосходительство», – подсказала Лизе стоявшая подле неё Анна Петровна Сатина.

– Ваше превосходительство, – машинально повторила Лиза за своей директоршей.

– Десять лет, и так играет! – удивился губернатор. – Да знаешь ли, девочка, что из тебя может выйти прекрасная актриса!

– Дай бог, ваше превосходительство, – вмешался в разговор Павел Иванович, так и сиявший от радости за свою любимицу. – Дай бог, потому что мы все полюбили Эльзу за её добрый характер.

– Так вот что, – весело проговорил губернатор, – мало того что ты прекрасная маленькая актриса, ты ещё и хорошая девочка! Не ожидал, чтобы ты совмещала в себе столько достоинств. Хорошие дела и доброе сердце награждать нельзя, но всё-таки мне хочется сделать тебе маленькое удовольствие. Возьми эту безделку от старого генерала, которому доставила столько удовольствия своей игрой. – И, говоря это, губернатор вложил в руку девочки блестящий новенький червонец.

Лиза вспыхнула от удовольствия и низко присела перед ним.

«Это для мамы», – тут же подумала она, крепко зажимая монету в ладони.

– Ну, до свиданья, до следующего представления. Посмотрим, так ли ты отличишься в следующий раз, как сегодня, – произнёс губернатор, погладив Лизину головку.

Потом, попрощавшись с маленькой труппой и её начальством, генерал ушёл со сцены.

– Ну, будущая знаменитость, – тихонько шепнул Костя Корелин Лизе, когда они садились в карету для обратного пути, – пожалуйста, не забудь нас, бедненьких, в твои лучшие дни. Чего доброго, встретишь и кланяться не пожелаешь.

– Ах, что ты! – искренно вырвалось из груди Лизы. – Я вас всех так полюбила за это время!

– И даже Мэри? – лукаво сощурившись, спросил сидевший против них Ника.

– Ну, нет… Мэри не очень, – честно созналась Лиза, вызывая этим дружный смех её друзей.

Мэри ехала в другой карете и не могла слышать того, что о ней говорили, а то бы это окончательно вывело из себя и без того рассерженную девочку.

Лиза была бесконечно довольна своей судьбой в этот вечер. Одного только, казалось, не хватало ей для полного счастья: присутствия её дорогой, милой далёкой мамы.

Глава XX
История одного торта

Приближалось пятнадцатое декабря – день рождения Анны Петровны Сатиной, который она справляла ежегодно с большой торжественностью. В этот день дети были свободны. Детские спектакли давались только два раза в неделю, а остальные дни посвящались репетициям новых пьес, учению ролей, школьным занятиям с Анной Петровной и урокам пения и танцев, для которых ходил особый учитель.

Пятнадцатого уроков не было. Даже урок танцев перенесли на шестнадцатое, чтобы дети могли как следует отпраздновать семейный праздник их начальства.

С утра в кружке Сатина поднялось оживление и суматоха. Все члены маленькой труппы пожертвовали, кто сколько мог, из своего жалованья и поднесли на сложившуюся немалую сумму чудесный торт начальнице.

Даже Лиза, у которой не накопилось ещё пока заработанных денег, отделила немного от суммы, данной ей губернатором, и внесла в общую складчину свою долю. Остальные деньги она отослала по почте в больницу на имя своей матери при помощи хромого Володи, готового всегда на всякие услуги.

Торт оказался великолепным. Даже всегда строгая и хмурая директорша, увидя внимание к себе своей труппы, просияла.

Детей угостили чудесным обедом ради торжественного дня и напоили шоколадом. Потом Анна Петровна Сатина разделила торт по числу детей и дала по большому ломтю каждому из них.

– Если б нас каждый день так кормили! – мечтательно произнёс Мишук, ужасный сластёна, в одну минуту уничтожая свою порцию.

– Вот чего захотел, – пошутил Ника, – тогда бы поминутно приходилось бегать в аптеку, потому что Павлик, конечно, наелся бы до отвалу и у него был бы вечно расстроенный желудок.

Но на этот раз Павлик, однако, удивил всех своим воздержанием. Он громко заявил, что не будет есть торта, так как наугощался в достаточной мере всякими другими лакомствами, и что оставит свою порцию на следующий день. С этими словами он взял тарелку со своим куском торта и отнёс её в спальню, где и поставил на ночной столик у своей постели.

Весь вечер дети играли в разные игры. Даже Мэри, ходившая последнее время надутая и сердитая, как будто немного развеселилась. Правда, она тщательно избегала смотреть на Лизу и как бы не замечала её. Когда во время игры в фанты Лиза нечаянно коснулась Мэри, девочка отдёрнула от неё пальцы, словно ужаленная этим прикосновением, и потом долго тёрла руку носовым платком, точно на ней остались какие-нибудь следы от руки Лизы.

– Как тебе не стыдно, Мэри, – покачала головой серьёзная не по летам Роза, – ты этим обижаешь Эльзу.

– А разве ваша хвалёная Эльза не оскорбила меня и не обидела в тысячу раз сильнее? – рассердилась Мэри.

– Чем, чем, скажи? – вмешалась в разговор Марианна, всегда готовая вступиться за свою названую сестру.

– Чем, чем! – передразнивала её Мэри. – Отстань хоть ты-то, пожалуйста, от меня! Все вы ужасно глупы, потому что носитесь с вашей Эльзой как с писаной торбой. А вот увидите, она ещё покажет себя…

Лизе было и горько, и неприятно слышать Мэри. Она уже готовилась было подойти к говорившим и по своему доброму сердечку, не терпевшему раздора, уверить Мэри, что она совсем напрасно сердится на неё.

Но в ту минуту, когда Лиза двинулась было по направлению к трём говорившим девочкам, в класс вошёл Павел Иванович, держа высоко над головою беленький конвертик и весело размахивая им.

– Кому-то радость! Кому-то счастье! – лукаво подмигивая Лизе, произнёс он.

– Письмо мне? – боясь поверить, воскликнула девочка. – О, дайте мне его скорее, Павел Иванович!

И, всегда робкая и застенчивая даже с таким добродушным человеком, каким был её начальник, Лиза на этот раз обрадовалась и взволновалась настолько, что чуть ли не вырвала из его рук письма.

– Ой, ой, руку чуть не оторвала, вот вам и тихоня! – воскликнул со смехом директор. – Ай да Эльза! Ай да овечка!

Но Лиза уже ничего не слышала. Прижимая к груди драгоценное письмо, она бросилась с ним в спальню и тут только, взобравшись на свою постельку, где столько раз молилась Богу о том, чтобы получить хоть весточку от мамы, распечатала конверт и принялась читать.

«Милая моя, родная Лизочка!

Вот уже третий день, как я выписалась из больницы, и благодаря доброте старшего доктора, который оказал тебе однажды услугу, я сразу попала на место. Николай Николаевич Ворский (так зовут моего благодетеля) предложил мне место у себя. Я должна шить на его маленькую дочь Зою и ухаживать за нею. Она, бедняжка, калека: у неё паралич ног, и никогда, никогда она не будет в состоянии ходить и бегать, как другие дети. Я вожу её по комнатам в маленькой колясочке. Бедная малютка сразу привязалась ко мне, и мы стали с нею большими друзьями. Часто я говорю с нею о тебе, моя деточка, и она уже заочно тебя полюбила. Твоё письмо, дорогая моя крошка, со вложением денег, подаренных тебе добрым губернатором, я получила. Спасибо тебе, моя Лиза. Этот подарок ещё раз доказывает мне, как ты любишь меня, моя дочурка. Я спрятала эти деньги… Они послужат началом наших сбережений для будущей совместной жизни. Если б ты знала, деточка, как я мечтаю об этом.

Радуюсь за тебя, что тебя окружают добрые, хорошие люди, которые так заботятся о тебе. Я молюсь за них ежедневно Богу. Порадовалась я и твоему успеху. Только, ради бога, моя дорогая детка, не придавай ему значения и не гордись дарованием, данным тебе Богом. Лучше не иметь никаких талантов да быть доброй, чуткой, сердечной девочкой.

Я ужасно боюсь, чтобы постоянные похвалы окружающих не избаловали тебя. Оставайся такой, какою ты была до сих пор у меня. Молись почаще Богу, Лиза моя, помни, что в нём вся твоя защита и надежда.

Ну, Христос с тобою. Целую тебя несчётное число раз, моя крошка. Зоя зовёт меня. Пора кончать.

Твоя мама.

P. S. Зоя, узнав, что я пишу тебе, посылает тебе поклон и поцелуй. Она очень милая девочка».

Несколько раз подряд прочитала Лиза дорогое письмецо. Она не замечала, как слёзы тихо текли по её щекам и капали на мелко исписанные странички письма. Не замечала она и того, что происходило вокруг неё. А между тем она была не одна.

Занятая чтением своего письма, Лиза и не слышала, как в спальню вошла Мэри и, убедившись, что Лиза погружена в своё занятие, стала бесшумно красться к постели Павлика, подле которой на ночном столике находилась тарелка с тортом. Преспокойно взяв торт с тарелки, Мэри так же бесшумно удалилась из спальни, как и вошла.

Съесть торт до последней крошки в самом дальнем углу коридора, тщательно обтереть рот и руки и как ни в чём не бывало присоединиться к играющим детям было для Мэри делом нескольких минут. Никакое раскаяние не мучило её, казалось. Напротив того, в этот вечер она была гораздо веселее и добрее обыкновенного. Ни разу не раздразнила Вали, не повздорила с Витей, с которым они постоянно ссорились из-за всякого пустяка, и даже выучила Павлика делать петушков из бумаги, чем сразу подкупила не помнящего зла мальчика.

– Что это с Мэри? – удивлялись дети. – Точно кто подменил её нам.

– Она стала премилая. И знаешь, даже не щиплется больше, – радостно проговорила малютка Валя на ушко своему другу Павлику.

И, глядя на Мэри, они даже раскаивались в том, что считали её такой злой, а иной раз и обижали её несправедливо, подозревая одно только дурное во всех её поступках.

Глава XXI
Обвинение

– Кто взял мой торт? У меня был торт на ночном столике! – завопил не своим голосом Павлик, входя вместе с девочками в спальню после ужина и вечерней молитвы.

– Что ты кричишь, Павлик? – благоразумно остановила его Роза. – Ты, верно, съел торт и позабыл об этом.

– Съел торт! – вскричал ещё громче возмущённый Павлик. – Съел торт! Да если бы я съел его хоть кусочек, то мог бы рассказать тебе, какой он на вкус. Но я не ел торта, уверяю тебя!

– Ну, значит, его съели крысы, – рассудила спокойная Мими и как ни в чём не бывало стала укладываться в свою постельку.

– Съели крысы! Ты говоришь, что съели крысы? – не унимался Павлик, заливаясь потоком слёз. – О бессовестные!

– Не вини понапрасну бедных крыс, Павлик, – самым сладеньким голоском произнесла внезапно откуда-то вынырнувшая Мэри, – настоящие крысы, то есть те, у которых четыре ноги и серый хвост, ни при чём. Твой торт скушала совсем особенная крыса, очень хорошенькая, но которая живёт не под полом, а здесь, между нами.

– Между нами? – И Павлик раскрыл рот от недоумения и разом перестал плакать.

– Ну да, или ты находишь, что Лиза Окольцева не похожа на такую крысу?

– Лиза Окольцева? – переспросил изумлённый Павлик.

– Кто зовёт меня? Я здесь, – послышался нежный голосок Лизы, откликнувшейся на свою фамилию.

– А! Ты здесь, тем лучше! – вскричала Мэри, вся красная от волнения. – Слушайте же, господа, – крикнула она громко, обращаясь к детям, обступившим её в ожидании разъяснения этих странных слов, – слушайте: я видела своими собственными глазами, как Эльза ела торт Павлика.

Если бы стены расступились в эту минуту, Лиза была бы не более поражена, нежели услышав обвинение Мэри. Она даже не испугалась нисколько – до того неожиданно и нелепо было оно.

Но если сама Лиза сознавала свою правоту, то другие дети не знали истины и ждали объяснения со стороны Лизы.

– Ну, что ж ты молчишь?! – вскричала Кэт, приятельница Мэри, также не любившая Лизу. – Говори: ты съела торт Павлика?

– Да, да, говори же! Говори скорее! – послышалось со всех сторон.

Но Лиза молчала, изумлённая ещё более этим странным и неожиданным вопросом со стороны её друзей.

Тогда Марианна выдвинулась вперёд и, обводя сердитыми глазами своих подруг, проговорила:

– Как вам не стыдно слушать Мэри! Или вы не знаете эту злую девочку? И как вы могли поверить ей на секунду, что Лиза могла съесть чужой торт?

– А тогда зачем же она целый вечер провела в спальне, пока мы играли? Что она делала там? И ведь в спальню за целый день никто не входил, кроме Павлика, который принёс торт, и Окольцевой, – продолжала Мэри злорадно. – Ну-ка, Эльза, – обратилась она к Лизе, – скажи: что ты делала целый вечер в спальне?

– Я читала письмо, – тихо отвечала Лиза.

– Как! Целый вечер? – насмешливо произнесла Кэт, явно державшая сторону Мэри.

– Да, я его перечла несколько раз, – смущённо произнесла Лиза.

– И выучила наизусть, конечно, – продолжала тем же тоном Мэри. – Но прекрасно, если даже и так, то на это понадобилось бы самое большое час времени, а остальные часы что вы изволили там делать? Мы ждём ответа.

Лиза молчала. Ей не хотелось рассказывать злой девочке о том, что она замечталась о маме и их будущем, когда они будут жить вместе, не разлучаясь никогда в жизни. Да вряд ли кто бы и поверил в эту минуту такому объяснению.

– Ну, хорошо, пусть Окольцева уверяет, что она «продумала» целый вечер, – упорствовала Мэри, – но пусть она скажет также, что никто не входил в комнату, пока она была там, и что торт был на ночном столике, когда она туда вошла. Ведь был? – обратилась Мэри к Лизе, пытливо уставясь на неё глазами.

– Да, был, – тихо отвечала Лиза, припомнив, что действительно видела торт на тарелке, когда вбежала в спальню прочесть письмо.

– И при тебе туда никто не входил? – продолжала допрашивать её Мэри.

– Не входил, – ещё тише прошептала Лиза.

– Ну, значит, торт съела она, – громко заявила девочка, обводя всё юное собрание торжествующим взглядом.

– Да, она! Она! Кому же больше? – подтвердила за нею и Кэт.

Дети молчали. Лиза, смущённая и бледная, стояла между ними, делая усилия над собою, чтобы не разрыдаться от незаслуженной обиды.

Но когда Павлик подошёл к ней со словами:

– Ах, Лиза, зачем ты его съела! Если он так нравился тебе, ты бы сказала мне, и я отдал бы тебе половину.

Лиза не выдержала и расплакалась навзрыд.

– Что такое? Что случилось? – спросила прибежавшая на шум Анна Петровна.

– Ничего особенного, – спокойно отвечала Мэри, – если не считать особенным то, что в нашем кружке появилась воровка.

– Что? Что такое? Воровка? Что ты говоришь? – взволновалась директорша. – Я хочу всё узнать толком, говори же, в чём дело.

Но Мэри и без просьбы начальницы рассказала бы ей всё. Она подробно пояснила, в чём дело, снабжая свой рассказ новыми прикрасами и подробностями.

Когда она кончила, Анна Петровна Сатина взглянула на Лизу пристальным, недобрым взглядом и проговорила сурово:

– Так-то ты отблагодарила твоего благодетеля Павла Ивановича за всё его добро, сделанное тебе? Так вот ты какая! Притворялась тихоней, а на самом деле оказываешься хуже и вреднее самой последней шалуньи… Тебе не место быть в обществе детей. С сегодняшнего же вечера ты будешь спать, есть и учиться в отдельной комнате. А вам, – строго закончила начальница, обращаясь к детям, – я раз и навсегда запрещаю разговаривать и играть с нею.

И с этими словами она схватила Лизу за руку и вывела её из спальни.

– Вот твоё новое помещение, – тем же суровым голосом произнесла Анна Петровна, вводя Лизу в маленькую комнатку подле кухни, где спала Матрёна, приехавшая вместе с пансионом господина Сатина в В. – И с этого вечера ты будешь жить здесь.

И, оставив её одну в обществе сладко храпевшей на своей постели кухарки, Анна Петровна величественно вышла из комнаты.

Глава XXII
Она – воровка

Тяжёлое чувство охватило Лизу по уходе директорши.

– Господи, в чём я виновата! – воскликнула бедная девочка и, бросившись на стул, горько зарыдала.

Матрёна, проснувшаяся от её слёз, долго не могла понять, что случилось. Но догадавшись по-своему, что Лиза, очевидно, провинилась в чём-нибудь, она стала утешать её, как умела.

– Не плачьте, барышня, не плачьте, золотая, дай-кась я вам постельку сделаю. Вот тут на моём сундуке я положу вам матрасик и такую вам кроватку смастерю, что любо-дорого. А плакать не надо. Видно, за дело попало-то. А то и без дела если, всё же стерпите.

Ласковое, участливое обращение Матрёны немного утешило Лизу. Она послушалась доброй женщины, разделась и легла в приготовленную ею постель.

В этот вечер Лиза долго молилась Богу, чтобы Господь укрепил её и помог ей нести тяжёлую невзгоду, посланную ей судьбою.

Печальное время наступило для девочки. Целый день она проводила у себя в каморке и только вечером, когда надо было ехать в театр, выходила оттуда. Дети, помня запрещение Анны Петровны Сатиной, не разговаривали с Лизой и даже как будто не замечали её. И девочка, к ужасу своему, убедилась, что они на самом деле поверили в клевету Мэри и считают её воровкой.

Даже Марианна, вызвавшаяся быть её названой сестрою, и её брат Витя – и те разом изменили своё обращение с Лизой. При детях они держались с нею так же, как и остальные, но когда однажды Лиза, похудевшая и побледневшая за последнее время, попалась как-то навстречу Марианне за кулисами театра, последняя, робко оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто их не слышит, быстро наклонилась к уху Лизы и прошептала:

– Мне очень-очень жаль тебя. Не думай, что я тебя разлюбила. Что делать! Это могло с каждым из нас случиться, ведь торт был так вкусен! А только, раз это случилось, было бы гораздо лучше с твоей стороны пойти и повиниться перед начальницей.

– Как! – вскричала изумлённая и огорчённая Лиза. – Как? И ты, Марианна, ты также можешь верить тому, что я съела этот несчастный торт? О, как это жестоко, как жестоко в самом деле!

И Лиза залилась горькими слезами, забыв о том, что ей надо было сейчас с весёлым лицом выходить на сцену.

Играла Лиза всё так же хорошо, как и в первый выход, и скоро стала общей любимицей. Редкий спектакль проходил без того, чтобы на сцену не подавалось коробки конфет, букета цветов или какой-нибудь изящной игрушки от кого-нибудь из маленьких посетителей и посетительниц театра. Многие дети приставали к своим родным с просьбами познакомить их со златокудрой девочкой Эльзой, так очаровавшей их своею игрой.

Но все эти радости Лиза охотно променяла бы на одну: чтобы начальство и товарищи поверили бы в то, что она не брала торта. А между тем это было почти невозможно, так как и Анна Петровна Сатина, и Григорий Григорьевич, и Люси, и дети, и даже заведующая гардеробом Мальвина Петровна, искренне полюбившая девочку, – все они не сомневались в том, что злополучный торт был съеден Лизой.

Один только человек, казалось, не верил в проступок девочки. Часто он подолгу останавливался на ней глазами и внимательно рассматривал, как будто видел Лизу в первый раз в жизни. «Нет, нет, – думалось ему, – не может она, с этим правдивым, честным личиком, с этими кроткими, ясными глазками, быть тем, чем её считают».

Этот единственный думающий хорошо о Лизе человек был Павел Иванович Сатин. Но Павел Иванович почему-то молчал и не решался выступить на защиту девочки.

Ко всем горестям Лизы прибавилось ещё и опасение, чтобы добрый старик губернатор не узнал как-нибудь о происшествии с тортом и не изменился к ней так же, как уже изменились все остальные. Но судьба как бы смиловалась в этот раз над нею. В первый же спектакль после истории с тортом Лиза увидела губернатора в его ложе с обоими сыновьями, и все трое они незаметно кивнули ей, лишь только она появилась на сцене.

Потом губернатор прислал за девочкой одного из сыновей, и Лиза снова услышала похвалу своей игре и получила громадную коробку конфет в губернаторской ложе.

Было ещё одно лицо, сильно заинтересовавшее Лизу, несмотря на тяжёлые дни, которые она переживала.

Это был смуглый, высокий, сухой и прямой, как палка, господин в поношенном сюртуке, напоминающий своей внешностью не то цыгана, не то турка. Господин этот всегда сидел где-нибудь в последнем ряду кресел, но по падении занавеса пробирался к самой сцене и тщательно разглядывал Лизу, в то время как она выходила раскланиваться на аплодисменты публики.

У этого господина были чёрные как уголь глаза, и Лизе, встречавшей на себе взгляды этих страшных глаз, невольно делалось жутко. Но господин так усердно аплодировал ей, стоя у самой сцены, и старался улыбаться ей так ласково, что Лиза вскоре перестала его бояться.

Когда же однажды «черномазый», как его прозвали дети, подал Лизе громадную коробку конфет по окончании спектакля, последний страх исчез из сердца девочки, и она с улыбкой благодарила незнакомца.

Однако, несмотря на все знаки внимания, оказываемые публикой, Лиза положительно не находила себе места от тоски.

Ей было бесконечно жаль к тому же, помимо всех остальных невзгод, терять дружбу Марианны, которую она успела горячо полюбить за это короткое время.

Маме она решила ничего не писать о своём несчастном житье-бытье.

«К чему огорчать её, дорогую? – думалось Лизе. – Пусть верит, что я счастлива, что мне хорошо живётся, и будет по крайней мере спокойна за меня».

И она храбро и стойко переносила свою невзгоду, стараясь скрывать её от всех, насколько могла.

Она, казалось, даже несколько привыкла и к своей маленькой каморке подле кухни, и к холодному обращению детей, и к насмешкам Мэри, не оставлявшей её теперь ни на минуту в покое.

Только вечером, ложась в постельку, она с каждым разом молилась Богу всё жарче и жарче и просила Его всё усерднее и усерднее избавить её от непосильной для неё тяжести и муки.