Текст книги "Лизочкино счастье"

Глава XXIII
Господин Томазо – директор странствующей труппы

На сцене давали «Красную Шапочку».

Тотчас после первого действия Лиза направилась бегом в свою уборную, где её ждала Мальвина Петровна, чтобы помочь ей переодеться.

– Эльза, – остановила её на полдороге Мэри, – мне надо тебе сказать два слова.

Лиза, привыкшая уже к насмешкам злой девочки, заподозрила и на этот раз какую-нибудь выходку со стороны своего врага и хотела было пройти мимо, делая вид, что не слышит Мэри, но последняя с силою схватила её за руку и зашептала:

– Постой, не беги же. Один добрый человек хочет поговорить с тобой.

– Добрый человек? – переспросила удивлённая Лиза. – Кто же это? Я никого не знаю, кто бы мог теперь быть добрым ко мне.

– «Я никого не знаю», – передразнила её с гримасой Мэри. – Переодевайся скорее, я тебя сведу к нему, и тогда ты всё узнаешь.

– Хорошо, – покорно произнесла Лиза и, поспешив переодеться, снова вышла через минуту к ожидавшей её у дверей Мэри.

Та, не говоря ни слова, схватила её за руку и повлекла в самый дальний уголок театра.

– Ты, кажется, дуешься на меня? – говорила она ей по дороге. – Дуешься за то, что я открыла твой поступок перед всеми. Но кто же виноват, посуди сама, что ты сластёна и польстилась на чужой пирог.

– Ах, Мэри, – с тоской проговорила Лиза, – зачем ты мучаешь меня напрасно! Ты ведь знаешь отлично, что я не ела этого торта.

– А если не ела, то почему же не сказала, что я налгала на тебя?

– Мне бы не поверили. Ведь я была одна в спальне…

– Ну, ладно, довольно об этом! – резко оборвала Мэри. – Всё равно ни я и никто другой не поверят тебе. Я ещё, видишь ли, говорю с тобою из желания тебе добра, а другие-то, в том числе и твоя хвалёная Марианна, и знать тебя не хотят!.. Ну вот мы и пришли, – заключила она, толкнув какую-то маленькую дверку.

Дверка поддалась сразу, и девочки очутились в комнате, до верха наполненной разными вещами, нужными для сцены. Тут лежали сложенные в кучу рыцарские латы и знамёна, ружья и шпаги, стояли красивые лампы, искусственные пальмы и сделанные из бумаги фигуры животных и, наконец, зеркала и мебель разных фасонов, начиная с королевского трона, обёрнутого в красный кумач, и кончая простой садовой скамьёй.

Но ничто из всей массы вещей не заняло Лизы: войдя, она сейчас же обратила внимание на высокого господина, стоявшего при входе девочек спиной к дверям. Что-то знакомое показалось Лизе и в этой высокой прямой фигуре, и в потёртом, лоснящемся сюртуке незнакомца. Когда же он живо обернулся на голос Мэри, Лиза с удивлением узнала в нём «черномазого», аплодировавшего ей так усердно у барьера сцены.

– Ну вот вам и Эльза. Говорите с нею, пока длится антракт, – весело произнесла Мэри. – Только поскорее, а то и мне и ей попадёт от начальства, если опоздаем на сцену.

С этими словами она выбежала из комнаты, оставив Лизу одну в обществе «черномазого».

– Здравствуйте, – произнёс тот, протягивая девочке большую мохнатую руку с нечистыми ногтями. – Конечно, маленькая барышня, вы и не догадываетесь, зачем я попросил вашу подругу привести вас сюда? Времени у нас мало, и потому постараюсь быть кратким и толковым, а вы хотя и маленькая барышня, но, должно быть, очень умненькая, судя по тому, как превосходно играете на сцене. А если вы настолько умны, как кажетесь, то мигом поймёте свою пользу. Итак, слушайте. Моё имя Энрико Томазо. Я итальянец, и у меня есть такой же театр, как и у вас здесь, то есть, иными словами, я такой же директор детской труппы, как и ваш Павел Иванович. Но в моей труппе недостаёт нескольких маленьких актёров, и, чтобы набрать их, я путешествую по разным городам. Я видел вас, когда вы играли «Золушку» и «Спящую красавицу», вижу и сегодня в «Красной Шапочке» и нахожу, что вы мне были бы очень полезны в моей труппе. А у меня вам будет куда лучше, нежели у Сатина. Поэтому я предлагаю вам сегодня же пойти к Сатину и сказать ему, что вы переходите служить в труппу директора Энрико Томазо.

Всё услышанное Лизой от её неожиданного знакомого было так странно и внезапно, что девочка в первую минуту окончательно растерялась и не знала, что отвечать.

Чёрные глаза господина Томазо между тем так и впились в неё, ожидая ответа. Лизе снова стало жутко и неприятно от этого взгляда. И в первый раз, кажется, она пожалела об отсутствии Мэри, оставившей её одну в обществе «черномазого».

– Вы, может быть, думаете, Эльза, что я не буду платить вам такого жалованья, какое вам назначил господин Сатин? – продолжал между тем господин Томазо, видя её волнение. – Но, дитя моё, я вам дам гораздо больше и обещаю сам исполнять все ваши прихоти и капризы. К тому же вам нетрудно расстаться с людьми, что вас так дурно приняли. Мне говорила Мэри об этой истории с пропавшим тортом. Ну даже если бы вы и взяли кусочек, то что ж из этого? – хитро улыбаясь и прищуриваясь лукаво, произнёс господин Томазо. – Дети любят сладкое… Я отлично вас понимаю… Будь я на месте Павла Ивановича, я бы купил вам десять таких тортов, вдвое лучше и вдвое вкуснее.

– О, – прервала его внезапно пришедшая в себя при одном воспоминании о торте Лиза, – о, я его не брала, уверяю вас, что не брала, господин Томазо.

– Ну вот видите, тем хуже для них, они оклеветали вас! Стало быть, они дурные люди, и вам надо их оставить и перейти в мой театр.

– О нет! – с жаром вскричала Лиза. – Это какая-то ошибка: Павел Иванович и Григорий Григорьевич не злые, нет, нет! Павел Иванович так добр и ласков ко мне! И даже теперь… Он точно не верит тому, что про меня говорят другие. Он сделал мне столько хорошего, что я никогда не променяю его ни на кого другого.

– Значит, вы не согласны поступить ко мне?! – внезапно меняя тон и сверкнув загоревшимися глазами, вскричал незнакомец.

– О нет, я желаю остаться у Павла Ивановича, – вся задрожав от этого взгляда, прошептала Лиза и попятилась к двери.

– Куда вы! Стойте! – прогремел над нею грубый голос господина Томазо, и его тяжёлая рука опустилась на плечо девочки. – Я в последний раз спрашиваю тебя: хочешь ли ты поступить добровольно ко мне в театр или нет?

– Нет, – ещё испуганнее прошептала девочка, трепеща перед высоким человеком.

– А, так-то, – скорее сердито прошипел, нежели произнёс господин Томазо, – так знай же, так или иначе, а ты будешь у меня. Я заставлю тебя силою уйти от Сатина. Увидим, что ты запоёшь тогда, моя милая.

– Увидим, – раздался знакомый голос за ними, и, разом обернувшись к двери, Лиза увидела знакомую плотную фигуру Павла Ивановича на пороге комнаты.

Лицо его было бледно от гнева, губы дрожали; он смело подошёл к незнакомому гостю, с силой сбросил его руку с плеча Лизы и, указав ему на дверь, прокричал громовым голосом, какого Лиза никогда ещё не слышала у него:

– Вон отсюда, бездельник! И если когда-нибудь ещё раз твоя нога переступит порог моего театра, тебя упрячут в такое место, где ты живо забудешь все свои проделки!

Господин Томазо весь как-то сжался и, боком проскочив мимо разгневанного директора, как пуля вылетел из комнаты.

– Дитя моё, бедное дитя, что мы с тобой сделали! – прошептал Павел Иванович, лишь только остался наедине с Лизой, и, широко открыв объятия, принял в них дрожащую и плачущую девочку.

Он дал ей успокоиться немного, посадил её на колени, гладил по головке и ласково-ласково говорил ей своим нежным голосом:

– Милая… добрая… благородная девочка… Не хотела оставить своего старого директора, а он-то, он-то как виноват перед тобою! Простишь ли ты его когда-нибудь, крошка? Ведь я давно знал, моя Лизочка, что ты не можешь быть воровкой, но молчал, выжидая, когда сама судьба докажет твою невинность. А ты столько времени мучилась и терпела, бедняжка! Прости ты меня, Эльза, деточка моя!

– О Павел Иванович, дорогой, милый… – могла только проговорить взволнованная до глубины души Лиза, – как вы вовремя пришли сюда!

– Я стоял за дверью и всё слышал, – продолжал добрый старик, – и то, что предлагал тебе этот бездельник, и то, что ты ему отвечала. И сегодня же я расскажу всей труппе о твоём благородном сердечке и докажу им всем твою невинность в истории с этим глупым тортом.

– А он не может повредить вам, Павел Иванович? – робко осведомилась Лиза, невольно припоминая горящий злобою взгляд незнакомца, брошенный в последнюю минуту на её защитника.

– О милая девочка! Она ещё беспокоится обо мне, – проговорил растроганный Павел Иванович. – Только тебе нечего беспокоиться ни за себя, ни за меня. Этот человек, назвавший себя директором театра, не кто иной, как простой странствующий акробат. Он ходит по дворам с двумя детьми – мальчиком и девочкой. Мальчик проделывает всякие акробатические фокусы, а девочка поёт разные песенки. Он очень плохо с ними обращается, часто их бьёт, плохо кормит, и всё, что заработает, – сам тратит потом в трактирах. Последнее время его девочка занемогла, и с ним ходит один мальчик. Я знаю его, потому что он приходил уже несколько раз ко мне, прося у меня денежной помощи. Теперь он пробрался сюда с целью уговорить тебя заменить ему заболевшую девочку и заставить тебя петь за неё по дворам. Но никогда, никогда и ни за что на свете не допущу я ничего подобного! И если он ещё раз явится сюда, я сумею разделаться с ним так, что он долго будет меня помнить.

Звонок, раздавшийся со сцены, прервал речь Павла Ивановича. Он взял Лизу за руку и повёл её на сцену.

Счастливая, сияющая Лиза играла особенно хорошо в этот вечер. Она чувствовала, что все её невзгоды и печали разом миновали, и прежняя счастливая жизнь улыбалась ей.

Перед ужином Павел Иванович не пустил Лизу в её каморку и посадил её рядом с собою за стол.

– Дети, – обратился он к своей маленькой труппе, недоумевающе смотревшей на него и Лизу, – любите ли вы меня?

Страшный шум от смешанных криков и восклицаний, в которых, однако, ровно ничего нельзя было разобрать, был ему ответом.

– Тс-тс-тс! – зашикал совсем оглушённый директор. – Бога ради, пожалейте мои уши, они ещё пригодятся мне, хотя бы для того, чтобы слушать, какую вы чушь несёте со сцены. Отвечайте только: любите ли вы меня?

– Любим, любим, ужасно любим, больше всех! – раздалось со всех концов стола.

– Ну а если любите, то и верите, конечно, каждому моему слову?

– Верим, верим, конечно, верим! – подхватили снова дети так громко, что бедному директору снова пришлось зажать уши из боязни быть оглушённым.

– Ну а если верите, – продолжал он снова, когда шум и крики несколько стихли, – то знайте, что Лиза Окольцева не может быть воровкой и никакого торта она не брала и не ела. Слышите ли – не брала… Торт Павлика съели крысы или у Мэри Ведриной очень странное зрение и она видит то, чего никто другой никогда не увидит. Поняли ли вы меня все?

– Поняли, поняли! – подхватили дети, и как по команде к Лизе потянулись через стол более десятка ручонок, и несколько пар детских глаз остановились на ней с виноватым, молящим выражением.

Одна только Мэри сидела надутая и красная, как пион, с самым скверным и смутным чувством на душе, не смея оторвать взгляда от тарелки. Ей было и досадно, и горько, что её злая проделка с Лизой не удалась ей, как она того хотела, и послужила только новым доказательством кротости и доброты Лизы.

– Прости меня, ради бога прости, что я поверила злой девчонке, – шептала между тем на ушко Лизе её друг Марианна. – Больше никогда, никогда не буду… что бы она ни говорила. Уверяю тебя!

Но Лиза и не думала сердиться. Она давно забыла всё дурное и, счастливая и радостная, готова была даже бежать к Мэри с ласковым объятием и крепким поцелуем.

В этот вечер Лиза после долгого промежутка времени снова удостоилась приветливого кивка директорши и уснула мирным сном в своей настоящей постели по соседству с Марианной.

Глава XXIV
В Рождественский сочельник

Так для Лизы снова началась прежняя жизнь. Она сразу позабыла незаслуженную обиду, нанесённую ей невольно, и охотно простила всем. В свою очередь дети старались, кто как мог, загладить перед ней свою вину. Костя Корелин на свой скромный заработок купил Лизе коробку карамели, до которой та была большая охотница. Пика и Ника отвели как-то Лизу в сторонку и проделали перед нею все свои уморительные штуки, ловко представляя ей клоунов из цирка и заставляя девочку хохотать до слёз. Хромой суфлёр Володя особенно старательно подсказывал ей её роли во время спектаклей, не давая ей запнуться ни на минуту. Витя, брат Марианны, особенно хорошо рисовавший лошадиные головы, нарисовал ей их целую коллекцию и карандашом, и пером, и даже простым углем, вынутым из печки. Даже маленький Павлик из своих собственных карманных денег, данных ему матерью на лакомства (жалованья ни он, ни Валя маленькая не получали за молодостью лет), и тот умудрился купить торт, совсем такой же, как прежний, как он уверял своих товарищей, и поднёс его Лизе.

Девочки не менее мальчиков старались угодить ей. Даже гордая Кэт, сознавая свою вину перед нею, подарила ей прехорошенькую коралловую брошку, которую сама носила только по праздникам.

И сама Мэри круто переменилась к Лизе. Нарочно или искренно, но она несколько раз похвалила девочку за её игру и вообще относилась к ней много лучше. Правда, когда они оставались случайно вдвоём, Мэри время от времени так сердито взглядывала на Лизу, что бедной девочке становилось жутко на сердце от этих взглядов её невольного врага. Но это длилось только мгновение, после которого глаза Мэри по-прежнему становились приветливыми, и Лиза скоро забывала дурные поступки злой девочки и готова была думать, что Мэри если и не исправилась вполне, то уже наверное исправится в самом непродолжительном времени.

Между тем наступало Рождество – самое трудное время для маленьких актёров, так как по большим праздникам детские спектакли давались ежедневно.

На Лизину долю выпадало особенно много работы, так как она готовила под руководством Григория Григорьевича новую роль из пьесы «Сиротка Маша», написанной самим Павлом Ивановичем. Это была уже не сказка, переделанная в феерию, какие обыкновенно игрались детьми, а настоящая трогательная комедия, героиней которой была маленькая девочка Маша.

– Ты должна отлично сыграть эту роль, – сказал как-то Григорий Григорьевич во время одной из репетиций Лизе, – в тебе много общего с этой маленькой Машей, героиней пьесы.

Действительно, судьба выведенной в пьесе сиротки во многом походила на судьбу самой Лизы.

Лиза сама сознавала это и благодаря, должно быть, этому отлично читала роль на репетициях, приводя в восторг своих учителей.

– Я говорю, что из этой девочки со временем выйдет очень хорошая актриса, – как-то раз сказал Григорий Григорьевич господину Сатину.

Последний сочувственно покачал головой.

– Жаль только, что ей будет очень трудно пробивать себе дорогу, – отвечал он.

– О, я надеюсь, что мне поможет Господь! – хотелось крикнуть Лизе, которая была особенно счастлива в это предпраздничное время, так как она получила письмо от мамы из Петербурга, где та писала, что готовит Лизе радостный сюрприз, о котором её девочка вряд ли может догадаться.

Лиза долго ломала себе голову, что бы это могло быть, но наконец решила терпеливо ждать, не задаваясь никакими предположениями.

Сочельник наступил незаметно. Губернатор, желая побаловать маленьких актёров, сумевших доставить столько удовольствия всему юному населению города, пригласил детей и их начальство провести канун Рождества у него на ёлке.

Маленькие актёры знали, что добрый губернатор устраивает эту ёлку собственно для них, и заранее радовались тем подаркам, которые их ожидали. Особенно довольна была Лиза. Во время последнего спектакля губернатор позвал её в ложу, ещё раз расхвалил её и непременно велел ей быть у него на ёлке, так как её ждала там такая приятная новость, о какой она, должно быть, и не подозревала.

Лиза очень удивилась словам губернатора. Она едва-едва только успела успокоиться от радостного волнения, узнав из письма матери об ожидавшем её сюрпризе, а тут ей обещают ещё вторую неожиданную радость!

Придя за кулисы, она долго совещалась с Марианной, что бы это могло быть.

– Вероятно, какая-нибудь золотая вещь, – решила её маленькая подруга, ужасно любившая всякие золотые украшения и безделушки.

– Ну вот, что ты! Разве маленьким дарят золотые вещи? – заметил, услышав их разговор, Витя.

– Ну, тогда он ей подарит конфет, – решил сластёна Павлик, для которого важнее всего в жизни были лакомства, – так много конфет, что она их будет есть день и ночь целый год не переставая.

– И тебе не даст ни одной штучки, – добавил Костя Корелин.

Но, видя, что Павлик скроил плаксивую гримасу, собираясь зареветь, поспешил его успокоить словами:

– Даст, даст, и ты будешь их есть не переставая круглый год, два года, три, четыре, – только не реви, пожалуйста, не реви, а то на дворе такая стужа, что у тебя слёзы замёрзнут и на ресницах образуются ледяные сосульки.

– Неправда, никаких сосулек у меня не будет, – сердито произнёс Павлик и, лукаво подмигнув девочкам на Костю, как бы желая поддразнить его, добавил: – А про сюрприз, который губернатор сделает нашей Эльзе, ты всё-таки ничего не знаешь!

– Что тут отгадывать и мучить себя понапрасну, – решила красивая Роза, – вот придёт вечер, и всё узнаете в своё время.

Но детям не суждено было узнать губернаторского сюрприза, приготовленного их общей любимице.

Павлик, объевшийся сладким пирогом за обедом, почувствовал сильную боль в желудке.

Анна Петровна Сатина, уехавшая на неделю праздников в Москву к родным, что она делала ежегодно, оставила Павлика на попечение отца. Павел Иванович, баловавший Павлика без меры, не мог ему отказать ни в чём, и Павлик до того объелся, что заболел. Видя мучения мальчика, Павел Иванович совсем было потерял голову. Пригласили доктора, который после тщательного осмотра сказал, что хотя у Павлика нет ничего серьёзного, но он должен лежать остаток дня в постели и принимать микстуру.

Услышав эту печальную новость, Павлик горько заплакал.

– Как! Все вы поедете на ёлку к губернатору, будете, наверное, веселиться, слушать музыку, танцевать и есть такие вкусные вещи, какие только можно видеть во сне, а я буду лежать в постели и глотать противную микстуру? О, это слишком жестоко!

– Что делать, Павлик, ты сам виноват, – произнёс Павел Иванович, гладя сына по головке.

– Хоть бы мама была дома, всё-таки мне было бы веселее, – прошептал бедный Павлик, собираясь плакать.

– Павлик, не плачь, – вмешалась в разговор малютка Валя, – тебе не будет скучно: я останусь с тобою.

Как ни улыбалось Павлику пробыть целый вечер со своей маленькой подружкой, но он, вспомнив, как радовалась малютка поездке на губернаторскую ёлку, не решился лишить её такого громадного удовольствия.

– Нет-нет, поезжай, пожалуйста, – поспешил он отказаться от её жертвы, – а то кто же мне расскажет обо всём, что было на ёлке? И потом, ведь папа остаётся со мною.

– О нет, дитя моё, – произнёс Павел Иванович, – я не могу на этот раз остаться у твоей постели: я должен быть на губернаторском празднике как директор и представитель труппы.

– Ну хорошо, – храбро произнёс мальчик, хотя две непрошеные слезинки при этом выкатились из его глаз. – Я останусь тогда с Матрёной, потому что уж Матрёну губернатор, наверное, не пригласил на свой праздник.

– Конечно, не пригласил, дитя моё, ты можешь остаться с Матрёной.

– Ах нет, – внезапно вмешалась в разговор Лиза, – не оставляйте Павлика с Матрёной. Она очень добрая, хорошая женщина, но она так страшно храпит ночью, что наверняка не даст ему уснуть. И потом, она не сумеет давать ему лекарство по часам. Нет, нет, пусть Матрёна ложится спать у себя на кухне, а я побуду с Павликом.

– Как, – вскричало несколько детей, – ты не поедешь к губернатору?!

– Конечно нет, раз я остаюсь с Павликом.

– Но это невозможно, Лиза. Он обидится. Ведь для тебя он готовит какой-то сюрприз – и вдруг тебя не будет, – взволнованно говорил Павел Иванович.

– Но ведь сюрприз не уйдёт до следующего раза, – настаивала на своём девочка, – а губернатору можно сказать, что я нездорова. Да у меня и сейчас немного болит голова, уверяю вас. Скажите господину губернатору, что я очень жалею, что так случилось, но что я больна и быть у него не могу.

– Как хочешь, дорогое дитя, так и поступай, – проговорил Павел Иванович, растроганный до глубины души поступком Лизы. – Спасибо тебе за твою доброту. Я принимаю твою жертву только по необходимости и буду всегда помнить твой великодушный поступок.

С этими словами Павел Иванович наклонился к Лизе и крепко поцеловал её.

Лизе очень хотелось ехать на праздник, но ей было бесконечно жаль оставлять бедного, одинокого Павлика. Она знала также, что для мадемуазель Люси и для Мальвины Петровны, не бывавших никогда на таких ёлках в больших богатых домах, было бы очень досадно не попасть на губернаторский праздник, поэтому она предпочла лучше лишить себя удовольствия, нежели других, и, ссылаясь на мнимую головную боль, осталась подле больного ребёнка.

Дети шумно и весело собирались на праздник. Девочки завивали и причёсывали друг другу волосы, вплетали в них ленточки и искусственные цветы, мальчики чистили бензином перчатки, встряхивали костюмы и до того усердно натирали ваксой сапоги, что они у них готовы были распороться по швам.

Матрёну совсем загоняли то с тем, то с другим. Наконец к девяти часам все маленькие актёры и их начальство собрались в гостиной, где у ярко пылавшего камина находился Павлик в обществе Лизы.

Девочки были в праздничных белых платьях, мальчики – в новых костюмах, Павел Иванович и Григорий Григорьевич – во фраках, а мадемуазель Люси – в нежно-голубом платье, которое она сшила к причастию в прошлогодний пост. Даже старушка Мальвина Петровна надела старомодное шумящее платье и такой чепец, который должен был, без сомнения, обратить на себя внимание самого губернатора. И притом ото всех так пахло духами, что у Лизы разболелась голова – на этот раз уже самым настоящим образом. Марианна, прощаясь с Лизой, тихо шепнула:

– Не скучай, сестрёнка, я отломлю тебе от каждого лакомства, какое там будут подавать, по кусочку, чтобы ты имела понятие о том, чем нас угощали на ёлке.

Но малютка Валя отличилась больше всех.

– Ты, Павлик, не горюй, – сказала она своему любимцу, – я попрошу губернатора прислать тебе завтра всё, что у него останется после нас от угощения.

– Нет, уж лучше не надо, – благоразумно заметил больной, – а то у меня ещё больше заболит живот. А лучше вот что: когда ты будешь есть очень вкусные вещи, то подумай обо мне. Может быть, тогда я увижу во сне, что кушаю их вместе с тобою. Папа говорит, что часто видишь то, что думают про тебя другие.

В самую последнюю минуту отъезда хватились Мэри. Её не было среди детей. Бросились её искать по всем комнатам и наконец нашли спокойно спавшей на своей постели.

– Что ты делаешь, Мэри?! – вскричали Роза и Аля в один голос. – Что с тобою?

– Как что делаю? Сплю! – спокойно отвечала Мэри, поворачиваясь на другой бок.

– Так ты разве не едешь к губернатору? – удивились те.

– Ах, отстаньте от меня, пожалуйста! – рассердилась Мэри. – Ни днём ни ночью нет покоя от них! У меня болят зубы, и в таком виде не могу же я ехать на ёлку.

И Мэри, чтобы окончательно убедить девочек в том, что у неё болят зубы, громко застонала.

Роза и Валя вернулись к остальным и объявили директору, что Мэри нездорова.

– Тем хуже для неё, – сердито заметил Григорий Григорьевич, ни чуточки не жалевший злую девочку, – тем хуже для этой капризницы. Я думаю, что его превосходительство господин губернатор не очень-то огорчится отсутствием Мэри.

И маленькая труппа уехала без неё.