Текст книги "Процесс исключения: очерк литературных нравов"

…Я вижу и слышу Андрея Дмитриевича Сахарова, четыре часа под проливным дождем упорно стоящего перед закрытыми дверьми открытого суда, где подбирают уголовные статьи для наказания за мысль, и с кроткой настойчивостью повторяющего в лицо охраннику одни и те же слова:

– Я – академик Сахаров… Член Комитета прав человека… Я прошу допустить меня в зал…

Его не пускают. Ведь он не только физик; он и его друзья – знатоки советских законов; он может, выйдя из залы суда, рассказать людям, как законы эти нарушаются. Он может нарушить главный закон нашей жизни; не тот, который записан в Конституции, а главный, неписаный, – закон сохранения немоты.

Слышали вы об этом, актеры очередного «народного гнева»? На страницах газеты вы заявляете, что не в силах «словами выразить свое возмущение»… Потому и не в силах, что в вашем «возмущении» нету и грана подлинности, что оно вызвано системой механических кнопок.

А вы, Кожевников, и те, кто нажимает кнопки, вы, намеренно задувающие сияние лучших умов, которыми нас дарит родная земля; вы, возводящие газетную – железобетонную – стену между лучшими умами и «простыми людьми»; вы, пытающиеся повернуть историю вспять; вы, искусственно, механическим нажатием кнопки, вызывающие волны «народного гнева», предпочитая немоту любому слову – смотрите, чтобы из-под земли не вырвался подлинный гнев, и тогда он, как лава, затопит не только вашу убогую стену, но – ничем не просветленный, не очищенный ничьей одухотворяющей, умиротворяющей мыслью – мыслью академика Сахарова, например, – он утопит в крови, без разбора, и виноватых и правых.

Хочу ли я этого? Нет. Этого я никому не желаю.

7 сентября 1973 года

Прорыв немоты

Я полагаю, что выход в свет в 1973 году новой книги Солженицына «Архипелаг ГУЛаг» – событие огромное. По неизмеримости последствий его можно сопоставить только с событием 1953 года – смертью Сталина.

В наших газетах Солженицына объявили предателем.

Он и в самом деле предал – не родину, разумеется, за которую он честно сражался, и не народ, которому приносит честь своим творчеством и своею жизнью, а Государственное Управление Лагерей – ГУЛаг – предал гласности историю гибели миллионов, рассказал с конкретными фактами, свидетельствами и биографиями в руках историю, которую обязан знать наизусть каждый, но которую власть по непостижимым причинам изо всех сил пытается предать забвению.

Кто же предательствует?

XX съезд партии приоткрыл над штабелями трупов окровавленный край рогожи. Уже одно это спасло в пятидесятые годы от гибели миллионы живых, полумертвых и тех, в ком теплилась жизнь еще на один вздох. Хвала XX съезду. XXII вынес решение поставить погибшим памятник. Но, напротив, через недолгие годы, злодеяния, совершавшиеся в нашей стране в еще никогда не виданных историей масштабах, начали усердно выкорчевывать из памяти народа. Погибли миллионы людей, погибли все на один лад, но каждый был ведь не мухой, а человеком – человеком своей особой судьбы, своей особой гибели. «Реабилитирован посмертно». «Последствия культа личности Сталина». А что сделалось с личностью – не с тою, окруженною культом, а той – каждой, – от которой осталась одна лишь справка о посмертной реабилитации? Куда она девалась и где похоронена – личность? Что сталось с человеком, что он пережил, начиная от минуты, когда его вывели из дому, – и кончая минутой, когда он возвратился к родным в виде справки?

Что стоит за словами «реабилитирован посмертно» – какая жизнь, какая казнь? Приблизительно с 1965 года об этом приказано было молчать.

Солженицын – человек-предание, человек-легенда – снова прорвал блокаду немоты; вернул совершившемуся – реальность, множеству жертв и судеб – имя, и главное – событиям их истинный вес и поучительный смысл.

Мы заново узнали – слышим, видим, что это было такое: обыск, арест, допрос, тюрьма, пересылка, этап, лагерь. Голод, побои, труд, труп.

«Архипелаг ГУЛаг».

Москва.

4 февраля 1974 года

Книги Лидии Чуковской

вышли в издательстве «Время»

Памяти детства: Мой отец – Корней Чуковский. – М., 2007, 2008. – 288 с., илл.

В этой книге Лидия Чуковская, автор знаменитых «Записок об Анне Ахматовой», рассказывает о своем отце Корнее Чуковском. Настоящее удовольствие и детям, и взрослым доставят эти, написанные ясным, простым, очень точным и образным языком, воспоминания о жизни Корнея Ивановича, о Куоккале (Репино), об отношении Чуковского к детям, природе, деятелям искусства, которых он хорошо знал, – Репину, Горькому, Маяковскому, Блоку, Шаляпину и многим другим.

Прочерк: Повесть. – М., 2009. – 560 с., илл.

События автобиографической повести Лидии Чуковской «Прочерк» разворачиваются в 1920—1930-е годы: студенческие годы Лидии Чуковской, ее арест и ссылка в Саратов, работа в маршаковской редакции ленинградского «Детиздата»… Многие страницы касаются личных обстоятельств. Второй муж Лидии Чуковской – астрофизик М. П. Бронштейн был арестован в 1937 году и расстрелян в феврале 1938-го. В качестве приложения в книге помещены стихи, которые ему посвятила Лидия Чуковская.

Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. – М., 2007.

Книга Лидии Чуковской об Анне Ахматовой – не воспоминания. Это – дневник, записи для себя, по живому следу событий. В записях отчетливо проступают приметы ахматовского быта, круг ее друзей, черты ее личности, характер ее литературных интересов. Эта книга – не только об Ахматовой, но и о том, с какими чувствами восприняли эту эпоху многие люди, ее окружавшие.

В приложении печатаются документы из архива Лидии Чуковской, ее дневник «После конца», ее статья об Ахматовой «Голая арифметика». Книги снабжены многочисленными фотоматериалами.

Из дневника. Воспоминания. – М., 2010. – 672 с.

Отрывки из дневника включают записи о Т. Г. Габбе, о К. Симонове («Полгода в «Новом мире»), Борисе Пастернаке, Иосифе Бродском и Александре Солженицыне. Прочитанные вместе эти заметки, сделанные в разные годы, показывают, что С. Маршак был прав, сказав о первой работе Лидии Чуковской («Памяти Т. Г. Габбе) – «это и есть ваш жанр». Записи о Борисе Пастернаке и «Памяти Т. Г. Габбе» подготовлены к печати автором, а остальные – отобраны посмертно на основе дневника Лидии Чуковской.

К «Отрывкам из дневника» примыкает очерк «Предсмертие» – о последних днях Марины Цветаевой, тоже написанный автором на основе своего дневника. В книгу вошли также воспоминания о Фриде Вигдоровой и об академике А. Д. Сахарове.

В лаборатории редактора

Книга «В лаборатории редактора» написана пятьдесят лет назад. Она имела немалый резонанс в литературных кругах, подверглась широкому обсуждению, выдержала два издания, а затем была насильственно изъята из обращения, так как само имя Лидии Чуковской долгое время находилось под запретом. Книга и сегодня может служить всем, кто пишет и редактирует художественную литературу. Она будет интересна и просто любителям литературы, так как автор формулирует и отстаивает многие приемы и принципы, имеющие общее значение.

Дом поэта

Книга представляет собой полемику со «Второй книгой» Надежды Мандельштам. Автор указывает на многочисленные фактические ошибки и неточности в рассказе Н. Я. Мандельштам; защищает доброе имя людей, бездоказательно обвиненных Надеждой Яковлевной. Многие страницы книги повествуют об Анне Ахматовой, ее взглядах и стихах. Основной спор и касается восприятия стихов Ахматовой и ее поступков.

Повести

Лидия Чуковская, старшая дочь Корнея Чуковского, – писатель, поэт, публицист, мемуарист, лауреат «Премии Свободы», премии имени А. Сахарова «За гражданское мужество писателя», Государственной премии. Для нескольких поколений людей в этой стране она олицетворяла такие понятия, как совесть и душа, голос ее звучал камертоном правды в ту пору, когда все пели в общем идеологически выдержанном хоре. «Ей по ошибке оставили жизнь, – заметил С. Лурье, – Она превратила ее в оружие – в смертельно опасный снаряд: она ее всю записала. Болью, как живым зеркалом, отразив доставшуюся ей вселенную».

Задолго до ХХ съезда и до выхода «Одного дня Ивана Денисовича» и «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына – ее волновал вопрос: «Что сталось с человеком, что он пережил, начиная от минуты, когда его вывели из дому, – и кончая минутой, когда он возвратился к родным в виде справки?» И еще одна тема не давала ей покоя: те, кто оставался на свободе, те, кого пощадила чудовищная машина, перемалывавшая людские жизни, что пережили они? Об этом она писала перед войной и в годы возобновления кампаний по борьбе с космополитизмом, во время недолгой хрущевской оттепели и в пору застоя, когда все шагали в ногу… Это был одинокий голос человека, посмевшего думать иначе. Посмевшего думать. Об этом ее повести «Софья Петровна» и «Спуск под воду».