Текст книги "Тени в ночи"

Глава 18

Колин проснулся в темноте с ощущением, что слышал какой-то звук, и напрягся, вспомнив свое неожиданное пробуждение прошлой ночью. Однако звук повторился, заглушенный, из-под одеяла рядом с ним.

Ему хватило света тлеющих в камине углей, чтобы различить лицо Ферн с морщинками беспокойства между бровями. Он поцеловал ее в лоб, притянул к себе. Она еще больше нахмурилась, покачала головой, затем открыла глаза, сонно моргая.

– Это ты, – с облегчением сказала она.

– Всегда, – ответил Колин, даже не совсем понимая, что имеет в виду, но полностью в этом уверенный.

Ферн прижалась к нему, и он еще долго смотрел в темноту после того, как она снова заснула.

Его разбудил стук в дверь. Серый дневной свет просачивался в окно, выходящее на болото. Он уже собрался крикнуть, чтобы входили, но потом вспомнил, что дверь так и осталась запертой после истерики Рестона и последовавшей за этим долгой, полной удовольствия ночи.

Ферн даже не шевельнулась, лицо у нее было спокойным и гладким, как фарфор. Он спустил ноги с постели, когда стук повторился, уже чуть громче.

Оглядевшись в поисках какой-нибудь одежды, Колин быстро натянул попавшиеся под руку штаны и был уже возле двери, когда постучали в третий раз.

Он поспешно отодвинул засов и приоткрыл дверь, загораживая плечом вход. В коридоре стояла Абби с ведром и чайником в одной руке, а другую она подняла, чтобы постучать снова.

– Входи, – тихо сказал Колин, распахивая перед ней дверь. – Миссис Редклифф еще спит.

– Нет, – послышался с кровати сонный голос. – Я проснулась, но спасибо, Колин.

– Где мой камердинер? – спросил он, уже натянув чистое белье и застегивая свежую рубашку.

Абби поставила ведро рядом с тазом, налила принесенную горячую воду в кувшин и выплеснула использованную в ведро.

– Старый Джим внизу, еще в кухне, сэр. Его беспокоит сегодня нога, так что он лечит судороги кружкой чаю, а потом уже попытается идти по лестнице. – Она начала собирать оставшуюся с вечера грязную посуду.

Хотя Колин и не радовался болезни старика, но мысленно поблагодарил случай, избавивший его от необходимости, едва проснувшись, увидеть этого человека с бритвой.

Ферн села с подавленным стоном, одной рукой придерживая одеяло. Абби, совершенно невозмутимо воспринявшая обнаженную грудь Колина, теперь покраснела и загремела посудой немного громче. Заметив ее реакцию, Ферн тоже покраснела. Видимо, служанка решила, что застала его во время одевания, предположил Колин, тогда как нагота Ферн не оставляла сомнений в том, чем они занимались, когда она постучала в дверь.

Чтобы пощадить их обеих, Колин бросил жене ночную рубашку. Ферн, поблагодарив его взглядом, оделась, затем скинула одеяло и встала с постели. Из кучи одежды на полу она вытащила и надела халат, тщательно застегнула пуговицы.

– Что на завтрак, Абби? – спросила она.

– Тосты, яйца, ломтики жареного бекона, ветчина и чай, мэм, – ответила служанка, явно довольная, что не пострадала за свою оплошность. – Сейчас будет готово. Пойду проверю, хорошо? И принесу еще торфа для камина. – Подхватив ведро с грязной водой и посуду, она выскочила из комнаты.

– Боюсь, ты смутила ее, – сказал Колин.

– Я тоже смутилась. – Ферн состроила гримасу. – И твоя грудь… Будем надеяться, она подумала, что ты продирался сквозь заросли.

– Думаю, она избегала смотреть на нее. – Он заправил рубашку и застегнул брюки. – Вряд ли мне сегодня требуется помощь старого Джима. Лучше я побреюсь сам.

– Похоже, нервы у тебя покрепче моих.

Колин не ответил, надевая твидовый жилет под пару брюкам и застегивая верхнюю пуговицу.

– Сегодня будем выглядеть по-деревенски?

– Сомневаюсь, что нам удастся выглядеть изысканными, – возразил он, потом, вспомнив о ножах под матрасом, вытащил один и положил в карман сюртука.

– Ты не поможешь мне одеться? – застенчиво спросила Ферн. – Конечно, теперь есть Абби, но…

– Вообще-то я предпочитаю раздевать тебя. Но если стоит выбор одеть тебя самому или позволить это кому-то еще, я с удовольствием помогу.

Ферн опять покраснела.

– Я рада.

К тому времени, когда Абби вернулась с завтраком, оба уже были умыты и полностью одеты. В присутствии служанки они тихо разговаривали о пустяках, обмениваясь намеками и многозначительными взглядами. Когда горничная закончила причесывать Ферн и ушла, Колин сказал:

– Я намерен сегодня проследить за работой Джозефа Рестона и, кроме того, позабочусь, чтобы карета приехала за нами как можно скорее.

– Не могу дождаться, когда мы покинем это место, – сказала Ферн, положив руку на свой карман. – Письма для сохранности побудут здесь. – На лице у нее появилось беспокойство. – Вчера я так и не написала семье. Надо сделать это утром, чтобы письма ушли с дневной почтой.

– Рестон будет под моим наблюдением, и ты спокойно можешь одна пойти к викарию и написать свои письма. Муж не будет заглядывать тебе через плечо.

– Ты не помешаешь мне, – ответила Ферн, хотя он видел, что она рада уединению.

– Мы встретимся до ленча? – спросил он.

– Разумеется. Если преподобный Биггс не задержит меня долгой беседой за чаем.

Колин нежно поцеловал ее в губы.

– Тогда до встречи, мой ангел.

Он вышел из комнаты с чувством, которое, несмотря ни на что, граничило с весельем, спустился по длинной лестнице и миновал кухни, где активно мыли после завтрака посуду. Рестон и его бригада из деревни уже работали в тюдоровском крыле. Большая часть потолка на первом этаже рухнула после дождей, сквозь промокшую штукатурку торчало несколько балок. Колин нахмурился, прикидывая, сколько гнилья в стенах еще остается невидимым.

С верхней площадки чердачной лестницы он вышел к дневному свету. На фоне серого неба упавшие стропила казались переплетением ребер, сквозь них задувал посвежевший ветер. Рестон стоял на одной из балок, отдавая приказы людям внизу. Он выглядел изможденным: под глазами темные круги, желтоватая, болезненная кожа. При виде Колина он растянул губы в улыбке, больше походившей на гримасу.

– Доброе утро, сэр.

– Доброе утро, – равнодушно отозвался Колин.

– Осторожнее на полу, он тут не особо прочный. Чарли уже провалился сквозь него, сломал руку. Я отослал его домой, – сказал Рестон, продолжая демонстрировать свои зубы.

Колин просто хмыкнул и прислонился к углу стены рядом с лестницей. Он понятия не имел, чего можно ждать от Рестона. Очередной безумной истерики с полным разорением тюдоровского крыла? Но похоже, не этого. Несмотря на угрюмость, Рестон производил впечатление совершенно вменяемого человека. К тому же было ясно, что искать письма на чердаке не имеет смысла.

Хотя Колин решил посвятить скучное утро надзору за работами, но через несколько минут позволил взгляду скользнуть по болоту и трясине к горизонту, где собирались темные облака, а затем к деревне. Среди зеленых и серых топей его внимание привлекла фиолетовая точка, и он увидел Ферн, появившуюся из-за угла, с зонтом на руке и в шляпе, высоко сидевшей на волосах. Колин подавил глупое желание окликнуть ее и просто смотрел, как она сворачивает к дому викария.

Он состроил гримасу и опять сосредоточил внимание на работе бригады Рестона.

Ферн пришлось немало потрудиться над письмом родителям. В письме Фейт она лишь перечислила факты – той не пришло бы в голову спросить о мотивах поведения ее мужа. Но родители, и в особенности сестра Флора, были не так доверчивы, поэтому внезапный отъезд Колина не мог оставить их равнодушными. Ферн сделала все возможное, объяснив, что светское общество в Брайтоне оказалось для нее слишком утомительным и Колин решил переехать в «сельское убежище». В понимании суетливого Брайтона оно действительно было убежищем, и Ферн надеялась, что это слово подразумевает «уединение», не являясь полной ложью. Она воздержалась от просьбы не беспокоиться за нее, так как это верный способ заставить родителей волноваться.

Сунув письма в карман, где лежала старинная пачка, Ферн взяла зонт, так как небо вдали зловеще потемнело, и направилась к дороге, ведущей в деревню.

Обитель преподобного Биггса выглядела почти гостеприимной, не в пример господскому дому. На стук Ферн теперь отозвалась хмурая миссис Уиллис.

– Не время для чая, – нелюбезно сказала она, приоткрыв дверь лишь настолько, чтобы гостья смогла войти.

Протискиваясь мимо нее, Ферн подавила раздражение. Она уже начала уставать от всех этих Рестонов.

– Будьте добры, проведите меня к преподобному Биггсу, – произнесла она, не снизойдя до спора с экономкой.

Та фыркнула и закрыла дверь. Широкие бедра женщины почти задевали стены, когда они шли по узкому коридору в заднюю часть дома.

Викарий опять сидел в тесном кабинетике, положив ноги в стоптанных тапочках на оттоманку, и при свете из узкого окна внимательно читал газету. Он взглянул на Ферн, о которой не потрудилась доложить миссис Уиллис, исчезнувшая на кухне. Ферн быстро села, пресекая попытку старика подняться.

– Моя дорогая миссис Редклифф! – произнес он своим звучным голосом. – Какое удовольствие видеть вас снова.

– Для меня тоже удовольствие, – ответила Ферн, улыбаясь ему с искренней теплотой. – Приятно видеть дружеское лицо в Рексмере.

Его преподобие коротко засмеялся.

– Как я понимаю, вы уже сполна получили свою порцию Рестонов? – Она пожала плечами, и викарий снова засмеялся. – После нашего разговора я просмотрел кое-какие документы. Мой предшественник был совершенно помешан на истории деревни, написал несколько монографий по истории графства и даже напечатал об этом книгу, двести экземпляров по фунту за штуку. На чердаке лежат сто семьдесят четыре экземпляра, я пересчитал их, когда приехал сюда, и за прошедшее время продал еще три штуки. Так вот, он весьма подробно описал период объединения Редклиффов и Горсингов.

Хотя Ферн уже достаточно наслушалась о Редклиффах, Горсингах и Рестонах, вежливость не позволяла ей в этом признаться. А тем более отплатить викарию за его любезность по сбору для нее информации, просто сказав, что ее это больше не интересует.

– Неужели? – спросила она, сделав удивленное лицо.

– Да. Есть много слухов о том времени. Джон Редклифф был известен в деревне как настоящий изверг. Одиннадцать лет он был женат на своей жене, и после двух выкидышей она уже не могла забеременеть, пока он не умер. Говорят он бил ее почти каждую ночь, имел двух незаконнорожденных сыновей от кухарки, Джейн Рестон. – Старик огорченно умолк. – Я забываю, что молодые леди в наши дни более деликатны, чем во времена моей юности. Прошу меня извинить, если я оскорбил ваши чувства…

– Ерунда, – сказала Ферн, скрывая удивление от его прямоты. – Я вас слушаю, продолжайте.

Викарий откинулся в кресле и поднял глаза к потолку, словно читал по нему.

– Джон Редклифф выставлял напоказ своих детей, чтобы пристыдить жену. Говорят, ко времени его смерти она уже немного повредилась в уме. А его смерть, конечно, самое интересное. Похоже, он упал…

– Я знаю, – поторопилась сказать Ферн.

– Говорили, когда это случилось, он был пьян и шел в комнату к Джейн Рестон, которая жила при кухне. Но самое интересное не то, что он… умер, – осторожно произнес викарий, – а обстоятельства этого. В то время у них гостил Томас Фицхью, чтобы ухаживать за средней дочерью, Летицией. Стало очевидным, или все так думали, что Шарлотта уже не родит наследника, поэтому любой младенец, рожденный Летицией, становился бы следующим хозяином или хозяйкой Рексмера. Но Джон Редклифф не позволял ни Летиции, ни ее младшей сестре Элизабет выйти замуж. Возможно, решил, если уж не его ребенок унаследует поместье, то пусть оно не достанется их детям. Но почему-то он все же позволил сэру Томасу гостить у них. Когда баронет через неделю уехал, Редклифф был мертв, а сэр Томас обручен с младшей дочерью, Элизабет. Не с Летицией.

– Вы думаете, сэр Томас убил его? – спросила Ферн.

Старик внимательно смотрел на нее сквозь толстые стекла очков для чтения.

– Этого не знает никто. Одни говорят – сэр Томас. Другие утверждают: это сделала Шарлотта Горсинг в приступе безумия. Остальные считают, что его убила Джейн Рестон, потому что, когда это случилось, в доме была только она, кроме Джона Редклиффа, Горсингов и сэра Томаса. Хотя вся деревня знает, что она вымыла пол и уложила тело на стол, когда помощник конюха ушел за викарием, но она так и не сказала, что видела той ночью.

– Но зачем ей было убивать его? – спросила Ферн. Преподобный Биггс колебался.

– Джон Редклифф был очень жестоким человеком. Может, она и стала его любовницей, но, прежде чем родить ему детей, она гуляла, как говорят, с очень приличным сыном фермера.

– Какой ужас, – тихо сказала Ферн, поняв все, что он имел в виду.

Его преподобие кивнул.

– К несчастью, не менее ужасным можно назвать весь период, когда Шарлотта Горсинг была хозяйкой Рексмера.

Старик погрузился в задумчивое молчание, и Ферн воспользовалась моментом, чтобы сменить тему.

– Я принесла на отправку два письма.

Викарий принял их, положив на свободное место возле стола.

– Я велю миссис Уиллис добавить их в мешок с почтой. Хорошо, что вы напомнили. А у меня есть два письма для вас. – Приподняв поднос с остатками завтрака, он достал из-под него два измятых письма с треснувшими восковыми печатями. – Оба пришли сегодня утром. Боюсь, ваши будут отправлены только завтра.

– Прекрасно, – рассеянно ответила Ферн, увидев собственное имя.

«Почтенной миссис Колин Редклифф» написано было на одном из конвертов рукой Фейт. Господи… Если сестре уже известно, где она, тогда это знают и ее родители, которые наверняка рассержены, что она не сообщила им о происходящем. Второе письмо, в еще худшем состоянии, чем письмо Фейт, было адресовано Колину.

Она положила в карман оба и улыбнулась викарию, упомянув бабочку, которую видела по пути к церкви. Этот мирный предмет занимал их некоторое время, потом они перешли к фауне и флоре болот с их опасностями для несведущих людей. Наконец Ферн попрощалась и встала, заверив старика, что сама найдет дверь и ему не стоит ни подниматься, ни звать миссис Уиллис.

Она вышла из дома священника под унылый моросящий дождь и, раскрыв зонт, направилась по заросшей тропинке к улице. Облака вдали потемнели еще больше, порывистый ветер рвал зонт из рук, и она покрепче сжала его.

Заметив среди коттеджей движение, Ферн невольно остановилась. Когда из-за маленькой хижины появилась женская фигура и свернула в ее сторону, Ферн узнала свою горничную в накинутом мужском плаще, державшую руки под фартуком.

– Здравствуйте, миссис Редклифф, – окликнула ее Абби, выходя на дорогу.

– Доброе утро, Абби, – ответила Ферн, радуясь, что встретила именно ее.

– Да что вы, теперь уже полдень. Доркас Рестон сказала, она купит у меня яиц. Свои она употребила на ваш завтрак, а мои курочки, слава Богу, уже снесли полдюжины. – Абби кивнула на фартук. – Моя большая несушка сидит на яйцах… А еще у меня есть несколько цыплят. И петух.

– Будет мило, – ответила Ферн, не разбиравшаяся ни в петухах, ни в цыплятах.

Абби энергично кивнула:

– Да, мэм. Я могу приготовить несколько откормленных цыплят.

– Звучит восхитительно.

Ферн предпочла бы разговаривать с ней о бабочках, теперь она вполне способна поддерживать умную беседу об этом предмете.

– Мне кажется, вы не очень используете кур, мэм, – с удивительной проницательностью заметила Абби.

– О, я использую. Я люблю их на моей обеденной тарелке и с удовольствием ем на завтрак свежие яйца, но знаю о курах лишь то, что они роются в огороде, а петухи могут с криками гоняться за ними, когда придет желание.

Абби засмеялась:

– Хотела бы я знать так немного, мэм.

Какое-то время они молча шли рядом.

– Доркас Рестон не спрашивала вас сегодня о бумагах?

Ферн даже остановилась.

– Бумаги! Мне уже до смерти надоели эти бумаги.

– Мэм? – Абби выглядела смущенной.

– Прошлым вечером, до того как ты принесла обед, к нам в комнату явился Джозеф Рестон, глупо спрашивал о бумагах, затем побежал наверх и бушевал в спальне над нами. Он меня сильно испугал.

Абби понимающе кивнула.

– Должно быть, после ссоры с женой и прежде, чем Мег подумала, что он разбудил привидение.

– Ссора из-за бумаг? – с проблеском надежды спросила Ферн.

– Насчет их бумаг, – поправила Абби. – Похоже, Доркас Рестон нашла какие-то бумаги на столе в спальне, где сначала были вы, а потом я и Салли там убирались. Она по-настоящему разозлилась, я слышала ее брань в кухне. Они с Джозефом Рестоном стояли за большой колонной, так что я не могла их видеть, зато слышала хорошо. Она говорила мужу, будто она думала, что бумаги у него в полной сохранности. Он ответил, да, но она сказала: «Тогда что это?» А он говорит, дескать это другие бумаги, но она говорит, что как раз те, какие должны быть у них. Потом обзывала его всякими словами, потому что он не может читать. А это нечестно, тут вряд ли кто из нас может читать. Потом он вышел из себя и говорит: «Тогда какие они?» Доркас ему отвечает, это не все, самых важных как раз и нет. – Абби замолчала, чтобы перевести дух. – Так она пока не спрашивала насчет их бумаг?

– Нет. – У Ферн возникло ощущение, будто пачка у нее в кармане становится все тяжелее.

– Значит, еще спросит, я уверена. – Абби посмотрела на зеленую дверь всего в нескольких футах от них. – Тут я остановлюсь, мэм. Все мужчины ушли домой, когда начался дождь. Они закончили укладывать шифер, сбили штукатурку, и сейчас наверху очень скользко, чтобы ставить новые перекрытия. Энни Уивер приготовила вам ленч и оставила на краю камина, там нет полки для подогревания еды. Хотите, чтобы я пришла и…

– Нет, этого не требуется, – ответила Ферн, больше всего желая сейчас найти какое-нибудь укромное место, чтобы избавиться наконец от писем.

– Тогда я вернусь перед обедом, мэм. – Абби слегка присела в реверансе и направилась к блестящей зеленой двери.

Глава 19

Ферн быстро прошла мимо, желая насколько возможно увеличить расстояние между собой и домом Рестонов. Ее мозг усиленно работал. Если жена не просто так бросала ему оскорбления, значит, Джозеф Рестон действительно не умел читать. Может, он и не безумен, как она думала. Может, его интересовали не все бумаги, только он не мог отличить, какие из них важные, а какие – нет. В его хижине полно бумаг, которые он не в состоянии прочесть, но того, что он хотел, там вообще не было…

Ферн впервые обрадовалась, увидев серую громаду Рексмера. Она прошла через задний двор в кухню, стряхнула зонт, оставила его у двери с внутренней стороны и в сопровождении эха своих шагов направилась к лестнице. Приказав себе не думать об ужасной ближней комнате, Ферн поднялась по ступеням, пересекла главный зал, чтобы подняться по той головокружительной лестнице. На миг воображение представило ей темную фигуру мужчины, шатающуюся на верхней площадке перед падением, затем его столкнули и на каменных плитах внизу остались безобразные следы. Она вздрогнула и еще крепче прижалась к стене.

С громадным облегчением Ферн распахнула дверь их спальни, но взрыв слов угас невысказанным, так как в комнате было пусто. Она собиралась все объяснить Колину, и это каким-то образом сделает все опять безопасным. Где он мог быть? Она села, глядя на тлеющие в камине угли.

А что, собственно, он должен сделать? Махнуть волшебной палочкой и разогнать их заботы? Он уже обещал договориться о карете. Видимо, сейчас он этим и занимается, поскольку Рестон и остальные рабочие ушли в деревню.

Не имея другого занятия, Ферн вытащила из кармана письма и разложила на столе. Первым оказалось письмо Фейт, о котором она почти забыла, обдумывая новости, рассказанные горничной. Ферн бегло просмотрела все пять страниц, остановившись на единственном абзаце, содержащем ценную информацию среди потока слов. У маленького Джеймса режутся зубы. София оцарапала колено и произнесла слово, какое не подобает знать маленькой девочке. Слово привело в конце концов к садовнику, которого грозили уволить, но потом пощадили. Ферн ужасно невнимательна к семье, даже не сообщила, куда они с мужем собираются, они все ужасно беспокоились и подняли громадный шум, пока не услышали от миссис Кристофер Редклифф, что молодожены уехали в одно из поместим Редклиффов. И так далее.

Ферн бросила послание Фейт на стол, на него отложила письмо, адресованное Колину, но печать окончательно сломалась, и оно раскрылось – единственная страница.

Она уже подняла пачку древних писем, решая, то ли должна их прочесть, то ли сунуть обратно в карман, то ли швырнуть в огонь, когда ее взгляд упал на последнюю строчку письма, адресованного Колину.

Votre ange.

«Твой ангел». Ферн чуть не задохнулась. Она видела Колина, улыбающегося ей, холодные глаза потеплели, когда он целовал ее на прощание. «Пока, мой ангел», – сказал он. Всякий раз, когда он так ее называл, будто маленькое особое пламя вспыхивало у нее в душе. После танцев, когда он ее оставлял запыхавшейся, когда ухаживал за ней, когда делал ей предложение, вообще в их каждый интимный момент.

«Mon ange. Votre ange».

Она машинально сунула пачку в карман и медленно потянула к себе письмо, адресованное Колину, затем почти невольно стала читать.

«К…

Я помню, я поклялась не возобновлять наши отношения несколько месяцев после вашей женитьбы на Ф.Э., и только отчаянное положение сейчас толкает меня на это. Нелегко писать это, так что скажу прямо: мои худшие опасения подтвердились. Не хотела бы вас беспокоить, но я жду ребенка. А. знает и выгнал меня. «Пока ты не избавишься от этого отродья», – говорит он. Я бы не стала вас затруднять, поскольку это мое бремя, но А. полностью игнорирует меня, даже лишил содержания, пока я не соглашусь на законные меры, которые погубят даже меня, навсегда. Все, о чем я прошу, – это небольшие средства к существованию, пока я не родила, и еще заплатить подходящей семье в Неаполе или, возможно, где-нибудь в Провансе, чтобы взяли ребенка. Пошлите деньги через мою служанку, она будет знать, где я.

Ваша

Votre ange».

Ферн долго смотрела на бумагу, пока ее разум восставал против того, что она узнала, не желая признавать реальность. Она представила Колина, улыбавшегося другой женщине, занимавшегося любовью с ней, ее называвшего «мой ангел»…

Дверь открылась. Ферн подняла глаза и увидела его.

– Ты вернулась, – сказал Колин, бросая на стол шляпу и перчатки. – Надеюсь, ты не промокла. Я шел за людьми Рестона до самой деревни и заплатил полгинеи мальчишке, чтобы он сбегал в другую деревню, где можно договориться о почтовой карете, тогда не придется ждать поезда. Кажется, в этой деревушке нет ни одной лошади.

Ферн встала и протянула ему письмо.

– Печать была сломана. Я увидела подпись. Колин просмотрел письмо, кровь отхлынула от его лица, затем оно покраснело от гнева.

– Ты читала мою почту?

– Я увидела подпись, – спокойно повторила она. – Votre ange, Колин. Оно от вашего ангела.

Он скомкал письмо и с проклятием швырнул его в огонь. Языки пламени взвились, пожирая бумагу.

– Что ты хочешь сказать, Ферн? Даже тебе должно быть известно, что ты не первая.

– Я никогда об этом не думала. Я глупая, невежественная девушка, которая никогда об этом не думала. Такую вы и хотели, да? На такой и женились. – Ферн засмеялась, хотя ей хотелось рыдать. – Я вообще ничего не знаю. Я не знаю, как причесать волосы, как выращивать цыплят, готовить еду или убирать комнату. Я ничего не знаю о том, чего мне не говорили, чему не хотели научить меня. Я могу принять, что до меня у вас были женщины, Колин. Если бы я имела подобный опыт, то, наверное, смогла бы это понять.

– Тогда в чем же дело? – холодно спросил он.

– Эта женщина клялась не общаться с вами несколько месяцев, Колин. Я не ждала, что буду для вас первой, но все же надеялась, что буду последней. Может, я невежественная, однако считать умею, как и любая женщина, даже знаю, сколько времени проходит, когда женщина поймет, что носит ребенка, и сколько до того, когда это станет всем заметно. Вы спали с этой женщиной, ухаживая за мной, собирались продолжить связь после женитьбы – несколько месяцев, Колин. Именно столько вы держите слово?

Он еще больше помрачнел.

– Несколько месяцев? Нет. Когда я оставил постель моей любовницы утром перед нашей свадьбой, у меня было намерение вернуться туда, как только закончится наш медовый месяц. Это ее идея, что моя верность будет столь долгой. А если бы она не захотела снова видеть меня, то она вполне заменима.

Отвратительные слова казались выбранными специально, чтобы побольнее оскорбить ее. Ферн не могла этого слушать, чувствуя подступающие слезы и не желая заплакать перед ним. Она слепо оттолкнулась от стола и пошла к двери, но Колин схватил ее за руку, притянул к себе.

– Выслушай меня, Ферн. Я признаюсь, что у меня были такие намерения, когда мы поженились. Теперь их нет. Я стал другим человеком.

– И кто вы теперь? Почему изменились? Не потому ли… – Ферн искала грубость, способную выразить ее чувства, и, не найдя, зло сказала: – Не потому ли, что воткнуть в меня ваш предмет – это более возбуждающе, чем воткнуть его между ног кого-нибудь еще?

– Нет, Ферн, – ответил Колин. – Послушай, мой ангел…

– Не смейте меня так называть! – Она пыталась вырваться, но тщетно. – Никогда больше не называйте меня так. Я не ваш ангел. Я одна из ваших… шлюх.

– Прости, – сказал он настолько тихо, что Ферн перестала вырываться и замерла. – Прости за то, что я был таким. Прости, что не думал, как это может тебя обидеть… что ты вообще способна обидеться. Это я узнал в некотором роде действительно между твоих ног, как ты красноречиво выразилась, Ферн. Но это было только началом. Ты вернула меня к жизни, хотя и не ставила такую цель, теперь я другой. И ты другая, – прибавил он. – Ты знала, каким я был, когда выходила за меня…

– Как я могла знать? Ничего я не знала! Меня, словно певчую птицу, выбросили из клетки в лес. Я знала, что мне полагалось знать, была приучена не иметь собственных мыслей, чтобы не сомневаться в этом.

– Ты знала достаточно, – ответил Колин, глаза у него сверкали, как лед. – Ты знала, что я холоден, знала, что я пуст.

– Я не знала, что это значит, – прошептала Ферн, не в состоянии принять его утверждение.

– Но ты знала, – повторил он. – Я изменился. Знай это и будь довольна.

Она покачала головой.

– Меньше чем за пять дней?

– Иногда на это и целой жизни не хватает, а бывает и пяти дней много.

Посмотрев ему в глаза, она увидела за ледяным блеском… его. Он смотрел на нее серьезно и честно. Ферн закрыла глаза, чтобы сдержать рыдания.

– А как же ваш ребенок? И сколько еще детей вы оставили за собой?

– Насколько мне известно, это мой первый, – спокойно ответил Колин. – А что с ним делать, это я оставлю за тобой. В любом случае я пошлю своей любовнице, бывшей любовнице, деньги, в которых она нуждается. Потом ты можешь сказать мне, что хочешь сделать – оставить ребенка в Неаполе… или еще что-нибудь.

Ферн кивнула, проглотив комок в горле.

– Пожалуйста, разрешите мне уйти. Я должна подумать, должна побыть одна.

Колин отпустил ее.

– Не выходи из башни, – сказал он. – Я на время оставлю тебя в покое.

Она кивнула, почти не видя его, бросилась к двери и спустилась по опасной лестнице. Ей надо подумать. Надо выплакаться, она уже плакала, беззвучные слезы превратились в рыдания. Куда можно пойти? Она сразу отвергла главный зал и направилась к лестнице в кухню. Она знала укромные места – каменные помещения у лестницы. Стараясь не смотреть на дверь второй комнаты, вошла в первую, где был ящик у кровати, наполненный древней соломой. Ферн села в противоположном углу и отдалась во власть слез, но чем сильнее она рыдала, тем быстрее работал ум. Она не могла вспомнить, когда так много плакала. Дважды за несколько дней! Она не могла вспомнить, когда вообще плакала в последний раз. Не меньше десяти лет назад.

Ферн закусила губу, чтобы подавить рыдания. Она чувствовала себя преданной, хотя знала, что не имеет на это права. Когда они с Колином решили вступить в брак, она испытывала к нему только легкую симпатию. Но все равно это причиняло острую боль, задевало гордость, а что еще важнее – она начала сомневаться в их с Колином отношениях. Имеют ли они вообще для него значение, если он так легко их предает? Может, его прежние связи не просто кратковременное заблуждение? Но прошлая ночь была такой настоящей…

Почему бы ей не жить беспечно, как раньше, когда она согласилась выйти за него, еще не тронутая чувством более глубоким, чем смущение и неопытный трепет желания? Она бы сразу отказалась от головокружительной эйфории их ночей, если бы только могла освободиться и от этого.

Неправда. Ферн заплакала еще горше, от злости на себя, от раздражения на весь безумный мир. Привязанность, которая внесла в ее жизнь новый вид удовольствия, делала ее также уязвимой для новых печалей.

«Мой ангел». Ненавистные слова. Говорит, он изменился, стал другим человеком. А продолжает говорить «мой ангел».

Тогда насколько изменилась она сама? У нее было ощущение, словно за минувшие несколько дней с ее глаз спала пелена. Но ребенок, слепой от рождения, не знает, что такое дневной свет, как же она могла знать, что увидела?

Способен ли мужчина за пять дней изменить привычки всей жизни? Она чувствовала себя другим человеком и все же не умела выращивать цыплят или причесывать свои волосы. Наверное, изменения, какими бы подлинными они ни были, требуют времени, чтобы стать действенными.

«Мой ангел, мой ангел», ненавистный «мой ангел». Возможно, она не скажет ему, какую боль причиняют ей эти слова. Она говорила правду насчет его планируемой неверности… (Кто этот А.? Александр, Альберт, Артур?..)

Почему? Этот вопрос связал в один узел всю ее боль и гнев. Почему она, почему Колин, почему его любовница, почему все это? Почему она никак не решит, ненавидеть или простить его, и покончить с этим? Почему не может принять решение насчет себя и своей слабости… как вьющаяся роза, всегда говорила ее мать. Но когда шпалера гнется, роза увядает, а ей не хочется беспомощно увядать от поступков другого.

Но имеет ли она право на обиду, имеет ли привилегию кого-то прощать? Неделю назад она ничего о браке не знала, даже не понимала, что означает неверность, и еще меньшее представление имела о том, может ли выбрать преданного мужа.

А побочный ребенок? Что ей с ним делать? Колин оставил решение за ней, только что это: проявление заботы, трусость или полное безразличие?

Ферн знала, что хорошая жена – безупречная жена – с распростертыми объятиями приняла бы ребенка в своем доме и относилась бы к нему как к собственному. Но она не такая жена. Она непослушная, эгоистичная, не будет ли ей при виде этого ребенка горько за него и за своего мужа. И что еще ужаснее, всем станет известно, что ребенок – незаконнорожденный Редклифф, и начнутся пересуды, чей он: Колина, Питера или Александра. Даже она знала, что имеют в виду, называя ребенка «бедным родственником».