Текст книги "Жизнь à la mode"

Глава 12
ИГРЫ СУДЬБЫ

Такой день, как сегодня, заставляет задуматься, что мы натворили с окружающей средой. Какие спреи, пыль, жидкости и газы мы использовали, чтобы этот несвоевременный и ненатуральный весенний день появился задолго до того времени, когда должен был появиться? Наша искусственная весна растопила кучи грязного снега и позволила нам, сбросив сапоги, весело нестись на работу в теннисных туфлях. В такой день вы не наденете свой старый шарф, даже если на улице ветер. Хотя это, как правило, ошибочное решение.

Мария звонит мне на работу.

– Она снова в больнице, – сообщает моя подруга.

Многое в людях вводит нас в заблуждение. Во-первых, копна волос Марии, а во-вторых, этот профессиональный врачебный тон, не подобающий женщине, чья мать вот уже десять месяцев медленно умирает. Для любого из нас это стало бы тяжким испытанием, проверкой на прочность родственных отношений. Для Марии же все еще хуже, поскольку они с матерью никогда не были особенно близки. Неотвратимость смерти не сделала их ближе.

– Мы не можем сесть рядышком и вспомнить старые добрые времена, – сетовала Мария. – У нас и не было этих старых добрых времен. Мы, наверное, и не имели общих «времен».

Я пришла в больницу, чтобы посидеть с Марией в комнате для родственников, напоминающей маленькую художественную галерею. Картинки на стенах покрыты плексигласом.

В комнате прохладно и слегка пахнет кондиционированным воздухом. На полу ковер того цвета, на который смотришь битых пять дней, а потом понимаешь – ба, да это лиловый. Или смотришь на сложный узор из концентрических кругов и постепенно уходишь все глубже в себя. Ничто в комнате не привлекает внимания, ничто не отвлекает, не раздражает. Комната устроена с расчетом на то, что в вашем внутреннем мире хватает пищи для размышлений.

У матери Марии уже второй удар.

– Мне кажется, будто все еще она присматривает за мной, как бы я не сделала что-нибудь не то. А может, она просто мечтает о сигаретке.

В наш век, помешанный на здоровье, мать Марии сохранила прежние взгляды: она из тех женщин, что совсем не заботятся о себе. Даже после первого инсульта, когда у нее появились признаки диабета, Анджела (для большинства из нас миссис Бруно) продолжала курить, выпивала несколько бокалов вина за обедом и лакомилась сладостями. Ее муж (известный всем нам как Фрэнк) постепенно оставил попытки заставить ее соблюдать диету. Мария же ждет, пока ее мать вновь положат в стационар. Она в отчаянии от того, что все клиентки в аптеке неукоснительно следуют ее советам, а родная мать упрямо игнорирует их. Или и того хуже, вообще не принимает их всерьез.

– Что ты знаешь? – услышала я однажды, как она обращается к Марии. – Когда у тебя будут дети, ты, возможно, что-нибудь поймешь. – В представления миссис Бруно о роли женщины не входила большая часть того, чем мы с Марией активно занимались ежедневно.

Мария и Анджела никогда не принимали точку зрения друг друга.

Несмотря на наше стремление заказывать в ресторанах сытные калорийные блюда, мы – особенно Мария – знаем свою норму, свой предел. Мария дважды в неделю плавает в бассейне, регулярно занимается в фитнес-центре. Ей не угрожает излишний вес. Подозреваю, что десерт она ест только при мне. Мария не сидит на диете; она разумно относится к еде. И только она одна из всех, кого я знаю, вполне удовлетворена своим телом.

– Да, у меня есть бедра, – говорит Мария. – Я привыкла к ним.

Меня проблемы с весом тоже не слишком волнуют, поскольку я из породы женщин, стройных от природы. Нервничая, я начинаю худеть. И Мария порой искушает меня, что ей частенько удается.

– На этот раз все плохо, – говорит Мария о матери.

– Она говорит?

– Еле-еле. Кажется, просила кока-колу.

– А может, кокаин? – шучу я.

– Это было бы здорово. Моя матушка – наркоманка. Звучит куда забавнее, чем «моя матушка – толстушка с куском торта в руке». – Мария выглядывает в окно. – Прости, но все так ужасно.

– Это просто нервы.

– Это просто правда, к сожалению.

– Ты измучена.

– Точно. Я так устала от всего, от ее болезни, от ее раздражения. Моего раздражения. – Я молча киваю. – Я все еще надеюсь, что все обойдется, – продолжает Мария. – А может, и нет.

В комнату входит отец Марии с желтым пластиковым стаканчиком в руках. Он довольно своеобразный человек. Фрэнк наклоняется и обнимает нас, он всегда любил это делать. Отказавшись от кофе и еды, он тут же уходит.

– Вот кому не помешал бы кусок пирога, – шепчет Мария.

Роюсь в шкафу в поисках подходящей одежды для похорон.

– Я бы одолжила тебе одно из моих черных платьев, – говорит Мария, – но они слишком сексуальны.

Она валяется на моем диване, наблюдая, как я вытаскиваю ворох тряпок. Я накрыла ее одеялом, напоила соком, и, кажется, Мария немного успокоилась.

– Это было бы интересно, – замечаю я. – Сексуальные похороны.

– А мне это нравится, – оживляется Мария. – Я оставлю распоряжение в своем завещании. Все женщины должны быть в коротких платьях и в больших бриллиантовых серьгах. Шампанское в четыре. Мужской стриптиз в пять.

Я между тем вытаскиваю из шкафа таинственный полиэтиленовый пакет. Непостижимым образом в моем шкафу очутился мамин сине-белый матросский костюмчик, который я последний раз видела на Джейни. Видимо, чья-то шутка. Показываю находку Марии.

– Я всегда боялась, что кто-нибудь оденется так же, как я, – замечает Мария. – С этим ты можешь ни о чем не беспокоиться.

– Настоящая женщина найдет правильное решение даже на похоронах, – гордо заявляю я.

– Настоящая смелая женщина.

Я останавливаю выбор на клубном костюме, подаренном мне мамой. Присаживаюсь на диван в ногах у Марии.

– Знаешь, – говорит она, – это как «Игра жизни». Ты играла в нее в детстве?

– Ага. Я всегда усыновляла близнецов, а потом теряла страховку.

– А мне вечно приходилось прокручивать по три круга или возвращаться через мост. Вот так и здесь. Я вновь вынуждена брести назад через этот чертов мост.

– Или пропускать ход.

– Или пропускать ход, – соглашается Мария.

Похороны состоялись в роскошный, еще один псевдовесенний день. Воскресенье. Все радостно высыпают на улицу. Это один из тех дней в Нью-Йорке, когда супруги говорят друг другу: «Посмотри, как здесь здорово! И почему только мы мечтали уехать из города?» Хотя пару недель назад они стремились на Карибы, к москитам. У неба такой цвет, что сразу становится ясно – это и есть голубой, чистый и яркий, совершенный.

– Я полагала, что похороны – мрачная церемония, – шепчет мне Джейни.

И она, и мама приехали сюда, на Стейтен-Айленд, чтобы поддержать Марию.

– Это все Мария, – пожимаю я плечами.

Джейни искоса поглядывает на меня. Ее синее платье удивительно гармонирует с моим костюмом. Мама смотрит на нас одобрительно.

– Девочки, вы, должно быть, сестры, – шутит она.

– Благодарю, – язвительно отвечает Джейни.

Подхожу к Марии и Генри. Он никогда не встречался с матерью Марии.

– Не хотела, чтобы его подвергали допросу, – объясняла Мария, – и чтобы он вдыхал клубы сигаретного дыма.

Генри выглядит замечательно в своем отглаженном сером костюме.

– Это идея моего отца. – Он смущенно пожимает плечами.

Забавно, что наши родители все еще выбирают для нас одежду.

– Генри отмылся дочиста, – сообщает Мария, обожающая следы работы в транспортном управлении на руках Генри. – Но я все равно считаю, что грязные пятна недооценивают в обществе.

– Как ты? – тихо спрашиваю я.

– Нормально. До сих пор было не хуже, чем на выпускном вечере, но, наверное, перспективы есть.

Мария сидит впереди вместе с Генри, своим отцом, пятью братьями, их женами и многочисленными детьми. У каждого малыша в руках плюшевый мишка, а одна из девчушек теребит ухо своего, явно пытаясь оторвать его. Короткая служба, возможно, ради детей, которым в такой чудесный день лучше находиться в другом месте. Я с мамой и Джейни сижу позади Марии. Мама вздыхает. Джейни сидит неестественно прямо. Медведь потерял одно ухо.

Когда все заканчивается, Мария шепчет ребятишкам:

– Дома целая куча пирогов и печенья.

Они радостно вскрикивают и выбегают. Возвращаюсь к Марии, которую обнимают сейчас старушки с подкрашенными седыми волосами.

– Клиенты из аптеки, – поясняет Мария, после того как они удаляются. – Они любят кататься на пароме, а здесь им представился удобный случай.

– Ты тоже любишь кататься на пароме. – Генри обнимает Марию.

– Верно. Давайте утащим несколько пирожков из дома и скормим их чайкам на обратном пути.

– Что-то вроде отдельных поминок.

– Ага. Думаю, мама сказала бы, что мы напрасно переводим хорошую еду.

Вторая половина дня для Марии проходит в сплошном угаре. В доме родителей множество людей, которых я никогда не видела, все подходили и подходили к ней, обнимали, как в некоем странном танце.

– Это все больше напоминает выпускной вечер, – бормочет Мария, присев на минутку.

Несколько часов мы проводим по соседству с пирожными и печеньем, среди сладких, пряных запахов.

– Здесь слишком много еды. – Мария изнемогает от изобилия выпечки, расставленной на столах вдоль стен.

Все это напоминает витрину булочной, разве что с большим количеством желе.

– Именно такие запахи погубили Гензеля и Гретель, – тихо бормочет Генри.

В конце концов, несколько тетушек вызываются помочь с уборкой, и отец Марии предлагает дочери пойти домой отдохнуть.

– Может, другие поймут намек, – грустно усмехается он.

Один из братьев Марии и его жена переехали на время к отцу, несмотря на его заверения, что с ним все в порядке.

– Они беспокоятся, что он будет есть шоколадную пасту прямо из банки, – говорит Мария. – Как будто сами никогда так не делали.

– Большой город ждет тебя, – произносит на прощание Фрэнк, обнимая Марию еще раз.

А я сразу думаю обо всех старушках – клиентках Марии, которые действительно нуждаются в ней. Интересно, как Фрэнк представляет себе жизнь Марии и насколько его представления близки к действительности?

Мария и Генри идут ко мне, и мы сразу же обследуем холодильник в поисках несладкой жидкости. Находим несколько бутылок воды, переходим в гостиную, снимая часть одежды. Сваливаем туфли в кучу в углу комнаты.

Тихо сидим, любуясь своей обувью. Мария первой начинает разговор.

– Все могло быть гораздо хуже, – говорит она.

– Нас могли заставить доесть все желе, – добавляю я.

– Нас могли заставить готовить его, – замечает Мария.

– Или шмель мог укусить священника во время службы, – присоединяется Генри.

– Ага, – поддерживает его Мария, – такие вещи нельзя предусмотреть.

Мы прихлебываем воду, слушая пение птиц за окном. Они расчирикались, наверняка введенные в заблуждение необычно теплым днем. Я никогда не видела их, но слышу частенько. И нередко их щебет напоминает споры супругов по поводу перепланировки жилища, разговор о том, что выбросить, а что оставить. Птичий гомон заполняет комнату.

– Но все-таки согласись, – усмехается Мария, – с мужским стриптизом все было бы иначе.

Мы киваем.

Я уснула прямо в кресле, но заметила это, когда меня разбудил звонок в дверь. Мария и Генри задремали на диване. Сначала мне показалось, что звонок – часть моего сна, голос матушки, объясняющей маленькой птичке, как вить гнездо. «А эту веточку клади сюда», – говорит она снегирю, наряженному в матросский костюмчик. Вновь звонок.

– Я слышу звонок. – Мария просыпается. – Это что-то означает?

В дверях я вижу знакомое лицо, но спросонья не знаю, что сказать. Молча пялюсь на него.

– Привет, Холли, – говорит он, – я Джексон.

Бывший жених моей сестры, последний по счету, стоит на пороге. Он явно ждет, что я спрошу его, зачем он здесь.

– Ну конечно, – выдыхаю я, – Джексон.

Я все еще не до конца проснулась. Окидываю взглядом свою одежду: она измята.

– Прости, что я в таком виде.

– О, все нормально, – отмахивается Джексон, – я же не позвонил, что приду.

Джексон одет буднично: шорты цвета хаки и зеленая рубашка, хотя, по-моему, для шортов еще рановато. Шорты, похоже, отглажены, но, может, они сшиты из немнущейся ткани. Приглашаю Джексона войти.

Мария и Генри приветствуют его, не вставая с дивана.

– Привет, – радостно отзывается Джексон, – рад вас видеть.

– Вы же помните Джексона, – говорю я.

– Мы только что проснулись, – сообщает Генри.

– Мы только что с похорон, – поясняет Мария.

– Как грустно. А я гулял в парке, – объясняет Джексон.

– Ты не слишком любезен, – замечает Мария.

– Раньше был любезен, но за последние несколько недель очень изменился. Повзрослел.

– Правда? – изумляется Генри.

– Ну, не физически. – Джексон садится на стул. – Эмоционально. Психологически. Прежде я рано вставал по воскресеньям, немного работал, бегал, потом играл с коллегами в теннис, футбол или во что-нибудь еще.

– Сквош, – припоминаю я, гордясь собой. – Правильно?

– Правильно.

– Что такое сквош? – спрашивает Мария, глядя на Генри.

Тот недоуменно качает головой.

Я возвращаюсь в свое кресло. Мы все, кроме Джексона, расслабленно валяемся, как будто слушаем истории на сон грядущий в ожидании счастливой развязки.

– Сегодня я проспал, потом бродил по парку. Никаких планов вообще! И еще я ищу новую работу.

– Ты больше не юрист? – изумляется Мария.

– Пока юрист, но ищу что-нибудь более значительное, чем работа в фирме.

– Трудно найти что-то значительное, – замечаю я.

– Но я не оставляю попыток.

– Транспортному управлению всегда нужны люди. Особенно на линии «F», – замечает Генри.

– Это было бы круто, – бормочет Мария.

– Может, это вариант, – задумывается Джексон.

Мария и Генри переглядываются и пожимают плечами.

– Но отчего такие судьбоносные перемены? – интересуюсь я. – Всему виной Джейни?

– Нет-нет. Я понимаю, что все кончено. Но я хотел поговорить с тобой с глазу на глаз. Наверное, зайду в другой раз.

– В нашем присутствии можешь говорить о чем угодно, – откликается Мария, а Генри кивает. – Я вообще хочу вычеркнуть этот день из памяти.

– Твои секреты останутся здесь, – заверяю я Джексона.

– Но тебе придется разуться. – Генри указывает на груду наших туфель в углу. – У нас такой уговор.

Джексон начинает расшнуровывать туфли, затем стаскивает их и отбрасывает в сторону.

– Но это неловко, – обращается ко мне Джексон.

– Почему? – удивляется Генри. – У тебя ни одной дырки на носках.

– Вообще смущение – это хорошо, – вставляет Мария. – Когда человек краснеет, очищается кожа лица.

– Она фармацевт, ей можно верить.

– Я все время думаю о нас, – начинает Джексон.

– О нас? – Я обвожу взглядом всех собравшихся.

Мария же указывает пальцем на меня.

– Да, о тебе и обо мне, – кивает Джексон. – Я думал, мы могли бы пообедать вместе, вдвоем, обменяться взглядами, посмотреть, что из этого получится…

– Но ты был помолвлен с Джейни.

– А кто не был? – вопрошает Мария. – Не обижайся. – Она смотрит на Джексона, но тот лишь машет рукой.

– Погоди, я что-то не понимаю.

– Но ты так хорошо понимаешь меня, – говорит Джексон и добавляет: – Прости, это звучит так по-детски.

– Все в порядке, – киваю я.

– Я тоже иногда веду себя по-детски, – замечает Мария.

– Думаю, сейчас мне лучше остаться одной. – Я тут же вспоминаю Джоша, с которым, конечно, не встречаюсь, потом Тома – его тоже нельзя назвать поклонником, впрочем, в этом я не уверена. Едва ли стоит добавлять еще и Джексона к этому коктейлю.

– Бывший муж Холли снова женится, – сообщает Мария.

– Печально, – отзывается Джексон, – должно быть, это тебя огорчает.

– Я стараюсь не обращать на это внимания. Пожалуй, это самое разумное, что можно сделать в такой ситуации.

– Она у нас мастер самообмана, – комментирует Мария.

– Хорошо быть хоть в чем-то профессионалом, – огрызаюсь я.

– Ну что ж, – говорит Джексон, – ты всегда можешь рассчитывать на меня как на своего поклонника.

– Поклонников часто недооценивают. – Это Мария.

– У нас был очень тяжелый день, – объясняет Генри Джексону.

– Но, все равно спасибо, – киваю я. – Полагаю, что мне пока лучше побыть одной.

Джексон собирается уходить. Он пытается натянуть туфли, не развязывая шнурки. Сразу видно, что для него это непривычное упражнение.

– Но я ведь могу попытаться еще раз, – с надеждой обращается он ко мне. – Нельзя же махнуть рукой на свои жизни. Может, мне быть поблизости?

– О'кей, но я редко меняю решения столь радикально.

– Ты не знаешь этого, – возражает Джексон.

– Да, конечно, не знаешь, – поддерживает его Мария.

– Согласна, никогда не знаю наверняка, – говорю я.

Я провожаю Джексона, и он пожимает мне руку на прощание. Возвращаюсь в гостиную, Генри и Мария вновь развалились на диване, так что я тоже опускаюсь в кресло и подтыкаю подушку поудобнее. Прикрываю глаза.

– Мне снился очень странный сон.

Глава 13
УРАГАН «ХОЛЛИ»

Прошлый год принес нам ураган «Габриэль». В Каролине он легко срывал крыши с домов, перенося их на многие мили. А годом раньше ураган «Фелиция» счастливо миновал нас, промчавшись дальше к северу. На этот раз мы ждем ураган «Холлис». Разумеется, все сразу прозвали его ураган «Холли». Он движется прямо на нас.

Этим утром я иду на работу, подгоняемая свежим ветром, благодаря чему чувствую себя почти невесомой. А прилив энергии заставляет меня пуститься вприпрыжку. Кто-то другой, может, и понесся бы на работу скачками, но я степенно шествую, старательно делая шаг за шагом.

– Что за суета, – бормочет Моник, когда мы достаем катушки с клейкой бумагой, чтобы подготовить офис к надвигающемуся урагану.

У нас замечательные огромные окна: Из них виден весь Нью-Йорк, можно любоваться снегопадом или дождем. Мы заклеиваем окна крестами из клейкой бумаги. Как уверяют средства массовой информации, они помогут сохранить стекла.

– Просто смех, – комментирует Моник, отказываясь участвовать в подготовительных мероприятиях. – И вообще слухи насчет ураганов всегда сильно преувеличены.

– Часто, – поправляю я. – Но не всегда.

– Да брось, – морщится Моник. – Синоптики ничего не знают. Я однажды видела, как один из них бежал под проливным дождем без зонта. И все смеялись.

Несмотря на ворчание Моник, мы все же заклеиваем окна, в основном потому, что очень забавно в середине рабочего дня стоять на столе, раскручивая ленты бумаги, а она так приятно потрескивает, отлипая от рулона. По всему городу люди сейчас так же стоят на рабочих столах, раскручивают бумагу и обматывают ею своих коллег, стоит им лишь отвернуться.

– Давай замотаем Моник, – предлагает Карл.

Мы не принимаем его предложение.

– Давай приклеим Карла к Моник, – шепчет Нина.

– Может, в ее день рождения, – отзываюсь я, и мы возвращаемся к окнам.

Вернувшись на свое рабочее место, обнаруживаю, что кто-то – без сомнения, ребята из художественного отдела – прикрепил табличку с моим новым именем – «Ураган Холли». Я теперь начальство.

Сегодня меня ждет встреча с главой отдела корректуры. Сондра, высокая роскошная дама, закутанная в лиловые ткани – я знаю, что где-то это облачение считается платьем, – держит в страхе художественных редакторов. Но я всегда считала ее обворожительной. У Сондры есть редкая способность создавать новые или изменять старые инструкции каждые шесть-семь месяцев независимо от того, нужно это или нет. Она настаивает на регулярных встречах с каждым из нас, полагаю, чтобы подчеркнуть важность вводимых правил.

Я вовсе не горжусь своим умением ладить с коллегами. Поддерживать нормальные отношения со всеми – это часть работы, а я терпеть не могу никакой напряженности. В школе учителя частенько говорили моим родителям, что у меня проблемы с общением. Я принимала это слишком близко к сердцу. Но у меня всегда хорошие отношения с корректорами, людьми раздражительными, поскольку им целыми днями приходится разбирать чужие каракули. Я стараюсь печатать свои тексты без ошибок и аккуратно. И еще я благодарю их за работу, чего, как по секрету мне сообщил один из них, не делает больше никто, включая Сондру.

Всякий раз, отправляясь в королевство Сондры, чувствуешь, что приобщаешься к миру роскоши. В оформлении ее кабинета сочетаются все оттенки лилового – лавандовый, виноградный, сливовый. Поднимаюсь наверх, стучу в дверь. Сондра поворачивается ко мне – шелестящая волна ткани вторит ее движениям. Вступая в волшебное королевство, вдыхаю его запах (лаванда, разумеется); Сондра воздействует на все чувства сразу.

Сквозняк с грохотом захлопывает за мной дверь.

Мы вместе изучаем инструкцию о том, как нужно отправлять фанки корректорам. Она подозрительно напоминает те, что я уже видела раньше.

– Вы аккуратно подписываете гранки в левом верхнем углу с обратной стороны? – спрашивает Сондра.

– Да, аккуратно.

– Несмываемыми синими чернилами?

– Когда возможно.

– Нет, Холли, – жестко возражает Сондра, – всегда.

– Всегда, – послушно повторяю я.

Сондра помечает что-то в своих бумагах, затем снова оборачивается ко мне. Ткань при каждом ее движении шелестит, как синтетическая. Интересно, от нее чешется кожа?

– Пожалуйста, возьмите новые инструкции и уничтожьте прежние, – распоряжается Сондра после того, как мы тщательно изучаем каждую строчку новых.

Я уже собираюсь уходить, но что-то останавливает меня. Наверное, всему виной надвигающийся шторм.

– Это несколько напоминает наши старые инструкции, – говорю я. – Уверена, они хранятся у меня в ящиках стола.

– Никогда, – Сондра повышает голос, – не храните вышедшие из употребления инструкции. Их необходимо уничтожать сразу же после моего распоряжения. Поступать иначе означает пренебрегать принципами, которые я с таким трудом стараюсь внедрить. Именно поэтому я настаиваю на регулярных личных встречах с персоналом. Вы должны четко понимать, как следует работать.

– Да, конечно, спасибо. – Я пытаюсь разгладить волны, поднявшиеся на поверхности лиловых тканей из-за моих неловких слов. – Я просто хотела сказать, что инструкции кажутся мне знакомыми. Уверена, я смогу строго следовать им.

Сондра яростно сверкает глазами. Решив, что пора удалиться, я еще раз благодарю, смущенно кланяюсь в дверях и скатываюсь по лестнице. Уже внизу останавливаюсь и несколько раз подряд громко чихаю. Так всегда бывает – я считаю, что всему виной запах кабинета Сондры, который сначала кажется совершенно безвредным. Но такие вещи часто обманчивы.

Возвращаюсь в свой «кубик», но вход в него кто-то уже заклеил большим крестом из бумаги.

Ближе к вечеру испытываю неукротимое желание выпить чашку лимонного чая. На такой случай в ящике стола у меня всегда припрятано несколько пакетиков – наверное, есть и в сумочке, но там я годами не навожу порядок. Взяв чашку, иду в нашу «морозилку», где есть электрический чайник, иногда работающий. Рассчитываю найти там и сахар. Подозреваю, что именно это желание – основная причина неожиданного интереса к чаю.

В «морозилке» встречаюсь с Моник. Она стоит перед раскрытым холодильником в ядовито желтых резиновых перчатках.

– Здесь никто никогда не наводит порядок, – с брезгливостью замечает она, доставая с полки что-то коричневое.

– Стоит сфотографировать, – предлагаю я. – Это могло бы пополнить коллекцию отвратительных снимков разных мерзостей.

Моник вытаскивает коробочку с зеленой массой.

– Это не научный эксперимент, это что-то не так с людьми.

– По-моему, это ленч Карла.

– Я же говорю. – Моник с досадой захлопывает дверцу холодильника и выходит, так и не сняв перчаток.

Она может пройти в таком виде через весь зал, и, уверена, никто не осмелится спросить, зачем ей перчатки.

Готовлю чай, оборачиваюсь и вижу Тома.

– Привет! У нас нет сахара, – сообщаю я.

– А у нас был сахар?

– Помню, однажды я находила кусочек-другой. Не помню только, в каком году.

– У меня есть мед. – Слова Тома звучат как предложение.

– Вот уж не подозревала.

Со времени нашего последнего и единственного совместного обеда волосы у Тома отросли, и он стал гораздо привлекательнее. Спрашиваю у него про мед:

– Он в такой баночке в форме медвежонка?

– Именно. – Том жестом предлагает мне пройти в дверь первой.

Потрясающе – мужчина, у которого в столе хранится баночка-медвежонок. Когда кладу мед в чай, возникает странное чувство, будто я попала в сказку, заполненную медведями и соблазнами.

Тем вечером заклеиваю окна в своей квартире, тщательно готовясь к урагану. Остальное время смотрю не очень приятный документальный фильм о супружеской жизни кошек. Пожалуй, слишком вуайеристичный даже для программы о дикой природе. Ветер стучит в окно; от этих скрежещущих звуков я время от времени озабоченно вскидываю голову, отвлекаясь от кошек. Просматриваю почту, захваченную с работы, и обнаруживаю случайно попавшую в стопку бумаг фотографию из книги о родинках. Эта родинка по форме напоминает старый телефонный аппарат из тех времен, когда сначала вызывали телефонистку – задолго до всеобщей компьютеризации. Сравниваю родинку с фотографии с теми, какие есть на моем теле, – две на ноге и одна на животе. Мои родинки ничего особенного собой не представляют, и это несколько разочаровывает меня, хотя я понимаю, что это хороший признак.

Выключаю кошачье шоу и засыпаю под шум ветра, ураган «Холли» постепенно усиливается.

Утром на ступеньках у входа в издательство застаю рассыльного Роя. Рядом с ним сидит Том и о чем-то рассказывает, оживленно размахивая руками. Ветер играет его волосами. Молодые люди со стороны кажутся странной парой. Проходящая мимо Моник машет рукой в их сторону: «Мальчики!» – и скрывается за дверью.

– Не обращайте на меня внимания. – Я присаживаюсь рядом, и разговор, конечно, прерывается.

Рой протягивает мне большую коробку с пончиками. Их не меньше тридцати штук.

– Подарили в одной конторе, – поясняет Рой. – Сказали, что все сотрудники на диете.

– Забавно, – говорю я. – Наши не сидят на диете. Нам хватает физической нагрузки: бегаем вверх-вниз по лестницам, поскольку лифт обычно не работает.

– Вот она, основа существования нашего поколения, – торжественно заявляет Рой, – подсчет калорий.

– И сломанные лифты, – добавляю я. – Итак, ребята, о чем вы говорили? О загрязнении окружающей среды? О неправильном питании? О болезнях юного поколения?

– О баскетболе, – отвечают оба.

– Ах, баскетбол! Камень преткновения в отношениях мужчин и женщин нашего поколения.

– Ты просто притворяешься, будто не любишь баскетбол, потому что ты девушка. Социальные предрассудки по поводу истинной женственности, – утверждает Рой.

– Мы знаем, что дома ты тайком поощряешь мужскую сторону своей натуры, – смеется Том. – Пьешь пиво, орешь во время матча по телевизору и громко рыгаешь.

– А я-то думала, что это проявления женской стороны моей натуры.

– Именно этого мужчины на самом деле хотят от женщин, – утверждает Том.

– Учту, – бросаю я уходя.

Оборачиваюсь и вижу: они уже вернулись к своей беседе и, размахивая пончиками, что-то доказывают друг другу.

Войдя в зал, едва не натыкаюсь на Карла. Сначала он испуганно смотрит на меня, затем шепчет «извини» и почти бегом удаляется. Похоже, от приближения урагана все немножко повредились в уме.

Принимаюсь за работу, а ветер стучит в окна, как гигантское сердце. Свет мигает несколько раз, повергая офис в зловещее молчание. Воздух кажется наэлектризованным, и вокруг меня царит оживление: больше разговоров, чем обычно.

Ко мне в «кубик» заходит Нина:

– Я слышала кое-что.

– Это правда. Я действительно люблю баскетбол.

– Что?

– Так, ничего. Что ты слышала на этот раз? Я готова развеять твои страхи.

– Слышала, что у тебя вчера были неприятности с Сондрой. Карл слышал.

Я забыла о Сондре в тот момент, когда убрала в стол ее новые инструкции. Старые я никогда не уничтожаю: не люблю ничего выбрасывать.

– Да все прошло нормально. Ты же знаешь, как проходят подобные встречи. Может, в этот раз я сказала на несколько слов больше.

– Я вообще никогда не произношу ни слова на встречах с Сондрой, за исключением «да» и «спасибо».

– И что еще ты слышала?

– Да так, что-то невнятное.

– То есть что-то еще?

– Думаю, тебе лучше самой все узнать. – Нина выходит, шепнув уже в дверях «извини».

Я терпеть не могу обсуждать кого-либо и очень не люблю, когда обсуждают меня, поэтому я встревожена и рассержена слухами, сообщенными Ниной. Решительно вхожу в «кубик» Моник и сажусь напротив нее.

– Хочешь посмотреть какую-нибудь гадость? – спрашивает Моник, поднося к свету очередной слайд.

– Обо мне говорят в офисе. Что-то насчет Сондры.

– А, докладная, – равнодушно бросает Моник, поворачивая слайд на сто восемьдесят градусов.

– Какая докладная?

Моник опускает слайд.

– Она написала докладную насчет вашей беседы. Я выбросила ее.

Моник роется в мусорной корзине. Нужная бумага лежит среди разорванных гранок, уже чем-то испачканная.

В докладной на имя всех вице-президентов и глав отделов утверждается, что я «плохо представляю себе основные принципы взаимоотношений редактора и главы отдела корректуры», что я «не следую правилам стандартизации, установленным главой отдела», и «ставлю под сомнение ее авторитет, умаляя важность ключевых норм».

– «Я ставлю под сомнение ее авторитет, умаляя важность ключевых норм»?

– Да, мне это тоже понравилось, – замечает Моник.

Неожиданно чувствую, что все смотрят на меня, хотя я надежно укрыта за стенками «кубика» Моник. И меня вдруг охватывает паника, словно какая-то сила изнутри рвется наружу.

– Это ерунда, – говорит Моник.

– Но это направлено каждому сотруднику.

– Ну, значит, это уже в мусорной корзине каждого сотрудника. – Моник комкает бумагу и метким броском направляет ее в корзину. – Пойди прогуляйся, – советует она. – Порадуйся урагану.

Я в бешенстве выскакиваю из офиса и останавливаюсь на ступеньках. Ветер набрасывается на меня, ерошит волосы, щекоча ими щеки. Наверное, буря уже поднялась, раз ветер растрепал прическу, бьется в окна, едва не выдавливая их, дразнит вас и словно насмехается над вами. Но ветер, и без того яростный, может усилиться.

На ступеньках появляется Рой с гранками, смотрит на меня и останавливается рядом. Убираю волосы с лица, и мы вместе наблюдаем, как ветер несет по улице кожаный ошейник с металлическими шипами, из тех, что носят панк-рокеры, если на свете еще остались панк-рокеры.

– Если у вас хорошее чувство юмора, ураган дает ему обильную пищу, – замечает Рой.

Вхожу в офис следом за ним. На моем столе звенит телефон.

– Привет, дорогая. – Это мама. – Тебе не нужен шкаф?

– Мам, я не могу сейчас говорить.

– Я просто не знаю, что делать со всей этой мебелью. В квартире у Ронни все не поместится, а ужасно не хочется тащить все на какой-нибудь склад в Нью-Джерси.

– У меня небольшие проблемы на работе. Давай поговорим позже.

– Проблемы? Ты же знаешь, маме можно рассказать обо всем.

– Я просто должна с этим разобраться.

– Уверена, все благополучно разрешится, дорогая, – успокаивает меня мама.

Как только я кладу трубку, появляется Лили, секретарша с верхнего этажа.