Текст книги "Это моя работа. Любовь, жизнь и война сквозь объектив фотокамеры"

Линси Аддарио
Это моя работа. Любовь, жизнь и война сквозь объектив фотокамеры

Lynsey Addario

It’s What I Do. A Photographer’s Life of Love and War

Copyright © 2015 by Lukas, Inc.

© Новикова Т. О., перевод на русский язык, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

***

«Обязательно к прочтению».

Риз Уизерспун

В 23 года американка Линси Аддарио отправилась на свое первое задание в качестве военного журналиста.

Пока ее сестры выходили замуж и рожали детей, она работала в горячих точках: Афганистане, Пакистане, Иране и на границе с Сирией.

Снимки Аддарио – свидетельства ужасов войны. А ее история доказала, что личное счастье может настигнуть тебя даже в таком неромантическом месте, как линия фронта.

Ее дважды похищали, друзья были убиты террористами, даже беременность не заставила Линси бросить работу.

«Что движет людбми, которые выбирают своей профессией военную журналистику? Что заставляет их променять спокойную жизнь на тяжелейший физический и психологический труд и ежедневный смертельный риск? Ответ – в книге «Это моя работа». Она о призвании, о выборе, перед которым оказывается человек, твердо решивший не ломать себя в угоду стереотипам, а остаться собой».

Ольга Яковина, главный редактор National Geographic Traveller

***

Отзывы

Boston Globe:

«Благодаря прекрасному языку и живым кинематографичным фотографиям перед нами раскрывается картина другого мира. Книга отправляет нас вслед за смелой женщиной, которая выбрала опасную, мужскую профессию и преуспела в ней. Аддарио стала свидетелем страданий и боли простых людей, которым она пыталась помочь».

Entertainment Weekly:

«С самого начала эта книга сжимает тебя в кулак и не отпускает до последней страницы. Аддарио освещает все тонкости ее работы: с чем сталкивается женщина-фотограф в условиях войны и как ей приходится доказывать свою компетентность коллегам-мужчинам и американским солдатам. Это невероятная женщина! Несмотря ни на что, она никогда не вешает нос, независимо от того, где находится – на враждебной территории или в обществе политиков».

Los Angeles Times:

«Прекрасно иллюстрированные мемуары. Миссия Аддарио в том, чтобы показать таким людям, как она – тем, кто родился в безопасности и живет в процветании, – какие ужасы существуют в мире, который они могут и не видеть. Это дневник счастливой женщины, которая знает свое призвание и мир вокруг себя».

San Francisco Chronicle:

«Аддарио родилась в семье простого парикмахера, а стала одной из самых востребованных и опытных фотожурналистов в мире. Она знает, как важно показать людям, что происходит вокруг. Она является ярким примером того, как человек, у которого есть все, променял комфорт на свою работу, полную лишений и страданий. Надеемся, она будет продолжать жить полной жизнью, наслаждаться общением с семьей, а мы будем ждать ее новую книгу».

Washington Post:

«Это непередаваемая история. Книга Аддарио, наполненная сценами из ее путешествий, изнутри показывает, с какими трудностями и опасностями каждый день сталкивается журналист в своей работе».

Associated Press:

«Способность Линси поймать кадр – выше всяких похвал! То, как она уметь ориентироваться в сложнейших ситуациях, делает ее несравненной».

Dallas Morning News:

«Это бесценный подарок: прочитать инсайдерский взгляд на личную и профессиональную жизнь военного корреспондента… Это чтение заряжает! Здесь показано, как часто Аддарио рисковала жизнью. Но самое главное в книге – тот факт, что чувства и человечность оказываются сильнее ужасов войны. В книге и снимках Аддарио читатель видит, что в войне нет ни правых, ни виноватых. Нет черного и белого, а только тысячи оттенков у каждой из сторон».

***

Посвящается Полу и Лукасу – я люблю вас больше всех на свете

РЕАЛЬНЫЕ ИСТОРИИ О СИЛЬНЫХ ЖЕНЩИНАХ

Первая леди. Тайная жизнь жен президентов

Американская писательница Кейт Андерсен Брауэр собрала в своей книге самые шокирующие и трагичные истории о жизни первых леди – от Жаклин Кеннеди до Мелании Трамп. Она взяла более 200 интервью у членов семей и друзей, а также изучила архивные записи, письма и дневники, чтобы показать все интриги Белого дома.

Предательница. Как я посадила брата за решетку, чтобы спасти семью

В 2013 году Астрид и Соня Холледер решились на немыслимое: они вступили в противостояние со своим братом Виллемом, более известным как «любимый преступник голландцев». Он не простил предательства и в 2016 году отдал приказ убить Астрид и двух других свидетелей обвинения прямо из нидерландской тюрьмы. С этого момента и началась гонка на выживание.

Последняя девушка. История моего плена и моё сражение с «Исламским государством»

15 августа 2014 года жизнь Надии Мурад закончилась. Боевики «Исламского государства» разрушили ее деревню и казнили ее жителей. Мать, отец и шестеро братьев Надии были убиты, а ее саму продали в сексуальное рабство. Однако она совершила невозможное – сбежала. И сейчас, став лауреатом Нобелевской премии мира, желает только одного – быть последней девушкой с такой историей.

Ученица. Предать, чтобы обрести себя

У Тары странная семья. Отец готовится к концу света, мать лечит ожоги и раздробленные кости настойкой лаванды. А сама она знает, как обращаться с винтовкой, но с трудом может читать и писать. Однажды ее жизнь меняется. Втайне от родителей Тара готовится к поступлению в колледж…

Предисловие

Аджабия, Ливия, март 2011

Я стояла возле желтовато-серого цементного здания больницы близ Аджабии в идеальном свете кристально ясного утра. Этот маленький город расположен на северном побережье Ливии, более чем в пятистах милях к востоку от Триполи. Мы с другими журналистами смотрели на машину, разбитую во время утреннего налета. Стекло было выбито, все заднее сиденье в крови и в ошметках человеческой плоти. Пассажирское сиденье забрызгал мозг, осколки черепа впились в крышку бардачка. Больничные работники в белой медицинской форме тщательно собрали останки и упаковали их в мешок. Я взялась за камеру, чтобы снять то, что уже снимала много раз, но потом отступила в сторону, чтобы уступить место другим фотографам. В тот день я не могла этого сделать.

Был март 2011 года, начало «арабской весны». В Тунисе и Египте неожиданно и триумфально произошли революции. Люди свергли диктаторов, которые правили ими много лет. Их охватила настоящая эйфория – миллионы обычных людей пели и танцевали на улицах, наслаждаясь чувством новообретенной свободы. Ливийцы тоже решили восстать против собственного тирана, Муаммара аль-Каддафи. Он находился у власти более сорока лет, финансируя группы террористов во всем мире, пытая и убивая своих соотечественников. Каддафи был маньяком.

Я не работала в Тунисе и Египте, потому что меня отправили в Афганистан. И очень страдала из-за того, что упускаю столь важный исторический момент. Ливию я пропустить не могла. Впрочем, революция здесь очень быстро превратилась в войну. Знаменитые солдаты-душители Каддафи захватывали восставшие города, а авиация безжалостно бомбила повстанцев. Мы, журналисты, прибыли без бронежилетов. Мы не ожидали, что нам понадобятся каски.

Позвонил мой муж, Пол. В командировках мы стараемся разговаривать хотя бы раз в день, но ливийский мобильник практически не работал, и поговорить нам удалось лишь спустя несколько дней.

– Привет, любовь моя! Как дела?

Пол звонил из Нью-Дели.

– Я устала, – ответила я. – Я разговаривала с Дэвидом Ферстом (это мой редактор из New York Times) и спросила, нельзя ли смениться в течение недели. Сейчас я поеду в отель в Бенгази и постараюсь пересидеть там, пока не удастся уехать. Я готова вернуться домой. – Я старалась говорить так, чтобы голос не дрожал. – Я устала. И у меня дурное предчувствие – мне кажется, что-то случится.

Я не сказала мужу, что последние несколько дней просыпалась, не желая вставать с постели, засиживалась за чашкой с растворимым кофе, пока мои коллеги готовили камеры и грузили сумки в машины. Когда я работала на войне, порой меня охватывала безграничная смелость, а иногда, как сейчас в Ливии, каждое утро становилось кошмаром. Два дня назад я передала большую серию снимков другому фотографу, чтобы он отправил их в мое агентство в случае, если я погибну. Если мне не удастся выжить, то пусть хотя бы моя работа сохранится.

– Ты должна вернуться в Бенгази, – серьезно сказал Пол. – Интуиция никогда тебя не обманывала.

***

Когда две недели назад я приехала в Бенгази, город только что освободили. Картина была мне знакома – так же выглядел Киркук после Саддама Хусейн и Кандагар после «Талибана». Пылающие дома, пустые тюрьмы, собственное правительство. Все были счастливы. Однажды я снимала мужчин, которые собрались в городе на военную подготовку. Это напоминало скетч Монти Пайтон: ливийцы стояли, выстроившись в ряд, и внимательно слушали инструкторов, маршировали, как солдаты, или в изумлении взирали на груду оружия. Это были самые обычные люди: врачи, инженеры, электрики. Они нашли в своих шкафах зеленую одежду, кожаные куртки, кроссовки, прыгнули на грузовики, загруженные ракетами «Катюша» и минами, и отправились воевать. У некоторых в руках я увидела ржавые «калашниковы», другие были вооружены только охотничьими ножами. У некоторых вообще не было оружия. Когда они по прибрежной дороге направились к Триполи, столице страны, все еще находившейся в руках Каддафи, журналисты попрыгали в свои объемистые четырехдверные седаны и последовали за ними – прямо на линию фронта.

Мы ехали рядом с ними, видели, как они загружают вооружение, и ждали. И вот однажды утром мы увидели в этой местности вертолет. Он пролетел прямо над нашими головами и выпустил пулеметную очередь. Он безжалостно нас расстреливал. Повстанцы принялись стрелять в воздух из «калашниковых». Один парнишка швырнул в вертолет камень, другой, обезумевший от ужаса, бросился за песчаную дюну. Я устроилась за нашей машиной, напоминавшей жестяную банку, и сфотографировала его. Я поняла, что война будет совершенно другой.

Линия фронта проходила вдоль пустынной дороги, окруженной бескрайними песками и уходящей за горизонт. В отличие от войн в Ираке или Афганистане здесь не было бункеров и зданий, где можно было бы спрятаться, не было бронированных машин, которые могли бы послужить хоть какой-то защитой. Когда мы слышали гул военного самолета в Ливии, то просто замирали. Мы останавливались, смотрели вверх и со страхом гадали, куда упадут бомбы и откуда прозвучат пулеметные очереди. Некоторые люди бросались на землю, другие прикрывали головы, кто-то молился, а кто-то бежал – бежал куда глаза глядят, хотя бежать было некуда. Под ослепительно-синим средиземноморским небом мы были совершенно беззащитны.

Я более десяти лет работала военным корреспондентом. Я снимала войну в Афганистане, Ираке, Судане, Демократической Республике Конго и Ливане. Но никогда не испытывала такого ужаса, как в Ливии. Фотограф Роберт Капа однажды сказал: «Если твои фотографии недостаточно хороши, значит, ты не сумел подобраться достаточно близко». Если ты не был достаточно близко в Ливии, то фотографировать было нечего. А когда подбирался достаточно близко, то оказывался на линии огня. На той неделе я видела, как лучшие фотографы мира, ветераны Чечни, Афганистана и Боснии, уезжали после падения первых же бомб. «Это не стоит того», – заявляли они. И порой я тоже так думала. «Это безумие. Что я делаю?!» Но потом наступали другие дни, и я ощущала знакомое возбуждение. «Я присутствую при настоящем народном восстании. Я вижу, как люди идут на смерть ради свободы. Я фиксирую судьбу общества, которое десятилетиями подвергалось угнетению». Пока тебя не ранили, не подстрелили и не похитили, тебе кажется, что ты неуязвим. И прошло уже несколько лет с того времени, когда нечто подобное случалось со мной.

***

…Журналисты покинули больницу. Я знала, что нужно вернуться на линию фронта. Я слышала звуки войны – разрывы мин и бомб, огонь противоракетных орудий, вой сирен… Мне не хотелось, чтобы это услышал Пол.

– Малыш, мне пора. Вскоре увидимся, любовь моя. Я тебя люблю.

Давным-давно я поняла, как жестоко заставлять близких людей волноваться о тебе. И я говорю им только то, что им нужно знать: где я нахожусь, куда направляюсь и когда вернусь домой.

***

Вместе с тремя другими именитыми журналистами я отправилась в Ливию по заданию New York Times. Со мной были прекрасный фотограф и близкий друг, с которым я выросла в Коннектикуте, – Тайлер Хикс, лучший репортер по Ближнему Востоку Энтони Шадид и журналист британско-ирландского происхождения Стивен Фаррелл, много лет работавший в горячих точках планеты. За нашими плечами в совокупности было около пятидесяти лет работы в самых ужасных местах. Мы незаконно проникли в страну из Египта вместе с ордами других журналистов.

Из пригородной больницы мы направились в центр Аджабии, чтобы узнать, что происходит на линии фронта. Энтони и Стив поехали в одной машине, мы с Тайлером и нашим водителем Мохаммедом – в другой. Найти хорошего водителя в Ливии нелегко. Вежливый студент университета Мохаммед – приятное, открытое лицо, широкая щербинка между передними зубами – возил нас туда, куда большинство других водителей отказывались. Он считал эту работу своим вкладом в революцию. У него было много друзей среди повстанцев, и он помогал нам решать, куда направиться и надолго ли. От его советов часто зависела наша судьба, и помощь была бесценна.

По пустой дороге мы ехали в центр города. И тут артиллерийские снаряды стали падать совсем неподалеку. Осколки шрапнели полетели во все стороны. Водитель Энтони и Стива неожиданно остановил машину и стал выбрасывать их вещи на дорогу. Его брат погиб на линии фронта, и он не захотел подвергаться дополнительной опасности. Мохаммед, не задумываясь, выскочил из машины и загрузил вещи моих товарищей в багажник. Энтони и Стив устроились рядом со мной. Мне стало неуютно. В зоне боевых действий журналисты чаще всего путешествуют на двух машинах. Если с одной машиной что-то произойдет – разобьется или будет атакована, пострадают не все участники экспедиции.

Четыре журналиста в одной машине – все равно что четыре повара на одной кухне. У каждого было свое представление о том, что делать. Фотографы и журналисты в зоне боевых действий ведут себя по-разному. Мы ехали дальше и отчаянно спорили об уровне опасности.

Начались бесконечные переговоры о том, кому и что нужно, кто хочет остаться, а кто продолжать путь… Какого количества материалов и фотографий достаточно для того, чтобы сделать качественный репортаж? Мы хотели видеть новые сражения, получать самые свежие новости, вести репортаж до самой последней секунды перед ранением, захватом, смертью… Мы алчны по самой своей природе: мы всегда хотим больше, чем у нас есть. Но постепенно мы сумели прийти к согласию.

Аджабия когда-то была процветающим североафриканским городом, состоявшим из невысоких домов персикового, желтого и коричневого цвета, с толстыми стенами, балконами и яркими вывесками на арабском языке. На улицах почти не было людей. Те, кто бежал от войны, нес свой нехитрый скарб на голове. В противоположном направлении двигалась бесконечная вереница автомобилей. Все пикапы, грузовики и четырехдверные седаны были забиты под завязку. Задние окна завешены одеялами и одеждой. В грузовиках люди прятались под брезентом. В Аджабии я впервые увидела женщин и детей. В таком консервативном обществе, как ливийское, женщины сидят по домам. На улице они появились только потому, что бежали из города на восток – бомбардировщики летели к городу с запада.

Я подумала, что нам тоже пора уезжать. Грандиозная миграция гражданских лиц из города означает только одно: местные жители понимают, что Аджабия вскоре окажется в руках сторонников Каддафи. Может быть, они уже в городе? Мы отдавали себе отчет, что с нами будет, если люди Каддафи обнаружат на территории повстанцев четырех незаконно въехавших в страну иностранных журналистов. Каддафи публично заявил, что все журналисты на востоке Ливии – шпионы и террористы и при обнаружении их следует убивать или задерживать.

Мы решили вернуться в больницу, чтобы встретиться с другими журналистами и увидеть раненых после последнего боя. Энтони, Стив и Тайлер пошли взять телефон у ливийского доктора и связаться с ним позже, из Бенгази. Им нужно было уточнить количество раненых и погибших. Репортерам были необходимы надежные источники в городе на случай, если власть переменится и мы не сможем вернуться. Я осталась на дороге и продолжала фотографировать бегущих из города ливийцев.

Рядом со мной стоял французский фотограф. Мы были знакомы по Ираку и Афганистану. Он обсуждал дальнейшие планы с журналистами из Франции. Я слышала низкие, серьезные голоса с нотками сарказма – журналисты явно пытались как-то успокоить свои нервы. Французские журналисты славятся своим бесстрашием и безбашенностью. Говорят, что если французский журналист покинул зону боевых действий раньше тебя, значит, ты в полной заднице. Лоран ван дер Стокт – военный корреспондент, славящийся своим поразительным чутьем, дважды раненный пулями и один раз осколком мины, – смотрел на длинную череду машин, направлявшихся на восток из города.

– Мы уезжаем, – сказал он мне. – Пора возвращаться в Бенгази.

Это означало, что они решили покинуть поле боя и направиться в город, расположенный в ста милях и двух часах езды отсюда. Они все оценили. Лоран счел ситуацию слишком опасной и решил, что снимки не стоят риска.

Я с ужасом смотрела, как они грузятся в свои машины, но ничего не сказала. Я не хотела показаться ни трусливым фотографом, ни напуганной девочкой, которая мешает мужчинам выполнять свою работу. Тайлер, Энтони и Стив более десяти лет работали в горячих точках. Они точно знали, что делают. Возможно, в тот день интуиция мне изменила. Мы снова направились назад в Аджабию. Я смотрела в окно и пыталась хоть как-то успокоиться. С мечетей раздались крики муэдзинов, сзывавших верующих на молитву.

Мимо нас проносились машины. Наш автомобиль был единственным едущим в противоположную сторону.

– Ребята, пора уезжать, – сказал Стив, и я почувствовала в нем союзника.

– Да, я тоже так думаю, – пробормотала я.

Я была так благодарна Стиву за поддержку, но Энтони и Тайлер нас не послушались.

***

Когда мы подъехали к перекрестку, они вылезли, чтобы поговорить с повстанцами. Кто-то совершенно спокойно наблюдал за приближением противника, кто-то носился по улицам, стреляя в воздух. Я не понимала, что делать. Мне не хотелось быть здесь, и я с трудом заставляла себя подносить камеру к глазам. Такое случается даже с самыми опытными фотографами: невозможно заставить себя снимать, фиксировать момент. Страх лишал меня сил, словно физическая травма. А Тайлер чувствовал себя как рыба в воде. Он был сосредоточен и целеустремлен. Я представила, какие снимки он сделает, пока я буду жаться, мяться, бояться, упуская возможности.

И я побежала за ним. В этот момент я услышала знакомый свист пуль. Подняла глаза и увидела, что снайперы Каддафи уже в городе! Мне казалось, что все понимают опасность ситуации, но Энтони спокойно пил чай, разговаривая по-арабски с повстанцами, курил сигарету и жестикулировал, словно болтает с друзьями у бассейна.

Он выглядел старше своих сорока с небольшим – седая борода и пухлый живот старили его. Но глаза сверкали.

Стив же, которого дважды похищали – один раз в Ираке, второй – в Афганистане, выглядел напуганным. Он стоял у нашей машины с Мохаммедом, словно это могло подтолкнуть Тайлера и Энтони поскорее закончить работу. Местные жители кричали:

– Qanas! Qanas! (Снайпер! Снайпер!)

– Надо ехать в Бенгази! – взмолился Мохаммед.

Он тоже был напуган. Ему позвонил брат, чтобы сообщить, что войска Каддафи подходят к городу с запада. Наконец он созвал всех в машину, и мы выехали через восточные ворота города.

По дороге Тайлер попросил Мохаммеда остановиться в последний раз, чтобы снять повстанцев, устанавливающих миномет. Мохаммед неохотно съехал с дороги, и Тайлер выпрыгнул. На самом деле мне знаком такой прилив адреналина – когда ты делаешь то, на что осмелятся немногие. Мохаммед стал звонить брату, чтобы уточнить обстановку. Я чувствовала, что мы перешли границу, оставшись в городе, когда нам советовали уехать. И все же желание побыстрее оказаться в безопасности казалось мне ужасной слабостью, хотя я знала, что коллеги никогда не обвинили бы меня в слабости или непрофессионализме. Я отлично сознавала, что значит быть единственной женщиной в машине.

Рядом с нами остановилась машина.

– Они в городе! Они уже в городе! – крикнули из нее.

– Тайлер! – с искаженным от страха лицом закричал Мохаммед.

– Уезжаем! – крикнул Стив.

Тайлер вскочил в машину, и мы рванули с места.

Накануне вечером мы разговаривали с нашим редактором, Дэвидом, и договорились, что я буду звонить ему в девять часов по нью-йоркскому времени. Я посмотрела на часы и набрала номер. Соединиться не удалось. Я набрала номер еще раз. Ответа не было. Я набирала номер снова и снова, снова и снова, – целиком сосредоточилась на телефоне. Когда же я подняла глаза и посмотрела вперед, то увидела нечто такое, чего не было раньше: машины.

– Думаю, это люди Каддафи, – сказала я.

Тайлер и Энтони помотали головами.

– Не может быть, – пробормотал Тайлер.

Через несколько секунд на горизонте показались небольшие фигуры в оливковой форме. Я оказалась права.

Тайлер тоже это понял.

– Не останавливайся! – крикнул он.

Когда вы приближаетесь к вражескому блокпосту, у вас есть два варианта – и исход обоих целиком зависит от удачи. Можно остановиться и сообщить, что вы – журналисты, надеясь на то, что к вам отнесутся с уважением, как к профессионалам, выполняющим свою работу. Второй вариант – проехать, не останавливаясь, уповая, что огонь не откроют.

– Не останавливайся! Не останавливайся! – кричал Тайлер.

Но Мохаммед затормозил и высунулся из окна.

– Sahafi! – крикнул он солдатам. – Журналисты!

Он открыл дверцу машины и вышел. Солдаты Каддафи окружили его.

– Sahafi!

В мгновение ока дверцы распахнулись, Тайлера, Стива и Энтони вытащили из машины. Я заблокировала свою дверцу и уткнулась лицом в колени. Раздались выстрелы. Подняв голову, я осознала, что осталась в машине одна. Я понимала, что надо выскочить и бежать, но не могла двинуться с места. Я заговорила вслух – так я поступаю, когда внутренний голос оказывается не слишком убедительным:

– Вылезай из машины. Вылезай. Беги!

Не поднимая головы, я выкарабкалась с заднего сиденья. Но, оказавшись на земле, сразу же почувствовала на плече руку солдата. Он тянул меня за руку и вырывал у меня камеры. Чем сильнее он тянул, тем сильнее я сопротивлялась. Вокруг нас свистели пули. Я видела фонтанчики пыли прямо под своими ногами. Повстанцы атаковали блокпост с той стороны, откуда мы только что приехали. Солдат одной рукой вырывал у меня фотоаппараты, а другой наводил на меня автомат.

Мы стояли так десять бесконечных секунд. Краем глаза я заметила, что Тайлер бежит вперед, к одноэтажному бетонному зданию. Все правильно. Нам нужно уйти с линии огня, прежде чем приступать к переговорам с солдатами.

Сбросив пояс с фотопринадлежностями и позволив забрать одну из камер (одновременно я попыталась вытащить карту памяти из второй), я побежала вслед за коллегами. Вокруг царил хаос, и им каким-то образом удалось вырваться. Я выбилась из сил и тут увидела, что Энтони совсем близко.

– Энтони!.. Энтони, помоги мне!

Энтони споткнулся и упал на колени. Когда он обернулся, его обычно спокойное лицо было искажено паникой. Я поняла, что он меня даже не слышит. Все это было настолько несвойственно ему, что я по-настоящему испугалась. Нам нужно было бежать за Тайлером – он бросился вперед и, казалось, вот-вот спасется.

Каким-то чудом нам, всем четверым, удалось добраться до бетонного здания; оно стояло чуть в стороне от дороги, и там можно было укрыться от пуль, которые свистели за нашими спинами. Я увидела ливийскую женщину с младенцем. Они плакали, какой-то солдат пытался их успокоить. На нас он не обращал никакого внимания – все равно нам некуда было бежать.

– Думаю, надо рвать отсюда, – сказал Тайлер.

Мы осторожно выглянули наружу – вокруг простиралась пустыня.

Через несколько секунд в дом вошли пятеро солдат Каддафи. Они наставили на нас автоматы и стали что-то кричать на арабском. В их голосах явственно слышалась агрессия, лица были искажены от ярости. Нам приказали лечь ничком, толкая, чтобы стало понятно. Мы не подчинились, думая, что нас сейчас расстреляют, но потом все же опустились на четвереньки и начали молиться.

Я вжалась лицом в песок. Солдат стянул мне руки за спиной и пнул по ногам, чтобы я раздвинула их. Они кричали на нас и друг на друга, их автоматы были направлены нам в головы. Мы скорчились на земле, ожидая смерти.

Я посмотрела на Энтони, Стива и Тайлера, чтобы убедиться, что мы все еще вместе и живы, и сразу же снова уткнулась лицом в песок.

– Господи, Господи, Господи… Пожалуйста, Господи… Спаси нас!

Я подняла глаза и посмотрела вверх, на дуло автомата – и прямо в глаза солдату. Захотелось взмолиться, чтобы он сохранил мне жизнь, но во рту пересохло, словно вся слюна превратилась в пыль. Я не могла сказать ни слова.

– Пожалуйста, – только и прошептала я. – Пожалуйста…

Я уже ожидала автоматной очереди – и смерти. Я думала о Поле, о моих родителях и сестрах, о бабушках, которым уже за девяносто. Я физически ощущала каждую секунду. Солдаты продолжали переругиваться, их автоматы по-прежнему были направлены на нас.

– Jawaz! – неожиданно крикнул один из них.

Им нужны были наши документы, и мы подчинились. Солдат наклонился и начал обыскивать меня, вытаскивая все, что было в карманах моей куртки: BlackBerry, карты памяти, какие-то бумажки и счета. Руки его двигались быстро. Он не заметил моего второго паспорта, который вместе с деньгами был спрятан в специальном поясе джинсов. И тут он дотянулся до моей груди. И остановился. А потом сжал мою грудь, как ребенок сжимает резиновый мячик.

– Пожалуйста, Господи, – взмолилась я, сжимаясь в клубок. – Только не изнасилование!

Но солдата увлекло нечто другое. Он снял с меня мои серые кроссовки с ярко-желтыми подошвами. Я услышала звук расшнуровываемых шнурков, потом ощутила холодок на ступнях. Солдат связал мне щиколотки и куском ткани перетянул запястья за спиной – так сильно, что они онемели. А потом он ткнул меня лицом в песок.

Увижу ли я родителей? Увижу ли Пола? Как я могла так с ними поступить? Достану ли я свои камеры? Как я здесь оказалась?

Солдаты подняли меня и потащили куда-то в сторону.

***

В тот день в Ливии я задавала себе вопросы, которые я задаю себе и сегодня. Почему я занимаюсь этой работой? Почему я рискую собственной жизнью ради фотографий?

Даже после десяти лет работы военным корреспондентом ответить на эти вопросы нелегко. С таким призванием рождаются немногие. Его открываешь в себе случайно, постепенно. Все мы попробовали такую необычную жизнь и такую удивительную профессию – и захотели продолжать дальше. И неважно, что это тяжело, мучительно и даже опасно. Да, мы так зарабатываем на жизнь, но работа эта для нас – скорее добровольная ответственность. Она делает нас счастливыми, потому что мы понимаем смысл своей жизни. Мы – свидетели истории. Мы влияем на политику. Но за это приходится платить высокую цену. Когда журналиста убивают в перестрелке, когда он наступает на противопехотную мину и лишается ног, когда его друзья и родные сходят с ума от беспокойства, потому что его похитили, я всегда спрашиваю себя, почему выбрала для себя такую жизнь.

Я не представляла, что буду военным корреспондентом. Мне хотелось путешествовать, изучать мир за пределами Соединенных Штатов. И камера стала моим верным и надежным спутником. Она открыла мне новые миры и позволила увидеть людей в самые интимные моменты их жизни. Мне посчастливилось наблюдать жизнь со всех сторон. Каждый день я с восторгом узнавала что-то новое. Когда я бралась за камеру, то понимала, что это единственное, чем хочу заниматься.

В двадцать два года в Аргентине я узнала, что мое хобби может принести деньги – сначала 10 долларов за снимок. А когда начала работать, карьера фотожурналиста перестала казаться недостижимой мечтой. Вопрос заключался в том, как продвинуться в мире, где царит жестокая конкуренция. Я стала стрингером агентства Associated Press в Нью-Йорке. Набравшись опыта, я решилась на более рискованные задания и начала путешествовать – сначала на Кубу, потом в Индию, Афганистан, Мехико. Я вполне комфортно чувствовала себя в таких местах, которые другие люди считают опасными. Чем больше я видела, тем смелее и любопытнее становилась.

Я была еще начинающим репортером, когда события 11 сентября изменили мир навсегда. Вместе с сотнями других журналистов я стала свидетелем вторжения в Афганистан. Многие из нас впервые участвовали в истории мира – вместе с нашей армией и нашими бомбами. Война против террора породила новое поколение военных журналистов. И чем более несправедливыми становились войны, тем сильнее была преданность своему делу. Мы должны были показать миру правду, и ощущение высокой миссии захватывало нас целиком и полностью. На линии фронта мы становились семьей. Мы были свидетелями романов, браков, разводов и смертей друг друга. Сейчас, когда военные действия в Ираке и Афганистане почти прекратились, мы чаще всего встречаемся на свадьбах и похоронах.

Когда я только начинала работать, то стремилась освещать самые значительные события, но со временем мои предпочтения изменились. Я видела фотографии в газетах, журналах и Интернете, и сердце мое разрывалось от боли. Лагеря беженцев в Дарфуре, женщины в Демократической Республике Конго, раненые ветераны… Меня охватывала непередаваемая тоска – и это беспокойство звало меня в путь. Работа придавала жизни смысл. Я могла две недели фотографировать в Уганде женщин, умирающих от рака груди, а в самолете по дороге домой планировать следующую поездку, к маоистским повстанцам в джунглях Индии. Вернувшись домой, в Лондон, к мужу и сыну, я принялась за обработку восьми тысяч снимков, сделанных в Уганде, прерываясь только для того, чтобы погулять с Лукасом в парке и, возможно, обсудить с редактором очередную поездку на юг Турции. Когда люди спрашивают меня, почему я езжу в такие места, они задают неправильный вопрос. Главная проблема для меня заключается не в том, ехать или не ехать в Египет, Ирак или Афганистан. Проблема в том, что я не могу оказаться в двух местах одновременно.