Текст книги "Это моя работа. Любовь, жизнь и война сквозь объектив фотокамеры"

– Хорошо, я подумаю, – сказала она. – Дай мне несколько дней.

Я отправилась обедать с приятелем Уксваля, и он рассказал мне, что Уксваль уже несколько месяцев изменял мне с этой Сесилией из Yahoo.

– Кто она? – спросила я.

– Она – секретарь в Telmex, государственной телефонной компании.

Я закатила глаза:

– И она, наверное, подбирает сумочку в тон к туфлям?

Эта Сесилия была предсказуемой и постоянной. И я, конечно, не могла соперничать с секретаршей, которая с понедельника по пятницу работает с девяти до пяти и всегда свободна по выходным.

Через несколько дней позвонила мой редактор из Times.

– У меня есть идея, – сказала она. – Газета посылает Декстера Филкинса в Стамбул, поближе к Ираку, чтобы быть на месте, когда начнется война. Он один из лучших корреспондентов. Я уверена, что и фотограф там понадобится.

– Вы хотите сказать, что вам понадобится человек в Стамбуле?

– Да, в Стамбуле.

Я ничего не знала про Турцию, но с Декстером мы подружились в Индии. Я быстро бросила свою мексиканскую жизнь и отправилась в страну, с которой меня ничего не связывало и на языке которой я не говорила. Это было неважно. Я должна была быть готова к следующей войне.

5. «Меня не так волнуют пули»

В Стамбул я приехала в первую неделю января 2003 года. У меня были две сумки с одеждой, мои фотоаппараты и ноутбук. И я сразу же почувствовала себя очень одинокой. В январе в Стамбуле холодно, постоянно сыплет холодный дождь. В своем воображении я рисовала себе библейский ближневосточный город, более экзотичный, чем западные, с узкими улочками и лабиринтом каменных стен. Архитектура Стамбула оказалась современной и индустриальной, почти безликой.

Я не знала, как сказать «спасибо» или «здравствуйте», «пожалуйста» или «до свидания». На завтрак и обед я ела simit, хлеб с кунжутом, потому что его продавали на каждом углу, а я стеснялась спросить что-нибудь другое, не зная турецкого языка. Телевизор в моей комнате показывал только турецкие каналы, и я каждый день включала его, надеясь, что каким-то чудом начну понимать мыльные оперы и выпуски новостей.

Я коротала время в ожидании начала войны. В начале февраля Колин Пауэлл выступил в Организации Объединенных Наций и заявил, что у Соединенных Штатов есть доказательства наличия у Саддама Хусейна оружия массового уничтожения. Теперь все журналисты сидели и ждали даты вторжения. Хотя война Соединенных Штатов в Афганистане казалась справедливым ответом на события 11 сентября, многие журналисты считали, что администрация Буша сфабриковала доказательства, чтобы начать войну в Ираке. Но волна войн начала XXI века подхватила нас и дала то ощущение цели, какое, как мне казалось, должны были испытывать военные корреспонденты во Вьетнаме: желание быть со своими соотечественниками заставляло их участвовать в сомнительном американском вторжении.

Редакция New York Times Magazine отправила меня и Элизабет Рубин в Северный Ирак. Этот курдский регион всегда противостоял Саддаму и поддерживал американское вторжение. С Элизабет мне предстояло встретиться в Иране – эта страна не слишком дружелюбно относилась к американцам, но позволяла журналистам переходить границу с Ираком. Мы собирались прибыть за несколько недель до вторжения и затем фиксировать все происходящее. В 2003 году редакционные бюджеты были весьма солидными. Редакторы, не задумываясь, отправляли меня на задание за месяц, а то и за два при оплате 400 долларов в день. Это делалось для того, чтобы в нужный момент я была на месте и могла немедленно приступить к работе. Эти дни остались в прошлом.

Во время войны в Ираке я впервые получила возможность сопровождать американскую армию на линии фронта, то есть «внедриться» в войска. У меня было три варианта. «Внедриться» в американские войска, когда они будут по пустыне продвигаться к Багдаду, и фотографировать боевые действия. Арендовать машину и путешествовать по огромным пустыням Ирака без защиты военных – подобная идея казалась мне слегка безумной. Или же вести репортажи из Северного Ирака, то есть из Курдистана, где жили миллионы курдов, находившихся при Хусейне в угнетенном положении. При третьем варианте в Багдад я могла попасть только после падения режима Хусейна, и он показался мне наиболее привлекательным. Мне, как и многим, не хотелось участвовать в военных действиях. Кроме того, так я могла лучше показать гуманитарную катастрофу, которая могла разразиться после вторжения: поток беженцев, направлявшихся из Южного Ирака в Северный. Не уверена, что я физически смогла бы следовать за армией – я все еще ни разу не участвовала в реальных боевых действиях. Поэтому я решила остаться на обочине.

***

За несколько недель до начала войны в Ираке я находилась на задании Times Magazine в Южной Корее – фотографировала беженцев из Северной Кореи, которым удалось добраться до Южной. В разгар работы я получила электронное письмо от своего редактора в новом фотоагентстве Corbis, Скотта Браута. Он должен был проследить за тем, чтобы все фотографы агентства, собиравшиеся отправиться в Ирак, были снабжены всем необходимым для фотосъемки в условиях военных действий – в том числе и на случай химической атаки. Его письмо удивило меня и повергло в панику. И вот что я ему ответила:

От: Линси Аддарио

Отправлено: вторник, 11 февраля 2003, 11.25

Кому: Скотту Брауту

Тема: RE: Средства бронезащиты

Скотт, я пытаюсь приобрести бронежилет для предстоящей поездки в Ирак, и эта задача сводит меня с ума. По вашему совету я позвонила в AKE War Outfitters, и они удерживали мой звонок примерно три минуты, хотя знали, что я звоню из Южной Кореи. Я повесила трубку.

Затем я изучила рекомендованные вами интернет-сайты, но я же не умею читать по-корейски. Кроме того, я не представляю, что мне необходимо – баллистические, тактические или регулируемые в шести точках… Поймите, подобные термины мне незнакомы – я выросла в Коннектикуте, в семье парикмахеров.

Не могли бы вы сами позвонить в Second Chance и объяснить им, что я фотограф и собираюсь либо войти в Багдад с американской армией, либо делать репортаж из Северного Ирака, где целая куча террористов и боевиков. Меня не так волнуют пули, как шрапнель и осколки. Я не хочу носить на себе что-то слишком тяжелое (то есть керамические пластины), не собираюсь тратить миллион долларов (хотя моя жизнь когда-нибудь может быть оценена в эту сумму), и вот мои измерения. (Извините, если я слишком уж вас нагружаю, но я снимаю по 13 часов в день, сейчас половина второго ночи. И мне хочется разделаться с этой проблемой…)

Мой рост 155 см. Я не представляю, какой объем головы нужен для определения размера каски, и уж точно никогда не измеряла расстояние между сосками. Я могу спуститься и попросить у кого-нибудь в отеле сантиметр, но не думаю, что портье пришлет мне что-то для измерения моей головы в половине второго ночи, потому что ему часа три потребуется сверяться с корейско-английским словарем, чтобы понять, какого черта мне нужно. И я уже готова выпрыгнуть из окна при одной мысли об этом процессе. Так что давайте предположим, что у меня голова среднего размера. Для жилета сообщаю объем талии – около 73 см, объем груди – 86, и у меня крупные соски.

Кроме того, в NYT Magazine мне сказали, что в турецком бюро есть противогаз и костюм химической защиты, которыми я могу воспользоваться. Скорее всего, они рассчитаны на крупного мужчину (большинство военных корреспондентов именно таковы и есть), но в данный момент я не думаю, что смогу надеть нечто подобное за необходимые 13 секунд до появления газа. Так что, полагаю, это подойдет. Относительно фотооборудования: я была бы бесконечно признательна, если бы вы выслали мне дополнительный аккумулятор Nikon D1x. А еще мне пригодилась бы пара теплых носков, о которых вы говорили.

Спасибо большое. Если у вас есть какие-то вопросы, звоните. И обязательно сообщите мне стоимость жилета, прежде чем решительно его приобретать.

Линс

Где-то в промежутке между поиском бронежилета и тревожным просмотром новостей я погрузилась в некое подобие личной жизни. Со временем я уступила заверениям в любви Уксваля. Он раскаивался, и я пригласила его к себе в Стамбул. Я уже готовилась к командировке, но я была одинока, я любила его, он был настойчив, и на этот раз он серьезно задумывался о нашей совместной жизни. Уксваль был сыном двух успешных мексиканских художников. В сравнении с ними он отличался поразительным легкомыслием. Прежнюю работу он бросил, а свой художественный талант никогда не развивал. После нашей встречи он занялся фотографией, научился снимать видео, и это позволило бы нам вместе работать в Стамбуле. Я встретила его в аэропорту, привезла в наш новый дом и оставила ему ключи. На следующее утро я улетела в Иран, а оттуда в Ирак, где и провела следующие три месяца.

***

В Тегеране я впервые увидела Элизабет и была сразу же поражена ее красотой и умением сохранять женственность в профессии, которая делает из женщин андрогинов. В начале карьеры я всегда одевалась как мужчина: джинсы или армейские брюки, прочные походные ботинки, скромный верх. Из цветов я предпочитала черный, коричневый или серый и старалась одеваться максимально скучно и бесполо. Когда я вернулась домой, мне нелегко было привыкнуть к крохотным мини-юбкам и высоким каблукам. Элизабет работала дольше меня и уже поняла, что определенная доля женственности необходима для того, чтобы оставаться самой собой. Или чтобы чувствовать себя нормальной. Я тогда еще не понимала, как важна эта иллюзия нормальности.

На той же неделе мы отправились в Северный Ирак на машине. Десятки иностранных журналистов уже проделали этот путь до нас. Мы спокойно миновали блокпосты на границе между двумя странами. Элизабет умела ладить со всеми – иранскими чиновниками, пограничниками. Она уже десять лет провела в зонах конфликтов – в Боснии, Косове, Сьерра-Леоне, Уганде, Чечне. Она никогда не относилась к себе слишком уж серьезно и часто смеялась. Куда бы мы с ней ни направились – парочка длинноволосых брюнеток, нас везде встречали очень гостеприимно. Мне казалось, что нас недооценивают – ведь мы были женщинами в той части света, где правили мужчины. Но какова бы ни была причина, это было замечательно: Элизабет оказалась одной из самых умных журналисток, с кем мне доводилось встречаться.

Между курдскими городами Эрбиль и Сулеймания курсировала добрая сотня иностранных журналистов. Мы решили остаться в Сулеймании. Это был прогрессивный город. Через центр проходила широкая улица, где низкие бетонные дома соседствовали с современными офисными башнями из стекла и металла. Мы поселились в отеле «Ашти», довольно простом, с темным вестибюлем и обстановкой в стиле 70-х годов. Здесь было полным-полно журналистов. Единственным, что может быть лучше хорошего гостиничного номера, это хороший гостиничный номер в отеле, где остановились все другие журналисты. Так можно всегда быть в курсе событий, да и по вечерам не скучно.

В зонах конфликтов дружба завязывается быстро. По вечерам мы собирались у кого-нибудь в более роскошном «Палас-отеле». По Стамбулу и Афганистану я уже знала Айвена Ватсона, корреспондента NPR, и Квила Лоуренса, репортера BBC World Radio. Мы покупали в «Ашти» вино, на этикетках которого имелась подозрительная надпись «Разлито в Европе». Иногда Квил включал сальсу, и мы часами танцевали в его номере. Но вторжение приближалось, и многие из нас нервничали. Все, кто находился на задании в Северном Ираке, работали в крупных новостных агентствах. И все чувствовали себя обязанными давать качественный материал. Давление было очень сильным.

Я быстро поняла, что Элизабет готова работать с утра до глубокой ночи – пока наш переводчик и водитель не начинали молить о пощаде. Для Элизабет эти люди были нашим продолжением, неотъемлемой частью команды. В первый месяц работы в Курдистане мы сменили десяток водителей и переводчиков. Переводчик мог быть хорошим, но постоянно опаздывал. У хорошего водителя оказывалась ненадежная машина. Хороший переводчик явно не ладил с водителем. Как-то вечером мы вели репортаж из отдаленной деревни, а на обратном пути в город у нас спустила шина. Водитель не знал, как поменять колесо. Мы в полной темноте могли просидеть на дороге добрую неделю, ожидая, когда водитель научится менять колеса. За это время американцы уже взяли бы Багдад. Пришлось уволить этого человека.

В конце концов мы остановились на Дашти и Салиме. Наш переводчик Дашти говорил на арабском, курдском, фарси и английском. За несколько недель с помощью Интернета он даже немного изучил испанский, когда услышал, как я говорю с Уксвалем по телефону. Он был слишком расстроен тем, что не понимает ни слова. Салим был веселым курдским юношей с плутовской улыбкой. Он бесконечно рассуждал о том, как найти любовь всей своей жизни. Элизабет обсуждала наши планы с Дашти, я давала Салиму романтические советы, а они помогали нам работать. Я привязалась к ним, и наша дружба сохранилась в течение многих лет.

Днем мы искали признаки американского военного присутствия в Северном Ираке. Мы старались найти наших разведчиков, которые могли носить бороды и местную одежду, чтобы смешаться с местным населением. Я фотографировала боевые тренировки пешмерга – курдские боевики были готовы поддержать американцев. В поисках фундаменталистской суннитской группы «Ансар аль-Ислам» мы забирались в горные деревни. Администрация Буша полагала, что эта группа связана одновременно и с Саддамом Хусейном, и с «Аль-Каидой», и использовала эти обвинения в качестве повода для начала войны.

***

Вторжение началось 19 марта. Американские войска специального назначения на парашютах высадились в Северном Ираке под покровом ночи. Американские военные искали не солдат Саддама – они искали террористов, в частности членов «Ансар аль-Ислам». Американцы разбомбили крылатыми ракетами множество деревень и военных баз в регионе, из-за чего тысячам курдских семей пришлось бежать. Мы почти каждый день отправлялись в район Халабии, где базировалась группа «Ансар аль-Ислам».

Язык войны был мне незнаком. Я ничего не знала о крылатых ракетах (их можно было наводить на цель и выпускать с военного корабля, стоявшего в значительном отдалении от места ведения боевых действий), о минах (которые выпускают из орудий, стоящих на земле), об активно-реактивных гранатах (ракетах, которые можно было запускать с плеча). Звук реактивной гранаты означал, что целью являемся мы, журналисты. Когда взрывалась крылатая ракета, мы понимали, что она выпущена американцами. Мне пришлось все это узнать. Мне пришлось узнать, у кого какое оружие, как им пользуются и где его применяют.

Как-то группа из восьми журналистов рано утром отправилась делать репортаж о потерях среди мирного населения и о материальном ущербе после американского обстрела накануне. В больших белых «Ленд Крузерах» ехали журналисты New York Times, New York Magazine, Washington Post, Los Angeles Times и нескольких телевизионных и радиоканалов. Дорога вилась между зеленых предгорий. Вершины гор были покрыты снегом. Мы направлялись в регион, где находились враждебные силы. На наших автомобилях стояли крупные буквы TV – «телевидение». Настроения в этом регионе были вовсе не проамериканские. Дорога привела нас в Хурмал, консервативный исламский город, где было полным-полно членов «Ансар аль-Ислам». Путешествовать здесь было слишком опасно – террористы могли в любой момент напасть на журналистов из своих горных убежищ или в дороге. Десятки обычных людей пытались покинуть город в открытых грузовиках, перегруженных машинах – на всем, что имело колеса. На крышах громоздилось нехитрое имущество, дети приникали лицами к окнам, когда машины проезжали мимо нас. Я вспомнила знаменитый снимок Люсьена Перкинса, сделанный в Чечне в 1995 году: ладони юного беженца на заднем стекле машины, в которой семья пыталась скрыться от войны.

Мы оставили наши машины на дороге возле блокпоста и попытались получить информацию об обстановке в Хурмале от тех, кто бежал оттуда. Я снимала. Местные жители кричали, чтобы мы уезжали и чтобы не снимали бронежилетов. Но в этом хаосе неожиданно наступил момент спокойствия. Стрельба прекратилась. Мы решили последовать совету местных жителей и уехать. Направляясь к своей машине, я остановилась. А все ли я сняла, что нужно? И я побежала сделать несколько последних снимков.

По дороге ехал небольшой грузовик с боевиками курдских сил пешмерга. Они позировали со своими автоматами. Я сфотографировала их. Рядом со мной стоял высокий худощавый телеоператор, державший свою огромную камеру на плече. И вдруг меня охватило какое-то ужасное предчувствие. Мне захотелось бежать прочь. Я бросилась к нашей машине, где меня ждала Элизабет, вскочила внутрь и захлопнула дверцу. И тут раздался оглушающий взрыв.

От мощного взрыва нашу машину бросило вперед. Стекла заволокло дымом, по крыше застучали обломки. Мина? Наш водитель немедленно нажал на газ, и мы понеслись прочь. За спиной я видела черный дым. Нас окутало черное облако пыли и дыма.

– Вперед! Вперед! Вперед! – кричала Элизабет. – Убираемся отсюда! Вперед!

Да, да, да, вперед, вперед, вперед! Мне не пришло в голову остаться на месте и продолжать снимать. Опытный фотожурналист наверняка остался бы, снял разбитую машину, раненых и убитых. Но я была молода. Это была первая в моей жизни бомба.

В нескольких милях от блокпоста мы развернулись и поехали обратно к тем машинам. Остов грузовика на трех оплавившихся колесах тащили в город, на обочине валялись фрагменты человеческого тела. Мы поехали вслед за грузовиком на рыночную площадь. Там из машины вытащили каким-то чудом оставшегося в живых солдата – его перегрузили в другой автомобиль. В ране на голове виднелся мозг. Этот человек был одним из боевиков пешмерга, которых я только что фотографировала. Так я увидела первые потери в Ираке.

В больнице медсестры, родственники и просто прохожие помогали переносить тела в зал, где на полу лежали спортивные маты. Кровь заливала полы и стены. Медикаментов и перевязочных материалов не хватало. Раненые продолжали поступать. Мы слышали, как люди говорили, что взорвалась машина. Я ошиблась – это была не мина. Я все еще не понимала разницы. Машина, начиненная взрывчаткой, направляется к нужному месту и взрывается. Судя по всему, целью были наши белые «Ленд Крузеры» с буквами TV на крышах.

Меня затошнило. Я прижала камеру к лицу, словно щит, и продолжила снимать. Появился переводчик моего друга Айвена, его кожаная куртка была порвана на боках и на спине, лицо и грудь забрызганы кровью. Я испугалась, что с Айвеном случилась беда.

– Где Айвен?

– Я был не с ним…

Переводчик с трудом говорил.

Я вышла из больницы, чтобы найти Элизабет. Она стояла рядом с австралийским репортером Эриком. Его очки и все лицо были забрызганы кровью. Он был в шоке.

– У кого-нибудь есть спутниковый телефон? – монотонно твердил он, словно не ожидая ответа.

– Что случилось? – наперебой спрашивали журналисты. – С вами все в порядке?

Репортер пытался собраться, но казалось, что он то и дело теряет сознание. Он протянул руки перед собой и медленно двигал ими, словно дирижер, пытаясь нас остановить.

– Минутку… Минутку… – Он поднял руки перед собой. – Мой оператор убит. Пол погиб.

Пол был тем самым оператором, который стоял рядом со мной, когда я убежала. Он продолжал снимать – и погиб.

Эрик взял телефон Элизабет, посмотрел на него, перевел взгляд на нас:

– Можете набрать для меня несколько номеров?

Я стояла чуть позади, боясь, что Эрик почувствует мою слабость. Шок как-то защищал его, и мне не хотелось, чтобы ужас, написанный на моем лице, вывел его из этого состояния и заставил ощутить боль утраты.

Ко входу в больницу подъехал курдский таксист, выпрыгнул из машины и крикнул:

– Здесь есть журналисты?

Я была рада, что могу отойти от Эрика и не слышать разговора.

– Здесь есть журналисты? – повторил водитель. – В моей машине тело журналиста, и я не знаю, что с ним делать.

Это было выше моих сил. Я вернулась к Эрику и Элизабет. Эрик продиктовал номер, Элизабет набрала и передала телефон ему. Он звонил жене своего погибшего коллеги, но попал на автоответчик. Эрик сбросил звонок, продиктовал другой номер. Там кто-то ответил. Он звонил в свой офис, в Австралии.

– Привет. Это Эрик. Пол погиб.

Так просто.

Я обошла больницу и закрыла лицо руками. Так могли сообщить обо мне, об Айвене, об Элизабет. Я не знала телефонов никого из родных Элизабет. Мы все были там за минуту до взрыва машины. А теперь случайный таксист привез тело нашего погибшего коллеги и спрашивал, что с ним делать. Как вывезти тело погибшего друга из страны, куда мы все проникли незаконно, где нет посольств, полиции, дипломатов и единственная открытая граница – граница с Ираном? Все было очевидно, но я не знала, что война означает смерть и что на войне убивают даже журналистов. Я спряталась за больницей, стыдясь своей слабости, своих слез и своего страха. Я уже сомневалась в том, что мне хватит сил для такой работы. Я плакала – и не могла сдержать слез.

Война началась.

***

В начале апреля я лежала в постели с закрытыми глазами, наслаждаясь редкой возможностью отдыха. Неожиданно возле отеля раздался вой сирен и звуки автомобильных сигналов. Я решила, что это свадьба, и еще плотнее закуталась в одеяло. Бедлам продолжался. Я вышла в коридор, зашла в номер коллеги и выглянула с его балкона. Весь город Сулеймания вышел на главную улицу, которая проходила прямо под нашими окнами.

Мы включили CNN. В нижней части экрана красовалась огромная надпись: Багдад взят, Саддам Хусейн бежал. Я мгновенно переоделась в рабочую одежду, схватила свои камеры и объективы и бросилась вниз. На улицу. Американские флаги развевались на ветру. Курды обнимались и целовали фотографии президента Буша. Дети танцевали вокруг огромных картонных макетов бомбардировщиков «B-52», раскрашенных в цвета американского флага.

– Мы любим Америку-у-у-у-у! Мы любим Джорджа Буша!

Я была противницей вторжения, но в тот момент я гордилась тем, что американка. Казалось невероятным, что война так быстро достигла своей финальной стадии! И я задумалась над тем, сколько времени мне еще придется провести в Ираке.

***

Мы направились в Мосул, Киркук и Тикрит – три крупных города, расположенных между Северным Ираком и Багдадом. Зеленые холмы и горы сменились безжизненными песками. Лучшие репортажи были сделаны в те короткие дни между падением правительства и открытым доступом в страну журналистов. Мы спешили делать свое дело, пока ограничения на работу СМИ не лишили нас этой возможности. Из тюрем мы отправлялись в службу разведки, из брошенных фабрик – во дворцы Саддама, искали документы с грифом «Секретно», следы оружия массового уничтожения, химическое оружие, информацию о государственных тайнах. Всем нам хотелось первыми обнаружить эти волшебные доказательства. Мы все хотели найти таинственное оружие, хотя в начале кампании никто из нас не верил в его существование.

***

В Киркуке курды красили лица в красный, белый и синий цвет. Американские войска проезжали через город на открытых машинах. Их осыпали розовыми лепестками и поцелуями. Здание городской администрации в Киркуке стало временным штабом американской армии. Солдаты сидели в большой приемной под огромным, уже изуродованным портретом Саддама Хусейна. Когда я приехала, ему успели выколоть лишь глаза. К вечеру курды изодрали его щеки и зубы. К утру лицо полностью исчезло. Иракцы, как муравьи, набрасывались на каждое здание и растаскивали оттуда все ценное. Я видела мужчин, которые тащили огромные кондиционеры – при Саддаме эта роскошь была доступна только самым богатым. Кто-то тащил на голове мебель. Кресла, диваны, кровати и столы шествовали по улицам во всех направлениях. Молодые люди купались в искусственных озерах, окружавших мраморные дворцы Саддама. Целые семьи устраивали пикники на зеленых газонах и гуляли по роскошным дворцовым залам.

В Мосуле мы собирались встретиться с генералом Дэвидом Петреусом, командующим американской 101-й воздушно-десантной дивизией. Штаб генерала располагался в одном из дворцов Саддама. О безопасности тогда никто не думал, в те дни иракцы любили американцев, а американцы – иракцев.

Я так истосковалась по разговорам без переводчика, что целый день проболтала с грязными и уставшими восемнадцатилетними солдатами, вспомнив лексикон старшеклассников и манеру поведения с зачитанных до дыр журналов «Максим». В розарии устроили столовую с горячей едой. Десятки офицеров высокого ранга сидели за компьютерными экранами, спутники питали вышедшие из строя генераторы. Для страны, где с начала вторжения почти перестал работать водопровод и электричество подавали с перебоями, это была настоящая технологическая фантастика. И одновременно символ победы: сотни американских военных работали в доме Саддама.

Я вместе с тридцатью солдатами устроилась в огромном зале. С просторного балкона открывался вид на город. Я вышла на балкон, чтобы постоять под звездами и насладиться прохладным ветерком. В тот день я отлично поработала, завтра меня ждал еще один удачный день. Я стояла на балконе в одиночестве и улыбалась, понимая, что такое чувство может питать меня вечно.

***

Журналисты направились в Багдад, меня же мой редактор из журнала Time попросил остаться и поработать на севере, чтобы сделать репортаж о событиях после падения режима Хусейна. В качестве моего переводчика остался Салим. Он страшно переживал, получая увлекательнейшие сообщения от своего лучшего друга Дашти. Дашти отправился в Багдад вместе с Элизабет. Для многих молодых курдов Багдад был заветной мечтой – мечтой о жизни в большом городе. И неважно, что большинство магазинов все еще были закрыты, электричества по-прежнему не имелось и арабы и курды, как и раньше, терпеть не могли друг друга.

Перед багдадскими проститутками не могли устоять ни Дашти, ни Салим, сексуальный опыт которых был ограничен мягким порно по спутниковому телевидению.

– Ну когда же мы поедем в Багдад? – каждый день приставал ко мне Салим. – Дашти уже там! Он говорит, что там так много красивых женщин!

– Салим, я на задании. И мне нужно в Мосул. Как только я все сделаю, мы поедем.

Я не собиралась жертвовать работой ради того, чтобы мой переводчик смог бы наконец расстаться со своей девственностью. Как я поняла, подобные проблемы не были тут редкостью. С переводчиками мы всегда были тесно связаны, жили вместе по многу дней, они становились для нас близкими друзьями, почти что родственниками. Мало с кем я проводила столько же времени и днем, и ночью, и я просто вынуждена была думать об их желаниях, трудностях и потребностях – а они думали обо мне.

Дашти звонил Салиму по нескольку раз в день:

– Приятель устроил нам свидание с четырьмя сестрами в борделе… Я был со всеми… Я позабочусь, чтобы они тебя дождались.

Вскоре я отправилась в Багдад снимать очередной сюжет вместе с Элизабет. Салим начал готовиться заранее. Он буквально подпрыгивал от возбуждения. Мы катили по безжизненной пустыне, а мой спутниковый телефон непрерывно звонил.

– Сестрички ждут тебя, Салим! – радостно сообщал Дашти.

Дамский угодник Дашти сделал все, чтобы его лучший друг лишился девственности в идеальных условиях. Точно так же он готовил почву для наших интервью. Но я тоже чувствовала определенную ответственность. Я два месяца жила совершенно ненормальной жизнью: нанимала водителей, следила за наличием запасных колес и канистр с бензином, искала гостиничные номера с окнами на юг, чтобы работала спутниковая связь, пыталась подниматься рано утром после трех часов сна, чтобы использовать мягкий утренний свет и длинные тени. Когда же мы приблизились к Багдаду, я почувствовала себя ответственной за Салима в столь важный для него период жизни.

Я решила, что двадцатитрехлетнему иракскому курду, который ни разу не целовался с женщиной, рассказывать о птичках и пчелках не стоит, и сразу перешла к вопросу презервативов и СПИДа.

– В Ираке нет СПИДа, – ответил он.

– Ну, хорошо, – сдалась я. – Но ты знаешь, что делать?

Голос мой дрогнул. Я не могла объяснять правила прелюдии мусульманину – ведь я была не замужем, а значит, должна была быть девственницей. И я махнула рукой, надеясь лишь на то, что на следующий день Салим придет на работу вовремя и мы застанем желанный утренний свет.

***

Я мечтала о Багдаде много месяцев, но к тому времени, когда я оказалась в отеле «Хамра», где жили многие иностранные журналисты, у меня не осталось сил на знакомство с новым для меня городом. В 2003 году Багдад был относительно процветающим городом. При Саддаме Хусейне здесь создали достойную инфраструктуру – дороги, электричество, водопровод, парки и частные клубы, рыбные рестораны на берегу Тигра. В сравнении с Афганистаном население Ирака было довольно образованным. Арабы со всего Ближнего Востока съезжались, чтобы учиться в местном университете.

Первые несколько недель прошли на удивление рутинно. Город не казался особо опасным. Жителей было мало, магазины работали, по улицам ездили машины. В некоторых кварталах действовал водопровод и было электричество.

Мы с Элизабет сняли квартиру напротив отеля «Хамра», в жилом квартале аль-Джадрия. В те дни социальная жизнь большинства журналистов происходила вокруг гостиничного бассейна. Мы пили пиво и вино и любовались мускулистым корреспондентом Christian Science Monitor Скоттом Петерсоном, который красиво подтягивался на пожарной лестнице в одних лишь плавках Speedo. Несколько раз в месяц живая блондинка из Калифорнии, Марла Ружицка, основатель организации по определению гражданских потерь в Афганистане и Ираке, устраивала для журналистов и их помощников вечеринки сальсы, нарушая все правила безопасности. Мы с Квилом из BBC Radio танцевали часами – до того момента, когда нужно было расходиться по домам.

Во время одной из первых летних вечеринок кто-то спросил:

– Эй, кто разошелся с начала войны?

И почти все подняли руки. После падения «Талибана» произошло очень много разводов, а после падения режима Хусейна их стало еще больше. Наши партнеры устали нас ждать, и они имели на это право. Многие обвиняли нас в неверности, но чаще всего мы изменяли с собственной работой. Ни один другой период в карьере не сравнится с этими годами после 11 сентября. Впрочем, некоторые пользовались возможностями двойной жизни, и Багдад превратился в настоящую лабораторию бесконечных романов. Мы жили как будто в параллельной вселенной: реальной жизнью стало вот это временное, но такое увлекательное существование.