Текст книги "Журнал «Юность» №03/2024"

Громыхают аккорды «Прощания славянки». Вокзал дергается и уносит родителей.

– Открытку купить не желаете? Средства пойдут деткам-инвалидам, – спрашивает проводница.

– Нет, спасибо.

– Вы бы вашу жабу под полку убрали, чтобы не мешалась, – говорит проводница, кивнув на пакет.

* * *

Вслед за городом, вслед за вокзалом, за последним всполохом фонаря поезд-бригантина тонет в седых суровых морях. Не успеешь обернуться – скоро снова появятся знакомые миллионоэтажки, эстакады, хорды, кольца, человековорот. Не успеешь обернуться… Пора просыпаться.

Былое и думы

Михаил Гребнев

Родился в 1953 году. Переводчик с английского и португальского языков, работал как редактор в издательствах и как переводчик с русского на английский в агентствах новостей.

В его переводе ежегодно переиздаются сказки Беатрис Поттер «Все о Кролике Питере». Переводил детективную литературу (Джон Ле Карре, Эд Макбейн), специальную (Кевин Макгимпси, Дэвид Нич, «Гольф: раритеты и реликвии. История гольфа в восемнадцати лунках», 2006), историческую (Деннис Данн, «Между Рузвельтом и Сталиным. Американские послы в Москве»). В журнале «Иностранная литература» (2023, № 1) в его переводе опубликованы «Сказки о паровозах» У. Одри.

Наум Гребнев (1921–1988) – переводчик классической и современной поэзии Востока, фольклора Кавказа и Средней Азии, в их числе «Поэма о скрытом смысле» Джалаладдина Руми, поэзия Насими, «Наука быть счастливым» Юсуфа Хас-Хаджиба Баласагунского, «Книга скорбных песнопений» Григора Нарекаци (стихи из III главы: «Концерт для хора» А. Шнитке), «Книга псалмов» в стихотворном переложении, стихи Кайсына Кулиева, Алима Кешокова, Расула Гамзатова, в том числе песня «Журавли».

Расул Гамзатов (1923–2003) – аварский поэт, прозаик, публицист, советский и российский общественный и политический деятель, переводчик русской классической поэзии. Народный поэт Дагестанской АССР (1959), заслуженный деятель искусств Республики Дагестан (2003). Автор ряда стихов, на которые положены песни, в том числе «Журавли». В 2023 году отмечалось столетие со дня рождения поэта.

Отец начал писать стихи на фронте. В его первой книге «Правое дело» 1948 года есть и переводы, в том числе стихотворение аварца Расула Гамзатова о погибшем брате «Ахильчи». После тяжелого ранения 12 января 1944 года отец поехал в эвакуацию в Ташкент, где находилась мать, работавшая переводчицей в Союзе писателей. Еще раньше она показывала стихи отца Анне Ахматовой, которая тоже была в Ташкенте. Ахматова написала отцу на фронт. Между ними завязалась переписка. И вот теперь, оказавшись в Ташкенте, отец познакомился с ней. Они подружились. И Ахматова нацелила отца на переводы.

Отец учился с Расулом в Литинституте, там и началась их дружба. Литинститут был очень важной ступенью для творчества отца и Расула. Там были прекрасные преподаватели, и они очень много дали молодым литераторам[11]11
  О Литинституте и о тех годах, в том числе о Расуле, написал Бенедикт Сарнов в книге «Скуки не было. Первая книга воспоминаний» (М., 2004). Можно также посмотреть сборник «Воспоминания о Литинституте» (М., 1983).


[Закрыть]. Отец пишет, «мы обчитывали друг друга стихами». Сохранилась фотография, на ней Елена Николаевская, Павел Антокольский, Григорий Поженян, Игорь Кобзев, Владлен Бахнов, Виктор Гончаров, Расул Гамзатов, Евгений Винокуров, Владимир Солоухин. Это все поэты и писатели, чьи имена так или иначе остались в литературе в дальнейшем. В 1948 году вышла книга стихов Р. Гамзатова «Земля моя», включившая переводы отца. Начиная с института отец переводил стихи разных поэтов, в 1947 году вышла книга «Молодой Дагестан. Сборник стихов молодых поэтов» в переводе Н. Гребнева и Я. Козловского.

На снимке (слева направо): в первом ряду – Б. Оленин, Е. Николаевская, Б. Димитрова, П. Антокольский, Г. Поженян, И. Кобзев; во втором ряду – В. Бахнов, Р. Плятт, Н. Гребнев, В. Скворцова, В. Гончаров, В. Сидорин, Р. Гамзатов; в третьем ряду – М. Калиновский, Е. Винокуров, В. Солоухин, А. Храбровицкий

Отец Расула, Гамзат Цадаса (1877–1951), был аварским поэтом и драматургом, лауреатом Сталинской премии (1951). А в двадцатые годы был членом шариатского суда, позднее – редактором газеты «Красные горы», с 1925 года – депутатом Хунзахского совета. С 1950 года стал депутатом Верховного совета СССР. У меня хранится фотография: студенты Литинститута вместе с преподавателем в доме у Гамзата Цадасы.

Мама рассказывала, что у Гамзата Цадасы был очень гостеприим ный дом. Дверь не запиралась. Стояли тазы с фруктами и овощами для приготовления угощения. Стихи Гамзата Цадасы Наум Гребнев также переводил.

И после смерти Цадасы уже в доме Расула Гамзатова была комната с постеленными постелями, где случайный гость – кто угодно, и нищий, и бродяга – мог переночевать. Такое великодушие весьма поучительно, говорила мама.

Жена Расула Гамзатова, Патимат, жаловалась: каждый день приходит обедать большое количество народа. Нет сил всем готовить. Никогда не знаешь, сколько придет на обед, а приходят и чужие, и дальние родственники. А в Дагестане быть негостеприимным – непростительный грех. Бывало, с гор приходил неизвестный человек, садился за стол. Это считалось нормальным – как благословение дома. Никто ни о чем не спрашивал.

– А если он убийца? – спрашивала моя мама.

Ему не задают вопросов, объясняла Патимат. Дагестанцы должны быть гостеприимными, делиться своей едой с гостем. Предоставлять кров. Так поступали и отец Расула, и дед. Отец Расула, Гамзат Цадаса, был глубоко верующим человеком, в детстве учился в медресе.

ЖУРАВЛИ

Журнал «Новый мир» читала вся интеллигенция, и там в четвертом номере за 1968 год Марк Бернес прочитал стихотворение «Журавли». Марк Бернес был знаком с отцом по дачной компании в поселке Быково, и наш телефон у него был записан в записной книжке: поэтому набрал номер без труда. Я могу предполагать, что отец сопротивлялся недолго просьбе Бернеса сделать песню для более широкой аудитории. Конечно, думаю, отцу было жаль такой красивой строчки, где «с криком журавлиным от века речь аварская сходна».

В книжные издания обыкновенно включалось первоначальное стихотворение «Журавли», где «с криком журавлиным от века речь аварская сходна», – в нескольких вариантах. А в песне «Журавли» этих вкраплений, указывающих на Дагестан, нет. Когда стихи кладутся в основу песни, они могут изменяться. Отец переводил десятки книг народных песен, фольклора, поэтому стихи в его переводе достаточно напевны и словно просятся в песню. Несколько раз позднее отец вносил изменения в стихотворение.

Позвонили Расулу, как он отнесется к удалению дагестанских вкраплений, и Марк поговорил с Расулом. И отец, и Расул хотели пойти навстречу этому чудесному исполнителю. Позднее Гамзатов писал об этих переговорах об изменении текста стихотворения для песни, о сочинении песенного варианта: «Вместе с переводчиком мы сочли пожелания певца справедливыми [оправданными]. Это как бы расширило адрес песни, придало ей общечеловеческое звучание». Возможно, Бернес тревожился, что отец и Расул не захотят лишать стихотворение дагестанского колорита для песни, которую он задумал, и даже с кем-то поделился своими опасениями до звонка отцу. Но отец был очень стремительный и быстрый человек, по маминому выражению, «с мотором», – и очень покладистый: согласившись, он быстро сделал песенный вариант. Ну, быстро – это значит через два часа или на другой день: он вообще работал много и много успевал. В конце концов, стихотворение оставалось нетронутым – Бернес лишь просил сделать вариант для песни.

Никакого конфликта между отцом и Бернесом не было, как потом живописали завистники в своих литературных воспоминаниях и как «драматично» изображали кинорежиссеры в ряде документальных фильмов. Когда песня была готова, Марк Бернес позвонил и напел в телефон, а папа записал на магнитофон, пришел на кухню, где мы сидели с мамой и бабушкой, и, стоя в дверях и приподняв портативный магнитофон, запустил пленку. Тогда я впервые услышал песню. Папа был очень доволен. И когда летом 1969 года вышла первая маленькая гибкая пластинка на 33 оборота, он понес ее послушать 21-летнему Леониду Бахнову, сыну его друга, – услышать мнение молодежи. Леонид, ценитель музыки, сказал, что песня его «ошарашила».

Наум Гребнев. Нальчик, 1958 год

Обложка книги Расула Гамзатова «Журавли»

Несколько раз ко мне обращались с телевидения с просьбой дать интервью, рассказать об истории этой песни, о Гамзатове. Когда выходил очередной фильм, становилось понятно, что его создателей не интересовали ни стихи, ни поэзия, ни поэт Расул Гамзатов, ни поэт-переводчик Наум Гребнев, ни сами грозные события, которым посвящена песня и участниками которых в той или иной степени стали авторы стихов и песни. Режиссеров и сценаристов этих телефильмов интересовали только Бернес и его отношения с композитором, Яном Френкелем, кому Бернес позвонил первому, что именно говорил, а также в какой момент позвонил Яну Френкелю и как сочинял музыку композитор. Для справедливости надо сказать, что и Марк Бернес их интересовал очень выборочно. Однажды у меня брали интервью, и я пригласил Леонида Бахнова, который интересно рассказывал о «микрофонном исполнителе» около полутора часов. В эфир из его рассказа попала одна минута.

Но почему бы не поговорить непосредственно о поэзии, о самих стихах?

В сборник «Восьмистишия»[12]12
  Р. Гамзатов, «Восьмистишия и надписи», перевод с аварского Н. Гребнева. Библиотека «Огонек», № 7, 1962 год.


[Закрыть] 1962 года вошло стихотворение, написанное несколько раньше «Журавлей».

 

Парящие над реками и скатами

«Парящие над реками и скатами,
Откуда вы, орлы? Каких кровей?»
«Погибло много ваших сыновей,
А мы сердца их, ставшие крылатыми!»
 
 
«Мерцающие между зодиаками,
Кто вы, светила в небесах ночных?»
«Немало горцев пало молодых.
Мы – очи тех, кем павшие оплаканы».
 

В этом стихотворении зарождается мощный миф ХХ века: мечта, надежда, вера в то, что сердце погибшего любимого человека поднимается в небо и обращается в птицу. А глаза скорбящих обращаются в звезды – они не только светила небесные, это свет скорби.

Здесь два чудесных образа. Погибшие – живы в птицах, в орлах, и скорбь – это свет. И второй образ словно религиозный – скорбь освещает человека.

Такое утешение нашел Расул для скорби.

В энциклопедии «Мифы народов мира»[13]13
  «Мифы народов мира». М., 1982, т. 2, статья «Птицы», В. В. Иванов, В. Н. Топоров.


[Закрыть] об орлах мы читаем: «На мировом древе или древе жизни место птиц на его вершине. В качестве птиц мирового древа в каждой конкретной традиции обычно выступает наиболее царственная птица – чаще всего орел, иногда обозначаемый как гром-птица. <…> В ряде традиций орел выступает как “первоцарь” и учредитель иерархии, а также как эмблема власти, в частности царской».

Сердца погибших воинов превращаются в «наиболее царственных» птиц. Здесь древний мифопоэтический образ оборотничества героя в птицу подвергается авторской переработке или наложению, и появляется новый авторский миф.

Позднее Расул создал новый образ оборотничества в стихотворении «Журавли». Здесь крылатыми становятся не только сердца, но и полнокровные джигиты, солдаты, погибшие на поле брани. Здесь снова авторское поэтическое мышление преломляет мифопоэтический образ оборотничества, вносит в него героизм, жертвенность. И появляется новый – авторский, мощный миф ХХ века.

Далее в энциклопедии «Мифы народов мира», в статье «Птицы», говорится: «В различных мифопоэтических традициях птицы выступают как непременный элемент религиозно-мифологической системы и ритуала. Птицы могут быть божествами, демиургами, героями, превращенными людьми… Они выступают как особые мифопоэтические классификаторы и символы божественной сущности, верха, неба… солнца, грома, ветра, облака, свободы… вдохновения, пророчества. <…>

В мифах, сказках, народных песнях, сфере гаданий, примет, суеверий отмечено огромное количество превращений в птиц богов, героев, людей. В виде орла выступают Зевс и Дионис; позднее с головой орла изображался евангелист Иоанн. В греческой мифологии известно также превращение Зевса в лебедя… Плеяд – в голубей, Прокны – в соловья, ее сестры – в ласточку, мужа Прокны Тесея – в удода, Алкионы – в зимородка. Римский бог лесов Пик был превращен в дятла за то, что отверг любовь Кирки. <…>

Птичьи ипостаси и метаморфозы широко известны в сибирском ареале. Некоторые сыновья финно-угорского бога Нуми-Торума почитались в виде птиц (лебедя, гуся, ястреба). Особенно широко представлены подобные превращения в фольклоре. Герой русских былин Вольга, охотясь на лебедей и уток, превращается в сокола. Сказочные девицы после купания обращаются в лебедиц, утиц или голубок (иногда это связано с утратой своей одежды и облачением в птичью). <…>

Голубь выступает в ряде традиций как символ души умершего, небесный вестник. Древнейшие изображения голубя восходят к 6–5-му тыс. до н. э. …В христианской традиции голубь символизирует святой дух; голубь и лилия – благовещение; двенадцать голубей ассоциируются с апостолами. У древних евреев голубь – образ искупления; голубь и ветвь оливы воплощают мир, обновленную жизнь, знак, данный Ною (ср. участие голубя в истории потопа). <…>

В китайской мифологической традиции журавли переносят по воздуху ангелов, сопровождают умерших, иногда с ними связана идея долголетия; в китайском искусстве журавль как одно из воплощений долголетия ассоциируется с кипарисом и сосной, в японском – с хризантемой и сосной. <…> В христианстве – символ доброй жизни, верности, аскетизма».

По мысли К. Юнга, в коллективном бессознательном постоянно существует некоторое количество вечных образов и сюжетов – архетипов, которые автор литературного произведения, может быть, и не ощущает. Но архетипы эти дают силу авторскому произведению.

Очень близкое по архетипу к гамзатовским белым журавлям – цветаевский «стан журавлиный – голубиный – лебединый».

 

Об ушедших – отошедших…

Об ушедших – отошедших —
В горний лагерь перешедших,
В белый стан тот журавлиный —
Голубиный – лебединый —
 
 
О тебе, моя высь,
Говорю, – отзовись!
<…>
Каждый вечер, каждый вечер
Руки вам тяну навстречу.
Там, в просторах голубиных —
Сколько у меня любимых!
 
 
Я на красной Руси
Зажилась – вознеси!
 

(Октябрь 1920 года)

Здесь о душах умерших: о горнем лагере, обители душ, обернувшихся голубями, по христианской символике, в белый стан журавлиный, лебединый, в стан душ умерших. Подобранное в рифму «лебединый» ассоциируется с «лебединой песней» – с последними днями жизни, со смертью. Здесь все птицы – и журавли, и голуби, и лебеди – белые.

В русской поэзии журавли связываются с печальными мыслями, а здесь у Ахматовой – и «с предчувствием беды».

 

Сад

Он весь сверкает и хрустит,
Обледенелый сад.
Ушедший от меня грустит,
Но нет пути назад.
 
 
И солнца бледный тусклый лик —
Лишь круглое окно;
Я тайно знаю, чей двойник
Приник к нему давно.
 
 
Здесь мой покой навеки взят
Предчувствием беды,
Сквозь тонкий лед еще сквозят
Вчерашние следы.
 
 
Склонился тусклый мертвый лик
К немому сну полей,
И замирает острый крик
Отсталых журавлей.
 

1911 г.

Вот еще одно стихотворение Ахматовой, 1915 года, где журавли – вестник смерти.

 

Так раненого журавля

Так раненого журавля
Зовут другие: курлы, курлы!
Когда осенние поля
И рыхлы, и теплы…
 
 
И я, больная, слышу зов,
Шум крыльев золотых
Из плотных низких облаков
И зарослей густых:
 
 
«Пора лететь, пора лететь
Над полем и рекой,
Ведь ты уже не можешь петь
И слезы со щеки стереть
Ослабнувшей рукой».
 

В 1917 году Петр Орешин (1887–1938) написал наполненные тревогой строки. И в них обнаруживается некоторая преемственность: Ахматова услышала шум крыльев золотых, Орешин тоже услышал «светлый звон золотого крыла» и увидел золотых, как мечта, журавлей.

 

Журавли

Полюбил я заоблачный лет
Легкокрылых степных журавлей.
Над ухлюпами русских болот,
Над безмолвием русских полей.
 
 
Полюбил я заоблачный шум
Над землею тоскующих птиц;
Красоту неисполненных дум
И печаль человеческих лиц.
 
 
Полюбил я осеннюю мглу
И раздолье плывущих полей.
Этот крик по родному селу
Золотых, как мечта, журавлей.
 
 
Пусть осенние ночи темны,
Над полями – зеленая мгла.
Выплывает из злой тишины
Светлый звон золотого крыла.
 
 
Полюбил я заоблачный лет,
Вечный зов журавлей над селом.
Скоро, скоро от синих болот
Поднимусь золотым журавлем.
 

«Поднимусь золотым журавлем» – это тот же архетип метаморфозы, оборотничества человека в птицу, в журавля – вместо смерти или посмертно, где «золотой журавль» – душа.

А вот о боли за Отчизну пишет еще раньше, в 1871 году, из-за границы Алексей Жемчужников (1821–1908).

 

Осенние журавли

Сквозь вечерний туман мне под небом стемневшим
Слышен крик журавлей все ясней и ясней…
Сердце к ним понеслось, издалека летевшим,
Из холодной страны, с обнаженных степей.
Вот уж близко летят и все громче рыдая,
Словно скорбную весть мне они принесли…
Из какого же вы неприветного края
Прилетели сюда на ночлег, журавли?..
 
 
Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,
Где уж савана ждет, холодея, земля
И где в голых лесах воет ветер унылый, —
То родимый мой край, то отчизна моя.
Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть,
Вид угрюмый людей, вид печальный земли…
О, как больно душе, как мне хочется плакать!
Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..
 

28 октября 1871 года, Югенгейм, близ Рейна

А еще раньше наш классик В. А. Жуковский (1783–1852) в «Ивиковых журавлях» в 1813 году связал этих птиц с тревогой и печальными мыслями.

 
Их жалобно-стенящий глас.
 

Следом за «стенящим» «летят, стеня, журавли» у Зинаиды Гиппиус (1869–1945) в стихотворении «Журавли» – с болью о родной земле.

 
Не туда ль, по тверди глубинной,
Не туда ль, вереницею длинной,
Летят, стеня, журавли?
Какою мерою порыв измерить?
О дай мне, о дай мне верить
В счастье моей земли!
 

Вот так на отработанный в русской поэзии воздушный маршрут вылетели гамзатовские журавли.

СТИХИ О СМЕРТИ

«Журавли» – не единственное стихотворение о смерти у Гамзатова, у поэта целый ряд стихов, наполненных и скорбью, и сочувствием. И утешением для людей.

Вот одно из самых известных:

 
Есть три заветных песни у людей,
И в них людское горе и веселье.
Одна из песен всех других светлей —
Ее слагает мать над колыбелью.
 
 
Вторая – тоже песня матерей.
Рукою гладя щеки ледяные,
Ее поют над гробом сыновей…
А третья песня – песни остальные.
 

А вот еще:

 
Если с теми, с кем мы жили рядом,
Нам, погибнув, встретиться дано,
Умереть мне поскорее надо,
Я об этом думаю давно.
 
 
А не то, как я приду к погибшим,
Головы сложившим на войне,
Что – старик – скажу им, юным, бывшим
В этой жизни сверстниками мне?
 

Одно из моих любимых, «Утро и вечер»:

 
Утро и вечер, солнце и мрак —
Белый рыбак, черный рыбак.
В мире как в море; и кажется мне:
Мы, словно рыбы, плывем в глубине.
 
 
В мире как в море; не спят рыбаки,
Сети готовят и ладят крючки.
В сети ли ночи, на удочку дня
Скоро ли время поймает меня?
 

Одно из первых стихов о смерти, 1948 года, посвящено Ахильчи, одному из двух братьев Гамзатова, не вернувшихся с войны. Позднее, в сборнике «Восьмистишия»[14]14
  Р. Гамзатов, «Восьмистишия и надписи», перевод с аварского Н. Гребнева. Библиотека «Огонек», № 7, 1962 год.


[Закрыть] (1962), мы находим новое стихотворение:

 
Уж двадцать лет, как двое братьев милых
Погибли в неизвестном мне краю,
И двадцать лет во сне на их могилах
Я – третий брат – стою и слезы лью.
 
 
Весь мир исколесив, сумел понять я:
В любом краю земли, в любой стране
Все люди мира – тоже третьи братья
Погибших и пропавших на войне.
 

Скорбь об ушедших друзьях звучит также в стихотворении «Есть глаза у цветов»:

 
В душу нам глядят цветы земли,
Добрым взглядом всех, кто с нами рядом,
Или же потусторонним взглядом
Всех друзей, что навсегда ушли.
 

В 1963 году Корней Чуковский писал: «Сегодня ко мне привязались стихи. Что бы я ни делал, куда бы ни шел, я повторяю их опять и опять:

 
Дорогая моя, мне в дорогу пора,
Я с собою добра не беру.
Оставляю весенние эти ветра,
Щебетание птиц поутру…
 

Конечно, самая тема стихов по очень понятной причине не может не найти отголоска в каждой стариковской душе. Но думаю, они никогда не преследовали бы меня так неотступно, если бы в них не было музыки. Прочтите их вслух, и вы живо почувствуете, как приманчивы эти певучие строки, которые наперекор своей горестной теме звучат так победно и мужественно. Прочтите их вслух, и вам станет понятно, почему и в комнате, и в саду, и на улице я сегодня повторяю их опять и опять:

 
Дорогая моя, мне в дорогу пора,
Я с собою добра не беру…
 

Этот щедрый, широкий анапест, органически слитый с торжественной темой стихов – ра-ро-ра-ру, которыми так искусно озвучен весь стих, сами собою побуждают к напеву. И мудрено ли, что этот напев не покидает меня сегодня весь день:

 
Дорогая моя, мне в дорогу пора…
 

Чьи это стихи? Никак не вспомню. Старого поэта или нового?

Не может быть, чтобы это был перевод: такое в них свободное дыхание, так они естественны в каждой своей интонации, так крепко связаны с русской традиционной мелодикой.

В них нет ничего “переводческого”, ни малейшей натуги, никакого насилия над синтаксисом.

Поэтому я был так удивлен, когда кто-то из домашних, услышав, какие слова я бормочу целый день, сообщил мне, что это стихи знаменитого дагестанца Расула Гамзатова «Высокие звезды», переведенные поэтом Н. Гребневым с аварского на русский язык <…>

Перед советским читателем у него есть большая заслуга: долгим и упорным трудом он создал одну за другой две немаловажные книги – две антологии народных стихов. В одну из них вошли переведенные им сотни (не десятки, а сотни!) песен различных кавказских народностей, а в другой столь же богато представлен, только в его переводах, среднеазиатский фольклор: узбекские, таджикские, киргизские, туркменские, уйгурские, каракалпакские песни.

Не будь Расул Гамзатов народным поэтом, Гребнев, я думаю, даже пытаться не стал бы переводить его песни. Он любит и умеет воссоздавать в переводах народную фольклорную поэзию или ту, которая родственна ей»[15]15
  К. И. Чуковский, «Высокие звёзды». Литературная газета, № 105, 31 августа 1963 года (о книгах «Песни безымянных певцов. Народная лирика Северного Кавказа». Переводы Н. Гребнева. Махачкала, 1960. «Песни былых времен. Лирика народов Средней Азии». Перевод Н. Гребнева, Ташкент, 1961).


[Закрыть].

Отец переводил очень много народных песен и фольклора. В переводе Н. Гребнева выходили «Дагестанская народная лирика», «Балкарская народная лирика», «Из кабардинской народной лирики», «Песни далеких лет: Из осетинского фольклора», сборники песен Северного Кавказа, Казахстана, «Народная лирика Киргизии», «Народная лирика Узбекистана», «Прапесня: Из армянской народной поэзии», «Абхазская народная поэзия», «Родники в песках: Из туркменской народной поэзии», «Из болгарской народной поэзии», «Песни мадьяр», «Три солнца: Из грузинской народной поэзии», «Песни аратов: Из монгольской народной поэзии», «Медресе любви: Персидская народная поэзия».

ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ

Расул то и дело возвращается к теме перевоплощения. Тема перевоплощения человека в птицу, даже в цветок звучит у Расула и в других стихах.

 
Буддисты верят – смерти нет для них,
Что все равно душа их воплотится
В существ земли каких-нибудь других —
Не в человека – так в цветок иль птицу.
 
 
Каков бы ни был – малый иль большой,
Я, стихотворец, мог ли не стремиться
К тому, чтобы при жизни стать душой
И человека, и цветка, и птицы.
 

В этом стихотворении Расул говорит о творческом перевоплощении.

А вот еще:

 
В Индии считается, что змеи
Первыми на землю приползли.
Горцы верят, что орлы древнее
Прочих обитателей земли.
 
 
Я же склонен думать, что вначале
Появились люди, и поздней
Многие из них орлами стали,
А иные превратились в змей.
 

Здесь превращение человека в змею или в орла – очевидно шутливое. И все же ход мысли поэта связан с мифологией.

В стихотворении «Есть глаза у цветов» (сборник «Четки лет») 1969 года метаморфоза происходит с цветами: они оживают и сочувственно глядят на нас.

 
С целым миром спорить я готов,
Я готов поклясться головою
В том, что есть глаза у всех цветов,
И они глядят на нас с тобою.
 

Цветы, растения играют свою, особенную роль в мифопоэтических представлениях. В народном восприятии, в сказках, деревья ведут себя подобно живым существам: им больно, если их спиливают или срубают: они будут кричать, жаловаться, они умеют говорить между собой. С деревьями связано много поверий и примет. Распространены представления о характерных духах растений: «хлебная женщина», «мать риса», «овсяная невеста», «ржаные собаки». В фокус мифологизации попадает не только растение, но и его часть – зернышко, цветок, созревший фрукт[16]16
  См. «Мифы народов мира». М., 1982, т. 2, статья «Растения», В. Н. Топоров.


[Закрыть]. Расул поведал нам мифопоэтическую правду о цветах.

 
Кто не верит, всех зову я в сад,
Видите, моргая еле-еле,
На людей доверчиво глядят
Все цветы, как дети в колыбели.
 

АФОРИЗМЫ

У Расула Гамзатова есть и «другие стихи – философские, – пишет Корней Чуковский. – Это тоже народный жанр: во всяком, особенно восточном, фольклоре бытует несметное множество стихов-афоризмов, стихов-изречений, воплощающих в себе народную мудрость. В последние годы именно к этим стихам все чаще тяготеет Гамзатов. Здесь второй из его излюбленных жанров. Здесь он является нам не как поэт-песнопевец, а как пытливый мудрец, доискивающийся до подлинного смысла вещей.

Эти стихи-афоризмы, стихи-изречения стали, так сказать, исключительной специальностью Гребнева. Здесь-то и добился он наибольших удач»[17]17
  К. И. Чуковский, «Высокие звёзды». Литературная газета, № 105, 31 августа 1963 года.


[Закрыть].

 

Надписи на дверях и воротах

Прохожий, не стучи, хозяев не буди,
Со злом пришел – уйди, с добром пришел – входи.
 
 

* * *

Стучите ночью и средь бела дня:
Стук гостя – это песня для меня.
 
 

* * *

И если мой огонь погас,
Жалейте не меня,
А тех, сидевших столько раз
У моего огня.
 
 

* * *

И ночью к нам входи и днем.
А не придешь, так мы поймем:
Боишься, что к тебе потом
И мы когда-нибудь придем.
 
 

Надписи на могильных камнях

Он мудрецом не слыл,
И храбрецом не слыл,
Но поклонись ему:
Он человеком был.
 
 

* * *

Как хочешь поступай, живой,
Что хочешь говори,
Но на могильный камень мой
Нет-нет да посмотри.
 
 

* * *

С неправдою при жизни в спор
Вступал джигит.
Неправда ходит до сих пор,
А он лежит.
 
 

* * *

Эй, трус, не радуйся, что пал,
Что спит в земле герой.
Свою винтовку и кинжал
Он не забрал с собой.
 
 

* * *

Не собрал ни казны, ни скота, ничего
Бедный горец, лежащий под этим холмом.
Где-то песни поют – это песни его.
Где-то песни поют – это песни о нем.
 
 

* * *

Был у невесты выбор не велик:
Могильный камень или муж-старик.
 
 

* * *

Здесь спит храбрец джигит,
А храбрость жить осталась.
Трус тоже где-то спит,
А трусость жить осталась.
 
 

* * *

Живой, пусть все черно в твоей судьбе,
Утешься, брат, мне хуже, чем тебе!
 
 

* * *

Певец земли родной,
Я сплю в могиле тесной!
Кто рядом спит со мной?
Мне это неизвестно!
 
 

* * *

Дороги строим мы, но вот беда:
Дороги все приводят нас сюда.
 
 

Надписи на часах

Мы тише воды, ниже травы,
Мы идем, а уходите вы!
 
 

* * *

Нетороплив наш счет,
Неспешен год.
А что же быстро?
Быстро жизнь течет!
 
 

Надписи на кинжалах

Приняв кинжал, запомни для начала:
Нет лучше ножен места для кинжала.
 
 

* * *

Хоть солнце будет жечь его огнем,
Кровь никогда не высохнет на нем.
 
 

* * *

Чтоб владеть кинжалом, помни, друг,
Голова куда нужнее рук.
 
 

* * *

И жалко мне всегда того,
Кто мной уже убит.
И ненавижу тех, кого
Убить мне предстоит.
 
 

* * *

Тем он страшен, тем он жуток,
Что не понимает шуток.
 
 

* * *

Две грани. Обе кровь
И смерть врагу пророчат.
Одну из них любовь,
Другую злоба точит.
 
 

Надписи на винных рогах

Порою делает вино
То, что и сабле мудрено.
 
 

* * *

Кто пил вино, ушел, кто пьет, уйдет,
Но разве тот бессмертен, кто не пьет?
 
 

* * *

Хоть ты и сам себе налил
И, запершись, хлебнул,
А все равно о том, что пил,
Узнает весь аул.
 
 

* * *

Порой не знает даже Бог
Того, что слышал винный рог.
 
 

* * *

Тот пьет вино, кому запрещено,
И тот, кто запрещает пить вино.
 
 

* * *

От дождика – трава,
От выпивки – слова.
 
 

* * *

Мудрец порой глупеет, если пьет…
Бывает, впрочем, и наоборот.
 
 

* * *

Ты льешь вино и пьешь,
Как царь и повелитель,
Постой, еще поймешь,
Что ты его служитель.
 
 

* * *

Пить можно всем,
Необходимо только
Знать, где и с кем,
За что, когда и сколько.
 

Эта последняя, знаменитая гамзатовская мудрость была начертана на стене кафе в Центральном доме литераторов. Ну, и как водится, там не было указано, что это перевод Н. Гребнева. Зато я сейчас напоминаю об этом – и все стихи Гамзатова в этой статье также в переводе отца.

Мать, Ноэми Гребнева (1923–2016), художник-график, оформила за жизнь около ста книг, в том числе книги в переводе отца, и переводы Гамзатова. Для книги «Сонеты» она сделала профиль Расула как силуэт. Патимат называла маму «крошка», при этом проглатывая «о» и складывая губы трубочкой: получалось уютное словечко «крушка». В 2023 году маме, как и Расулу, исполнилось бы сто лет.