Текст книги "Когда поцелуя мало"

– И миска?

– Тоже в шкафу. И небольшой ковшик. – Когда он все достал, Жимми указала на полочку, с которой свисали пучки сушеных растений и разные кухонные принадлежности. – И вон тот венчик.

– Что будешь пить с лазаньей?

– Я принимаю обезболивающие и антибиотики, а потому буду пить воду.

– Твоя травма? Очень все плохо?

– Плохо? Дай-ка подумать. – Жимми сделала вид, что задумалась. – Грязная древесина врезалась мне в пятку, огромный риск заражения, укол противостолбнячной вакцины, растяжение связок второй степени. Зато я ничего не сломала. Все могло быть намного хуже.

– Как долго тебе придется ходить на костылях?

– Столько, сколько потребуется. – Жимми хотела предложить ему налить себе вина или пива, но ей в голову пришла мысль, что, если он страдает от посттравматического синдрома, употреблять алкоголь и кофеин не стоит.

Люсьен заглянул в холодильник, потом посмотрел на нее.

– И где взять воду?

– Может, в кране?

Она сосредоточенно смотрела на бинты. Он опустился рядом с ней на колени и осторожно расстегнул липучки гипсового сапога на ее ноге.

– Что ты делаешь?!

– Прикладываю пакет со льдом.

Жимми ахнула и схватила его за руку, когда Люсьен приложил что-то ледяное к ее лодыжке.

– Больно?

– А тебя это волнует? – Его лицо было на одном уровне с ее, и она заметила, как напрягся мускул на его челюсти. – Мне жаль. Я не имела в виду, что…

– Все в порядке. Я понимаю, что это защитный механизм, когда слышу такое.

– Это не…

Люсьен перебил ее:

– Вот почему я уехал с фермы и арендовал этот дом. Однажды Дженни осознала, что мое лицо расколется пополам, если мне придется заставить себя улыбнуться еще раз, сжалилась надо мной и помогла найти это место. Ты, конечно, та еще заноза. – Он посмотрел ей в глаза. – Зато с тобой мне не нужно притворяться.

– Что ж, пожалуйста.

И вот она. Улыбка. Не та широкая, что напоказ, а едва заметное движение мускулов. Но оно было.

Осознав, что по-прежнему сжимает его руку, Жимми отпустила ее. Но в тот момент, когда она его схватила, у нее задрался рукав, и он уставился на ее запястье.

Она смущенно одернула рукав.

– Не мог бы ты выключить шланг, пока теплицу не затопило, Люсьен?

– Что? А, да.

– И закрыть?

Люсьен кивнул и ушел. Жимми немного посидела, крепко обхватив запястье, которое охватывал узкий круг незабудок, обычно скрытый широким ремешком смарт-часов. Она сняла их в больнице и забыла об этом.

* * *

Люсьен остановился у кухонной двери, собираясь с мыслями. У Жимми татуировка?

Ничего необычного, конечно. Но он вспомнил, что где-то видел уже такую раньше. Значит, должно быть, встречался с ней. И странные чувства, которые он испытывал с тех пор, как она появилась на пороге его дома, вовсе не игра подсознания, а настоящие воспоминания, снова охватили его.

Интересно, почему он не узнал ее? И почему она ничего не сказала?

Да и раньше он не слышал ее имени. Уж подобное имя позабыть невозможно! Но они где-то пересекались, иначе как бы он мог рассмотреть запястье? Может, на каком-то мероприятии, где они, возможно, пожимали друг другу руки. Большинство женщин сказали бы что-нибудь. Напомнили о том, что они встречались раньше.

Правда, Жимми не похожа на большинство женщин.

Люсьен потер шрам на руке, все еще зудевший от ожога крапивы, и в это мгновение на него нахлынуло прошлое. Причину, по которой ее глаза вызвали воспоминание. Он буквально ощутил ту боль, и она заставила его отшатнуться от порога.

Ему говорили, что женщина, унаследовавшая коттедж, работала за границей. Но даже тогда, когда Жимми сообщила парамедикам, что она медсестра, он не осознал, что эта женщина находилась там в разгар ужаса, когда лагерь беженцев стал линией фронта, а он – одной из жертв. Жимолость Роуз – медсестра, которая промыла и зашила его рану, пока он продолжал говорить в камеру, повествуя о взрыве.

На ней была медицинская форма, большую часть лица скрывала хирургическая маска, волосы тоже были скрыты. Он продолжал вести репортаж, даже когда она выкрикивала стандартные предупреждения об опасности инфекции, сепсиса, и о том, что ему требуется медицинская помощь, дальнейшее лечение, хотя и понимала, что он проигнорирует предупреждение.

Она сняла перчатки, потянулась за новой парой, готовясь к следующему пациенту, а он, вспомнив о хороших манерах, повернулся, чтобы поблагодарить ее. И вот тогда увидел маленькие цветы, вытатуированные вокруг ее запястья. Словно браслет на память.

Это послужило толчком, чтобы вспомнить о том, что снаружи толпятся раненые, ожидая помощь, но не имеющие таких привилегий, как у него. Злясь на окружающий ужас, он, вместо того чтобы поблагодарить ее, хотел поинтересоваться, даст ли она другим раненым тот же совет. И обнаружил, что смотрит в темно-синие глаза, сверкающие в ответ. Ее гнев был равен его собственному.

Но прежде чем он смог заговорить, достаточно близко разорвался снаряд, потрясший импровизированный медицинский центр. Его оператор запечатлел момент, когда воздух наполнился пылью и криками. Этот фильм с ним, грязным и забинтованным, возглавил в тот вечер выпуск новостей, а позже в том же году принес им с оператором награду.

И вот теперь эта женщина здесь. Живет по соседству с ним. Похоже, это судьба.

Он выключил шланг, закрыл окна и дверь и вернулся на кухню.

– Готово.

– Спасибо.

– Жимми…

– Судя по запаху, доносящемуся из духовки, лазанья готова. Не мог бы ты убрать пакет со льдом, пока я не замерзла до смерти?

Он убрал пакет, опустился на колени, чтобы помочь застегнуть липучки на гипсовом сапоге.

– Почему ты не сказала, что мы раньше встречались?

– А когда бы я это сделала? Пока кричала на тебя из-за крапивы? – Она криво улыбнулась. – Я и так много чего наговорила. За что и извинилась в записке.

– Я тоже написал записку. И тоже извинился. Иногда я словно проваливаюсь. – Он смотрел на нее, ожидая, что она прояснит, что именно он сделал в тот момент, когда все пошло наперекосяк.

– Почему бы нам просто не забыть все, что было, и насладиться ужином?

Нет. Должна быть причина, по которой он чувствовал вкус клубники на своих губах.

– Все было как в тумане, а потом мои губы ощутили вкус клубники. Я поцеловал тебя.

– Эмоции зашкаливали. Я поняла тебя. Поняла, что происходит. – Она пожала плечами.

– Но ты ничего не сказала.

– Просто подумала, что ты не захочешь об этом вспоминать.

– Я идиот, но не настолько. Эти твои глаза. Я знал, чувствовал, что в глубине моей памяти что-то скрывается.

– Я была в маске, а ты вел репортаж, потому и не заметил меня.

– А я заметил. Более того, позже вернулся, чтобы найти тебя. Но всех уже эвакуировали.

– Зачем тебе это надо было?

Он достал лазанью, наполнил два стакана водой и сел за стол. Разложил лазанью в две тарелки.

– Я собирался спросить, могу ли некоторое время быть рядом с тобой, фиксируя все на камеру, чтобы показать всему миру, что ты делаешь. Я верил, что люди должны увидеть это.

– Я не одна такая, Люсьен. В лагерях беженцев по всему миру есть люди, которые делают то же самое каждый день своей жизни. Любой из них рассказал бы тебе подобную историю.

– Может быть. – Он посмотрел ей прямо в глаза. – Но с тобой это – личное.

– Смешно. Мы и словом не обмолвились друг с другом. Ты даже не знал моего имени.

– Иногда достаточно одного взгляда.

Глава 7

Жимми не стала отрицать это. Она никогда не забудет тот момент, взгляд, которым они обменялись. Осознание того, что его гнев по поводу бесполезности войны соответствует ее собственному. На мгновение показалось, что она нашла родственную душу.

Вчера был еще один взгляд, когда они столкнулись друг с другом на пороге его дома. Взгляд, который на мгновение отправил его обратно в очень темное место, закончившийся поцелуем. Потрясенные, они оба остались в замешательстве.

Ей знакома всепоглощающая темнота, иногда накрывающая ее.

Однако сейчас она не позволила себе провалиться в эту бездну. Тряхнула головой и сменила тему разговора:

– Когда будет закончена книга?

Если он и удивился смене темы, то не подал вида.

– Издатель собирается выпустить ее осенью. Обложка готова, рекламные объявления написаны, но я так устал от этого. Книга из тех, что когда-либо писал любой военный обозреватель. Просто записываешь историю, не становясь ее частью.

– Интересно, что же произошло тогда в Буба аль-Асаде?

– То, что я сделал в тот день, было непрофессионально. Здание могло рухнуть в любой момент. У меня не осталось никого, кто скучал бы по мне, но я подверг опасности оператора. Его жена не сдержалась, когда позже, в том же году, я встретил ее на церемонии награждения.

– Это был не гнев, а страх.

– И она была права, что боялась. Я думал, она ударит меня этой чертовой статуэткой.

Жимми нахмурилась.

– Он очень реалистично все снял.

– В какой-то момент он прекратил съемку и кинулся мне помогать. Нас снял на камеру какой-то парень, а потом продал эту запись в Интернете.

Она потянулась через стол и перевернула его руку, поглаживая пальцами темные линии там, где въелась бетонная пыль.

– Когда я проходила стажировку, в палате лежал старик-шахтер. В молодости он попал под обвал тоннеля, и у него на спине остались очень похожие отметины.

Какое-то мгновение его рука лежала на ее ладони, потом он убрал руку и покачал головой.

– Я потерял голову. Ты в том конфликте оставалась человеком. Держала за руку, помогая каждый день. Люди должны прочитать вашу историю, а не мою. Как долго ты работала в горячих, опасных точках мира?

– Сначала была поездка в Западную Африку. Чуть больше шести лет назад.

Он нахмурился.

– Вспышка Эболы? Это же очень опасно.

– Я была нужна там. Ко времени моего приезда худшая часть крупной вспышки уже миновала. А что насчет тебя?

Очевидно, она не хотела говорить о своем участии в ликвидации последствий стихийных бедствий, а он не желал говорить о том, что видел. Так постепенно, слово за слово, они поделились подробностями о нескольких днях, проведенных на пляже в Турции, его визите в Петру, и ее – в Долину Царей.

– Теперь ты дома, в тишине и покое, ухаживаешь за сорняками.

Жимми заставила себя рассмеяться. Ей показалось, что вечер пролетел в мгновение ока. Прошла целая вечность с тех пор, как она с кем-то разговаривала. По-настоящему разговаривала.

– Сорняк – это всего лишь цветок, растущий в неправильном месте, но даже ему нужна помощь. Не так-то просто вырастить луг с дикими цветами. Трава – это захватчик. Ее корни нужно держать в узде, если мы хотим вырастить что-нибудь, кроме ромашек и одуванчиков. Кстати, если хочешь, в холодильнике есть фрукты и немного мороженого.

– Нет, спасибо. Я сыт. И мог бы сварить кофе. Надеюсь, я не злоупотребляю гостеприимством?

– Уже немного поздно.

– Ясно. – Он поднялся. – У тебя выдался напряженный день. Я приберусь и оставлю тебя в покое.

– Немного поздновато для кофе. И я уверена, что тебе посоветовали сократить потребление кофеина. Но раз уж ты предлагаешь, я выпью ромашковый чай. Тебе непременно надо попробовать этот чай. Он расслабляет и помогает уснуть. Коробка с пакетиками в шкафу над чайником. Предлагаю чаевничать на улице. Солнце уже зашло, и нам, возможно, повезет увидеть несколько летучих мышей.

– Летучих мышей?

– Не волнуйся, они маленькие, и им интереснее питаться насекомыми, чем строить гнездо в твоих волосах.

– Намекаешь на то, что мне нужно подстричься?

– Нет, нисколько. – Она слегка покраснела.

– Большинство женщин, которых я встречал, боятся летучих мышей. Но ты оригиналка.

– Спасибо.

– Я рад, что ты восприняла это как комплимент.

Казалось, он собирался сказать что-то еще, но передумал. Поставив чайник, Люсьен сложил в посудомоечную машину все со стола. Он мог быть бестактным, если не откровенно грубым, но он принес ей ужин и убрал после него. И полил поникшие растения.

Человеку, который видел нужду и без спросу вмешался, чтобы удовлетворить ее, можно простить практически все, что угодно.

Десять минут спустя они с кружками в руках сидели на скамейке под беседкой, увитой жимолостью.

– Я так скучала по этому, когда была за границей. Долгие, мягкие английские сумерки. Тихое щебетание птиц.

Люсьен закрыл глаза и откинулся на спинку стула.

– Если бы у меня было такое убежище, вряд ли бы я уехал куда-нибудь. – Открыв глаза, он взглянул на нее: – Тебе же нравится здесь, так почему же ты уехала?

– Моя мать была медсестрой. У меня есть ее фотография в униформе. Я едва помню ее, Люсьен, но подумала, если буду делать то, что и она, это нас сблизит.

– Получилось?

– Не знаю. Я получила диплом медсестры в том же учебном заведении, что и она. Влюбилась в том же возрасте, в каком она встретила моего отца. Но я никогда не узнаю, что она чувствовала в этом возрасте.

– Ты сказала парамедику, что проходила стажировку в Лондоне?

– В больнице Кинга. Это дало мне возможность работать в Африке и Восточной Азии, но не знаю, поэтому ли моя мать выбрала это место. Есть много вещей, о которых я никогда не узнаю.

Он понимал эту потерю. Кто его отец? Где он сейчас? Так много вопросов…

– Ты всегда хотела путешествовать?

Жимолость пожала плечами.

– Я Роуз. Это заложено в генах.

Люсьен пристально посмотрел на нее:

– А почему тебя не назвали Май? Это месяц цветения, хотя и не очень распространенное имя сейчас.

Она удивленно посмотрела на него, отхлебнула чая, делая вид, что размышляет над его словами. Интересно, почему он так резко сменил тему?

– Наверное, ты невнимательно слушал, когда я отвечала на вопросы парамедиков. Иначе бы знал, что я родилась в июне.

– Я и правда невнимательно слушал. – Люсьен указал на беседку: – И жимолость цветет именно сейчас.

– Просто теплая весна. Жимолость немного опережает время. Но она будет цвести и в мой день рождения. Как и розы. А когда день рождения у тебя, Люсьен?

– Хочешь подобрать мне цветок?

– Это старая деревенская традиция.

Он закатил глаза.

– Сентябрь.

– В это время цветет зверобой. Его традиционно используют при легкой депрессии, плохом аппетите и проблемах со сном. А еще астра. Символ веры, мудрости, привязанности, терпения, интимной любви, – Жимми остановилась на мгновение. – Ее еще называют «Утренняя слава».

Люсьен, сделавший в этот момент глоток чая, захлебнулся и закашлялся.

– Черт возьми, женщина, этот ужасный чай попал мне в нос!

Она хотела что-то сказать, но схватила его за руку, указывая на маленькую темную фигуру, порхающую по саду на фоне бледно-лилового неба.

– Это…

– Да. Сиди очень тихо и услышишь, как они щелкают.

Они молча наблюдали, как маленькие летучие мыши сновали по саду, используя эхолокацию, охотясь на насекомых и мотыльков.

– И много было женщин? Которые боятся летучих мышей?

– Была. Одна. Понятия не имею, боялась ли Шарлотта летучих мышей, но точно знаю, что боялась моей работы и ненавидела то, что в отъезде я бывал чаще, чем дома. Трудно находиться в серьезных отношениях, когда постоянно в движении. Да и я не был готов к обязательствам. Да что там, по-прежнему не готов. А что насчет тебя?

– Давным-давно. Один человек. – Она с трудом произнесла эти слова. – Когда он погиб, что-то внутри меня тоже умерло.

Он не мог придумать, что сказать. Извиняться бессмысленно. К его облегчению, Бэнкс появился из кустов и встал перед скамейкой, глядя на него снизу вверх.

– Твой кот меня ненавидит.

– Он не настолько эмоционален. – Жимми явно испытывала облегчение от смены темы. – Просто дает тебе понять, что ты сидишь на его месте, и ожидает, что ты уступишь ему.

– Мне и правда пора. Надо откорректировать главу. – Он протянул ей руку: – Я помогу тебе зайти в дом.

Жимми осталась бы на улице подольше, но знала, что если не пойдет сейчас с ним, Люсьен будет волноваться, что она споткнется о неровный тротуар, будет лежать раненая, пока ее не обнаружит рано утром молочник.

Он передал ей костыли, положил руку на ее спину, готовый подхватить, если она споткнется на неровном тротуаре, и они медленно побрели к двери.

Это немного раздражало. Она была вполне способна пройти несколько метров, не упав лицом вниз. Никто никогда не обращался с ней так, будто она хрупкая, даже когда казалось, что она разлетается на миллион крошечных кусочков.

Люсьен взглянул на посудомоечную машину, потом на Жимми.

– Таблетки для посудомойки под раковиной.

Он нашел их и включил машину.

– Помочь тебе подняться?

– На первом этаже располагается спальня и ванная комната.

– У тебя есть обезболивающие?

Она кивнула.

– Еще пакет со льдом?

– Все нормально, Люсьен. Я справлюсь.

– Конечно, справишься, – подтвердил он, но не пошевелился, она заподозрила, что это вызвано не столько беспокойством за нее, сколько нежеланием возвращаться в темный пустой дом, где его станут преследовать отголоски войны. – Спасибо за…

– Летучих мышей, полагаю?

– Летучие мыши – это нечто особенное. Но мне нужно написать пять тысяч слов, а тебе – поспать.

– Ты собираешься работать сейчас?

– Попробую.

– Люсьен.

Он остановился, застыв вполоборота, с напряженным лицом. Невысказанные слова застряли у нее в горле.

На долгие секунды они застыли. Потом он развернулся и быстро подошел к ней, взяв ее лицо в ладони. Она чувствовала шершавость покрытых шрамами ладоней на своих щеках, тепло, исходящее от его тела, мускусное, мужественное, смешанное с очищающим голову ароматом розмарина, который растет в лягушке у двери.

Ее чувства были подавлены, поглощенные интенсивностью его взгляда. Он выдохнул ее имя. Она забыла, что собиралась сказать, и закрыла глаза.

Ее пульс ударил раз, другой. Потом он с грубым, отчаянным стоном накрыл ее рот своим. С яростью, отбросившей ее назад. Она уперлась спиной в изогнутую дверцу винтажного холодильника. Сейчас ее в вертикальном положении удерживало только его тело.

Костыли с грохотом упали на пол. Ее пальцы впились ему в плечи, когда он наклонился к ней, упиваясь поцелуем, как водой в пустыне.

У нее перехватило дыхание, остановилось сердце. Она ответила на поцелуй со всей страстью, которую копила годами.

Люсьен первым пришел в себя, прислонился лбом к ее лбу и перевел дыхание.

– Жимми!

Люсьен стоял так близко, что она чувствовала степень его возбуждения. Он собирался извиниться за это или за поцелуй. Она уловила это в мучительной интонации, с которой он произнес ее имя. Невыносимо.

– Не надо! Какой странный день, – сказала она, прежде чем он произнес это или нечто очень похожее.

– И эти слова не напишутся сами собой.

Он смотрел на нее, казалось, целую вечность, потом сделал шаг назад и, наклонившись, поднял костыли.

– Жимми, – начал он, но она перебила его:

– Я знаю. Случайно.

– Нет, я имел в виду «незабываемо». – И он передал ей костыли, прежде чем уйти, не оглядываясь.

Жимми села на ближайший стул. И обнаружила, что дрожат не только ноги, но и все тело.

Возбужденная. Испуганная.

Она сделала долгий прерывистый вдох, положила голову на руки и подождала, пока сердцебиение вернется к нормальному ровному ритму.

Она еще восстанавливала дыхание и сердцебиение, когда ее телефон возвестил о том, что пришло сообщение.

* * *

Люсьен почти бежал к воротам, когда услышал, как защелкнулся дверной замок.

Защитный барьер.

Все лежало на поверхности с тех самых пор, как он заметил ее на веранде лодочного домика. Все эти подшучивания и резкий тон – своего рода прелюдия, маскировка сексуального напряжения, возникшего на пороге его дома, когда гнев мог легко перерасти в горячий бессмысленный секс.

Случайно.

Но поцелуй не был случайным. И теперь он точно знал, что это происходило и раньше. И он не грезил, воображая, что поцеловал ее на пороге своего дома.

Люсьен остановился и обругал себя идиотом.

И уже собирался уходить, когда она, вспомнив что-то, позвонила ему. Он достал телефон, но предпочел, пока не примет холодный душ, ограничиться сообщениями.

«Жимми, мне очень жаль».

И стер это. Нужно писать коротко и по существу.

«Ты звонила. Тебе что-то нужно? Л.».

Нажав «отправить», он принялся расхаживать по тропинке, ожидая быстрого ответа, и чуть было уже не сдался, надеясь, что она не игнорит, а готовится ко сну. Долгие минуты ожидания, и наконец звуковой сигнал о входящем сообщении.

«Я просто хотела сказать, что верну твой свитер, когда постираю. Ж.».

Очень по-деловому.

Мгновение он чувствовал опустошение, разочарование. Но потом понял.

Ей потребовалось так много времени, чтобы придумать убедительный ответ.

К черту холодный душ!

Подойдя к ручью, Люсьен разделся и вошел в холодную воду, погружаясь с головой. Все лучше, чем колотить в ее дверь, обвиняя девушку во лжи.

Глава 8

_Жимми потребовалось время, чтобы придумать убедительный ответ на сообщение Люсьена. Она пыталась обмануть себя. Дескать, не знала, чего хотела, когда произносила его имя.

Лгунья.

Тело покалывало с того самого момента, как она оказалась на пороге его дома. Жаждущая внимания. Прикосновения мужской руки. Его руки. Она перечитала его сообщение:

«Ты звонила. Тебе что-то нужно? Л.».

О том, чтобы не отвечать, не могло быть и речи. Он может заподозрить, что возникла проблема. И через несколько минут вернется. А дальше будет достаточно одного лишь взгляда, чтобы понять, насколько сильно она его хочет.

Она должна была ответить ему!

Он написал нейтральное сообщение, и ей надо ответить тем же.

Оглядевшись в поисках чего-нибудь, чего угодно, она подумала о блюде с лазаньей, которое придется вернуть, потом увидела его свитер, лежащий на подлокотнике дивана.

Жимми набрала текст, соответствующий его деловому тону, и нажала «отправить».

Она постирает свитер и отдаст его почтальону вместе с блюдом Альмы. Пусть отнесет все это в соседний коттедж. И больше никаких игр с опасно привлекательным соседом.

К сожалению, тело, в отличие от головы, было настроено на другую волну, все еще звенело от неудовлетворенного желания. Зная, что не заснет, она вышла на улицу, посмотреть, как на темнеющем небе всходит луна. Однако стало прохладно, и она накинула на плечи свитер Люсьена. Последний раз вдохнула его запах.

Она как раз подошла к скамейке, когда услышала всплеск.

Брайан как-то обмолвился, что в ручье была замечена пара выдр. Уверенно опираясь на костыли, она быстро пошла к калитке.

В воде явно что-то происходило. Жимми затаила дыхание, жалея, что у нее не хватило ума захватить телефон, чтобы сделать снимок, когда это что-то покажется на поверхности.

И вот он, этот момент! Обнаженный мужчина выходит из воды!

К тому моменту, как Люсьен вышел на берег, Жимми отступила глубоко в кусты, скрытая в тени листвы. Он ее не видел.

Он стоял на берегу, казалось, целую вечность, его влажная кожа серебрилась в лунном свете, потом стряхнул воду с волос и собрал разбросанную одежду.

Она была вынуждена наблюдать, как он шел по тропинке босиком и нагишом, пока не скрылся из виду.

Солнце, заглядывая в комнату, коснулось лучами его лица. Люсьен открыл глаза, моргнул, потер лицо и откинулся на спинку стула, с удивлением обнаружив, что уже почти шесть часов и он писал всю ночь.

Он встал, размял конечности, которые едва двигались с тех пор, как он принял душ после купания в ручье, надел свежую спортивную форму и направился к столу. Все равно уже не заснуть.

Он проверил, не пришло ли сообщение от Жимми. Нет. Ничего.

По идее, это должно было принести облегчение.

Это было облегчением.

Что-то тревожное таилось в том, как ей удавалось вытягивать из него информацию и заставлять смотреть правде в глаза.

Он схватил бутылку воды и отправился на пробежку. Совершив крюк через лодочный домик, он сделал несколько фото, чтобы отправить агенту с просьбой обеспечить безопасность. Потом отправился посмотреть на утят.

Приближаясь к калитке Жимми, Люсьен услышал энергичный стук ножниц и случайные ругательства, произносимые знакомым голосом. Он остановился, провел рукой по мягкой молодой поросли розмарина. От куста исходил головокружительный аромат. Жимми, наполовину скрытая за высоким кустом, немедленно прекратила его обрезку в надежде остаться незамеченной.

Какое разочарование!

– Розмарин, – назвал он, – согласно Шекспиру, это на память.

– Согласно Делии Смит, он подходит к баранине.

Он нахмурился. В ее голосе отчетливо слышалась резкость. Может, это реакция на поцелуй?

– Я предпочитаю мяту с бараниной.

– Сажайте мяту для добродетели, майоран для радости, шалфей для мудрости, тимьян для храбрости и мирт…

И она принялась ожесточенно обрезать кустарник.

– И мирт?

– Я не помню остальное.

– Наверное, от удара по голове, – посочувствовал он, но не поверил ей. – Ты рано встала?

– Я жаворонок. А ты почему так рано?

Ну вот, теперь она стала похожа на саму себя.

– Я еще не ложился.

Жимми опустила ножницы и, наконец, посмотрела на него.

– Ты продуктивно потрудился.

– Да. Я решил выбросить все, что написал до этого, и начать сначала.

– И у тебя еще есть силы для пробежки?

– Теперь чувствую себя намного лучше. Я на правильном пути.

– Смотри, как бы тебе не задремать и не упасть.

Он мог бы поклясться, что Жимолость Роуз не умеет краснеть, но розовый оттенок окрасил ее щеки и шею. Она отвернулась и продолжила обрезать кустарник, но более осторожно.

– А тебе стоит это делать?

– Форзицию нужно обрезать после цветения, иначе она сильно разрастется ко Дню открытых дверей.

– Жизнь растений меня не интересует. А вот твоя нога – да. Как дела сегодня?

– Приложен пакет со льдом, приняты обезболивающие и антибиотики.

– Но не в покое. – Он открыл калитку и потянулся за ножницами. – Отдай мне.

– Люсьен!

– Просто скажи, что надо сделать.

– О, но…

– Я не садовник, но ты подстригаешь куст, балансируя на одной ноге.

Поколебавшись, она наконец отдала ему ножницы.

– Я сделала почти все. Не могу только достать верхушку.

– Сколько отрезать?

– Полметра.

– Думаю, я справлюсь. Куда девать обрезки?

– Иди по тропинке, рядом с теплицей увидишь небольшой двор, а там баки для компоста.

Люсьен кивнул и принялся обрезать верхушку. Жимми не двигалась. Он остановился.

– Я занимаюсь этим только для того, чтобы ты пошла и подняла ногу.

Он не стал дожидаться, пока она начнет спорить, продолжил обрезать куст и, оглянувшись в следующий раз, не обнаружил ее.

Быстро справившись с работой, Люсьен собрал кучу обрезков и высыпал их в полупустой контейнер для компоста.

Достал телефон, ввел в поисковую систему все, что смог припомнить из цитаты о травах. Ничего не обнаружилось. Тогда он вбил слово «мирт». Интернет подсказал, что это вечнозеленый кустарник с блестящей ароматной листвой и белыми цветами и он всегда использовался в королевских свадебных букетах и означал удачу и любовь в браке.

Люсьен нахмурился. Почему Жимми не решилась это сказать? Она обмолвилась о каком-то человеке, который погиб. Были ли они женаты?

А татуировка мирта на ее запястье?

Он снова посмотрел на фотографию. Нет. Эти цветы имеют гораздо более простую форму. И они голубые.

Раздался стук в заднюю дверь.

– Жимми! Джек вчера видел, как отсюда выезжала машина скорой помощи, мы все, конечно, были взволнованы, но потом узнали, что в помощи нуждался не Люсьен Грей, а ты.

Жимми моргнула, пытаясь сосредоточиться.

– О, привет, Диана. Должно быть, я задремала. Входи.

В приглашении не было необходимости. Гостья уже плюхнулась на пуф.

– Кто тебе сказал, что со мной произошел несчастный случай?

– Салли Уикс. Ты ее знаешь? Ее муж открыл пекарню пару лет назад.

– Мы встречались.

– Медики нашли твои часы в рентгеновском отделении после того, как ты ушла вчера, а мать Салли работает в больнице, поэтому она предложила вернуть их тебе.

– Почему же она этого не сделала?

– Вчера вечером к ней приходили внуки, поэтому она оставила часы Салли. Позвонив сегодня утром, я узнала, что ты лежишь, и предложила принести их. – Она хмыкнула, доставая часы из сумки. – Деревенское сарафанное радио в отличном рабочем состоянии. Еще я принесла тебе хлеб. И пару маффинов с черникой.

– Очень заботливо. Именно то, что мне нужно. Моя сумочка в корзинке.

– Не говори глупостей. Я не хотела приходить к тебе с пустыми руками, а приносить цветы все равно что нести песок в Сахару.

– Что ж, спасибо. – Она посмотрела на телефон. – Похоже, у меня довольно много пропущенных звонков.

– Ты же знаешь, как это бывает. Итак, что случилось?

– Просто глупый несчастный случай. Я была у реки, когда заметила, что лодочный домик в очень плохом состоянии, поэтому, как идиотка, я подошла поближе. Посмотреть.

– И что?

– И моя нога провалилась сквозь гнилую доску. Пятка немного повреждена, и я довольно сильно растянула лодыжку.

– Ох! Слава богу, что есть мобильные телефоны, иначе кто знает, как долго ты бы там пролежала? Как ты справляешься сейчас?

– Все в порядке, хотя предполагается, что я день или два буду держать ногу приподнятой, вот почему в такое прекрасное утро ты видишь меня лежащей на диване, а не в саду, готовящейся ко Дню открытых дверей.

– О, это ведь уже скоро?

– На третий уик-энд.

– На самом деле нам было интересно, будешь ли ты это делать в этом году. Мы так редко видели тебя с тех пор, как ты вернулась домой.

– Мне нужно немного времени, Диана.

– Мы все понимаем. Смерть Флоры. Альма сказала, что ты переживаешь. А теперь еще и это. Придется все отменить.

– Отменить?

Диана моргнула при звуке мужского голоса, при виде Люсьена у нее отвисла челюсть. Он входил в дом.

– Мистер Грей!

– Леди с летнего праздника. – Он нахмурился, явно вспоминая имя: – Миссис Маркс?

– Миссис Маркхэм возглавляет деревенский праздничный комитет, – пришла на помощь Жимми, когда Диана, что для нее нехарактерно, казалось, потеряла дар речи. – И она вместе со своей сестрой управляет антикварным магазином в деревне.

– Конечно. Вы оставили открытку. – Он шагнул вперед, протягивая руку, но увидел, что та испачкана зеленым соком от листьев, которые он срезал, и вытер ее о шорты. – Возможно, и нет.

– Мистер Грей, совершая утреннюю пробежку, увидел, как я подстригаю куст, и пришел мне на помощь.

– Правда? Как мило.

– Жимми накладывала мне швы, когда меня ранило в Сирии.

– О, как интересно, – восхитилась Диана. – И так неправильно с твоей стороны работать в саду, милая, когда тебе следовало бы дать отдых ноге. Ты же знаешь, тебе стоит только попросить, и мы все поможем.

– Это именно то, что я ей сказал, миссис Маркхэм. – Люсьен стоял с непроницаемым лицом. – Я собираюсь приготовить нам обоим выпить. Вы присоединитесь к нам? Чай, кофе?

Жимми видела, как Диана борется между желанием остаться и вернуться в деревню с новостями о том, что Люсьен Грей вышел из спячки.

И сплетни превзошли кофе!

– Спасибо, мистер Грей, но я не могу остаться, Сегодня мой день открывать магазин, я зашла вернуть часы Жимми и принести ей немного полезных углеводов.

– Деревенская жизнь, – оценил Люсьен. – Такая поддержка.

– Нам нравится так думать. – Диана не сводила с него глаз, пятясь к двери. – Мы скучали по тебе, дорогая. Если тебе что-нибудь понадобится…