Текст книги "Война в России и Сибири"

Александровск, 16/29 января

Едва я появился на вокзале в Александровске, солдаты меня арестовали и повели к комиссару вокзала, матросу [Э. А.] Бергу. Счастливый случай свел меня с настоящими военными руководителями революции. Сколько раз я спрашивал себя: каким чудом можно объяснить головокружительный успех революционных отрядов и их влияние на население? Меня, иностранца, отделяет от этих доморощенных вождей бездна: социальное происхождение, образ мыслей, их недоверие к нам, наша симпатия к интеллектуалам. И с тем большим интересом я вслушивался в суровую речь одного из этих людей, сумевшего объединить аморфную разношерстную массу. Секрет этих опасных вождей прост: они следуют логике страстей, инстинктов и аппетита толпы.

Берг выходец из народа – сильный, суровый, безжалостный и решительный, при этом убежденный и готовый на все: тип революционера-романтика. Почему-то он проникся ко мне дружескими чувствами и рассказал свою жизнь. Сначала рабочий, потом матрос Балтийского флота, он мучительно страдал от суровой русской дисциплины, латыши не любят жить по чужим правилам. За антивоенную пропаганду в частях его посадили в крепость в Риге и, по его словам, приковали к стене. Его полные ненависти слова звучали жутковато: по всей России тысячами убивали офицеров.

– Никогда им не прощу. Они изуродовали мою жизнь. Они, видите ли, благородные, а нас они презирали, обращались, как с собаками. А вы еще спрашиваете, почему мы в одну ночь уничтожили сразу двести тридцать человек. Мы узнали в ту ночь, что революция, которую мы так долго ждали, произошла в Петрограде.

– Ничего не извиняет жестоких пыток, каким вы их подвергли…

– Они заслужили в сто раз большего, и мы жалели только, что они уже мертвые и им больше не больно. Верьте мне, революция только началась. Мы уничтожим всех дворян. Их будут убивать из винтовок, из пулеметов, на гильотине. Их много засело в Киеве, там продавшаяся австрийцам Рада их защищает, но мы возьмем Киев и очистим от них Россию.

От Берга я узнал, что треть экипажей находится на военных кораблях, которым оставили все их боевое снаряжение, чтобы сохранить их предназначение, а две трети задействованы в гражданской войне.

– Без матросов нам бы ничего не сделать. Вот это боевые ребята! Вы знаете, что мы забрали у Керенского – он, гад, будь он проклят! Меня три месяца в тюрьме продержал! – шесть автопулеметов всего-то с сотней матросов.

– Поздравляю. И как же проходила эта операция?

– Против нас в Петрограде пустили автомобили с пулеметами, сверху их закрыли, чтобы нельзя было в них стрелять сверху из окон. Мои люди карабкались на автомобили, закрывали ветровое стекло, чтобы изнутри ничего видно не было. Потом они забирались на крышу, один выворачивал пулемет, а другой из револьвера в дыру расстреливал экипаж. Первый автопулемет помог нам захватить остальные. И вот вам мое слово, больше они их не видели. Для отряда в сто человек неплохая добыча, не находите?

– После таких подвигов, я думаю, вы наградили своих крестами и орденами?

– Орденами? Вот еще! Ордена это при старом режиме. Мы сражаемся за свободу. И против контрреволюционеров. Как дьяволы. Никто нас больше не заставит подчиняться их дисциплине. А вот вы послушайте, что мы в Белгороде устроили. Там в большом количестве окопались кадеты[209]209
  Очевидно, рассказ касается попытки прорыва из Ставки на Дон Отряда ударных частей, в который входили 1-й ударный революционный полк (один батальон и полковые команды) под командой полковника В. К. Манакина, 4-й ударный революционный батальон Западного фронта поручика Дунина, 8-й ударный революционный батальон Западного фронта штабс-капитана Степанова, Ударный батальон 1-й Финляндской стрелковой дивизии полковника В. В. Бахтина и 2-й Оренбургский ударный батальон подполковника А. Н. Блейша. Командовал отрядом командир 2-й бригады 1-й Финляндской стрелковой дивизии полковник Л. А. Янкевский (общая численность ударников составляла около 2000–2500 человек). Движение ударников на Дон было замаскировано под отправку на Кавказский фронт для продолжения борьбы с внешним врагом. Отряду удалось прорваться через красный заслон под Жлобиным, но после ряда боев 6 декабря они оказались перехвачены в районе Белгорода сводным отрядом из красногвардейцев и матросов, во главе с командиром бывшим прапорщиком И. П. Павлуновским и его начштабом бывшим прапорщиком А. Ф. Ильиным-Женевским. Существенное превосходство в силах позволило красногвардейцам разгромить ударный отряд.


[Закрыть]. Повсюду пулеметы – и на мельнице, и на колокольне. На колокольне мы и нашли попа, который в нас стрелял…

– Вы уверены, что он в вас стрелял?

– А что еще он мог делать возле пулемета?

– Что делать? Да просто был вместе с солдатами, это его обязанность.

– Никогда не поверю, что священник должен находиться среди тех, кто воюет!

– Почему же? Есть люди, верящие, что попадут в ад, если не получат перед смертью отпущения грехов, поэтому религиозная помощь…

Берг расхохотался.

– Да, знаю, есть такие идиоты. А мне тридцать лет вместе с крестом еще кнут и цепи подсовывали. Теперь баста, никто меня на это не купит. А этот поп, которого мы взяли на колокольне и поставили к стенке, стал большим крестом передо мной махать и грозить Страшным судом. Подумаешь, крест! Нажал на курок и разнес ему голову. А потом приказал расстрелять восемь офицеров, которые нам попались. Мы редко когда берем пленных.

– Офицеры перед смертью вели себя так же мужественно, как священник?

– Да, – он пристально посмотрел на меня. – И что из этого?

– А вы не боитесь возмездия? Что если однажды окажетесь не сильнее, а слабее?

– Я свой выбор сделал. У меня два девиза: «Nach einem traurigen Leben, ein mathiger Tod[210]210
  «После горькой жизни, гордая смерть» (нем.).


[Закрыть]» и «Gieb mir nicht ein, Kreuz, gieb mir nur einen rotea Sarg»[211]211
  «Не хочу креста на могилу, хочу красный гроб» (нем.).


[Закрыть]. И у меня в жизни были хорошие минуты. В Финляндии тридцать тысяч человек мне аплодировали. Сумасшествие какое-то, ей-богу! И хорошо я воевал со своими людьми. У нас командиров не ставят, у нас их сами люди выбирают. Мы друг друга видели в деле, и если меня выбрали, если поставили, то потому что знают: я с револьвером впереди всех бегу, и если они погибнут, за них отомстят. А как мы на бронепоезд под Москвой напали? Чистое безумие, приятно вспомнить. Сорок процентов моих людей погибли, а с той стороны все, без исключения.

Он замолчал, погрузившись в воспоминания. Я спросил:

– А откуда у вас полномочия? Откуда деньги, какими вы расплачиваетесь с людьми?

– Я ни от кого не завишу. Даже от [В. И.] Ленина. Работаю самостоятельно. Раз я бью буржуев, уверен, что прав. Вот смотрите – мы взяли Белгород, и я обложил буржуазию налогом в полтора миллиона. Буржуи не спешили мне нести денежки. Пришел я к одному толстопузому, и он мне, ясное дело, не обрадовался. Протянул я ему обязательство на тысячу рублей: давай подписывай, а он мнется. Тогда я приставил ему револьвер к правому глазу, и палец держу на курке, он сразу и подписал. Но вообще они редко капризничают.

– А вы не думаете, что солдаты и матросы могут класть деньги в свои карманы?

– Бывает.

Он равнодушно пожал плечами. Потом показал мне мандат. Мандат давал ему, в качестве комиссара, право беспрепятственно бороться с контрреволюцией в Белгородском уезде. Выдан мандат советом города, о центральной власти и правительстве нет и речи. Второй мандат, выданный тем же советом, наделяет его полномочиями по созданию флотилии из легких кораблей, которая должна атаковать Таганрог. Берг хочет сделать Таганрог базой и оттуда идти на Ростов. Своим последним назначением он очень горд.

– До революции таким делом мог заниматься только адмирал, – сообщил он мне.

Трудно себе представить презрение матроса Берга к толпе, которая перед ним трепещет. Когда мы с ним вышли на улицу, он сказал мне: «Посмотрите на их дурацкие рожи! Удивляются, что мы на чужом языке разговариваем (по-немецки)!».

Жажда мести, жгучая жажда личной мести толкнула в революцию этого вовсе незаурядного человека. У него умное лицо, прямой взгляд, губы кривятся усмешкой, он привык смотреть в глаза опасности. Все говорит о несгибаемой воле и свирепой решимости, столь характерной для настоящего вожака… Я еще вернусь к этой теме, ибо знаю: такого рода мужество встречается не часто.

Во время нашего разговора он тоже задал мне вопрос, но один-единственный:

– По вашему мнению, – спросил он, – почему наши матросы настолько лучше всех других революционных отрядов, например, Красной гвардии?

– Ответ прост: дело в суровой дисциплине, на которую вы так жалуетесь. Она воспитала спаянность, чувство локтя, которое ничем не заменишь и которое сразу дает себя знать. Ваши жертвы вручили вам оружие, которым вы побеждаете дворянство и капитал.

Он сердито на меня покосился и переменил тему.

Когда большевики взяли город – почти без сопротивления, – то первым делом занялись созданием военной кассы и организацией местной Красной гвардии. Ночью они арестовали нескольких богатых горожан и сообщили семьям, что не ручаются за их жизнь, если на следующее утро сумма в 500 000 рублей не будет доставлена в комитет. Родственники заложников бегали всю ночь, собирая требуемую сумму в царских денежных знаках: большевики не принимали ни чеков, ни местных кредитных билетов. Городская буржуазия жаловалась, что насильственная контрибуция распределялась между богатыми несправедливо. В частности, фабрикант Коопс[212]212
  Вероятно, речь идет о А. Я. Коопе, в 1863 г. открывшем мастерские по производству соломорезок и железных деталей к ветряным мельницам рядом с Александровском (ныне Запорожье); впоследствии завод стал одним из крупнейших производств на Украине, известном как Запорожский автомобилестроительный завод.


[Закрыть], по вере меннонит, по происхождению голландец, сообщил мне следующие подробности: у него забрали 50 000 рублей, а коммерсант-еврей с таким же капиталом и доходами заплатил всего 3000, причем протестовал против несправедливости. Красную гвардию вербовали из фабричных рабочих. Революция существенно изменила условия их работы: увеличилась заработная плата, уменьшилась норма выработки. За пять часов самой заурядной работы в день рабочий получал от 400 до 500 рублей в месяц. Большевики к тому же проводили в рабочие часы митинги и собрания на политические темы. А если рабочий получал винтовку и охранял, к примеру, мост, помогал экспроприации, воевал с украинцами или контрреволюционерами, то продолжал получать зарплату, и выплачивать ее должен был хозяин. И если этому рабочему взбредало в голову прогуливаться со своей винтовкой по восемь часов в день, хозяин должен был оплачивать сверхурочные.

Повсюду действовала система реквизиций. Ради нужд Красной гвардии реквизировали продукты питания на городских складах, в частных магазинах, реквизировали все, вплоть до сигарет. Бывало Красной гвардии приходило в голову заплатить, тогда она сама назначала цену и всегда много ниже себестоимости. Возражать никому не приходило в голову.

Наряду с большевиками – мгновенно и неизбежно – появились анархисты. В Александровске появилась банда с женщиной-главарем [М. Г.] Никифоровой, она убеждена, что собственность всегда наворована и, значит, отобрать ее – это и есть справедливость. Грабят всех, даже самые мелкие лавочки. Анархисты и большевики одного поля ягоды. Время от времени они ссорятся и даже дерутся, но потом мирятся и совершают совместные налеты.

Я имел нескромность спросить в революционном комитете, кого именно они называют буржуями? Сами комитетчики ходят в солдатских шинелях и крестьянской одежде, но в карманах у них пачки денег, так что их определение выглядит неубедительно. Еще я узнал, что на одной из фабрик – фабрике Коопса – рабочие уволили 83 человека из своих товарищей и заменили их другими. Состав преступления: занимались накопительством, кое-кто даже прикупил себе домик, два-три гектара земли, корову… Стали «буржуями».

В окрестностях города положение не лучше. Банды большевиков и анархистов объезжают деревни и хутора, навещают под предлогом поисков спрятанного оружия состоятельных хозяев, уводят лошадей, коров, забирают продовольствие и мебель. На большое имение возле Хортицы заглядывались три соседних деревни, две маленьких и одна побольше, я обозначу их как А, B и С. Жители А первыми завладели пахотной землей, обработали ее и засеяли пшеницей. Жители Б отобрали у них землю, перепахали и засадили овсом. Жители С разозлились, прогнали тех и других и стали охранять землю пулеметами.

И где бы я ни был, я слышу одну и ту же фразу: «Никогда мы не были такими свободными!»

Что касается участия евреев Александровска в большевистском движении, то вот, что мне рассказывали сами революционеры. После второй революции местным евреям удалось получить от Красной гвардии все главные посты в красных комитетах. Своим новым положением они воспользовались с необыкновенным рвением. Взяли на службу всю родню до пятого колена, стали заключать со своими договоры на самых выгодных условиях, преследовали богатых христиан, щадя своих богачей, выказывали по отношению к церкви и русским такое презрение и вели себя с таким высокомерием, что подняли против себя все население и свою собственную гвардию в том числе. В результате кто-то из них сбежал, кто-то был смещен. Однако русские, которые пришли им на смену, оказались настолько неспособными к управлению и все организационно-общественные дела пошли настолько плохо, что солдаты вынуждены были вновь прибегнуть к помощи революционеров-евреев, так как не хотели использовать старые кадры царского режима. Евреи не отказались, но стали действовать с большей осмотрительностью. При совершенно недееспособном русском, занимавшим президентское кресло и подписывающим декреты, написанные под диктовку, а значит, и несущим за них ответственность, снова делами управляли евреи, но уже не так явно.

Похоже, что повсюду в России положение евреев следующее: русские не могут обойтись без них и при этом не дают им развернуться из-за своей вековой ненависти. Я не верю в еврейский заговор: достаточно общей причины, и последствия будут одинаковыми.

19 января / 1 февраля

Здесь говорят, что в Ростов мне не попасть: город открыт с трех сторон, и его атакуют с севера (Зверево), с запада (Таганрог) и с востока (станицы Тихорецкая и Торговая).

Но мне не хотелось поворачивать назад и снова трястись в грязных бронированных вагонах. 20-го ночью я приехал в Синельниково, провел бессонную ночь на вокзале среди солдат, спавших на столах и буфетах, и уехал на следующий день в середине дня. Ночью высадился в Ясиноватой, 21-го утром отправился на товарном в Кирпичную ростовского направления. От нее до Ростова 150 километров, но на таганрогской железной дороге в Матвеевом Кургане сражаются, и нужно сворачивать на север.

22-го во второй половине дня я еду на север и 23-го утром прибываю в Купянск. Нужно теперь подняться до Лисок, а потом спуститься в Новочеркасск.

К вечеру на вокзале появляется поезд, его накрывает людская волна. И вот я уже стою в коридоре, зажатый так, что едва дышу и чуть ли не теряю сознание, а «товарищи» все прибывают. Солдат, не сумевший втиснуться в дверь, разбивает костылем окно и карабкается по нашим плечам и головам, а в углу соскальзывает на пол. Вонь такая, что дышать невозможно, и я решаю выбраться отсюда. Лучше продрожу всю ночь при восьмиградусном морозе на ветру и под снегом.

Я приехал в Лиски 24-го утром, но в Зверево идут бои, так что попытаюсь ехать через Царицын, по Кавказской железной дороге. Железнодорожные служащие смотрят на меня с присущей простолюдинам в форме спесью и считают сумасшедшим, но я не собираюсь отступать и настаиваю.

25-го в Поворино прождал четырнадцать часов, убивая время в небольшом трактире, сидел и сквозь душистый дым трубки присматривался к народу вокруг самоваров.

Одна компания привлекла мое особенное внимание. Вокруг маленького стола, серьезные и молчаливые сидели четыре старика, явно набожные, с лицами апостолов, какие видишь в Брюгге на бессмертных полотнах ван Эйка и Рогира ван дер Вейдена[213]213
  Художники Ян ван Эйк (1385–1441) и Рогир ван дер Вейден (1399/1400–1464) – одни из основоположников и наиболее влиятельных живописцев ранненидерландской живописи.


[Закрыть]. Те же резкие черты лица, те же бороды, те же ясные невеселые глаза. Кто заподозрит в них вялую покорную душу, свойственную востоку? Я пристально наблюдал за ними, ловя редкие проблески в глубоко спрятанных под бровями глазах, следил за неспешными движениями рук с недлинными тонкими пальцами. Что для них Христос? Что они взяли для себя из его слов и дел? Вера, та самая вера, что двигает горами, помогает ли им раз в неделю добираться до ближайшей церкви, расположенной, как мне сказали, теперь в часе ходьбы? Сейчас они, ошеломленные грозой, обрушившейся на Святую Русь, выглядят печальными обломками. Но мне бы хотелось, чтобы одним невеселым усталым вечером таинственный странник – как это было в Эммаусе[214]214
  Эммаус – селение в Иудее, находившееся приблизительно в 30 км к западу от Иерусалима; упоминается в Евангелии от Луки.


[Закрыть] – подошел к их маленькой компании, устремил на них лучистый властный взгляд и произнес слова, которые озарили бы их душу, как вспышка молнии, наполнив благодатью. А когда отошел бы от них священный гость, апостолы выпрямились бы во весь рост и с горящими глазами заговорили о нетленных евангельских истинах, что дремлют в русской душе под беззаконием и несчетными постыдными деяниями сегодняшнего часа.

26 января / 8 февраля

Я проснулся в Филоново, в товарном вагоне, имея в кармане билет в первый класс, и обнаружил, что часть моего багажа и фотоаппарат исчезли. Третья экспроприация в пользу русского пролетариата.

В товарном вагоне я спал уже четвертую ночь. «Товарищи» разводили в нем огонь, иногда в печке, поставленной посередине, а иногда прямо на полу, и тогда доски пола загорались. Лежим на соломе. Устройство примитивное, но воздух здесь чище, чем в первом классе, куда набиваются солдаты и без стеснения занимают все места.

В Царицыне, довольно крупном волжском городе, я пробыл день: не по своей воле, разумеется. Волга там не так величественна, как в Астрахани, но берега ее овеяны легендами, и невольно представляешь себе казака-разбойника Стеньку Разина со свирепыми сотоварищами, как грабят они корабли татарских и персидских купцов, что плывут с дорогим товаром: узорными тканями, булатными саблями и китайским фарфором.

На вокзалах я теперь замечаю людей в солдатских шинелях, но с тонкими лицами и вежливых, что говорит об их принадлежности к другому сословию. Здесь на Волге встречаются составы из Москвы и Кракова. Поезд на Кавказ отправляется сегодня ночью. Начальник вокзала твердит, что до Ростова мне не добраться. Но я проделал уже такой путь, что не отступлю.

Залы ожидания переполнены казаками с Кубани, Дона, Астрахани, низенькими армянами, красивыми кабардинцами. Всюду бритые усатые головы и орлиные носы. Черкесы в папахах, в черных бурках с газырями на груди и кривыми текинскими или прямыми татарскими саблями на боку. Разношерстная толпа, говорящая на двадцати языках и сотне диалектов, торопящаяся попасть к себе на Кавказ. Пламенная отвага мусульман, разбойничьи страсти Кавказа, поднятые русским Орлом против государственного врага, после его падения вырвались на свободу и устремились в легендарную страну между Казбеком и Ордубадом[215]215
  Вероятно, так Грондейс попытался обозначить территории Закавказья – от хребта Кавказских гор (гора Казбек) до города Ордубада, города Эриванской губернии на границе с Османской империей.


[Закрыть], чтобы участвовать в тысяче новых авантюр, борясь со своим извечным врагом – турками.

Проходя мимо меня, высокий старик в черкеске поприветствовал меня. Встречаясь, мы стали обмениваться короткими фразами, узнали, что оба едем в Ростов. Несколько молодых людей в форме и, скорее всего, с солдатскими паспортами, хотя они явно переодетые офицеры, прибились к нему, и это ядро отряда, которым будет командовать старик, сам он хозяин с Кубани, а в армии был хорунжим.

Позже какой-то путник в гражданском предложил мне стул и был со мной очень любезен. Завязался разговор. Я узнал, что он и его четыре спутника, которые тоже где-то здесь в зале ожидания, направляются, как и я, в Ростов.

И потом я стал различать в толпе офицеров или учеников военных школ, которые хранили из осторожности молчание, прикрывались двухнедельной щетиной, нечесаными волосами, неопрятной одеждой, но не узнать их было невозможно.

Вечером я встретил генерала [Л. В.] Леша. Я виделся с ним в 1915 г. у Брусилова, когда он командовал 3-й армией. Здесь я увидел старика, разбитого душой и телом. Солдаты принуждали его выполнять всякую черную работу: чистить картошку и прочее. Он ехал на Кавказ, где у него был небольшой домик, который, как он надеялся, никто не тронул, и собирался там доживать. Этот человек потерял все. И желание жить тоже. Передо мной стоял конченый человек.

По дороге мы с ним не разговаривали, чтобы не возбуждать подозрений, но с особым удовольствием, обменивались несколькими словами в коридоре, не глядя друг на друга. Повсюду уши, повсюду глаза, которые только и ждут возможности схватить любого из-за слова или жеста. Моим сотоварищам пришлось молча терпеть крайнюю грубость. Я иностранец и поэтому свободен. Но поскольку «товарищи» меня уже одиннадцать раз арестовывали на фронте за излишне живые реплики, я тоже решил сохранять спокойствие. Но пришла минута, и я не сдержался, я возмутился и заорал, что их армия, как бы они ее не называли, не армия, а банда; что они орда, недостойная свободы; что они единственные в мире солдаты, которые отступают перед противником, которого меньше в восемь раз; что никакой другой солдат в мире, какой бы он ни был национальности, не стал бы продавать врагу лошадей и пушки. Ну и так далее.

Меня тут же окружила злобная толпа, меня стали оскорблять, угрожать кулаками. Но я не мог остановиться. Что-то сильнее меня несло меня, и я орал все громче и громче. И тогда все те, кто хотел меня напугать, мало-помалу утихомирились, замолчали и снова ушли в себя. А в углу в потемках я заметил вдруг улыбающиеся лица. До этого я их не замечал. Снова переодетые офицеры. Откуда они взялись?

На станции Торговая молоденький ученик аптекаря, который пошел на службу к большевикам, проверяет у нас багаж. А мы сейчас, можно считать, среди своих: «товарищи» сошли с поезда. Молодой революционер упорно ищет в чемодане полковника, бывшего адъютанта генерала Поливанова, доказательств, кто он такой. После четверти часа поисков под огнем насмешек он обнаруживает полковничьи погоны. И сразу меняется. Его язвят насмешками более едкими, чем адский камень, и более горькими, чем английская соль, а он со слезами на глазах клянется, что роется в вещах в последний раз, что делает это не по своей воле и больше не будет. Мы смеемся. В этом районе у большевиков не слишком много возможностей сурово и всерьез контролировать людей.

На станции Тихорецкая бритые головы с орлиными носами и мусульманскими бородами покидают нас. Несколько товарных поездов этой ночью отправляются в Ростов. Утром 27 января нас останавливает взвод солдат, у каждого из них разные знаки офицерских чинов, стало быть, теперь мы на территории Добровольческой армии. Вскоре мы переезжаем через Дон и въезжаем в Ростов, город, по преимуществу, торговый, а значит, без своего лица.