Текст книги "Война в России и Сибири"

В конце ноября 1915 г. я приехал в район Тернополя, где, как мне сказали, возобновились боевые действия. Русская армия одержала здесь небольшую победу, которой командование вознамерилось воспользоваться. К несчастью, противник остановил продвижение русских, вернул себе потерянные позиции, и все снова, казалось бы, погрузилось в зимнюю спячку. Но нет, возникла весьма любопытная ситуация, какой еще не было на Западном фронте. На небольшом участке, шириной в четыре или пять километров по реке Стрыпа, противники продолжали вести довольно ожесточенные бои. Я постараюсь описать происходящее в следующих главах.

Несколько дней я пробыл в Тернополе, где меня замечательно приняли командующий 13-м корпусом[94]94
  Автор ошибся, приводя номер корпуса; генерал от кавалерии Н. Ф. фон Крузенштерн с 1910 по осень 1916 г. командовал 18-м армейским корпусом.


[Закрыть] генерал [Н. Ф. фон] Крузенштерн и начальник его штаба полковник [Ф. И.] Ростовцев[95]95
  Автор ошибся; начальником штаба 18-го армейского корпуса в это время был генерал-майор граф С. Н. Каменский. Полковник Ф. И. Ростовцев в 1915–1916 гг. был штаб-офицером для поручений при командующем 11-й армией, в состав которой некоторое время входил 18-й армейский корпус.


[Закрыть], необычайно умный офицер, известный своей храбростью. Отношения между подданными австрийской империи и русскими завоевателями были хорошими, за исключением нескольких весьма серьезных конфликтов, спровоцированных православными священнослужителями, которые притесняли греко-католиков русинов, с чем даже военный губернатор[96]96
  Речь идет о Галицийском (Галицко-Буковинском) генерал-губернаторстве, созданном Россией в качестве временной административно-территориальной единицы, управляющей занятой русскими войсками территории Австро-Венгрии.


[Закрыть] князь [Г. А.] Бобринский ничего не мог поделать.

Я приятно провел время в польском замке среди штабистов 23-й дивизии. Запомнились охоты в необозримых галицийских лесах вместе с полковником Поляковым, поручиком Эвальдом и польским ксёндзом…[97]97
  Ксёндз (польск.) – польский католический священнослужитель.


[Закрыть] Вечером, ужиная дичью, мы подробно рассказывали о своих походах генералу [П. А.] Кордюкову[98]98
  Командир 2-й бригады 23-й пехотной дивизии; с июля 1915 г. командующий (затем начальник) дивизии.


[Закрыть], который молча, но не бездеятельно председательствовал за нашими сборищами.

Но гораздо интереснее я жил в полках, в частности в Беломорском полку (91-м)[99]99
  Автор ошибается либо в номере полка (91-й номер имел пехотный Двинский полк), либо в его названии (пехотный Беломорский полк имел 89-й номер).


[Закрыть], где был солдатом и участвовал в рукопашных.

Юг Тернополя, начало декабря 1915 г.

Наша прошлая разведка была неудачной. Мы отправились в полночь в полной темноте на поиски вражеских позиций, но вышла луна, и на ослепительном снегу мы стали заметны неприятелю. Взяв в плен немецкий патруль, мы немного утешились. Но три немолодых и туповатых прусака не смогли или не захотели дать нам сведения о своих войсках.

На этот раз мой молодой отважный друг прапорщик Пурин, начальник группы разведки, решил выйти пораньше.

Грозящая разведке опасность не была конкретной, точно так же не ведаешь, на что нарвешься, когда ползком пробираешься к окопам врага, зная и расположение, и подступы. В нашем случае неизвестность и непредсказуемость были связаны с патрулями и небольшими действующими отрядами. Мы полагали, что противник постарается отомстить за свой патруль, взятый нами в прошлую ночь.

От наших позиций и до реки Стрыпа тянулась на многие километры равнина. Наш противник – австрийцы и несколько немецких полков – демонстрировал не столько военные таланты, сколько патриотизм. Его не могли угасить ни жестокие бои, ни суровый климат. Противник занимал весь противоположный берег реки, а кое-где перебрался уже и на наш.

Низкие холмы едва прячут позиции противников друг от друга. Перед глазами обширное однообразное пространство. На нем виднеются маленькие домики и отдельно стоящие усадьбы, окруженные деревьями и кустами. Такой домишко в силу обстоятельств может приобрести важность, несоразмерную со своей ничтожностью, поэтому на карту тщательно наносятся все риги, избушки и сторожки.

Из обоих лагерей выходят на «нейтральную» территорию группы разведки. На лошадях или пешком разведчики совершают быстрые рейды или, наоборот, двигаются медленно, тщательно все изучая. Они выдумывают всякие хитрости, чтобы обмануть противника. Иногда прячутся на недолгое время в каком-нибудь сарае и вдруг обнаруживают, что в соседнем сарае – враг.

В домах, которые не подожгли снаряды, продолжают жить люди. Крестьяне – мужчины, женщины, дети – живут между линиями окопов, их тревогам и страхам не позавидуешь, им грозят снаряды, пули, ночные посещения и серьезное мародерство. С покорностью и завидным смирением они не мешают пользоваться плодами своих трудов и своих страхов, они предают и принимают австрийцев и русских, никому не отдавая предпочтения.

Я попрощался с полковником [А. Ф.] Дзерожинским, который посоветовал мне соблюдать осторожность, и в сопровождении казака уехал из деревни Настасово[100]100
  Ныне Настасов – село в Тернопольском районе Тернопольской области Украины.


[Закрыть]. Было семь часов вечера, 10 градусов мороза. Снег бил в лицо. В темноте мы едва различали землю под ногами. Наши лошади, не раз оступившись, занервничали, стали ржать и останавливаться. Почувствовав шпоры, они склонили головы и отдались на милость дороги. Из-под снега там и здесь торчали обгоревшие стены домов.

Добравшись до траншей, я сказал пароль часовому и очень скоро добрался до Йозефовки, где ждал меня Пурин и его люди. В доме вокруг сидящих офицеров стояли полукругом солдаты, закутанные в белое. Пурин оглядывал снаряжение, давал советы, шутил, часто обращаясь к одному унтер-офицеру, которого я потом всегда буду вспоминать с удовольствием. Невысокий, коренастый, сметливый, веселый, этот человек прослыл главным храбрецом полка. Имея под началом всего четырех солдат, он взял в плен австрийский отряд из сорока человек с тремя офицерами, сумев оглушить их зычным голосом и напугать ручными гранатами. Подвиг, ничего не скажешь.

Солдаты мне понравились. Молодые, крепкие, складные, в глазах и отвага и добродушие. Они показались мне людьми непосредственными. В бою такие люди бывают порой самыми страшными, убивают простодушно, без сожалений и колебаний.

Пожилой офицер наставлял их: «Кто отступит перед опасностью, тому нет места в нашем элитном корпусе! Безоговорочное повиновение командиру! От работы разведчиков зависит судьба сражения и жизнь многочисленных товарищей. Не забывайте: в момент опасности решительный и отважный рискует меньше, чем колеблющийся трус!».

Свою короткую речь он произнес с большим воодушевлением.

Однако мне показалось, что русские солдаты в отличие от латинских воинов не нуждаются в убедительных речах для того, чтобы пойти на подвиг. Читатель [Г. Ю.] Цезаря, [К.] Тацита, Тита Ливия, Ксенофонта помнит, какую роль в классических римских войнах играли речи трибунов или военачальников. Эмилий Павел [Луций] объяснял воинам свои действия. Цезарь рассуждал перед когортами о доблести, доблести римлян, словно сами они о ней не подозревали, и доблести врагов за Рейном, которую римляне преувеличивали. Какое зрелище! Как оно впечатляет! Солдаты аплодируют и, воодушевившись, посылают к военачальнику депутации в подтверждение преданности и боевого пыла.

История есть повторение. Прочитайте современные речи, обращенные к французской армии. Вас растрогает пыл солдат, для которых в час самопожертвования так важны и слово, и жест, они жаждут фейерверка зажигательных фраз, блеска идей, дорогих для патриотов и верующих.

Русская армия поразила меня простотой, с какой люди отправляются на смерть.

Читатель увидит, что наша вылазка окончилась благополучно, без потерь. Но могло бы быть и по-иному. По равнине, которая простиралась перед нами, ночью во всех направлениях сновали вражеские патрули. В амбарах и домах могли находиться роты солдат, для которых на сияющем в ночи снегу мы были бы отличной мишенью.

Речь своего командира с призывом к доблести наши пятьдесят человек внимательно выслушали, время от времени автоматически роняя: «Ясное дело!» «Само собой!» с совершенно безразличными лицами. Я видел, что им хочется поскорей покончить с этой формальностью и приняться за дело. Они отважны каждый сам по себе, свободны от коллективного хмеля, и это показалось мне необыкновенно трогательным.

И вот разведка. Пурин и я скачем первыми, за нами пятьдесят наших людей, часть из них замаскирована в белое. Мы едем по дороге, которая ведет от деревни к другим деревням и хуторам. Дорога скользкая, но без дороги провалишься в снег.

Солдаты следуют за нами длинной цепочкой, молча, но весело. Обернувшись, я вижу, как блестят у них глаза, когда они перешептываются.

Сейчас 9 часов вечера. Мне кажется, что мы отправились прогуляться в царство теней. Снег светится слабым светом, и в этом туманном свете появляются черные пятна. Нам кажется: галлюцинация, и вдруг тени вырастают перед нами.

Оказалось, наши кавалеристы. Они, молча, нас приветствуют. Видно, что устали. Потом вдруг со снега поднимается человек, он один и кажется таким маленьким в этой необозримости. Он едва отвечает на наши вопросы, и нам приходится спешиться. Он получил рану в бок и тащится один по глубокому снегу.

А вот и справа и слева послышались выстрелы, и непонятно, близко стреляют или далеко. Чуть дальше появляются тени всадников, они направляются к нам, но внезапно меняют направление. Их слишком мало, чтобы справиться с нами. Мы приближаемся к домам, внимание обостряется, и мы забываем о далеких всадниках, скорее всего неприятельских.

Среди голых деревьев первого хутора мы видим привязанных лошадей и неподвижно стоящих людей с ружьями в руках. Узнаем: это казаки.

Такое повторится еще не раз. Вдруг из черного пятна дома появляются черные фигуры. Хриплый голос нас окликает. Мы видим направленные в нашу сторону штыки. Но тени удаляются и сливаются с темнотой.

Наконец мы добираемся до пункта нашего назначения, куда уже раньше отправили пятерых человек. Устраиваемся за стогом сена, чтобы немного передохнуть, стог защищает нас от ледяного ветра, который задул с неожиданной силой.

Цель нашей вылазки – овладеть хутором, который, по слухам, заняли австрийцы и немцы, а потом узнать побольше о позициях неприятеля.

Несколько недель тому назад наши войска заняли окопы неподалеку от этого пункта. И оказались под обстрелом австрийских гаубиц. Бессмысленно и бесполезно потеряли много солдат на этой голой равнине. Но рано или поздно мы с нее сдвинемся.

Неприятель окопался на нашем берегу на много километров южнее и севернее нашего хутора. Он постоянно переправляется через Стрыпу возле деревни Богатковичи[101]101
  Ныне деревня Богатковичи находится в Золотниковском районе Тернопольской области Украины.


[Закрыть]. Мы знали, что его основные позиции находятся на противоположном берегу, но не знали, укрепился ли он так же основательно и на этом. Его позиции представляли собой полумесяц, чьи рога приближались к нашим постам. Этим вечером мы находились в центре полумесяца.

Перед нами до быстрых вод Стрыпы простиралась необозримая равнина, таинственная и полная опасностей. Для начала мы отправили вперед два отряда по пятнадцать человек, чтобы выяснить, что там есть в этой темноте, на этой неведомой земле. Нам бы не хотелось атаки с тыла, когда мы двинемся к хутору, занятому неприятелем. Первый отряд в белых балахонах очень скоро с кем-то столкнулся. Мы услышали лошадиное ржанье, потом выстрелы и, очевидно, разрывы ручных гранат.

Вернувшись, наши люди сообщили, что они нарвались на засаду и обнаружили неприятельский кавалерийский отряд. Брошенные гранаты, похоже, были мало полезны. Но им показалось, что кто-то из всадников был задет. Всадники мгновенно изменили направление и ускакали в сторону Богатковичей.

Слушая это донесение, мы вдруг заметили приближающуюся группу людей, но не могли определить ни ее численность, ни кто они такие. Сами мы находились под прикрытием деревьев, густой кустарник надежно скрывал и нашу форму, и наши движения.

Мы с Пуриным и четверо солдат остались стоять на дороге. Остальные укрылись в кустах, устроив засаду. Потянулись напряженные минуты. Наконец мы смогли рассмотреть, кто к нам приближался. Наши. Они вернулись с другой стороны.

Пока мы имели дело только с самими собой, воевали внутри себя. Я давно заметил, что переходы от страха к успокоению, от напряжения нервов к расслабленности усиливают нетерпение. Солдаты начали нервничать, по их движениям я видел, что они возбуждены. Они резко вскидывали голову, глаза загорались гневом и отвагой. Я обратил на это внимание моего друга.

– Да, – согласился он, – они в нетерпении, им хочется покончить с этим делом.

Теперь нам предстояло брать хутор. Нам донесли, что он занят вражеским отрядом, который может отрезать нам путь к отступлению.

Мы уже не могли двигаться под прикрытием лесной темноты. Ветер мало-помалу разогнал туман. Слабый свет на небе с несколькими звездочками обещал появление луны, а мы, маленький отряд посреди бескрайней снежной равнины, осторожно и трудно продвигались вперед.

Когда мы выехали, солдаты спокойно ехали за нами длинной цепочкой. Но теперь они чуяли опасность, им не терпелось броситься вперед, разорвать цепочку. Вкус к риску, опасность будоражили их, им хотелось обогнать нас с Пуриным. Молодой офицер глухим властным голосом приказал им вернуться, но они плохо слушались. Русские солдаты неимоверно упрямы, если ими овладела страсть. Под их медлительностью, добродушием, флегмой кроется натянутая струной душа. Сейчас они кротки, как агнец из Писания, и вдруг – повернулся какой-то рычаг: вспыхнуло чувство, заиграло воображение, возникло ощущение, и весь механизм пришел в действие – они стали ясновидящими и слепыми, яростными и решительными.

Довольно долго мы ехали, чувствуя лихорадочную тревогу: мы были мишенью, стреляя по которой, нельзя промахнуться. На хуторе к нашему удивлению царила тишина. Мы толкнули дверь. В усадьбе ни души. Но все говорит о том, что совсем недавно тут были люди.

Разочарованные, усталые, озябшие, мы вернулись в домишко, который наметили себе как базу, собираясь обогреться и передохнуть. Несколько казаков, оккупационный отряд, сидели, держа винтовки между колен, вокруг поставленной на хромой стул дымящей свечки, не обращая никакого внимания на обитателей дома, подремывая или перешептываясь между собой. На большой кровати в углу спала или делала вид, что спит довольно молодая женщина с двумя детьми. Вся эта троица с переплетенными руками, сильными женскими и слабыми детскими, невольно трогала. На коврике у постели лежала собака, она то и дело поднимала голову и окидывала гостей тревожным и грозным взглядом. Муж устроился на печке. Он по-русски ответил на вопросы Пурина и теперь старался улечься поудобнее на беленых кирпичах, чтобы все-таки поспать, что не всегда удавалось в эти долгие зимние ночи.

Равнина освободилась. Туман рассеялся. Луна поднялась над горизонтом и обозначила причудливыми тенями все неровности почвы. Наши серые шинели смотрелись темными пятнами на бескрайней снежной белизне.

Нам предстоял путь к реке. Очень скоро мы добрались до наших окопов первой линии, которые мы оставили. Австрийские снаряды сильно повредили их волнистый контур.

Фортификации, испорченные ямами, горами песка, торчащими бревнами разбитых укрытий напомнили нам о мучительных буднях наших солдат, которые неделями сидели под нескончаемыми бомбардировками тяжелыми снарядами, а неприятель математически точно и методично долбил по этим мишеням, лежащим перед ним, как на ладони.

Наше продвижение к реке в поисках неприятельских позиций освещала теперь луна. Ветер внезапно стих, оставив клочки тумана на кустах и на берегу Стрыпы.

Дорога кончилась, и мы брели наугад, увязая по щиколотку в снегу. Несмотря на теплые сапоги, безжалостный холод грыз ноги и все тело, ноющее от усталости.

В северной стороне вдруг послышались взрывы, но далеко, потому что света мы не увидели. Это другой наш разведотряд схватился с часовыми у немецких траншей. Нет, нашей армии по ночам не до сна.

Потихоньку мы добрели до реки. Оба берега были видны отлично. Внезапно замелькали вспышки и очень близко послышались выстрелы, выведя нас от оцепенения, в каком мы шли по снегу. Пуля просвистела у нас над головой. Слева побежали черные точки: неприятельские аванпосты искали убежища в лесу.

И почти в ту же минуту послышались выстрелы с другого берега, они участились, превратились в залпы, и к этому грохоту прибавился еще и властный тупой голос пулемета. Я без труда представил себе страх внезапно разбуженных от беспокойного сна людей, который мгновенно превратился в ярость и желание мстить.

Мы распластались на земле. Пули сотнями с красивым жужжаньем пролетали над нами. Временами они врезались в стволы деревьев или камни, вспыхивая синим огнем. Мы лежали довольно длинной цепочкой, и, когда огонь через несколько минут внезапно стих, никто из нас не пошевелился.

Пурин между тем получил возможность представить себе приблизительное расположение неприятельских позиций. По крайней мере одна из задач нашей вылазки была выполнена.

Было уже около четырех утра, а на обратный путь уйдет часа полтора, не меньше. Вместе с солдатами, которые, казалось, не устали вовсе, мы двинулись обратно. Сначала шли, пригнувшись, потом, увидев, что никто не стреляет, выпрямились. Враг просто не хотел, чтобы его будили ночью, вот и все.

Мы с Пуриным шли, держа друг друга за талию, помогая не скользить. Шли и дремали, механически переставляя одеревеневшие ноги, упорно стремясь к далекому раю – там тепло, там отдых.

Часть вторая. В революции

Ко всему-то подлец-человек привыкает.

Ф. М. Достоевский[102]102
  Фраза Родиона Раскольникова, главного героя романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание».


[Закрыть]

 
Nicht Voltaire’s maßvolle, dem Ordnen, Reinigen
und Umbauen zugeneigte Natur,
sondern Rousseau’s leidenschaftliche
Torheiten und Halblügen haben den optimistischen
Geist der Revolution wachgerufen…
Jeder solche Umsturz die wildesten Energien
als die längst begrabenen Furchtbarkeiten und
Maßlosigkeiten fernster Zeitalter
von Neuem zur Auferstehung bringt:
dass also ein Umsturz wohl eine Kraftquelle
in einer mattgewordenen Menschheit
sein kann, nimmermehr aber ein Ordner, Baumeister,
Künstler, Vollender der menschlichen Natur.
 

[F.] Nietzsche. Menschliches, Allzumenschliches. 1, 8[103]103
  «Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов» (нем. «Menschliches, Allzumenschliches: Ein Buch für freie Geister») – работа немецкого философа Фридриха Ницше, ставшая переломной в переходе от идеализма к реализму. «Не умеренная натура Вольтера, склонная к упорядочению, устроению, реформе, а страстные безумия и полуобманы Руссо пробудили оптимистический дух революции… К сожалению, из исторического опыта известно, что всякий такой переворот снова воскрешает самые дикие энергии – давно погребенные ужасы и необузданности отдаленнейших эпох; что, следовательно, переворот хотя и может быть источником силы в ослабевшем человечестве, но никогда не бывает гармонизатором, строителем, художником, завершителем человеческой природы» (пер. по изд.: Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 464–465).


[Закрыть]

В июле 1916 г. я вернулся во Францию. После весьма непродолжительного посещения действующей армии вместе с двумя американцами господами Беком и Джонсоном я удостоился длительного и очень интересного пребывания во фронтовой зоне. Сначала на протяжении целой недели я был гостем генерала [А.] Гуро. Каждый день после осмотра определенного участка фронта я ужинал у генерала в Шалоне, имея замечательную возможность побеседовать с этим блестящим офицером. К несчастью, на фронте в Шампани было тихо, неприятель стянул силы к Сомме[104]104
  Речь идет о подготовке германских войск к Битве на Сомме (1 июля – 18 ноября 1916 г.) – одного из крупнейших сражений на западном театре Первой мировой войны между британско-французскими силами и германской армией; с обеих стороны было убито и ранено около 1 млн человек; результатом сражения стал полный переход стратегической инициативы к странам Антанты.


[Закрыть] и встал под Верденом[105]105
  Речь идет о Битве при Вердене – боевых действиях германских и французских войск во время Первой мировой войны на Западном фронте, продолжавшихся с 21 февраля по 18 декабря 1916 г. «Верденская мясорубка» – стало одним из крупнейших и наиболее кровопролитных сражений за всю Первую мировую войну; его результатом явилось отражение французскими войсками широкомасштабного наступления германской армии.


[Закрыть]. Главнокомандующий пригласил меня приехать снова, когда они будут гнать врага. Говорить об этом было еще рано, но только в тылу я встречал людей, которые в этом сомневались. У меня была интересная поездка на фронт в Аргонне[106]106
  Речь идет об Аргонском лесе, расположенном на высоких холмах на северо-востоке Франции (поблизости от границы с Бельгией); осенью – зимой 1914, летом 1915 и осенью 1918 г. в Аргонском лесу происходили ожесточенные бои между германскими и союзными войсками.


[Закрыть], к полковнику [И.] Пико. Генерал [А.] Хиршауэр произвел на меня огромное впечатление.

Почти две недели я прожил у генерала [Р.] Нивеля. Комнату мне предоставил кюре, славный деревенский священник, а вечерами я ужинал у генерала. Каждый вечер после поездки на фронт я ждал его возле штаба. Мы прогуливались по улице, дожидаясь его четырех компаньонов, которых, случалось, задерживала работа. Мы ужинали неподалеку от дома с двумя каменными лестницами, который с тех пор прославился: в нем генерал [Н. де] Кастельно принял решения, которые спасут правый берег Меза[107]107
  Французское название реки Маас; речь идет о роли генерал Кастельно в исходе Битвы при Вердене.


[Закрыть], и в нем великие военачальники [А.] Петен и [Р.] Нивель будут планировать знаменитые сражения. За столом царило полное спокойствие и веселье. Генерал Нивель, человек тонкого ума и большой уравновешенности, расспрашивал меня о русском фронте и сообщал сведения о своем ввиду предстоящей мне в России лекции: как человека нейтрального меня попросили прочитать лекцию о французском фронте. Однажды вечером я сидел за столом напротив генерала Петена, он был у Нивеля проездом. Запомнил, что разговор был горячим. Петен ругал некоторых инспекторов артиллерии, работавших до войны, но не хотел слышать ничего дурного о депутатах: «Нужно уметь их использовать, в этом все дело!» Потом пристально, посмотрев на меня, сказал: «И военных корреспондентов тоже!» На что я ответил: если найдутся такие, кто позволит себя «использовать».

Я побывал на разных участках фронта, сначала вместе с лейтенантом [А.] Тардьё, историком, потом один. Я тщательно осмотрел форт Сувиль под обстрелом из орудий 220-го [калибра] и, что еще хуже, морскими снарядами. Осмотрел также и тот знаменитый клочок земли, который был вспахан двадцатью отменными бомбардировками. По иронии судьбы городок на нем носил название Флёри («Цветущий), но был стерт с лица земли, и мы с командиром батальона, который отвечал за этот участок, не смогли найти даже следов колокольни и вокзальной станции.

Бывали дни, когда тишины не было ни на одном участке. Прошло пять лет, но свои «прогулки» по траншеям виноградников и по соседству под заградительным огнем крупнокалиберных снарядов я помню, как сегодня. Как сегодня, передо мной невиданный пейзаж: десятки километров воронок, переходящих одна в другую. Разрывные снаряды вздымают здесь только пыль. Я вижу, как эту пустыню взвихряют взрывы, то близкие, то далекие, и в облаках пыли и осколков двигаются маленькие фигурки солдат – сменяются часовые или подносят боеприпасы – они карабкаются, оступаются, замирают в ямах, несутся вперед, словно пулеметная очередь, или стоически и неотвратимо ползут и ползут.

По всей первой линии в огромных воронках сидят «пуалю»[108]108
  Пуалю (фр.) – букв. лохматый, волосатый. «Лохматики», «волосатики» – прозвище французских солдат в Первую мировую войну, находившихся на передовой; прозвище также восходит к более древнему значению этого слова – «храбрец».


[Закрыть], непобедимые и смиренные, чья жизнь поддержана только боевым духом. Они так сидят по целым неделям; и в непогоду, и под обстрелами у них нет даже утешения почувствовать рядом локоть товарища и вместе с ним готовиться к смерти.

Я был только зрителем и осознавал честь, какой удостоен: я присутствовал при зрелище, достойном богов, здесь открывалось новое измерение жизни – измерение страданием и доблестью. Увидев все это, я стал думать, что будущим членам верховного совета[109]109
  Автор подразумевает решения высшего союзного руководства по условиям мира с Германией по завершении войны; в 1919 г. большую роль в выработке условий чрезвычайно тяжелого для Германии мирного договора играл «Совет десяти», в состав которого входили главы правительств и министры иностранных дел Великобритании, Франции, США, Италии и Японии.


[Закрыть] нужно каждый день проводить здесь один час, чтобы достойно подготовиться к обсуждению компенсаций.

В генерале [Ш.] Манжене, командующем армейским корпусом под Верденом, я встретил могучую личность, вызывающую в воображении прославленных маршалов империи[110]110
  Речь идет о французских маршалах эпохи императора Наполеона.


[Закрыть], стратегов и рубак одновременно, он был умен и отважен. Получив распоряжение принять меня, «как французского офицера», он принял меня как нельзя лучше и предоставил в мое распоряжение самолет для моих каждодневных поездок на фронт. Пилотировал его адъютант Делькам, смелый и хладнокровный паренек. В день сражения у форта Тиамон, после которого предполагалось двинуться на Во, я вылетел с боевым заданием в кармане. Начиная с 16 часов я присутствовал на высоте 500 метров при артподготовке: огонь на подавление и заградительный огонь полыхали, сменяя друг друга. Около 17 часов 30 минут мы снизились до 200 метров. Французские солдаты вылезли из ям: маленькие точки внизу образовали неровную волнистую линию, полчаса спустя они подались назад, став более многочисленными: было взято 300 пленных.

Я вернулся в Россию в начале 1917 г. Дожидаясь пропуска в военные зоны, я начал читать лекции о боях под Верденом в большом зале Офицерского собрания армии и флота на Литейном проспекте[111]111
  Речь идет о Доме офицеров Западного военного округа в Санкт-Петербурге.


[Закрыть]. Многочисленная публика слушала и с особенным интересом смотрела фотографии двух сражений, которые я снял с самолета. Господа [М.] Палеолог, [Г.] Думерг, генерал [М.] Жанен, офицер, представлявший генерала [Н. де] Кастельно, комендант Бушеншульц и русские сановники оказали мне честь, поблагодарив меня.

Позже в штаб-квартирах на русском фронте я получил возможность продолжать свои лекции. Русские офицеры, привыкшие наступать и отступать на огромных территориях и плохо осведомленные об условиях Западного фронта, привыкли осмеивать французско-английские коммюнике: «Великая победа! Продвинулись на двадцать метров, три пленных, один раненый!» Но потом все изменилось. Военная гордость этих бедных людей истаяла в общей катастрофе. Никогда еще они так много не говорили о прошлом и так мало о будущем. Даже неудачи 1915 г. казались им теперь исполненными величия. Склоняясь над моими фотографиями, картами и цифрами, они постигали одновременно и военное величие Франции, и бездну, в которую неслись.