Текст книги "Представьте 6 девочек"

Трагическая ирония: к тому времени, когда роман “В поисках любви” вышел в свет, с лица земли исчезло практически все, что он символизировал. Погиб не только мир феодальных обязательств и единства со своей землей, но от самой семьи Митфорд мало что уцелело. Вымышленных Рэдлетов тоже постигли трагедии и перемена мест, но семья оставалась нерушимой, вечной, вопреки ходу времени. В реальности громокипящие идеологии 1930-х, безликие и равнодушные к личному счастью человека, оставили Митфордов сокрушенными и павшими духом.

Нэнси обрела творческую радость, сочиняя “В поисках любви”, но это был также акт искупления – дорогой ценой. Она прославляла безвозвратно утраченное – свое прошлое и прошлое своего сословия. И ей удалось вызвать читательский отклик, который не смолкает до сих пор.

После войны, хотя к власти и пришло в 1945 году правительство лейбористов (за которое голосовала и сама Нэнси), люди все еще ностальгически вспоминали то, чем обладали Рэдлеты, – легкость, уверенность и неспешность, шарм, благодаря которому жизнь казалась не столь жесткой и жестокой, а главное – укорененность в Англии. Конечно, людям нравилось читать об этом. Как и опубликованное в том же 1945 году “Возвращение в Брайдсхед”, книга Нэнси Митфорд имела мгновенный, ошеломляющий успех. В первый же год разошлось 200 000 экземпляров, ко времени смерти Нэнси (1973 год) было продано свыше миллиона книг, и даже сейчас, когда высшие классы превратились в единственное меньшинство, над которым можно насмехаться без ущерба для политкорректности, эта книга все так же популярна. Не менее популярно и не менее обаятельно ее продолжение, “Любовь в холодном климате” (1949 год), в котором Рэдлеты оттеснены на второй план. Нэнси Митфорд – несомненный талант, пусть и не из высшей лиги, но она умела то, что оставалось недоступно другим. Она строила повествование так, чтобы воплотить самую суть описываемого и даже стать ею. Со временем она превратилась в улыбчивого привратника при особом образе Англии (не Великобритании), и этот образ привлекает не только своим смыслом, но и тем, как он подается. Нэнси писала о высшем классе не так, как ее друг Ивлин Во (с почтительной серьезностью, слегка прикрытой шуточками), – она относилась к аристократам как к самым обычным людям (кем они для нее и были). При этом она не окарикатуривает и комических своих персонажей, ко всем относится доброжелательно и с пониманием. Но юмор, пронизывающий ее существо до мозга костей, помог Нэнси ясно видеть себя и свой класс и смеяться над собой – даже над своим кредо.

Она изображает аристократию легкими штрихами, не стесняясь, и сама воплощает почти детское бесстрашие высших классов, отказ набрасывать покров смущения и осторожности на слова и поступки. Взять хотя бы реакцию Линды Рэдлет на собственную новорожденную дочь. “Милосерднее будет не смотреть”, предупреждает она кузину Фанни, и кузина тоже с ужасом глядит на “вопящий апельсин” в пеленках. Вполне естественная реакция для многих, кого вынуждают сюсюкать над колыбелью, но далеко не всякий решится дать ей волю, а те, кто позволяет себе выражать подобные чувства вслух, чаще всего этим бравируют. Нэнси не такова. Она пишет самые возмутительные вещи с той же вежливой, женственной точностью, что и любые другие. Линда, отправляясь на поезде в Испанию, признается кузине, что боится путешествовать одна. “Едва ли ты останешься в одиночестве, – подбадривает ее Фанни. – Иностранцы весьма склонны к насилию, как я слышала”. – “Это бы неплохо…”

В романе “Любовь в холодном климате” на свет появляется еще один ребенок, у красавицы Полли и ее отвратительного мужа. “Стоило младенцу глянуть на своего отца, как рассказывали Рэдлеты, и он тут же скапутился”. Мы смеемся в этом месте, и смех отчасти вызван шоком, но сама Нэнси не собирается никого шокировать, и ее ничто не шокировало. Безупречные манеры сочетаются в ней с полным пренебрежением к приличиям, и более всего приличия подрывает ее отказ от серьезности. Приехав в Перпиньян помогать беженцам из Испании (этот тяжелый и грустный труд она выполняла заботливо и эффективно), Нэнси не удержалась от шуточки: ждите, скоро и Юнити подоспеет. Ничего столь возмутительного в ее романы не проникало. Они все же не истина в чистом виде, а истина, превращенная в товар.

Особое свойство текстов Нэнси, их митфордианское качество заключается как раз в этой прямодушной легкости. Эта черта присуща всем сестрам, до некоторой степени и отцу семейства. Они оттачивали прямоту друг на друге, а порой апеллировали к галерке, как Джессика в “Достопочтенных и мятежниках”, но это и был естественный для них язык. Прекрасный пример – Диана. Ее вместе с Мосли подвергли аресту по подозрению в симпатии к врагу, и три года в Холлоуэе она переносила ужасные условия и нравственные страдания. Тем не менее, как она говорила мужу, “просыпаясь утром в одиночестве, по крайней мере чувствуешь себя единственной”. Эта шутка, рожденная страданием, легкость, свидетельствующая о неукротимом духе, а в первую очередь, полная естественность (Диана не пыталась изображать из себя шутницу, она говорила то, что думала) – безусловно митфордианские. Такова и вся их система семейных прозвищ, ставшая общим достоянием – Туддер (Том¹⁰), Торт (Королева-мать¹¹), Бутсы (Сирил Конноли¹²), Джоан Гловер (фон Риббентроп¹³) и Декольте (президент Кеннеди¹⁴), – до такой степени общеизвестная, что грозит превратиться в нудятину (наскучить), но сами шутники в этом не виноваты. В романах Нэнси слегка откорректировала эти шутки, но главный голос в них – ее собственный¹⁵, митфордианский, то есть мы слышим особую, прямую, с широко раскрытыми глазами, полную игры воображения речь, невыносимую для одних, неотразимую для других, но всегда неподражаемую. Удивительное сочетание детскости и аристократичности. Порой эта речь чересчур экспрессивна (“Неча спорить!”, “О, ты так добра, сама доброта!”, “Она дииивная”), но долговечность ей придает ее проницательность, умение попасть прямо в яблочко. “Знаешь, быть консерватором намного спокойнее, – говорит Линда Рэдлет, ушедшая к коммунистам. – Правда, понимаешь, что это вовсе не хорошо. Но этому отводятся определенные часы – и все”.

А уж быть тем, к кому обращена митфордианская речь, – чистейшее наслаждение. “Да ведь вы умница!” – похвалила меня Дебора, стоило мне всего лишь припомнить кличку одной из скаковых лошадей ее мужа. “Мисс Томпсон и умна, и мила”, – рекомендовала меня Диана пожилому джентльмену, присоединившемуся к нам в Париже за чаем. Меня они покорили, но это случалось с каждым, кому довелось познакомиться с ними (у Дианы и Карл Маркс ел бы с рук). Их манера говорить была лишь внешним выражением их шарма, и в том-то вся суть: сколько ни анализируй, сколько ни разбирай на компоненты феномен “девочек Митфорд” – ушестеренное влияние, происхождение и воспитание, эпоху, умение подать себя, силу духа, юмор, – всегда остается главный, всепроникающий элемент обаяния. И этим они тоже могли довести до исступления, но загадка их очарования неуничтожима.

Сам факт, что сестры Митфорд обладали неотразимым шармом, тоже не уникален. Многие в этом круге знали, как очаровать собеседника, – этим искусством владели и Диана Купер, и лорд Бернере, и сэр Гарольд Эктон и, на более зловещий лад, Вайолет Хаммерсли. Это естественное качество высшего класса, имевшего достаточно досуга, чтобы плести свою эфемерную паутину, и достаточно уверенности в себе, чтобы преодолевать сопротивление. “Сливочный английский шарм”, как выразился Ивлин Во, увековечивший его в “Возвращении в Брайдсхед”, потоками изливался в общество, и умиротворяя и отравляя его.

Но очарование Митфордов, которое, при всей своей высокогорной прохладе, обладало существенным свойством облегчать жизнь, было шармом с большой буквы. И шарм этот был вполне осознанным, особенно с тех пор, как Нэнси его возвела в миф. Митфорды использовали свое очарование как прием, как часть игры, в которую приглашали и тех, кого они очаровывали, и именно благодаря осознанности и самоиронии их очарование не рассыпалось в прах.

Шарм “девочек Митфорд” как целого в значительной степени – творение Нэнси. Но ведь существуют и реальные шесть сестер, шесть женщин, каждая из которых была на свой лад, безусловно, очаровательна, однако в них намешано и многое другое. В особенности странным кажется даже упоминать шарм, когда речь идет о Юнити. И это, пожалуй, самый поразительный аспект в совокупном митфордианском образе: этот образ услаждает, он завораживает – и в то же время включает в себя так много вовсе не очаровательного. Или это снова действие шарма, которое вынуждает закрывать глаза на иные, смертоносные симпатии девочек Митфорд?

Если б не мифологизаторский талант Нэнси, по отдельности каждая из шести биографий (за исключением разве что Памелы) была бы увлекательна, однако благодаря Нэнси, сумевшей вывести на рынок себя, свою семью и свой класс, до сих пор сохраняется интерес ко всей полудюжине как единой “упаковке”. Как сейчас сказали бы, сестры были “символами”. Соберите воедино Одри Хепберн в роли Холли Голайтли, Пэтти Херст в пору Симбионистской армии освобождения, девушек в жемчугах из “провинциального романа”, пирующих в полночь учениц частной школы из повестей Энид Блайтон и юных улыбчивых богинь с мраморного фриза. Их значение выходит за пределы реалий современной им эпохи и становится символическим – так ныне происходит почти со всем.

Им воздают честь тематические модные съемки (твид, маленькие шляпки, элегантные сапоги, походные посохи) и блоги (“Божественная Дебо” – вполне характерный заголовок для постов такого рода). Недавно вышла книга “Руководство по жизни от девочек Митфорд”. Вполне можно было бы водить экскурсии по разнообразным местам их обитания (Свинбрук, Чэтсуорт, тюрьма Холлоуэй). Они постоянно упоминаются в поп-культуре. Знаменитое детство Кейтлин Моран – где восемь детей-самоучек носились по социальному жилью в Вулвергемптоне – выглядит как пролетарская вариация на тему девочек Митфорд. С другой стороны, сестры были объектами сатиры, и современники-комедиографы состязались в остроумии на их счет. В шоу Би-би-си-2 “Люди Беллами”¹⁶ две актрисы, состарившиеся копии Джессики и Дианы, сидят в гостиной под портретами Сталина и Гитлера и они великолепно воспроизводят “лепет” Митфордов: “Сталин, он был ужасно привлекательный. Эти замечательные мужицкие усы… до невозможности сексуально!” – “Фуффи – о, я звала фюрера Фуффи, милый мой Фуффи, – его так неправильно поняли…” Нельзя сказать, чтобы эти шутки свидетельствовали о сильной любви к “девочкам Митфорд”, но ведь “девочки” и не внушали к себе любовь: понятно, что они вовсе не белые и пушистые. Шутка в первую очередь адресована нам, тем, кто восхищается поклонницами смертоносных идеологий.

Это ведь и правда извращение. Общество ныне погружается в нирвану неосуждения, и если что осталось безусловно неприемлемым, то именно те понятия, которые символизирует имя Митфордов. И тем не менее – соблазнительный образ. Как это вышло?

Возможно, перед нами разновидность синдрома “Аббатства Даунтон”: люди ищут комфорта в веке иерархий, предрассудков, определенности – иными словами, в аристократическом прошлом. Ныне принадлежность к высшему классу может обрушить вам на голову гнев небесный, учиться в частной школе – “хуже убийства”, как отзывалась Линда Рэдлет о неведомых грехах Оскара Уайльда; говорить со “стандартным английским” произношением или завести лабрадора – значит навлечь на себя обвинение в элитарности, но стильность сохраняет свой таинственный флер, и воплощением ее остаются сестры Митфорд. В романе “В поисках любви” Нэнси воссоздает этот мир с уютной, приветливой легкостью и все же огораживает его незримыми барьерами. И читатель пленен – пленен не только юмором и шармом. Нам нравится то, что описывает Нэнси, мы бы рады освободиться и возненавидеть этот мир, и все же мы в большинстве своем не хотим, чтобы он исчез. Что мы будем делать без высших классов? Мы собьемся с пути. Лишь бы представитель высшего класса вел себя желательно в соответствии со статусом, озорно посмеиваясь над собственной эксцентричностью, – и эгалитарная Британия его извинит.

Митфорды, достаточно склонные к популизму, не забывающие про галерку, прекрасно умели подавать свой класс для всех классов. Дебора охотно высмеивала свой акцент: “Смешно. Такое глупство. А здесь [в Дербишире] звучит даже еще глупее”¹⁷. “Высший класс – такая скука, словами не передать”, – заявит она из цитадели Чэтсуорта. Эта свобода ума и насмешка над собой – типичное митфордианство, другой вопрос, насколько они глубоки. В письмах Дебора пренебрежительно отзывается о симпатии Джессики и ее семейства к левому крылу (“Боюсь, Чэтсуорт покажется им недостаточно прогрессивным”). Представителя среднего класса за подобные замечания разорвали бы в клочья, но “удивительно стильной”¹⁸ Деборе все сходило с рук. Ее автобиография “Подождите меня!” откровенно выражает недовольство новыми лейбористами и в типичном для сельской дамы стиле расправляется с Айвором Новелло, который, гостя у нее в Девоншире, посмел назвать ее рабочего уиппета “славным бежевым мохнатиком” (Нэнси вполне могла выразиться в таком же стиле, но Дебора этого категорически не одобряла). С другой стороны, Диана лично была лишена каких-либо признаков снобизма и искренне смеялась, прислушиваясь к своему “вычурному”, как она считала, голосу в телевизоре¹⁹. Но это в частной жизни, а когда бралась за перо, то проявляла внезапное и точное понимание, кто есть кто. “Леди Сибил Коулфакс не может существовать в реальности”²⁰ – типичное доя нее замечание в книжном обзоре. В опубликованном дневнике Дианы приводятся слова лорда Стратмора: дескать, будь у него ружье, он бы застрелил другого пэра за невежливый отзыв о королеве. “До чего же мы докатились, если у шотландского землевладельца в августе не оказалось под рукой ружья?”²¹

Кстати, “шотландский” в этой фразе – Scotch (а не Scottish), что типично для “В”. Спор о “В” и “не-В” – вечное яблоко раздора во всех классовых вопросах. Подобные градации есть и в романе, но “В поисках любви” приглашает читателя позабавиться вместе, и это принципиально: та же вкрадчивая лесть, что и, например, в фильме “Четыре свадьбы и одни похороны”, где зритель тешит себя иллюзией, будто видит на экране собственную жизнь (включая празднества в замках). И напротив, эссе “Английская аристократия” обсуждает ситуацию в лоб и дает ясно понять, что шутить позволено только автору. Хотя это разделение не ею придумано (сами обозначения “В” и “не-В” принадлежат лингвисту Алану Россу), однако Нэнси, именно потому, что она принадлежала к этому классу, разожгла костер ненависти. Множество людей приняли к сведению ее строгие правила и в жизни больше не поминали “каминную полку”, но при этом она ухитрилась задеть их за живое. (“Могло бы найтись занятие поинтереснее, чем слушать по телевизору суждения этой снобки о классовых различиях”, – писала недовольная зрительница после появления Нэнси на канале Би-би-си.) И даже поклонники не были очарованы, как в ту пору, когда тетушка Сэди выражала мнение, что Саррей – неподходящее место доя сельского дома. Хорошо еще, что никто не читал письмо Нэнси, написанное в 1957 году после землетрясения в Мексике и успокаивающее Джессику насчет судьбы ее дочери: “Такие люди, как мы, никогда не погибают в землетрясениях, к тому же пострадало всего 29 человек, сплошь не-В”. “Подначивание” Нэнси бывало бесчувственным – она смягчала его, обращаясь к читателям, но не считала нужным делать это перед друзьями и тем более перед членами семьи. В наше время подобное замечание вызвало бы, пожалуй, не меньшее возмущение, чем дружба с Гитлером, но если бы Нэнси дожила до того, чтобы услышать такую критику, она бы отразила ее улыбкой, как отражала бурю, вызванную ее рассуждениями о “В” и “не-В”. Обвинения в снобизме и душевной пустоте градом сыпались на ее элегантную голову – и она выдержала их не моргнув глазом, как, не дрогнув, перенесла ее сестра Диана поношения, которые большинство людей едва ли смогло бы стерпеть.

Эта уверенность в себе – спокойная и вместе с тем тверже алмаза, – она-то и завораживает, в особенности женщин. Аристократическая самоуверенность в изысканном женском варианте, которой современные женщины, хотя и обрели большую свободу, едва ли сумеют достичь.

Казалось бы, настала пора для полной женской уверенности: мужчины вынуждены ходить вокруг нас на цыпочках, почтительно; современная культура убеждает, что мы можем выбрать себе любой путь в жизни; книги советуют ценить в себе все изъяны, однако стремиться при этом к совершенству… и все это нисколько не ободряет, скорее наоборот. Женщины оказались словно в гермокабине, постоянно должны быть настороже, особенно присматриваться к тому, как живут другие женщины – не лучше ли, чем ты сама. Может быть, нужно печь печенье или создать международную компанию? Внешне походить на лауреатку “Оскара” или, напротив, восстать против тирании заботы о внешности? Сбривать волосы по всему телу или помещать в твиттере фотографии бунтарских подмышек? Стать домашней богиней, сладкой мамочкой, альфа-самкой, префеминистской, феминисткой, постфеминисткой, феминисткой, но из тех, кто не против подтяжки лица?.. Хаос.

Казалось бы, ответ прост: будь собой. Но ведь так трудно понять, кто ты. Вот почему нас околдовывают Митфорды, столь уверенные в любом своем выборе, даже безумном.

Они бестрепетны, избавлены от сомнений. И этого состояния нам сегодня не достичь. Дело не в деньгах – в доме сестер Митфорд хватало вещей, но их приходилось продавать – и не только в принадлежности к привилегированному кругу, привилегии лишь смягчают удары судьбы. Побег Джессики, публичный позор Юнити и Дианы, распад семьи, выкидыши, болезни, утраты – о Митфордах можно было бы снять мыльную оперу с постоянными драмами, и сестры обладали жизненной устойчивостью матриархов этого жанра. Что бы ни случилось, они принимали это с ясным челом. Как говорила Нэнси, всегда найдется, над чем посмеяться. Из этого не следует, как заметила однажды Диана²², что они были непременно счастливы, нет, но всегда отыскивали что-то забавное, и в этом заключалась подлинная философия, стремление к легкости, очень даже неплохое руководство для жизни. Бесценная способность подняться над бедами и рассматривать их как нечто преходящее, не придавать им такого уж значения – мало ли на что наткнешься по пути к тихому кладбищу в Свинбруке. Не стоит страдать.

Терапевтичны воспоминания о том, как Диана беспомощно тряслась, не в силах сдержать смех, когда народный певец завывал свои “хей-нонни-но”: “Его пригласили в Холлоуэй развлечь арестантов, но такого развлечения не предполагали”. Чудесно читать отзыв Нэнси о французском любовнике, Гастоне Палевски: ему сравнялось пятьдесят, “и он терзается по этому поводу. Я не страдала ни из-за каких ужасных возрастов, которые меня постигли, так что едва ли его пойму”. Или вот Нэнси обсуждает на смертном одре с Деборой свое наследство: “Мы животики надорвали, хохоча над завещанием”. Дебора, потерявшая в родах третьего ребенка, сообщает, что деревенская повитуха титуловала ее “миледи” “в самые непристойные моменты”. А Диана заявляет, что секс, из-за которого столько шума, не сложнее батончика “Марса”²³. Все, что мы принимаем так близко к сердцу, – страдание, старение, смерть, рождение детей, любовь… Митфорды тоже относились к этому серьезно в глубине души. Но даровали себе свободу, притворяясь, будто все это не столь важно.

При всем своем бесстрашии девочки Митфорд все же соблюдали определенные границы. Они являют нам смесь церемонности и анархии, которую теперь уж не воспроизвести: революционерки с личным парикмахером, ниспровергатели авторитетов, которым в голову бы не пришло налить молоко прежде заварки, трансгрессоры в твиде. И этот неистребимо дамский способ нарушать правила тоже очаровывает женщин.

Разумеется, очаровали они и меня. Помню, как Диана изящно движется по светлой и полной воздуха квартире в Седьмом округе Парижа, высокая и хрупкая, словно длинная прядь серовато-белого дыма, невероятно красивая в свои девяносто лет. Скулы как будто точенные резцом Пановы, щеки чуть приподнимаются в беззвучном митфордианском смехе. И я слышу, как она говорит, легко, мимоходом: “У меня была фантастическая жизнь”. Или Дебора – спокойная, сильная – сидит, подняв повыше ноги на приступочке, в просторной и неформальной гостиной в Чэтсуорте, читая мне нотацию: женщина должна обзавестись мужем и детьми, “все как следует”, и хотя это наставление полностью противоречит моим планам, я почему-то так и не смогу от него отмахнуться. И Нэнси, замечательная Нэнси, создательница митфордианского мифа, наделенная острым умом, романтичностью, цинизмом, счастливым умением радовать читателя каждым поворотом фразы, – когда я впервые, примерно в тринадцать лет, ее прочла, я едва могла поверить (так придавили меня Элиот и Харди), что подобное удовольствие дозволено, что книга может быть не глыбой, а легче вздоха и тем не менее сообщать вечные истины. Мало кто из женщин может устоять перед Нэнси (ее сестрам это удавалось, но это отдельная история). Силуэт от Диора, французские бульдоги, пружинящая энергия, проницательные “глупства”, любовь к парижскому остроумию и изяществу семнадцатого века, ее манера обозначать идеальный вечер как “долгие часы улыбок и любезностей” – все это отвечает женской потребности в элегантности посреди неэлегантного века. Но есть и большее: подлинная сущность, повседневная отвага под маской легкомыслия. И ее романы, как и романы Джейн Остин, можно истолковать неверно, в угоду женским фантазиям. Линда Рэдлет знакомится с неотразимым французским герцогом и поселяется в квартире в Шестнадцатом округе; Лиззи Беннет знакомится с грозно-загадочным владельцем великолепного имения, и обеих любят за их Подлинную Сущность… Разумеется, ради такого истолкования придется закрыть глаза на все, что таится в тени этих повествований. В романе “В поисках любви” настойчиво обозначено присутствие смерти, словно кладбище, видное из окна Астхолла. Как и “Гордость и предубеждение”, этот роман не забывает предостеречь читательниц, что любовь и счастливая развязка – дело случая, что жизнь коротка и одно неосторожное движение пускает ее под откос. Но вечно пребудет – не только в этой книге, во всем, что написано Нэнси, – ее ясная утвердительность. Ее интонация – это призвук счастья, здорового юмора. Так я узнала, что легкость вполне сочетается с глубокой серьезностью, и это был ценный урок.

Вот почему я бесконечно благодарна Митфордам, митфордианству, которое делает жизнь более приятной, хотя и не прячет другую ее сторону. Позвольте еще пример скрытой реальности: после войны Диана страдала от жестоких мигреней, однако это не сказывалось ни на ее облике, ни на ее спокойной сдержанности. Можно считать это метафорой отношений с внутренними бурями. Немалую цену приходилось платить за принадлежность к такому секстету. В 1971 году Нэнси сказала в интервью, что сестры служили друг другу защитой “от жестокости жизни”, на что Джессика, которая еще в 1944 году в похвалу своей дочери заметила: “В ней нет и следа Митфордов”, возразила: самое жестокое в жизни – сами сестры, “и особенно Нэнси”. Семейная динамика – типичная драма женского соперничества, с постоянными, на протяжении всей жизни, сменами конфигураций. Поначалу Нэнси ревновала к Пэм, позднее – к Диане, Джессика завидовала Деборе, Юнити находилась под обаянием Дианы, Нэнси заключила недоверчивый союз с Джессикой, Диана критиковала Нэнси – и так далее, до самой смерти. Но в целом, за одним существенным исключением, эти запутанные семейные узы не разрывались. Сестры часто встречались, большую часть жизни переписывались, но в восьмидесятые годы, когда наружу вышли некоторые секреты, – в частности, то, что Нэнси писала одной сестре насчет другой, уповая, что эти строки никогда не попадутся на глаза той, кого они обсуждали, – вся семейная структура вновь пошатнулась.

Или вот еще. В письме, адресованном Деборе в 1989 году, после предварительного интервью для “Дисков необитаемого острова”, Диана высказала мнение, что – вопреки энтузиазму восторженной девицы, явившейся к ней с радио за интервью, – ничего особенного в сестрах не было, за исключением только Юнити. “Конечно, Пташка была оригинальна в высшей степени, но мы, все остальные, – ничуточки”. Весь феномен создан и раздут газетами, решила она.

Ревизионистский подход к Митфордам стал бы попыткой рационально объяснить их тайну Можно, к примеру, рассматривать их как типичную семью высшего класса, в которой выросло множество дочерей, причем половина из них заинтересовалась экстремистскими, но крайне модными идеологиями. Вот и все? Да, для тех, кто отвергает миф о Митфордах, на этом и точка. За скобками остаются талант Нэнси и ее неумирающие книги, умение Деборы сохранять национальное достояние Чэтсуорт-хауса и мгновенно очаровывать таких мужчин, как Джон Кеннеди, беспощадный политический пыл Джессики, Дианы и бедняги Юнити, “оригинальной Пташки”. Даже невероятное разнообразие их знакомств – Уинстон Черчилль, Джон Кеннеди, Йозеф Геббельс, Ивлин Во, Адольф Гитлер, Люсьен Фрейд, Литтон Стрейчи, Майя Энджелоу, фельдмаршал Монтгомери… можно сколько угодно продолжать – свидетельствует о таких связях со своей эпохой, что они уже сами по себе имеют огромное значение.

Неча спорить!