Текст книги "Выход зубной феи"

Тихону показалось непедагогичным оставлять панно в обнаженном виде, без своего светлого лика, и на этот случай в подсобке у него давно был заготовлен коллаж из наиболее значимых в его жизни моментов. Еще немного и чудная помесь фотоискусства с фотошопом заняла бы центральное место в экспозиции, но тут в глубине коридора бухнула входная дверь. Первого сентября обычно открывали парадную лестницу, и узкий предбанник перед раздевалкой в торце школы оставался на замке. Теперь чья-то командорская поступь раздавалась из темноты этажа, оттуда, откуда в этот торжественный день добрые люди за знаниями не приходят. Разве что знания будут такого свойства, что потребуют кулуарности или там горячего утюжка при их получении. Тихон, наученный горьким опытом столкновения с неизвестными, поплотнее прижался к стеклянным окошкам дверям, отделявшим коридор от лестничной клетки, и замер в тревожном ожидании, держа лобзик наготове.

Шаги приближались. Эта размашистая поступь никак не могла принадлежать пропойце Афонькину, не ходившему в ногу даже на дембельском выпускном смотре. Эфемерные создания типа учительниц или родительниц, повинуясь последней моде, даже гуртом не весили достаточно, чтобы старый паркет пошел такой волной. Личность идущего оставалась загадкой, хотя он все более и более напоминал давешнего Черного. Пока эти неутешительные выводы вскипали и пенились в сознании трудовика, дверь со свистом распахнулась, облилась потоком разбитых стекол и унесла Квазимодыша с боевой позиции, надежно вмяв его в стену вместе с лобзиком и многострадальной тетрадкой.

Тихон Гаврилович опять был без сознания.

***

Финоген Семенович сидел в своем маленьком кабинете на втором этаже школьной сталинки и упивался счастьем. В последний раз завхоз так любил жизнь задолго до встречи с судьбоносными Свидетелями, круто изменившими виды богача на достойную старость.

С тех самых пор много воды утекло. Еще крепкие его годы, брошенные на алтарь скромности и смирения, незаметно прошелестели унылой школьной бухгалтерией, унеслись в небытие серой бумагой ордеров на указки и белоснежной крошкой мела осели на русых волосах. Ни единой искры желания обладать чем-либо страстно, с напором, не вспыхнуло в его глазах цвета топкого торфяного болота. Отвернувшись от океана сверхвозможностей, Финоген хлебал из затхлой и вечно пересыхающей лужи дотаций на народное просвещение, что в неясном будущем должно было помочь с местом в райских кущах.

Появление Поленко, без предисловий дерзнувшего повернуть вспять полноводные денежные потоки школьного бюджета, будто пробудило завхоза от долгого липкого сна. Ему и раньше казалось, что обладание манной небесной является пусть и бесценным, но слишком отсроченным благом. Как все старозаветные коммерсанты Финоген принципиально не верил во фьючерсы, сладкие обещания и виртуальные деньги. Родившийся при ленинском материализме, он знал о загробной жизни ровно столько, сколько позволяло учение Дарвина и нашептывания дряхлой бабки, денно и нощно коптившей лампадку под бесконечную присказку о пекле для всех красных комиссаров. Комиссары из детства Финьки выглядели молодыми и здоровыми, их потомки лоснились еще большим довольством, а бабка при всей своей набожности не молодела и страдала вечной и жаркой, как адское пламя, коликой. Выводы вдумчивый мальчик еще тогда сделал вполне закономерные: каждый сам творец своего рая.

Книга Свидетелей не пойми, чего говорила о Царствии Небесном как о соседней квартире, с полной раскладкой по метражу и удобствам, что и ввело миллионера, любившего конкретику, в стойкое заблуждение. Финансовый гений Финогена Семеновича впервые дал маху и вильнул не в ту сторону, поставив на химеры кисельных рек и молочных берегов. С толку завхоза сбила привычка верить печатному слову. По его разумению, авторы пособия по подселению к святому Петру обязаны были изучить вопрос, прежде чем о нем писать.

Но Финоген был тертый калач, пережившей и волшебное утро, когда самые надежные в мире деньги вдруг стали просто фантиками с Лениным, и безумный месяц, где уже новые деньги стоили меньше фантиков с тремя буквами М, и целый год страшной гонки, в который неплохой алюминиевый заводик падал тебе в руки не за деньги даже, а за какую-то анафему, прозванную ваучером. Из горнила реформ Финоген Семенович вышел закаленной сталью и приобрел привычку перепроверять вещи и более незыблемые, чем ось земли или замки в своем хранилище.

Рай его беспокоил. Перечитав гору литературы, прослушав краткий курс богословия в самой Москве и опросив нищих на паперти известного храма, миллионер пришел к выводу, что Небеса не очень ориентированы на клиента. Всем праведникам предлагалось одинаковое меню: прогулки нагишом под сенью струй, пение ангелов за спиной, бренчание на арфе и освобождение от работы, если таковой не считать вечную молитву. Финоген Семенович не привык к такой диете. Нега и покой в чудесном саду, в маленьком домике на берегу моря Галилейского, увитая виноградом терраса, самовар и пряники после хорошей рыбалки примирили бы его с отсутствием работы. Но по всему выходило, рай не признавал одиночества! Там уже наступил коммунизм: там все было общее и распределялось равно, там херувимы присматривали, чтобы овцы не отбивались от стада, там коллективные молебны перетекали в совместные трапезы, там не было место любящему тишину и тайну Финогену!

Может быть, завхоз еще долго бы хватался за мечту о несбыточном, но назначение Поленко вырвало его из мягко постеленной ловушки секты Иеговых сподручников. Теперь реальный враг собрался помочь ему не тащить лишнего в гроб, а улечься туда спокойно, до нитки свободным от земных излишеств. Накануне, после знаменитого педсовета, Леонид Серафимович вальяжной походкой прошествовал в кабинет завхоза, скользнул взглядом по квитанциям и отчетам на столе Финогена Семеновича и задал последнему вопрос, который в долю секунды стряхнул Иеговское наваждение со старика.

– Дед, ты здесь на общественных началах, что ли? Мое мнение, а оно правильное – возрастной состав должен скрипеть дома. Нечего здесь песком сыпаться на казенное имущество, – директор уткнулся в немигающие глаза Финогена и чуть стушевался. Черные дыры зрачков засасывали в бесконечную пропасть, втягивая в мрачное никуда случайно оказавшиеся в поле досягаемости помехи, и не обещали мягкой посадки. Летчик-испытатель знал толк в полетных условиях и решил не вступать с дедом в контакт, отправив его восвояси – на пенсию, а лучше сразу на кладбище.

– Позови-ка мне бухгалтершу, – Поленко под пристальным взором завхоза стал сгребать со стола бумажки. – Развела здесь плюрализм, понимаешь. Если всем давать, конечно, можно свиристеть где угодно в рабочее время. Вот тебе она дала! – Поленко растянул губы осуждающей ниточкой в сторону неподвижного завхоза, хранившего гробовое молчание. – Листочки эти в смысле. А они, между прочим, важный документ, который можно только умелыми руками. Моими. Вы здесь в глуши совсем распоясались, набрали в бухгалтерию толпы! Целых один человек просиживает штаны над отчетами, да еще помощнички костями вековыми над ухом скрепят. Все, передай, дед, этой вашей Ярмак Ф. С., чтоб домой шла детей рожать. Больше пользы будет для школы. И сам беги, а то помрешь в присутствии. Неси тебя потом в как его там, колумбарий.

Директор-самоубийца запихнул клубок бумажек в свой портфель, пораскачивался на носках для тонуса и пошел к двери с чувством выполненного долга. Рейд по захвату финансов, как ему казалось, прошел успешно и молниеносно. Вдруг в удаляющуюся спину Поленко стукнулся глухой голос старика.

– Я, – чугунным колоколом прогудел завхоз. Поленко с досадой нахмурился и самым поучительным тоном, какой он приберегал для детей и сумасшедших, загундел:

– Вот глухарь. Ну не я же! Ты, дед, собирайся и давай домой. Новая власть тебя освободила от непосильного труда и оставила жировать на пенсию. Легко понять, но трудно не понять.

– Не понять, сокол наш ясный, это ты истинно подметил, – тихо отозвался Финоген. Прежние его оппоненты, не умевшие договориться, бывало, удостаивались такого же вежливого ответа. Как правило, это было их последним, пусть и приятным, впечатлением от бренного мира. Сейчас Поленко бил все рекорды по продолжительности жизни после конфликта с Финогеном Семеновичем.

– Я, – повторил всесильный дедуля. – Это я – счетовод. А кто ты таков, мне не ведомо, но, по всему выходит, человек вздорный и пустой. Положи купчие и боны на стол да иди, откуда пришел.

Поленко таял, как пластиковый подоконник под горячей сковородой нерасторопной хозяйки. Нарываться на скандал было его первейшим хобби, усладой контуженного мозга, а тут приличная склока назревала даже без обычных усилий. Дед казался пусть и велеречивым, но несложным соперником.

– Ах, я кто такой? – взвился Камикадзе. – А ты кто такой? Я здесь хозяин и попрошу мне свои соображения не вставлять. Положить на вас всех мне написано распоряжением Районо, а послать по миру прилагается, если сами по-хорошему не выйдете. В общем, дед, уважаю твою ветхость, но она тебе уж всю кору проела. Есть такая в головном мозгу.

Финоген Семенович молча достал из стола раритетную точилку с ручкой, собрал карандаши и, оставляя Поленко единственным топливом для пожарища спора, принялся очинять затупившийся грифель. Ручка противно скрипела, кое-где совпадая в тональности с высоким начальственным дискантом.

Солировать Леонид Серафимович не умел. Он еще некоторое время полаял под импровизированную шарманку Семеныча, поневоле вторя ее заунывному напеву. Монотонный скрип и шустрое сверкание хромированной ручки в руке завхоза гипнотизировали не хуже магических стаканов Кашпировского, и при этом даже не требовали от подопытного голодного желудка или недоверия к правительству. Поленко, подобно ученой индийской кобре, стал водить носом, описывая аккуратные кружки в такт бега канцелярского прибора. Блеклые глаза остекленели, лицо, и так не омраченное игрой разума, окончательно разгладилось в плоский и какой-то постный блин. Туман забвения ватными клочками затыкал редкие извилины в голове директора, оставляя доступной единственную магистраль, продолбленную, ошкуренную и залакированную годами службы в авиации: Поленко всегда помнил, что есть такое слово – надо. Что именно ему было надо от Финогена, из головы выветрилось.

Как во сне, Поленко открыл свой портфель, вытряхнул из него комок непонятных бумажек и потом сам забурился в кожаные недра с головой. Внутри пахло сигарами и вездесущим китайским клеем, каталась крошки, были тихо и тесно. При этом оказалось, что портфель вполне годится как противогипнозный шлем при правильном нахлобучивании.

Вдруг Финоген прекратил слесарничать и с громким стуком бросил карандаши в ящик стола. Леонид Серафимович выдернул голову из нирваны, вытряхнул крошки, застрявшие в волосах, и с удивлением посмотрел на старика. Топкий мрак в глазах завхоза не предвещал ничего хорошего и разоблачения фокусу не давал

Директор оборонился привычно – нападением.

– Надо работать, вот что я скажу! – после затянувшейся паузы он с облегчением нащупал понятное и четкое начало. – Вот за этим я здесь, вместо того, чтобы там это самому делать, – Поленко указал пальцем вниз, где по ощущениям находился его кабинет. – Дальше будем больше надобить, поэтому лучше сейчас начать. В общем, дед, я свои указания посеял, теперь всходы за вами. Дело – оно должно трудить человека.

Не дожидаясь комментариев со стороны вроде бы построенного работника, Поленко, пятясь приставными шажками, дошел до двери. Ему почему-то очень не хотелось поворачиваться к безобидному дедуле спиной, наверное, из большого уважения к старости. Наконец, он задом распахнул тяжелые створки, вылетел в коридор и с облегчением выдохнул, округлив глаза и растянув рот уцененным карпиком, которого долго били об лед перед переселением в рыбный отдел. Через несколько минут, вполне оправившись от радостей встречи с миром финансов, Леонид Серафимович погрозил кулаком кабинету недружелюбного завхоза и пошел своей дорогой.

Успокоив себя тем, что век пенсионера короток, а склероз беспощаден, Поленко пришел к весьма утешительному выводу: свидетелей его фиаско нет, дурной пример молодой смене дед подать не успеет, а к завтрашнему дню вообще не вспомнит, что произошло. Если еще утром проснется, что не гарантировано человеку, уже перешагнувшему рубеж, отмеренный мужчинам медицинской статистикой. Настроение взметнулось до небес, которые в организме директора находились где-то в районе желудка – все, что выше, было высечено из камня дисциплины и на внешнюю среду не реагировало. Живот весело отозвался перебежками шустрых пузырьков и уханьем метеоров покрепче: настало время обедать, и директор, как человек четкий, бодро зашагал в столовую.

Финоген же, все это время внимательно наблюдавший за Поленко через замочную скважину, с неодобрением крякнул и на цыпочках подошел к столу. Аккуратно собрав и разложив перед собой бумаги, которые несчастный Камикадзе безо всякого почтения к школьной бухгалтерии вывалил из своего портфеля, старик сел на жесткий деревянный стул и погрузился в думы. Леонид Серафимович ему не понравился. Вернее, люб он казначею всея города не стал еще на педсовете, хотя Семеныч всю дорогу просидел в тени за шкафом и снулого взгляда начальника не удостоился.

Завхоз, в свою очередь, не мигая смотрел на оратора, с любопытством и недоверием вслушиваясь в его бредовые речи. Время от времени поглядывал на смущенных молоденьких учительниц, любуясь яркостью девичьего румянца, но других положительных результатов от появления Камикадзе не намечалось. По достоинству оценив военную выправку бывшего авиатора и его упорство натасканного фокстерьера, Финоген причмокивал, гадая, дадут ли смельчаку Поленко место на Аллее Славы самого почетного кладбища в городе или обойдутся простой грамотой на вечный сон грядущий. Уж слишком часто воздух сотрясало опасное слово «передел», которое на памяти миллионера частенько оборачивалось летальным исходом для желающих по-новому нарезать пирог скромных приходов на районе. Но богатый опыт также подсказывал, что по собственной воле летчик первый не свернет. Не зря он был испытатель и, судя по внешнему виду, даже в чем-то каскадер.

По мере того, как революционные идеи выпадали из директора на головы изумленной публики, Финоген все отчетливее понимал, что первое впечатление оказалось верным. Оно переросло в стойкую уверенность по окончании педсовета, а после визита Поленко в кабинет завхоза стало намерением: Леонида Серафимовича предстояло убрать со сцены. Желательно, в то место, откуда не возвращаются: на повышение в депутаты, что хлопотно и затратно, или под надежный гранитный памятник, что было подешевле – как постоянному клиенту, надгробия Финогену отпускали со скидкой.

Посовещавшись вечерком кое-с-какими неприметными людишками, состоявшими на давней и дельной службе по мелким поручениям, миллионер так и не выяснил, откуда взялся бесстрашный реформатор. Получалось, что человек он был ничейный, явных покровителей не имел и дружбы со слугами государевыми не водил. То и казалось престранным, как вовсе из ниоткуда, без взяток и связей, свалился такой передельщик на его всесильные руки, чуть с лету не выбив из них бразды правления школой и прилегающим к ней городом.

Рациональная супруга Семеныча, всегда корившая человеческий фактор в искажении конечных данных, прибегла к надежной системе верификации: раскинула Таро. Запутанный пасьянс главных фигур разбивался будто выпавшей из рукава простофили Районо картой нового директора, и в любом раскладе тот выходил не Шутом и не мелькнувшим на мгновение Странником, а самым настоящим Дьяволом.

Столь точные данные Финогена не успокоили, наоборот, заставили еще с большим пристрастием допрашивать лиц, условно причастных к появлению Поленко: заведующего Районо, хозяина таксопарка и директора местного рынка. Последнего больше по традиции, как вечного должника и мецената всех неформальных структур города.

Чиновник от образования с посеревшим лицом блеял:

– Вы поймите, уважаемый, войдите в мое положение! Я об этом ничего, просто ничегошеньки не знаю. Как прошлый директор, светлая ему память, ушел в огородники, так мы объявили независимый конкурс. Все как положено, выбирали из подающего надежды сына нашего мэра и уже оправдавшей надежды его дочкой! – присутствующих одобрительно закивали, а заведующий перестал трястись, как при шокотерапии. – И, вдруг, – он продолжил со слезой в голосе, – открывается дверь и входит он! У меня как раз Леночка, секретарша, под столом убиралась, а я за бумагами. Работал. В общем, каждый своим делом, господа, – глаза чиновника задернулись истомой, видимо, он и правда горел нешуточной любовью к работе. Очнувшись от сладкого видения под осуждающим взглядом Финогена, он вернулся к рассказу:

– Так вот, входит этот Поленко, усаживается в кресло и говорит: «Я – ваш новый директор. Вам звонили». А у меня, понимаете, Леночка очень занята. Ну не всегда успевает на звонки, все больше она по кадрам. Как пчелка целый день. Ну, я вижу, человек представительный, уверенный. Я ему говорю: «Конечно, конечно, а куда вы директором?». А он на меня так криво посмотрел и шипит прямо: «А могу и на ваше место, если вы других не знаете». Ну тут я как-то понял, что про школу речь. Я его и оформил. Хотя теперь-то думаю, может, он самозванец какой? Но знать – нет, знать не знаю.

Финоген Семенович вздохнул и махнул на чиновника рукой, чем поверг того в полное смятение. Не дожидаясь, пока ответственного за народное образование хватит удар, завхоз дал ему ценные указания о технике безопасности на рабочем месте и отпустил падать в обморок домой.

Заслуженный таксист города свое дело знал, но света на темную предысторию Поленко не пролил:

– Я ж его не возил. Мои хлопцы не возили. Ни до дому, ни до школы, ни до фей.

– Станет такая сволочь по детским праздникам ходить! Феи ему и не снились, – отозвалась из угла почтенная супруга миллионера. Психологию сволочей и мерзавцев она изучила от азъ до последней наколки так, что опытные милиционеры только диву давались. Таксист поперхнулся, но бабуле возразил:

– Як же энтому сушеному без феи, ежели нормальные бабы от него нос воротют. Видал его у башни этой, чертяки колокольной. Иглостраки, тьфу! Страшон як леший и без лоску. Но мы не возили, нет. И хозяйку его не видал. Не знамо, откудова он.

Благородное собрание уже было проваливалось в информационный вакуум, когда помощь неожиданно пришла со стороны хозяина рынка Арсен-джана, этого падишаха незаконных мигрантов и изобретателя жилого контейнера на двести тридцать человек.

– Финогэн Сыменыч, – ласково пропел Арсен, – а менэ вы не за зря пригласили! Вот вино, вот мандарины, нектар, а нэ мандарины, смотри! Долгих лет тэбэ, Финогэн-джан, во веки веков процвэтай нам на радость, вай! А по твоэму делу скажу тэбэ: полохой этот человек, ой, полохой! Виноград брал, персики брал, дыню брал у нас, чистый мед! А сматрэл плохо. Сматрэл, потому что узнал.

Арсен замолк и лучезарно улыбнулся завхозу. Тот умело подбодрил южного гостя какой-то яркой бумажкой, тут же упорхнувшей за подкладку лакированного пиджака. Как музыкальный автомат после серии брошенных монеток, Арсен застрочил новостями:

– Узнал, да. И я его узнал, у Арсена глаз-алмаз! Видэл я его давно, но запомнил на всю жизнь, повэришь? Только мамой клянусь, был он нэ директор и нэ летчик, а пэрэступник. У мэнэ тогда недоразумений небальшой вышел с таможней, застрял груз настоящэй, вай, узбекской чэрэшни из Китая, сладкой, как поцелуй красавицы с гор! Поехал я спасать мой чэрэшня. А там у мэнэ начальник станции – близкий родня, троюродный сват второй жэны соседа моей тетки, и он, канешна, рад был. Приехал я, а у нэго в теплушке живет трэтий день этот Поленка. Сват говорит, из тайга вышэл без всего, совсем один, даже бэз барсэтки! Навэрно, бэглый с зоны. Сват – человек вот с таким бальшим сэрдцем, разрэшил по доброте этому нэсчастному обогреться, да и крышу еще шифэром покрыть. Потом какой-то Аристарх ему с Масквы пазванил и исчез Поленка. Неблагодарный оказался, даже крышу не закончил, вах! Только пачку макарон закончил, да, и укатил сэбэ. Палахой человек, завхоз-джан!

Арсен страдальчески нахмурился, рябь праведного возмущения дошла со самого кончика его солидного носа – он как-то скукожился и скосился в сторону. Финоген Семенович тут же помог его застарелому горю еще одной веселой бумажкой, и три волхва, принесший в дом старика дары истины, с миром удалились.

Миллионер просидел за самоваром до полуночи, хрустя фруктовым сахаром и с удивлением отмечая, что кулебяка с визигой удалась необыкновенно, а чай с липой совсем такой, как до войны. Это вкус к жизни потихонечку заполнял давно потухшего Финогена, проникал в прочно замурованные, покрытые плесенью воздержания закоулки его широкой когда-то души. Тайна, требующая отгадки, недреманный враг, жаждавший все отнять и ничего не делить, разбередили застывшие в ожидании Врат Небесных чувства завхоза и вернули его в коллектив, семью и работу прежним удалым коммерсантом. Сделав несколько междугородних звонков, миллионер с просветлевшим лицом налил себе стопку целительной хреновухи из старых запасов, подошел к потемневшему зеркалу и улыбнулся, чего не случалось с ним с середины двадцатого столетия. Лед в его сердце трескался, таял и превращался в полноводные потоки свежих, безудержных чувств.

Первые петухи застали преображенного дельца уже на подходах к школе. С неудовольствием отметив, что боковая дверь открыта нараспашку, а замок от калитки лежит на заборе, Финоген тут же похвалил себя за предусмотрительность: заказанные на Каймановых островах компьютеры третий год путешествовали морем, с честью суперсовременной техники выдерживая шторма и отсуствие вай—фая. Значит, их не украли.

«Сейф надобно у меня поставить. Дома, – подумал завхоз, – Неспокойно в городе пока». И, утвердившись в этом душегреющем решении, ступил под гулкие своды пахнущего сменкой и мышиной травилкой подъезда.

В длинном коридоре первого этажа была темно и тихо, только в самом конце, у кабинета директора, на натертом полу уютно располагался отблеск включенной в помещении лампы. Из-за начальственной двери до него донеслось какое-то бормотание и звук падающих предметов. Видимо, Камикадзе уже горел на работе.

– У-у, бесовский сын, – Финоген авторитетно определил научный профиль нового руководителя и вплоть до пятого, последнего этажа школы витиевато поминал всех его родственников по материнской линии. Наконец, совладав с архисложной системой замков и запоров в бухгалтерии, завхоз сквозь лабиринт несгораемых шкафов пробрался к своему столу и засел за бумаги.

С первыми звуками торжественной первосентябрьской линейки в дверь постучали и проем заполнила колоссальная фигура предпринимателя Павла Динина. Задорный румянец горел на молодецких щеках, шея, равная по охвату трем балеринам, даже не дрожала под непосильной ношей золотого креста, будто снятого с Казанского собора. Павел был весел, сердечен и переналит новостям.

– Павлик! – пробасил Финоген из-за шкафа. – Опять не по-людски вошел, раскольник садовый! Повесь-ка дверь на петли, да подмети, что ли. Ведь специально для тебя кирпичом створку заложили. Сызнова все снес, анафема!

Павлик виновато огляделся и носком огромного ботинка смел колотый кирпич с останками двери под тумбочку. Решив, что так уже много лучше, он аккуратно пробрался к столу миллионера и стал оправдываться:

– Так я чего, Финоген Семенович! Здесь такая тема. Минтай, ну, друган мой бывший из Тайланда, мне киллера подослал. Шутилка у нас такая, чтоб форму не терять. Я ему, он мне… Короче, иду щас до вас, а на первом этаже стоит за дверью перец один и стволом сверкает. Уставился, прямо гляделки свои в дверь впечатал. Ну, я его маленько успокоил. Теперь надо Минтайке такого же заказать.

Динин поводил глазами по потолку, вспоминаю, кто из профессионалов подходит под задание с точки зрения здоровья. Выходило, что почти все пали жертвами травматической эпидемии девяностых, а выжившие никак не дотягивали по экстерьеру до утреннего хмыря с глазами. Финоген Семенович, заметив тень раздумья, набежавшей на павликово чело, спас его от непосильной работы головой:

– Потеху попозже обмыслишь. А вообще – не думай ты лучше, тяжело будет с непривычки, – завхоз погладил бороду и скептически посмотрел в глаза бывшему борцу. Глаза четко давали понять, что столько указаний однопроцессорный мозг спортсмена переварить не сможет. Старик махнул рукой, пожевал губами и продолжил:

– Делу прежде время свое молодецкое посвяти. У нас, Павлуша, напасть приключилась, сила твоя богатырская пригодится. Ну и связи, и знание жизни, вестимо, потребуются. Нет тебе равных по части народов севера, особливо освоивших его по этапу! – Финоген не боялся грубой лести и умасливал Павлика до состояния где-то между медом и лебяжьим пухом. Видя, как его, простого борца, ценят, Динин был готов делиться опытом до последнего семиюродного шурина во вражьей семейке.

К окончанию торжественной встречи Поленко с детско-юношеской начинкой школы план по его ликвидации был конкретно обшептан и принят в работу. Занимался деловой осенний день. Обратный отсчет времени, отмеренного резвому новичку, звонко цокал в саркофаге напольных часов в директорском кабинете. Из ящика донеся скрип кукушки, замурованной сломанной пружиной.

Завхоз на верхнем этаже точно знал, кто сыграет в ящик следующим.

***

После бодрящего утренника на свежем воздухе школьники шумным потоком растекались по зданию. Ребята постарше чинно выступали в клубных пиджаках с иголочки, и с видом заправских денди цедили сквозь зубы едкие замечания о сизом носе физрука и отсутствии спринг-роллов в столовке. Учебные вопросы и всякие мысли Поленко на этот счет интересовали их чуть меньше анатомии задней левой ноги у мамонта. Первые красавицы заведения с утиными лицами – а именно такие должны быть у «див от кутюр», если верить портретам столичных звезд – с презрением морщились на гикающих мальчишек помладше. Последние мерились летними подвигами по спасению утопающих, покорению вершин и вождению спорткаров, и в этой битве воображений не было места случайным помехам типа дисциплины. Учителя внушали, ребята галдели, родители переживали – все было так, как будто ничего и не было на вечернем педсовете.

Школу не впечатлили угрозы нового директора привить трухлявое полено казарменного порядка к крепкому, налитому молодым соком дичку нового поколения. Приговор Леонида Серафимовича никак не опечалил детские сердца и ожидаемой дрожи в коленках при виде наставника не вызвал. Легкомыслие юности и остатки летнего хмеля в головах вполне гарантировали элитных учеников от страха и учительских упреков. Старшеклассниками они ловились с дерзостью молодого бычка, вышедшего на красную тряпку, а интересы малюток надежно охранялись цербером из областного комитета по защите детей от воспитательного произвола.

Работенки у цербера было немного: в душе эстет, он старательно обходил стороной кварталы фабричной панели с тяжелыми на руку отцами, бедовыми мамашами и их чумазыми отпрысками. Смекалистые, но несовершеннолетние герои с городских окраин и рады были бы визиту хорошо одетого гражданина с золотыми часами, но их встреча по непонятным причинам цербером откладывалась. Зато породистые питомцы языковой гимназии могли рассчитывать на неподкупного чиновника в любое время дня и ночи, и дело тут было не только в их родословной; просто он очень любил детей.

Покуда милые крошки в бантах и ранцах радостно торопились на первый в жизни урок, их более опытные товарищи, второгодники и драчуны, понуро плелись за учителями к Голгофе обязательного начального образования. В колонне третьеклашек разгоралась жаркая дискуссия:

– И вот тут я им говорю, – вещал курносый малыш своим товарищам по несчастью. – Говорю, значит: «Все, родные и близкие! Я уже в вашу школу находился. Вы мне, говорю, говорили, там друзья, общение, весело и рассказывают про тигров, и как запустить мыша в космос. Я два года! Два! Ходил и ждал». Вот скажи, Серый, было про тигров?

Серый – шарообразный недоросль с лоснящимся от летней бабушкиной диеты лицом недовольно загундел:

– Не знаю, что там за тигров, а весело было тока тридцать первого мая. Когда вся эта бодяга закончилась, – и он жестом пухлой ладошки обвел товарищей, учителей и гулкий школьный коридор. Обведенные сразу поникли разноцветными головками и еще острее почувствовали безнадежность своего положения.

– Ну да, – после некоторой паузы всхлипнул курносик. – И я про то. Ни тигров, никакого нужного. А мне мама тут говорит: «Данилка, что значит – находился. Это на десять лет, сыночек, твои университеты!». Предупреждать надо! А теперь еще какой-то Поленид Анафемыч рычит как из сериала «Рекс». Хотя нет, не такой, хотя и похож. Этот не добрый, – ребята согласно закивали и наперебой стали убеждать друг друга, что Рекс-то, конечно, умница и свешивает язык совсем не так, как директор, а аккуратно и для вентиляции.

Мало-помалу спор о достоинствах полицейской овчарки и недостатках нового школьного начальника охватил все младшие классы, включая закоренелых отличников. Дрожащий подбородочек и вылупленные от удивления глаза девочки Марты явно указывали на то, что Поленко вреден даже в малых дозах, и лучше вообще с ним не встречаться. Учителя, эти путеводные звезды на небосклоне маленького человека, тоже не внушали особого оптимизма: на свеженьких выпускниц педа брутальная энергия Леонида Серафимовича произвела неизгладимое впечатление. Самые смелые отделались легким сотрясением мозга и прочих закоулков организма, и теперь с отсутствующим видом гладили своих подопечных по ранцам, пытаясь как-то утихомирить племя младое, незнакомое. Их коллеги послабже так и не вышли из полуобморочного состояния, заработанного на вчерашнем собрании и закрепленного лаем директора на линейке. В младшей школе прочно укоренялись анархия и плохие предчувствия.

А в это время наличный состав средних классов беспокойным муравейником вибрировал у актового зала, где планшеты родителей собирались осквернить установкой системы контроля успеваемости и поведения. Прогресс велик! Но ничто так не стесняет молодое дарование, как двойка, выставленная на обозрение родителей.

– Тарас, а, Тарас! – жалобно захныкал самый щупленький в 6 «Б» мальчик Антошка. Как всегда, за мелкой массой скрывался непримиримых дух, который противодействовал любым знаниям, атакующим несчастного изо всех кабинетов. – Тарасик, это что получается… Зря я все лето мастерил полочку за электрощитком? Я ведь даже книгу прочитал! Со словами! На три страницы, «В помощь домашнему мастеру». Мне, Тарас, никак нельзя дневник мамуле давать. Она от него случается дико неспокойная. Делать-то что? – Антошка с обидой засопел и ткнул в плечо рослого Динина.