Текст книги "Выход зубной феи"

– Что-что, – отозвался наследник славной деловой династии, – сухари сушить. Папа всегда так говорит. Это если тебя родичи выгонят из дома за успеваемость. Будешь скитаться хотя бы с сухарями. А воду можно из снега брать. Если до зимы дотянешь, конечно, – Тарас вовремя заметил слезу, закипающую в круглых глазах Антошки, замялся и решил приободрить друга. – А, вообще, Антоха, наши люди не сдаются! Надо найти крайнего, в смысле, кто виноват. И обезвредить. Зови ребят, будем штормить мозгом.

Мигом вокруг Тараса образовался кружок единомышленников, которые тоже любили своих родителей и справедливо полагали, что от лишних знаний им только лишние печали. Двойкам не место в радужном мире отцов и детей! Хотя в современной семье о человека по оценкам вообще не судят, ремень – это атавизм, а углы давно никем не обживаются. Ради спокойствия родных и близких одноклассники Тараса были готовы на подвиг: завести дубликат дневника, обязаться вести его прилежно и пунктуально, а за вполне посильную плату – на нужды общественного движения за мир – надежно хранить его на полочке за электрощитком во дворе. Уютно и скромно, как и требуется от хорошего, послушного сына.

Тут Тарас и показал, каких блестящих результатов можно достичь, лакирую образованием отличную наследственность. Мальчик зрил в корень еще в том возрасте, в котором его папа, лишенный заботы средней школы, по легкомыслию озирался только на инспектора из детской комнаты милиции.

– Дубликат – это неплохо, – подытожил Динин-младший, – но на время, господа. Дубликат не решает нашей проблемы. Наша проблема – эта программа у родичей в планшете.

– Тарасик, – уже не скрывая отчаяния завопил Антошка, – миленький, ну придумай что-нибудь! Ты же умный! Все там будем, знаю, но, может, есть надежда? Ну хотя бы пока я батю не перерасту или пока физику с химией не уберут. И русский с биологией. А вот рисование можно оставить…

Тарас снисходительно похлопал друга по плечу и с уверенным видом произнес:

– Выход есть, Антошка. Как говорили великие и делал мой папа: «Нет человека – нет проблемы». Нам надо всего лишь найти, кто это придумал и дать ему передумать обратно. Или пусть он в другой город уедет. Сейчас многие любят путешествовать! Ну что, ребя, кто виноват?

Школьники тут же загалдели, выдвигая, опровергая и подтверждая версии. Истина, как это водится у младенцев, быстро нашлась во всей своей неприглядной красе. Пытливый ум некоторых сразу же связал приятное новшество с появлением Леонида Серафимовича, хотя последний еще даже не успел взяться за горло спонсоров и потрясти его хорошенько. А именно они и расщедрились на удобный подарок учителям.

Но с точки зрения 6 «Б» виновный плавал на поверхности; его было решено извести по неведомым пока, но эффективным рецептам семьи Дининых. Изобретенную директором программу следовало, как всегда показывают в фильмах, заразить вирусами. Каждый получил ответственное задание: Тарас обязался взять интервью у папы о боевых заслугах и личном опыте, Антоше досталась миссия попроще – найти хакера мирового уровня, но чтобы недорого. Мелкие поручения – финансы, общественное мнение и моральная поддержка – разошлись по остальным.

К концу совещания лавры предателя единогласно увенчали пегого Поленко, и по старинному обычаю детское горе было тут же отмщено безжалостным гимназическим фольклором. К концу дня история о директоре, спящем в гробу и рычащем на случайных прохожих из-за забора дальней стройки уже дошла до мнительных девиц из девятого.

Выпускники же, вкусившие от заветного древа репетиторства, уже пропитались горьким от излишнего познания медом его плодов и усвоили главную заповедь: забить на все, чему тебя учили в школе и плевать на то, что ты там видел. Этим сам черт был не страшен, хотя Поленко и на фоне той хвостатой братии выглядел вполне конкурентно.

В общем, очередной залп нового директора по его подопечным прошел вхолостую: на девять утра первого сентября пострадавшими числились только девочка с колокольчиком и очкарик из 7 «А», проглядевший в свои модные затемненные окуляры дверной проем на первом этаже и попытавшийся, как Терминатор-2, пройти сквозь стену. Неудавшийся киборг получил от друзей дельный и исцеляющий совет смотреть, куда прет, и полностью оправился уже к полудню, так что раненых по большому счету не было.

Список пропавших без вести возглавлял и замыкал Тихон Гаврилович, сильно изумивший коллег своим отсутствием. Злые языки тут же связали его исчезновение с марсианами, так долго не прилетавшими за своим фанатом и в чем-то даже представителем внеземной цивилизации на российских просторах. Вполне допускалось, что зеленые человечка наконец-то решили то ли не бросать своего, то ли не делать ничего плохого нашей зеленой планете, но забрали Тихона с концами. Дома его не оказалось, по дорога к школе тоже была свободна и начальственное тело бегало туда-сюда без этого прилипалы. Финоген Семенович, узнав о бесследной пропаже Квазимодыша, еще больше укрепился в вере во Всевышнего, потянув за собой с десяток бывших идейных атеистов из педсостава. Прочие же наивно благодарили судьбу и неискоренимо высокий уровень преступности в области.

По всему выходило, что, вопреки тяжелым предчувствиям коллектива, новый порядок медлил наступить и нес весомые потери еще до открытия фронта. На всякий случай урок мира было решено провести в формате показательных боевых учений под носом у противника. В классе Амалии Петровны Винтер дрессированные дети непринужденно жонглировали обратными матрицами и пределами, ускоряясь в подсчетах до трехядерного пентиума под ледяным взглядом педагога. Физик Вишневская заигрывала с самодельным электрогенератором и по ходу разъясняла восторженным школьникам, что именно такие неуправляемые приборы, плюющиеся искрами безо всякой логики и смысла, и составляют костяк вооружений некоторых забывшихся республик. Мира им эта старозаветная техника, впрочем, не добавляет.

С четвертого этажа циркулярной пилой визжала Марина Тухтидзе, у которой праздничный макияж наглухо затмевал боевую раскраску каманчей и оперение тропических птиц в брачный период. Такой период в жизни Марины затянулся чрезмерно, наполнив голосовые связки желчью ревности к более удачливым невестам и раздвоив и без того острый язычок. Марина шипела про любовь к ближнему с благостью ядовитой мамбы, стреляя кипящими черной смолой глазами по ученикам. Бездарный в плане жениховства директор рушил ее планы скоропостижно обвенчаться с молодым, неженатым и беззащитным новым начальником, коим по всем расчетам должен был стать красавец-сынок мэра. Заняв уже пригретый сыночком стул, Поленко принял удар на себя и спас мэрского первенца от непосильного семейного счастья. Так жестоко надругаться над чувствами биологини мог только настоящий Камикадзе.

Все остальные тоже были при деле, когда из глубин цокольного этажа на школу обрушился леденящий душу вой.

«А-а-а-а-а-а», – неслось откуда-то из темных недр необитаемого в праздничный день предбанника. «У-у-у-у-а-а-а», – звук легко добирался до верхний этажей, эхом запутываясь в самых укромных закоулках старого здания, и, ударяясь о глухие простенки, с новой силой обрушивался на изумленных школьников. Стекла в двойных рамах звенели, треньканьем отзывались дверные ручки, а сердца воспитанников гимназии наполнял ужас. Учителя один за другим выходили в коридор на разведку и, не разведав ничего утешительного, ныряли в свои классы и поплотнее закрывали двери. Только одна Анастасия Борисовна, уже давно живущая со свекровью, ничего не боялась и попыталась как-то стабилизировать уходящую в штопор истерики географичку.

– Не вытирайтесь о стену, ее мыли в последний раз перед тем, как красили. В пятьдесят шестом году то есть, – Настя решила как-то отвлечь посеревшего педагога от грустных мыслей, а здесь лучший метод – это переключение. – Платье парадное помнете. Это, может, вообще не человек, – географичка стала закатывать глазки и валиться куда-то к плинтусу, когда Настя уточнила:

– Может, это собака какая. Или у Марины вывелся редкий вид и он теперь, вот, мамочку зовет.

– Мы здесь все мамочку зовем, – отозвалась запыхавшаяся Динара Ефимовна, которая только добралась к своим из дальнего лингафонного кабинета. – Я такого ора не слыхала со времен бардовского фестиваля в Вязниках в мои девичьи годы. Там обошлось без жертв, но мы были молоды и с портвейном. – При упоминании знакомых истин географичка потихоньку стала наливаться румянцем, а Настя, выросшая в непоэтической атмосфере девяностых, просто взяла доступный рецепт на заметку. Молодость у нее была в запасе, а теперь, наконец, выяснилось, что для полного счастья ей просто не хватало портвейна.

Под восходящие гаммы воя Динара Ефимовна покончила с прошлым решительной рецензией:

– Да, мы уж были не хлюпики. Ну сейчас я не поручусь за свою психическую безопасность для окружающих. Это ж надо так портить условия нашего непосильного труда! Причем, слышите, личными проблемами. Застрял кто-то в клозете и давай гудеть. Несварение или всякие бульки в желудке не должны идти в виде концерта!

Англичанка сурово зашевелила усами и опалила взглядом притихших учительниц. Настя с коллегой явно не поспевали за резким слаломом ее рассуждений и на всякий случай ничего не говорили. Но Динара, изучившая все методички бабушки Бонк вдоль и поперек, знала, что для диалогов больше одного человека не обязательно.

– Вот из за таких как вы, пастор Шлак и провалил все явки, – кипятилась учительница. – Как педагогом может быть человек без логического мышления? Хотя что это я вас напрасно оскорбляю, без мышления вообще – вот более верный диагноз. Не понимаете? Звук идет из под меня!

Тут уже и ребята стали выглядывать в коридор, чтобы своими глазами увидеть, как завучу удается так чревовещать из-под своей юбки. Динара в изнеможении замахала сосисочками переплетенных кольцами пальцев и начала объяснять детально:

– Английский, душечка, класс устроен для повышения успеваемости аккурат в бывшем кабинете задумчивости. То есть в туалете. А прямо под нами парадный учительский санузел Финогена Семеновича с тронным залом. Воют оттуда, и я дико сомневаюсь, чтобы там застряла собачка.

Мои крошки стучали туда по трубе, но реакции ноль. А животное ну только из инстинкта самосохранения уже давно бы от страха сдохло!

Рациональное зерно в рассуждениях Динары Ефимовны было, только облегчения паникующим оно не принесло. Помимо этого недостатка наблюдались и более весомые минусы: зарвавшийся певун с несварением и не думал затыкаться, и ужасный замогильный рев свободно лился по территории школы. Посему Настя, пропустившая времена, когда выскочек раскулачивали и клевали им печень, все-таки отважилась внести рацпредложение:

– Может, спуститься вниз? Я уже не слышу даже о чем думаю. Немного уши болят. К тому же, вдруг там помощь нужна?

Динара, поморщившись и потерев заостренные, как у рыси, прозрачные ушки, поводила губами.

– Дельно, свежо. Сходите. А я пожертвую собой за ради нашего всего, наших прелестных детишек. Война войной, как говорится, но английский по расписанию! – в лингафонном кабинете приникших к скважине учеников тут же размело по партам. – Крошки мои, я иду! – возвестила учительница на весь коридор. – Пока другие проветриваются по сортирам, буду выполнять свой долг до конца. А вы, уважаемая, послужите педагогике. Не так, как вы делаете обычно, а с пользой, – она ободряюще отодрала географичку от стенки и выстроила ее в направлении первого этажа. Пока Настя подхватывала лишившуюся последней стойкости пенсионерку, Динара с неожиданной для ее комплекции прытью прогалопировала в свои владения. Уже держась за ручку кабинета, она ободряюще помахала Анастасии Борисовне кулаком:

– Не рассусоливайтесь с ними там. Мы пришли побеждать, так от меня и переедайте. Воют средь бела дня. Придумали тоже! – и англичанка скрылась в классе, плотно прикрыв за собой дверь и, кажется, даже подперев ее стульчиком.

– Надо все-таки спуститься, – Настя с сочувствием посмотрела на обессиленную пережитым коллегу. Вой между тем усиливался, прирастал новыми жалостливыми тонами и постепенно перешел в монотонный фон ультразвука, как на космодроме. Терпеть эти вредные децибелы больше не получалось, и молодая учительница решительно открыла дверь, отделявшую классный коридор от широкой гранитной лестницы. Прямо с лестничной площадки можно было попасть в учительскую, где хранились классные журналы, дидактический материал и чаи с баранками. Краем глаза Настя успела заметить будто вырезанную из чурбачка нескладную фигуру директора, юркнувшую в кабинет и притаившуюся в его глубинах. Откуда Поленко взялся на лестничных просторах, было неясно, но то, что он в спасательной операции не участвует, не подлежало сомнению.

– Леонид… э-э-э… Серафимович! – шепотом позвала девушка. – Что там происходит?

В ответ из учительской раздалось утробное ворчание, какое бывает, если осенью пошуршать палкой в норе сытого и сонного енота: выйти не выйдет, но ругаться будет. Поняв, что начальство занято и мелочи вроде дрожащих стекол его не отвлекают, Анастасия Борисовна, настоящая русская женщина и педагог, бесстрашно ринулась вниз. Добежав до площадки первого этажа, она увидела школьного врача Кондрата Минимовича, непринужденно и весело прятавшегося за антиникотиновый плакат, что висел на входе в его владения.

– Кондрат, вы просто так стоите? – Настя не могла сдержать радости при виде столь редкого в школах подкрепления – мужского. – Тогда я вас с собой возьму! Мы там все переполошились, ничего не понимаем. Учебный год только первый день, а воют, как будто тридцать лет без каникул. – Она подошла вплотную к медику и ласково ему улыбнулась. Кондрат, не меняя гладко-приветливого выражения лица, спокойно продолжал стоять, изредка сдвигая на Настю умные карие глаза и никак не реагируя на ее призыв. Спустя пару минут, в течение которых Настя прикидывала, стоит ли бояться сошедшего с ума Минимовича или просто отправить его в тыл, на верхние этажи, медик, наконец, заговорил:

– Не просто. Я чутко слежу за здоровьем вверенного мне коллектива. На вверенном мне участке работы. По участку никто не проходил, но я слежу, если идет. Уйду, а вдруг кто пройдет, а следить за здоровьем некому? Так не пойдет, пройдет и уйдет без здоровья. – Кондрат глубокомысленно ткнул пальцем в небо и замолчал. Под горькие, полные скорби рулады, выводимые таинственным существом в дали темного коридора, школьный доктор поводил головой туда-сюда и снова на пять минут замолчал. Он был интроверт и самодостаточный человек, посему вечный зов из учительской уборной не имел шансов пробиться в его внутренний мир. Красивые молодые женщины отрицались им не столь категорично, но в целом Кондрат, как и забытый современной школьной программой Петя Трофимов, был «выше любви». Поэтому теперь довольно-таки симпатичная Настя могла хоть до завтра топтаться пред его очами и что-то взволнованно щебетать. Медик замер в полуулыбке и не волновался.

Поняв, что и с этим каши не сваришь, Анастасия Борисовна раздраженно топнула ножкой в комфортной немецкой лодочке – сразу видно, учителя стали жить лучше! – и уверенным шагом направилась к пятачку расписания. Директорская была плотно закрыта, доска почета пыжилась неувядающими лицами героев и призывом сдавать деньги сейчас, ибо потом будет дороже, зато запретный санузел Финогена зиял варварски приоткрытой без ведома завхоза дверью. Оттуда и несся, захватывая пространства и парализуя волю слушателей, какой-то дикий, разнотональный вой. Настя, как олимпиец перед стартом, выдохнула, перекрестилась, подтянула колготки и постучала: все-таки учитель – интеллигентная профессия. Стенания вдруг понизили регистр, створка на бесшумном японском механизме плавно отворилась, и в интимном полумраке девушка с облегчением разглядела вполне человеческий силуэт. Кто-то, обняв священный унитаз, самозабвенно причитал в его глубины, скрывшись в чудо-изделии по самые плечи. Настя проворно поднялась на подиум, тронула страдальца за острую лопатку и чуть не рухнула рядом: не превращая выть, существо вынырнуло из бурных потоков и мертвой хваткой вцепилось в протянутую ему руку помощи.

Висеть на ней этому бесноватому, кажется, понравилось: раскачиваясь из стороны в сторону, он издавал звуки, которые заставили бы краснеть и подтягивать мастерство самого матерого тамбовского волка. Но Анастасия Борисовна все же не зря заканчивала знаменитый столичный пед; в доли секунды, собравшись и стряхнув с себя испуг, она что есть силы дернула визжащего товарища и строгим голосом выдала то, что всегда спасало на уроках:

– Сидеть, я сказала!

Чудесное заклинание и на этот раз не подвело. Человек обмяк, закрыл рот и нежно уложил голову на край унитаза, который тут же по установленной программе ласково обдал его прохладной водицей с запахом ландышей. Это помогло. Бывший возмутитель спокойствия ослабил хватку и скатился со ступенек на анатомический коврик в русском стиле, разметав по этому дорогому удовольствию неподвижные члены.

В бездыханном теле храбрая учительница тут же признала Тихона Гавриловича. Трудовик был сер, помят, обсыпан какой-то пожухлой пылью и осколками стекла. Он лежал у мраморного подножия тихий и смирный, и спустя несколько минут Насте вдруг показалось, что он не дышит.

Она с тревогой наклонилась к поверженному, лихорадочно вспоминая, где искать пульс и что делать, если его нет – извечный вопрос, вызывают ли вперед милицию или скорую. Кое-как расстегнув ворот изорванной мокрой рубашки, чтобы дать воздуху пробиться к больному, Настя приподняла увенчанную жидким хохолком трудовую голову.

Внезапно глаза пострадавшего открылись, он закашлялся и прошептал:

– Они… там…

Девушка, вмиг сообразив, что все-таки, наверное, милиция будет уместней, разволновалась: видимо, ей предстояло узнать последнюю волю умирающего и получить наводку на убийцу. Второе было поважнее, а то добрая традиция записывать в обвиняемые нашедшего труп никак не вязалась с планами Насти на жизнь. Медлить было нельзя:

– Что случилось, Тихон Гаврилович? Кто это вас так, вы его узнали? Не закрывайте глаза, смотрите на меня! Что я делаю? Щелкаю пальцами, раз, раз, смотрите!

Голливудский метод воскрешения мертвых не помогал. Тихон стремительно белел, при этом как-то синея по краям, протяжно вздыхал и ничего не говорил. Наконец, словно собрав последние силы, он притянул Настю к себе и, уже с трудом выговаривая слова, прошелестел:

– Ушли… ищите!

Это были последние слова Тихона, которые обошлись школе очень дорого.

***

– Значит, вы утверждаете, что во время последней ссоры с мужем видели дьявола, так? – старший оперуполномоченный Виталий Катанин обреченно вздохнул. Напротив него рыхлым студнем трепетала и сотрясалась в рыданиях женщина лет пятидесяти в черных соболях. Каждое слово милиционера она встречала душераздирающими всхлипами и мотала головой, причудливо разукрашенной висюльками сережек, завитыми локонами в каких-топерьях и золотым блеском зубов. Вся эта мишура звенела и скакала перед Виталием уже два часа, и, если бы не его чувство долга и виды на повышение, дама давно бы уже развлекала веселых медбратьев из психиатрической неотложки. Но Катанин не зря носил свои погоны.

– Послушайте, Клавдия, э-э-э… Эн-гель-гар-товна! – опер выдохнул и отметил про себя, что иностранные языки, вопреки характеристике из школы милиции, даются ему легко. Всего пара часов практики и отскакивает, как с листа. С видимым удовольствием он повторил:

– Да, Энгельгартовна. Так что же произошло при вашей последней встрече?

– Последней??! – соболя умылись очередным бурным потоком слез, а Катанин был вынужден сглотнуть – верное средство от заложенных ушей. Женщина на достигнутом не остановилась. Заламывая руки, она напустилась на опера:

– Жестокосердный, нет, жестоковыйный вы молодой человек! – таких обидных, сложных слов опер не слышал даже от матерых рецидивистов. – Да что же вы меня вдовой делаете раньше выплаченной ипотеки? Не вы на мне женились, не вам меня и в брошенки записывать!

Дама шумно высморкалась и скрестила руки на груди, наглядно иллюстрируя пример из языка жестов: разговор окончен и наши дороги разошлись. Какой-нибудь ломающийся на правах человека коп-недоучка спасовал бы и проворонил ценного свидетеля, но Виталика учили там, где женщины с бородой не собирали стадионов и вольнодумства карались по всей строгости.

– Жениться я планирую более удачно, – осадил он свою визави. – А не хотите сотрудничать со следствием, пятнадцать суток в камере вам положены на раздумья. И штраф за оскорбление при исполнении! В размере, который дальнейшую ипотеку действительно ставит под большой такой вопрос!

Руки и соболя вмиг перегруппировались, сложив новую, покорную и очень лояльную к следствию позу. Клавдия шмыгнула носом и дрожащим голосом стала вспоминать:

– В тот вечер произошло много чего. Во-первых, Султан Сулейман кинул фиолетовый платок какой-то чернявой глисте. У меня настроение испортилось на неделю. Во-вторых…

Катанин захрустел пальцами и мысленно представил, как они уверенно смыкаются на дебелой, обвитой цепочками шее опрашиваемой. Картина выходила загляденье. Отогнав чудное видение, он мягко попытался скорректировать Клавдины показания:

– Прекрасно. С вашими родственниками разберемся позже. Давайте еще раз с самого начала, но про супруга.

– Так я же вам говорю, я же все рассказала! – снова зашлась в рыданиях мадам Поленко. Виталий поморщился, нацедил из графина полный стакан и, критически оглядев распухшую физиономию Клавдии, от души добавил в мутную воду полпузырька валерианки. Пусть потом поговорят, будто родная милиция их не бережет!

Дама одним глотком осушила протянутый ей коктейль. Спиртовая часть настойки была, конечно, не при чем, а вот драгоценные эфиры и растительные вытяжки мгновенно зарумянили Клавины щеки и даже слегка ее успокоили:

– Так вот, с начала. Познакомились мы с Леней на рынке…

Опытные товарищи, конечно, говорили Катанину, что свидетелей, особенно женщин в климаксе, бить и перебивать не следует: в куче навоза обязательно отыщется жемчужина требуемой истины. Но в случае с мадам Поленко опер уже сидел в навозе по горло, захлебываясь в зловонной жиже каких-тообрывочных сплетен, ябед на соседок и мистических откровений. Поэтому, только ради спасения утопающего, он все же нетерпеливо прервал плакальщицу и снова направил ее в нужное русло:

– Это тоже важно, но давайте все-таки начнем в обратном порядке. Сначала о том, что было на днях. А затем вернемся в прошлое и вспомним все остальное и очень существенное. Ну, попробуйте!

Клавдия Энгельгартовна подняла глаза к потолку и завела рассказ, который в свою очередь уже завел с утра все управление:

– Значит, так. Леонид Серафимович, он, конечно, уже почти стал хороший человек. Мне совсем немного не хватило времени, хотя Господин Рафаэль и говорил, что его сущность астрально светло-голубая. Или даже оранжевая. Как по-вашему, оранжевая все-таки?

Виталий устало прикрыл глаза и безнадежно махнул рукой:

– Вскрытие покажет, какая там сущность. Если найдется. Продолжайте.

Клавдия вздрогнула, поплевала через левое плечо и постучала по столу под носом у опера. Приняв эти, в общем-то, необходимые и достаточные меры, она по рецепту Господина Рафаэля все же припечатала их для надежности заговором: «Оранжевая найдется, слава волоокому Ярилу, паки троекратно!», и, как ни в чем не бывало, продолжила:

– Так вот. Тот день я решила посвятить Люциферу. Леня-то с ним не занимался. Все на мне было! Знаете, это черное существо, может, других и пугало, но не меня. Мы решили, чтоб он покорил весь мир, понимаете? Вот я, значит, делала обряд, когда Леня пришел. А Люцифер на мне лежал.

Милиционер аккуратно принялся убирать в стол заточенные карандаши, ножницы и другие острые вещицы, стараясь при этом не спускать глаз со своей собеседницы и дружелюбно ей улыбаться. Немного подумав, он все-таки отодвинул чашку и кактус: когда-то, будучи еще зеленым курсантом, он читал увлекательную книгу о предметах, извлеченных из тел жертв маньяков и сумасшедших. Катанин знал, что последнее «прости» можно сказать и пуговкой. Наконец, почувствовав себя в относительной безопасности, он переспросил:

– Значит, вы уверяете, что Люцифер, дьявол, к вам являлся и даже вступал с вами в связь? Может, говорил еще что?

Клавдия всплеснула похожим на рояль бюстом:

– Являлся??! Да он жил со мной постоянно! В отличие от моего мужа, которого черти, видать, на Луну носили в это время. Хотя вы, товарищ милиционер, вижу, разбираетесь. Он мне и правда все говорил, Люцифер, но только так, что я одна его понимала.

В дверь просунулась рыжая голова катининского коллеги. Повернувшись ухом к замечательной свидетельнице, он транслировал в коридор ее последние откровения. Аудитория рыдала. Проводивший опрос Виталий впадал в бешенство, но поделать ничего не мог. Ему приходилось наслаждаться первоисточником в подлиннике и без купюр. Мадам Поленко заливалась соловьем:

– И, значит, решила я помочь Люциферу завоевать мир! Ну хотя бы в нашем городе, сами понимаете. Как говорит Господин Рафаэль, степ бай степ. Сначала город, область, потом и мир. А Люцик, это мы его так ласково звали по-домашнему, какой-то страшный стал в последнее время, неуправляемый. Вот вы как думаете, это легко мне было?

Катанин с отвращением посмотрел на торчащее в двери ухо и вкрадчивым голосом обратился к Клавдии:

– Думаю, нелегко. Коллеги из вытрезвителя говорят, это очень нелегко, когда черти пляшут и домовые шалят.

– То домовые, а то вещь одушевленная, которая и возмутиться может, набедокурить, – Клавдия Энгельгартовна чувствовала себя все увереннее и спокойней. Сначала Катанин ей не понравился, показался неприветливым, но теперь, разглядев в его душе нежные струны и интерес к ее любимцу, она искренне радовалась новому внимательному собеседнику:

– Значит, вот. Все уже и готово было, когда Леня пришел и стал Люцифера изгонять. И ведь как Люцик с ним бился! Но потом все-таки мой муж заслал его куда-то в тартарары, и мы стали его приманивать обратно, и звать везде… Только все напрасно, о-о-о! Не вернулся Люцифер к мамочке! О-о-о, о-о-о, – мадам Поленко зарыдала горше прежнего, а Катанин отер пот со лба. Схватка с Сатаной добавляла еще одного фигуранта к делу о двенадцати врагах Леонида Серафимовича, и это были только те, которых следствию удалось установить за минувшие сутки. В целом, показания супруги выглядели на общем фоне ярко и неизбито, но начальство старшего оперуполномоченного предпочитало более скучные отчеты без бесовщины. Виталий встал, походил по кабинету, предусмотрительно не поворачиваясь спиной к Клавдии, и попытался систематизировать полученные сведения.

– Я правильно вас понял: вы поссорились с мужем, потому что он запретил вам сожительство с Сатаной? Соседи снизу утверждают, вы кричали и угрожали мужу убийством.

Клавдия уставилась на милиционера и с сомнением протянула:

– Ну-у-у, убийством вряд ли можно назвать то, чем я ему угрожала… Наоборот! Я сказала, что мама моя с кумой приезжают с деревни. На днях. И брата моего, сварщика, привезут. Потому как он как раз между летом и первым сентября бывает трезвый, и его можно погрузить в поезд. Между нами, если Люцифер не найдется, то братец Леню мог бы на конструктор разобрать и двух новых котиков сделать! Он у меня этот… гиппиусец! Борец за все живое. Но мужу я такого сказать не успела.

Виталий нахмурился:

– Гринписовец, наверное. При чем здесь какие-то котики? Можно это понимать так, что ваш брат конфликтовал с гражданином Поленко?

Теперь уже гораздо более грозно нахмурилась Клавдия Энгельгартовна:

– Писовцы – это у вас здесь в городе в розовых труселях ходят. Советский милиционер бы постыдился слова такие говорить. И знать их тоже! И вообще, что значит «какие-то котики»! Мы с вами цельное деловое утро говорим про моего Люцика и как нам с вами его найти. Вон у вас сколько настрочено, проверьте свои каляки, а не братца моего обзывайте.

Где-то на самом краю, у горизонта Катанинского сознания забрезжила мысль, что не так уж и далеко уехала крыша мадам Поленко, а был в ее чернокнижном бреду вполне материалистический подвох. Виталик гнал от себя страшную догадку, как мог, а женщина тем временем лихо закручивала торнадо своего праведного гнева:

– Поглядите-ка на него, – Клавдия совершенно раздухарилась, окончательно стерев с лица рассеянно-идиотическую улыбку, которая всегда сопутствовала рассказам о любимом питомце. Теперь напротив опера сидела совершенно нормальная вздорная бабища от сохи и самым базарным голосом верещала:

– Я здесь распинаюся, открываю свое сердце, а он туда своим кирзовым сапогом и неуважением! Оборотень вы, только и радости, что без погон, – уж об этом я сейчас позабочусь! Чтоб вам с взятками всю жизнь бороться на собственном примере! «Какие-то котики», – мадам Поленко воинственно пыхтела. Видно было, что разъярилась она не на шутку.

Ухо в рыжих завитках исчезло за дверью, оттуда слышалась возня и сдавленные смешки, а до Катанина медленно, но верно доходила фатальность допущенной ошибки. За последние три часа он разнес весть о филигранно раскрытом преступлении по всей вертикали милицейской власти в области. В первичном рапорте были и секта сатанистов, взятая в полном составе вместе с главарем и реквизитом, и точно установленные преступные связи террориста Люцифера, хранение и приобретение всего, чего только можно, вернее, нельзя – в общем, это тянуло на элегантные майорские звездочки и отпуск. Теперь дело нагло рушили котик и рыжий гад, наверняка уже трясший вестью о катанинском фиаско во всех инстанциях.

Медлить было невозможно, а для карьеры просто губительно. Виталик прикинул, сколько понадобится Рыжему, чтобы в деталях донести начальству, а начальству: поднять трубку телефона и взгреть опера по полной вплоть до совсем уж жаркого перевода в сельские участковые. Выходило, у Катанина имелось около четырех с половиной минут для успокоения капризной практикантки черной и белой магий и лепки из ее запутанных показаний чего-то вразумительного.

– Спокойно. Спокойно, – ввиду нехватки времени опер умело совместил аутотренинг с воздействием на свидетеля. – Давайте еще раз пройдемся по ключевым моментам. Вот, Клавдия Энгельгартовна, выпейте настоечки.

– Да что вы меня валерианкой опаиваете, как кота перед кастрацией? – вскинулась мадам Поленко. Но стакан взяла. Сделав пару шумных глотков, она лихо выдохнула этилом и уже не так непримиримо продолжила: