Текст книги "Цивилиzации"

9. Каталина

Прошло время, одна луна, а может, и две. Запасы китонцев были на исходе. Но ведь история учит нас, что не многие события берут на себя труд предупредить о себе заранее, да и среди них есть такие, которые легко обманывают ожидания, большинство же в конечном счете просто вдруг случаются.

Вышло так, что во дворец постриженных явился король этой страны. С ним была молодая светловолосая женщина, его королева, и многочисленная свита из вельмож и воинов. Вельможи и королева были одеты с такой изысканностью, какой китонцы у местных жителей прежде не замечали: их костюмы были пошиты из материй, не затмевавших, конечно, ткани инков, но выглядевших в высшей степени изящно; зато король в простой черной мантии и такого же цвета приплюснутом чепце, которые удачно сочетались с его бородой, ограничился приметным колье, сплетенным из крупных звеньев, с подвеской в виде красного креста, вставленного в золотое кольцо. Светлые волосы королевы возбудили меньше любопытства, чем борода короля. Сначала бородач в черном поговорил с главным из постриженных, и от внимания китонцев не укрылась та почтительность, с какой хозяин дворца к нему обращался, целовал руки, многократно преклонял колено и ни разу не разогнул спины (правда, сандалий при этом не снимал).

Затем король изъявил желание побеседовать с Атауальпой.

Он сказал, что имя его Жуан [29], и, услышав это, Верховный инка повернулся к Игуэнамоте, уловив схожесть с некоторыми именами таино.

Если бородатого короля и смутила нагота принцессы, то он этого никак не выдал. Он сказал, что правит страной под названием Португалия, и при этом широко размахивал руками, как будто хотел показать, что это большая империя, но беседа складывалась нелегко: Игуэнамота понимала только отдельные слова. Он часто произносил слово deus [5]5
  Бог (порт.).


[Закрыть] – она его не знала. Атауальпа показывал рукой на запад, пытаясь объяснить, откуда они прибыли. Казалось, Жуан в недоумении. Он произнес еще одно слово: «Brasil?» [6]6
  «Бразилия?» (порт.)


[Закрыть] Но его собеседники и не слышали о таком.

Воцарилось молчание. Тогда король что-то сказал супруге – Игуэнамота отчасти поняла: он спрашивал, как бы найти толмача, говорящего «по-турецки». Королева с изяществом ответила, что для этого придется подождать, когда ее брат вернется с победой из новой «круазады» против некоего правителя по имени Сулейман [30], а Игуэнамота вдруг осознала, что понимает королеву. И тогда из глубин ее памяти вдруг вынырнули забытые, казалось, слова: «Hablas castellano?» [7]7
  «Ты говоришь на кастильском?» (исп.)


[Закрыть]

Король и королева в изумлении уставились на нее.

Между дамами завязалась оживленная беседа.

Королева спросила, откуда они – из Индий, Африки или Турции.

Принцесса ответила, что живет на острове, расположенном дальше, чем садится солнце.

Королева сказала, что им известен далекий остров под названием Вера Круш [31], где народ ее супруга добывает древесину, но они туда ни разу не наведывались.

Принцесса ответила, что видела чужеземцев, похожих на португальцев: они высадились на ее острове уже давно, но им нужно было золото, а не древесина.

Королева вспомнила генуэзского моряка, который хотел доказать, что земля круглая, и ее дед и бабка, Фердинанд и Изабелла [32], снарядили его в поход на запад, искать путь в Индии. Он не вернулся, и впоследствии никто больше не отваживался пересечь Океаническое море.

Принцесса сказала, что в детстве знала этого моряка: он умер у нее на руках.

Королева спросила, не с Сипанго ли они, не посланы ли Великим Ханом.

Принцесса ответила, что Атауальпа – правитель Империи Четырех Четвертей, не упомянув о гражданской войне, в которой он уступил своему брату.

Атауальпа догадался, что речь зашла о нем, но разговора не понимал.

Жуан, похоже, понимал, но молчал.

Королева сказала, что ее зовут Каталина [33] и она из страны под названием Кастилия.

Юная Куси Римай тем временем прикоснулась к бороде Жуана, тот не возражал.

Принцесса спросила, велик ли край, где они оказались.

Королева ответила, что ее супруг правит заморскими королевствами, а брат – обширными землями.

Принцесса знала, что Испания объединилась с Кастилией и Арагоном.

Королева рассказала ей об Италии и Риме, где живет верховный священнослужитель, о Германии и ее князьях, а еще о далеком Иерусалиме, городе некоего Иисуса, попавшего в руки враждебного народа.

Принцесса спросила, что за стихийное бедствие поразило город.

Королева поведала, что, когда затряслась земля, устье реки разверзлось и исторгло в небеса корабли.

Снаружи кто-то мрачно заголосил, только непонятно было, человек это или животное.

Тогда Жуан вновь обратился к постриженному с кольцом. Видно было, что он озабочен, говорил твердо.

Игуэнамота спросила у королевы, что обсуждают эти двое. И узнала, что находятся они в храме, а постриженные – служители культа. Королева объяснила, что некоторые из них предрекают новое бедствие, а Жуан хочет положить конец слухам. Местный народ считает, что бог обрушил на эту землю свой гнев, и присутствие чужестранцев, явившихся по морю, только подогревает страхи и суеверия.

Принцесса спросила, что это за бог.

Королева быстро поднесла руку к лицу, затем к груди, изобразив что-то жестом; кубинка уже видела этот знак – так часто делали испанцы, которых она знала прежде.

После этого король и королева удалились. Их резиденция находилась не здесь, а на другом берегу реки: они опасались болезни, которую называли чумой.

10. «Инкиады». Песнь I, строфа 1

 
Воспеть хочу я странников отважных,
Что, предков край покинувши нежданно,
От берега кубинского однажды
Ушли, взрезая волны океана.
Все грозы и ветра презрев бесстрашно,
Пришли они к земле чужой и странной,
Могучую державу основали
И тем себе бессмертие снискали [34].
 

11. Тежу

Несколько дней Атауальпа не покидал отведенную ему комнату и часто требовал принести черного напитка. Встреча погрузила его в тревожную задумчивость. Если раньше он помышлял о завоевании Нового Света – так же, как его предки завоевали северные земли, – то теперь понимал наивность этого плана: страну не захватить, когда у тебя меньше двухсот человек. Только безумец мечтал бы о таком. К тому же, увидев охрану короля Жуана, он мог теперь домыслить, на что способны в бою здешние мужчины, дисциплинированные, хорошо экипированные – эти, если придется, точно будут драться.

Но собственное войско, даже малочисленное, следовало держать твердой рукой, а значит – показать впереди нечто такое, за что можно зацепиться, дать хотя бы иллюзию надежды. Атауальпа знал, как губительно бездействие, и понимал, что нужно снова пускаться в путь – но куда? До Нового Света добрались – что дальше? Как действовать? Он никак не решался покинуть эту каменную гавань, столь богатую черным напитком.

Обстоятельства – как это почти всегда бывает с любым из нас (если честно это признать, а не воображать себя хозяином собственной судьбы) – решили за него.

У ворот храма росла толпа левантинцев, а вместе с нею усиливался зловещий ропот. Каждый день, отправляясь на разведку, Кискис и его люди обнаруживали, что собравшихся все больше, а гул все мощнее. Уже находились отдельные смельчаки, швырявшие в них камни. Конечно, большинство при их появлении по-прежнему трепетало и не отваживалось что-либо предпринять, но никто не мог точно сказать, как долго продержится незримая плотина страха, прежде чем река гнева вырвется на свободу. Игуэнамота попросила постриженных объяснить, что происходит. Главный священнослужитель, говоривший на кастильском, объяснил, что люди в этих краях очень суеверны. Землетрясение они восприняли не как природное явление, во что верил он сам, а как божественное возмездие, с которым они невольно связали прибытие войска Атауальпы. Мнение лиссабонцев нашло отклик: некоторые приняли гостей за турок. Другие решили, что они из Индий. Ничтожное меньшинство узрело в них посланцев небес. Но большинство видело в них ни больше ни меньше демонов. Даже в обители постриженных не все были единодушны.

Игуэнамота спросила священнослужителя, кого видит он, глядя на нее. Тот невольно бросил взгляд на грудь, бедра и чрево кубинки. И произнес глухо, явно смутившись: «Божественное создание».

Игуэнамота пересказала этот разговор Атауальпе, который принял решение: до новолуния они отсюда уйдут.

Стали выяснять, как запастись провизией, лошадьми, повозками и вином (так левантинцы называли черный напиток). Горожане невероятно обрадовались, что они убираются восвояси, и готовы были обеспечить их чем угодно.

Три своих корабля китонцы оставили на якоре возле башни, поднимающейся из воды. Суда настолько износились, что продолжать плавание было бы неразумно, тем более что они не знали, какая проходимость у реки, которую постриженные называли Тежу.

Не имея определенной цели и выбирая направление наобум, они пешком направились вдоль берега, который, по словам Каталины, вел в Кастилию. Что они там будут делать? Атауальпа этого совершенно не представлял. Но Кастилия – это звучало и пусть даже еще не имело наполнения, зато, по крайней мере, несло в себе силу слова. Цель как цель – не хуже других.

По пути они видели засыпанные землей трупы, разоренные деревни, сокрушенных левантинцев. Встречали их совершенно по-разному. Жители деревни с названием Алверка уставились на них как на нечто сверхъестественное. В Альяндре у них стали просить милостыню. Городок Вила-Франка-ди-Шира принял их радушно, хотя жители его пребывали в полной нищете. Зато в Сантарене пришлось сражаться с местными, которые вышли к ним с вилами, одержимые непреодолимой тягой к кровопролитию.

Со временем Игуэнамота стала убеждаться, что она все лучше понимает речь встречающихся им по дороге левантинцев.

Для Атауальпы это означало одно: они добрались до Кастилии. Но он попросил свою кубинскую подругу никому об этом не сообщать. Они продолжали следовать вдоль реки. Вести кочевую жизнь все-таки было лучше, чем попасться в руки Уаскару или сгинуть в море, а после бегства из Кито отряд к ней уже привык.

Так они шли дальше, продвигаясь вглубь суши, не выбирая дорог и поселений, пока не оказались в городе под названием Толедо.

12. Толедо

Они сразу полюбили этот город, примостившийся на скалистом холме, похожем на женский сосок.

Каменный мост, перекинутый через ущелье, где протекала Тежу, зубчатые стены, опоясывающие цитадель, храм, ощетинившийся под сводом небес, и внушительный дворец, словно поставленный на вершину горы гигантской рукой Виракочи.

Толедо предстал перед путешественниками неприступной крепостью, но стражи у ворот при виде кортежа инки отступили и пропустили их без лишних вопросов.

Отряд Атауальпы растекся по узким улицам. Лавок здесь было много, но сам город казался совершенно пустым. Затем они услышали какой-то гул, и он привел их на широкую площадь, где собрались все жители. Видно было, что повод особый.

Зрелище озадачило китонцев. Даже Атауальпа, снискавший славу и уважение тем, что умел не терять царственное самообладание перед самыми удивительными вещами и ситуациями, не скрыл легкого удивления.

Посреди площади, запертые в клетке, стояли мужчины и женщины: им на головы нахлобучили остроконечные колпаки, одеты они были в робы, кто – в желтые, а кто – в черные, на робах красной краской были нарисованы кресты и языки пламени. На желтых пламя смотрело вниз. У некоторых на шее была веревочная петля. Каждый держал в руке высокую незажженную свечу. Рядом стояли черные ящики и куклы в человеческий рост.

Перед ними вокруг большого белого креста, явно поставленного здесь не случайно, выстроились постриженные мужчины, немного похожие на тех, которые были в Лиссабоне: они слушали своего собрата, произносившего длинную речь и показывавшего гневным пальцем на околпаченных в клетке.

Рядом Игуэнамота заметила местных касиков: их выдавали хорошо пошитые одежды и стать. Одна молодая светловолосая женщина напоминала Каталину: те же осанка и взгляд. У лысого мужчины в красном платье, рядом с ней, лицо было настолько иссохшим и костлявым, что он походил на мумию. Позади стояла вооруженная стража, по всей видимости призванная их защищать.

На оставшейся части площади колыхалась тесная толпа и, внимая долетавшим с помоста словам, через ровно отмеренные промежутки принималась петь и чуть ли не танцевать.

Игуэнамота плохо понимала эту странную речь, а иногда язык и вовсе становился ей незнаком, так что даже общий смысл оставался непонятен. Людей в колпаках заставляли от чего-то отречься, но ради чего все затеяно, она уловить не могла. Они по очереди выступали вперед и повторяли, когда им задавали вопросы: «Si, yo creo» [8]8
  «Да, я верю» (исп.).


[Закрыть], – кроме тех, у кого во рту был кляп.

При всей торжественности ритуальный смысл церемонии ускользал от кубинской принцессы, да и от ее спутников тоже.

К ней робко приблизился какой-то юноша, бедно, но опрятно одетый, и уставился на ее наготу под покрывалом из летучей мыши. Пока песнопения летели в небеса, она попыталась расспросить его, что все это значит. Робкий юноша попятился, но, в отличие от священнослужителей, взгляд он не прятал.

Судили conversos [9]9
  Новообращенных, выкрестов (исп.).


[Закрыть] по подозрению, что они хранят верность своей прежней религии – иудейской. Или, вполне возможно, магометанской, а еще они могли быть иллюминатами или лютеранами, хотя в здешних местах последние попадались редко. Некоторых судили за непристойные речи, богохульство, суеверие, двоебрачие, содомию или колдовство (иногда пунктов обвинения было несколько), но в этом случае наказание полагалось более мягкое: пеня, хлыст, тюрьма или каторга. Юноша объяснил, что если пламя направлено вниз, значит, удалось избежать костра. Он указал на одного из людей в колпаках, ему вменялось в вину, что он жарит пищу на оливковом масле вместо сала. Во всяком случае, так она перевела Атауальпе, хотя не была уверена, что точно поняла, в чем тут преступление. Песнопения продолжались.

Со слов юноши выходило, что все судьи – ядовитые гадюки, а их матери привыкли торговать своим телом, но все же одного из них он уважал, ведь тот учился в городе под названием Саламанка, где все отдано наукам и, по его словам, поддерживаются любые знания, какие только есть в мире.

Всеобщему обозрению явили зеленый крест, который до этого был накрыт черным полотнищем. Затем главный судья обратился к трибуне с касиками.

Молодая светловолосая женщина была королевой этой земли, а человек-мумия в красном платье – ее министром.

Церемония тянулась так долго, что участникам, судьям, обвиняемым и знати принесли еду.

Затем вооруженные люди увели приговоренных в черных робах, а заодно унесли черные ящики и кукол в человеческий рост. Атауальпа из любопытства пошел за этой процессией. Но не изволил сообщить полководцам о своих намерениях, поэтому Руминьяви велел остальным ждать, а сам отправился с ним, как и Игуэнамота: она решила, что к ней указание не относится; робкий юноша-левантинец поплелся за ней.

Они вышли на другую площадь, где стояли столбы с кольцами, обложенные вязанками хвороста. Сначала солдаты разожгли костры, в которые бросили ящики и кукол в человеческий рост.

Затем привязали приговоренных к столбам.

По странной логике, недоступной китонцам, некоторых удушили, прежде чем придать пламени, – робкий юноша объяснил, что это такой акт милосердия, – но остальных, чьи преступления, видимо, были серьезнее, сожгли заживо. Всем посылали знак, который рисовала перед странниками Каталина, – тем самым жестом от лица к груди.

Человеческие жертвоприношения не были инкам внове. Однако нам известно, что, хоть Атауальпа и пытался казаться бесстрастным, в глубине души он был глубоко потрясен, наблюдая, как корчатся в предсмертных судорогах тела и кричат казнимые.

До поздней ночи толпа оставалась на площади и смотрела, как догорают костры.

Появление китонцев не могло и дальше остаться без внимания. За ними прислали, чтобы представить их королеве.

Звали ее Изабелла [35], она была сестрой Жуана, короля Португалии, но, как и Каталина, говорила на кастильском, так что Игуэнамота ее понимала. Положа руку на сердце, следует сказать, что красотой она превосходила невестку, да и наряд у нее был богаче. Супруг ее властвовал над Испанией и далекой территорией, которую она называла Священной Римской империей германской нации: править ею он должен был, находясь в стране, где родился, к северу отсюда, и защищать от другой противоборствующей империи, лежавшей на востоке.

Брат отправил ей послание и предупредил о прибытии индейцев с запада. Она хотела оказать им теплый прием, полагая, что имеет дело с посольством из Сипанго или Катея [36]: поэтому, – сказала она со смехом, – приходится признать, что земля круглая.

Атауальпа наблюдал за постриженными, слушавшими этот разговор, и ему показалось, что они чем-то недовольны или, во всяком случае, насторожены, особенно человек-мумия в красном платье. Один из них, называвший себя obispo и inquisidor [10]10
  Епископом и инквизитором (исп.).


[Закрыть] и откликавшийся на имя Вальверде [37], спросил, признают ли они Santa Trinidad [11]11
  Святую Троицу (исп.).


[Закрыть]. Атауальпа изволил ответить, что не знает ее. Последовала долгая пауза.

Китонцев поселили во дворце и позаботились об их животных.

На следующий день гости отправились бродить по улицам, вызывая неуемное любопытство жителей, вероятно насытившихся вчерашней церемонией и еще не вполне отрезвевших.

В свите Атауальпы был рыжеволосый кузнец по имени Пука Амару. Он заметил, что качество оружия, изготовленного мастерами Толедо, почти не уступает изделиям из Ламбаеке. Доложил об увиденном Руминьяви, и тот поручил ему привести в порядок оружие, которое у них было. Пука Амару принялся собирать топоры, мечи, копья, булавы с наконечниками-звездами – все это он нес к местным кузнецам, которые восхищались такой тонкой обработкой железа. Вместе они что-то смазывали, точили, заменяли детали. Для Пука Амару как нельзя кстати были хорошие инструменты – отменные рашпили, резцы, кузнечные меха, и его подмастерья обрабатывали железо на удобных наковальнях. Толедские мастера с интересом рассматривали тяжелые булавы-звезды. Нравились им и вытянутые топоры – здесь делали похожие и называли их alabardas [12]12
  Алебардами (исп.).


[Закрыть]. Китонцам, в свою очередь, они показывали ровные шпаги с крестообразными гардами и гнутые сабли, напоминавшие длинные мачете. С этого, если не считать черный напиток с красным отливом, и начался культурный обмен между китонцами и жителями Нового Света. Впрочем, в Толедо черный напиток был не менее вкусен, чем в Лиссабоне. Молодые дамы из свиты Атауальпы вспоминали ужас в глазах тех постриженных, которым они захотели отдаться в Лиссабоне. Зато в Толедо мужчины и женщины быстро перемешались.

Но ладили они недолго.

Вопрос Святой Троицы, похоже, всерьез волновал местных священнослужителей, входивших в особый совет – его называли Супрема [38]. Они упорно желали знать, верит или не верит Атауальпа, что некий Иисус – это сын Божий. Атауальпа велел ответить, что Виракоча давным-давно создал этот мир, но что касается лично его, то в Пачакамака, сына Солнца и Луны, он больше не верит. Ответ был дан искренне, но, судя по всему, привел членов совета в замешательство: они не проронили ни слова и только искоса поглядывали друг на друга.

Было решено, что китонцы дождутся возвращения короля Карла [39], супруга Изабеллы, которому должны были незамедлительно сообщить о прибытии Атауальпы и его свиты. Между тем священник-мумия, носивший имя Тавера [40] и титул кардинала, явно не одобрял, что послали за королем: по его мнению, в северных землях, которые он называл Нижними [41], у государя были дела поважнее.

Иного мнения была королева Изабелла, желавшая возвращения супруга. Она попросила совет Супремы, и прежде всего священника Вальверде, чтобы они соблаговолили не докучать гостям. Просьба прозвучала весьма любезно, но Супрема не очень-то желала повиноваться. Вопросы продолжались: сколько таинств, соблюдают ли целибат служители культа. Атауальпа велел ответить, что в его стране делами божественными ведают только жрицы. Избранные девы посвящают себя культу Солнца и служат императору. Совет, весь до единого, аж вскрикнул. Дабы уладить недоразумение и не желая никого возмущать, Атауальпа направил к ним самую истовую жрицу из своей свиты, чтобы она пояснила, как устроен культ, раз уж они, как можно догадаться, проявляют к нему столь живой интерес. Ее не приняли.

Вскоре люди Кискиса стали докладывать, что по городу поползли слухи: поговаривают, будто гости на самом деле Moros или Turcos [13]13
  Мавры или турки (исп.).


[Закрыть]. Часто произносилось слово hereticos [14]14
  Еретики (исп.).


[Закрыть], и Кискис понимал, что оно не хвалебное.

Как-то вечером одна старуха шепнула Игуэнамоте, что Супрема решила на заре взять их всех под стражу и что их сожгут, как тех conversos. Старуха была еврейкой, у нее на глазах погибла на костре вся ее семья. Остался только сын.

Игуэнамота поспешила передать этот рассказ Атаульпе. Собрался совет с участием полководцев и Койи Асарпай. Китонцы видели: что-то серьезное происходит между последователями разных вер – всеми этими евреями и выкрестами, морисками, которые притом оставались магометанами, лютеранами, старыми и новыми христианами. Они не вполне понимали, что стоит за всеми этими историями про приколоченного гвоздями бога и почему надо жарить на сале, но было ясно – все это задевает левантинцев за живое, что только подтвердила церемония с кострами.

Продумали план действий. Супрему решено было обезвредить. Как и стражу. Эскорт королевы и Таверы тоже. И всех солдат, находящихся в городе. А раз так, то и всех жителей, ведь предвидеть их реакцию невозможно, но, судя по донесениям разведчиков Кискиса, добра от них ждать не приходилось.

Игуэнамота возразила: не все такие и, кроме еврейской старухи, которая пришла их предупредить, среди жителей найдутся будущие жертвы Супремы.

Койя Асарпай ее не поддержала: раз уж они рано или поздно станут жертвами, незачем делать для них исключение. Да и убить их сейчас будет милосерднее – так они не попадут на костер.

Но Чалкучима заметил, что все эти выкресты, мориски, колдуньи, двоеженцы, иллюминаты и лютеране, кем бы они ни были, – возможные союзники, которых пока что у китонцев нет совсем, и других искать не приходится.

Кискис спросил, как в таком случае узнать, кого трогать не следует.

Игуэнамота предложила простой способ: жест рукой от лица к груди делают только христиане. Это у них на все случаи жизни, а если вспомнить испанцев, которых она знала в детстве, так те особенно усердствовали, когда чувствовали приближение смерти. Зато попавшие на костер не были добрыми христианами, это и вменялось им в вину.

Руминьяви сказал: значит, не будем трогать тех, кто не делает этот жест, и убивать всех остальных.

Атауальпа решил – так тому и быть, по мере возможности.

Всем раздали оружие и тайно подковали лошадей. Все, включая знать, женщин и детей, способных держать топор, приготовились к битве. Не для того они проделали весь этот путь, избегли мести Уаскара, пережили все бури, чтобы в результате их зажарили, как куи на вертеле, или задушили волосатые дикари.

Незадолго до рассвета Кискис подал сигнал.

Сначала разделались с конюхами, затем перебили дворцовую стражу, а священнослужителей и касиков посадили под замóк. Королеву заточили в ее покоях. На солдат напали внезапно и многих успели убить, прежде чем они сообразили, что надо защищаться. У трупов забрали огненные палки. А когда на крики повыскакивали из домов жители, ринулись на лошадях по улицам.

Это была великая резня. Шпаги Толедо и топоры Ламбаеке кололи и рубили, не разбирая ремесла, возраста и пола. Людей резали прямо в жилищах. Кто пытался защищаться, натыкался на клинок, как и все остальные. Некоторые укрылись в храме, который они называли собором. Кискис его поджег. Приколоченный бог на помощь им не пришел.

На робкого юношу, который заговорил с Игуэнамотой, навалились скопом. Он пытался спрятаться под крыльцом, потом во внутреннем дворе, но разъяренный отряд китонцев вытравил его оттуда. Он стал убегать по крышам, поскользнулся и свалился на мостовую. Смерть нагоняла его с воинственным кличем, он это чувствовал. Пука Амару, с которым они столкнулись нос к носу, ударом тяжелой булавы с наконечником-звездой раздробил ему плечо. Но раненый юноша, которого вела жажда жизни, сумел подняться и, точно загнанный зверь, вновь бросился наутек.

Пока продолжалась бойня, Атауальпа явился к членам Супремы. Он спросил, зачем они собирались уничтожить его вместе со всей свитой, – они заголосили наперебой, тыча пальцами в изображение приколоченного бога, висящее на стене. И неистово чертили рукой все тот же знак. Некоторые, как громом пораженные, падали на колени и бились в судорогах.

Он хотел было им объяснить, что бог, требующий жечь людей живьем, какое бы преступление они ни совершили, это дурной бог, ведь тела умерших полагается сохранять, чтобы они могли продолжить жизнь после смерти, так что такому богу не стоит и поклоняться.

Но рядом с ним не было Игуэнамоты, его слова никто бы не перевел, и он решил, что проще их всех казнить, – чтобы выставить их головы напоказ в назидание другим. Священник Вальверде умер, посылая проклятия, содержание которых никто так и не узнал.

Отлучилась кубинская принцесса, потому что хотела проследить, чтобы никто не потревожил предупредившую их старуху. Та жила с сыном в квартале, где почти никого не тронули: китонцы заметили, что здесь не делают жест рукой.

Вдруг до нее донеслись крики, послышался цокот копыт. Кто-то окровавленный бросился к ее ногам, за ним сворой гнались китонцы – их вел за собой рыжеволосый кузнец. Она узнала робкого юношу и велела преследователям оставить его. Пука Амару не собирался подчиняться чужеземной принцессе и заявил: приказ есть приказ – надо выполнять. Но Игуэнамота шагнула навстречу и уперлась грудью в острие меча, который он выставил. Он знал, что трогать ее нельзя, иначе – верная смерть. Поэтому воины с неохотой повернули назад.

Игуэнамота наклонилась к юноше, он еще дышал. Она спросила:

– Como te llamas?[15]15
  Как тебя зовут? (исп.)


[Закрыть]

– Педро Писарро [42], – еле слышно прозвучал ответ.

Она решила, что если он оправится от ран – будет ее пажом.

За два часа они убили больше трех тысяч человек.

По возвращении во дворец Игуэнамоту позвали к Атауальпе – нужно было снова переводить. Он велел привести королеву и взятых под стажу касиков и спросил, зачем они собирались его убить; те ответили, что они ни при чем, их втянули в свои дела инквизиторы Супремы; святая инквизиция им не подчинена, а король Карл ни за что не одобрил бы подобное злодеяние, если бы ему сообщили.

Упрекнув пленников в вероломстве, Атауальпа вернул им свободу, и на следующий день город вновь наполнился людьми, всюду были женщины и дети, как будто ничего чрезвычайного не произошло.

Они провели в Толедо еще две недели, и в это время в городе и окрестностях царил полный мир: оживление на улицах не позволяло заподозрить убыль населения, дела велись, рынки гудели, как обычно. Лишь головы священников, выставленные на главной площади, напоминали о недавних событиях.

Но Атауальпа был в ответе за свой народ, и даже если число его подданных теперь не превышало двухсот, он должен был решить, как действовать дальше. Инка приказал сжечь большой зеленый крест, участвовавший в церемонии инквизиторов, но счел, что мудрее будет покуда не срывать бесчисленные изображения приколоченного бога.

Он напомнил королеве и ее министру Тавере о своем желании встретиться с королем Карлом. Королева ответила, что ее супруг отправился защищать большой город на Востоке, которому угрожает враждебная империя турок, но гонцы уже высланы и сообщат ему об иноземцах.

Следовало ждать, но Атауальпе было известно, что ожидание – злая мачеха: она губит моральный дух войска, особенно когда брачуется с бездействием.

К тому же Чалкучима заметил, что лучше бы все-таки не оставаться в городе, где они только что перерезали три тысячи жителей.

Кискис предложил отправиться навстречу Карлу, но Руминьяви был против: если из бедствия в Лиссабоне и начавшегося у них на глазах хаоса удалось извлечь выгоду, то ситуация войны, когда им ничего не известно ни об участвующих в ней силах, ни о местности, ни тем более обо всех обстоятельствах, таит много неопределенного и опасного – тем более для отряда, в котором далеко не все – настоящие воины, пусть даже так или иначе приняли боевое крещение в борьбе за жизнь, длящейся больше года.

С этим они предстали перед королевой: было условлено, что она даст им аудиенцию – они пожелали, чтобы все атрибуты королевской власти соответствовали протоколу, притом что понятия не имели, какие здесь приняты условности. Атауальпа украсил себя золотым нагрудником и облачился в длинный плащ из белой альпаки, чем впечатлил левантинцев, но первым взять слово не решился. Тогда Игуэнамота сказала, что они отправляются в путь и им нужен охранный лист.

– Adonde?[16]16
  Куда? (исп.)


[Закрыть] – спросила королева.

– В Саламанку, – ответила кубинка.

Королева бросила обеспокоенный взгляд на своего министра-мумию. Кардинал Тавера поинтересовался причиной такого выбора. Игуэнамота ответила, что они хотят использовать время, пока не вернулся король Карл, для изучения истории и обычаев Кастильского королевства и вообще – Нового Света.

– Barbari student![17]17
  Варвары учатся! (лат.)


[Закрыть] – произнес Тавера, закатив глаза.

Как бы то ни было, спорить левантинцам в тот момент не приходилось. Охранный лист был выдан вместе с рекомендательными письмами, адресованными самым видным богословам Саламанки.

К Игуэнамоте пришла старуха, шепнувшая ей об опасности. Она хотела остаться с китонцами, как и ее сын, а с ними – еще два десятка человек. «Cubanos! Cubanos!»[18]18
  «Кубинцы! Кубинцы!» (исп.)


[Закрыть] – твердила она. Атауальпа, слушавший и не понимавший ни слова, догадался, что для старухи, как и для большинства повстречавшихся им левантинцев, не исключая королеву и кардинала, все они – кубинцы, такие же как их переводчица. Он пожелал знать, почему эти люди хотят идти вместе с ними. Старуха сказала Игуэнамоте, что, как только они уйдут, появятся новые инквизиторы и снова станут их преследовать.

Так Атауальпа получил первое пополнение: несколько затравленных семейств выкрестов, горстка бледных еретиков с горящим – или потухшим – взором и юный Педро Писарро, который был еле жив.