Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I"

II
Коронация

Заговор Жоржа, процесс, который за ним последовал, и изменения в форме правления, к которым он привел, заполнили всю зиму 1803–1804 годов и приостановили великий поход Наполеона против Англии. Но император не переставал о нем думать, и теперь с удвоенной тщательностью и энергией готовил его исполнение к середине лета 1804 года. Впрочем, промедление не заставляло жалеть о себе, ибо в нетерпении осуществить столь обширный план Наполеон сильно преувеличивал возможность подготовиться уже к концу 1803 года. Постоянные испытания, производившиеся в Булони, каждый день обнаруживали необходимость принятия новых мер предосторожности, и не было такой уж неудачей ударить полугодом позднее, если взамен обреталось средство нанести более надежный удар. Разумеется, потерю времени вызывала не армия – ибо в то время армия всегда была в готовности, – но флотилия и эскадры. Строительство плоскодонных судов и их объединение в четырех портах пролива было завершено. Но голландская флотилия запаздывала; эскадры Бреста и Тулона не были готовы, поскольку восьми месяцев не могло хватить на их оснащение. Зима 1804 года ушла на завершение всех этих дел. Таким образом время, на первый взгляд потерянное, было употреблено с большой пользой: главным образом потрачено на создание финансовых средств, которые всегда тесно связаны с военными, а на этот раз – более чем когда-либо. В самом деле, если и удается, при большой изворотливости и терпя значительные неудобства, вести сухопутную войну при небольших деньгах, живя среди неприятеля, война на море не может обойтись без денег, ибо в необъятных просторах океана невозможно найти ничего, кроме того, что взято на борт по выходе из портов. Таким образом, финансовые средства представляли не самую малозначащую часть гигантских приготовлений Наполеона, и потому они заслуживают того, чтобы уделить им некоторое время.

Финансовые средства на XII год были таковы: 560 миллионов обычных контрибуций, 22 миллиона итальянской субсидии, 48 миллионов испанской субсидии, 52 миллиона от продажи Луизианы, 20 миллионов по залогам, еще несколько миллионов в национальном имуществе. Эти средства превышали сумму в 700 миллионов, необходимую на этот год (сентябрь 1803 – сентябрь 1804).

Но финансовый XII год уже близился к завершению, ибо стояло лето 1804 года. Необходимо было позаботиться о XIII годе (сентябрь 1804 – сентябрь 1805), в котором будет недоставать значительных средств – американской субсидии, полностью выделенной в XII году. Приходилось думать о том, как незамедлительно добыть эти средства.

Наполеон уже давно пребывал в убеждении, что революция, хотя и создала великие возможности для налогового равенства, тем не менее дурно обошлась с земельной собственностью, переложив бремя общественных расходов на нее одну путем отмены непрямого налогообложения. Население, особенно городское, пользуется первыми же беспорядками, чтобы отказаться платить потребительский налог, установленный, в частности, на напитки, составляющие величайшую из его радостей. Так было и в 1830 году, когда эти налоги не платили более шести месяцев; и в 1815-м, когда их отмена оказалась фальшивым обещанием, с помощью которого Бурбоны вызвали недолгие рукоплескания в свой адрес; наконец, в 1789 году, когда первые беспорядки были направлены против внутренних таможен. Но эти налоги, самые ненавистные у городского населения, являются в то же время самыми характерными для воистину процветающих стран, ложась гораздо более на плечи богатых, нежели бедных, и меньше, чем другие, вредят производству. В то время как налог на землю отбирает у сельского хозяйства средства, то есть скот и удобрения, обедняет почву и ударяет тем самым по самому верному источнику богатства. В восемнадцатом веке царил предрассудок, покоившийся тогда, следует признать, на неоспоримом основании. Земельная собственность, сосредоточенная в руках аристократии и духовенства, в неравной мере облагаемая налогом в зависимости от положения ее владельцев, была объектом ненависти благородных умов, желавших облегчить участь бедных классов. Именно в эту эпоху придумали теорию единого поземельного налога, удовлетворяющего все нужды государства. Так можно было отменить подати и косвенные налоги, обременявшие, казалось, один народ.

Однако теория эта, благородная по замыслу, но в действительности ложная, не выдержала проверки опытом. С 1789 года земля, поделенная между тысячами владельцев и подпадавшая под равный налог, не заслуживала более неприязни, напротив, в ней следовало видеть главный капитал сельского хозяйства. Пришлось признать, что, обременяя ее сверх меры, задевали интересы сельского населения, лишали его средств в пользу торговцев и потребителей спиртных напитков. Пришлось также признать, что, во избежание банкротства и возвращения к бумажным деньгам, нужно уравнять доходы с расходами, а для этого следует варьировать источники налогов, дабы не истощить их.

Человеку, который восстановил порядок во Франции и вытащил финансы из хаоса, восстановив регулярное взимание прямых налогов, надлежало завершить начатое дело, вновь открыв закрытый источник косвенных налогов. Но для этого нужна была большая власть и большая энергия. Верный своему характеру, Наполеон не побоялся в самую минуту, когда стремился к трону, восстановить косвенный налог под названием сведенного налога, наиболее непопулярный, но и наиболее полезный из налогов.

Император внес предложение об этом налоге в Государственный совет и защитил свой проект с чудесной проницательностью, будто изучал финансы всю жизнь. Теории единого налога он противопоставил простую и верную теорию искусно варьирующего налога, которым следует облагать все виды собственности и все производства, не взимая ни с одного из них слишком большой доли и не приводя тем самым к вынужденному движению цен;

черпая богатство из всех каналов, где оно протекает в изобилии, и черпая так, чтобы не вызвать их обмеления. Эта система, плод времени и опыта, может вызвать лишь одно возражение: разнообразие налога влечет разнообразие форм взимания и, тем самым, рост издержек;

но она предоставляет столько преимуществ, что небольшой рост издержек не может считаться серьезным возражением. Заставив Государственный совет усвоить его взгляды, Наполеон послал проект в Законодательный корпус, где он не встретил серьезных трудностей, благодаря предварительным совещаниям соответствующих секций Трибуната и Государственного совета. Вот каковы были его постановления.

Для сбора налога создавалась Дирекция сведенного налогообложения. Эта Дирекция должна была взимать новые налоги с помощью налоговых инспекторов, признанных единственно эффективными: они искали облагаемые предметы на местах, где они собираются или производятся. Такими предметами были вина, бренди, пиво, сидр и т. д. Единственным и весьма умеренным налогом облагалась их первая продажа, согласно ведомости, заведенной во время сбора или производства. Налог уплачивался при первом перемещении. После напитков главным облагаемым предметом был табак. Уже существовал таможенный налог на иностранные табаки и налог на производство французских табаков (ибо монополию еще невозможно было себе представить), но эти последние налоговые поступления ускользали от казны вследствие отсутствия надзора. Создание Дирекции сведенного налогообложения предоставляло возможность взимать в целости этот слабый налог, которому назначено было стать весьма значительным. Соль вовсе не вошла в облагаемые налогом предметы, ибо побоялись пробудить в народе воспоминания о прежних проблемах. В то же время в Пьемонте учредили дирекцию соляного налога, ставшую одновременно полицейским и финансовым учреждением. Пьемонт, берущий соль в Генуе либо в устьях По и терпящий временами жестокую дороговизну из-за торговых спекуляций, никогда не мог обойтись без вмешательства правительства. Создав соляную дирекцию, занимавшуюся и поставками, и сбытом по умеренным ценам, пресекали опасность слухов и взвинчивания цен и доставили себе средство, сколь надежное, столь и простое, взимать налог достаточно прибыльный, хоть и скромный по величине.

Все эти комбинации ничего не приносили на XII год – год создания; но давали надежду на поступление 15–18 миллионов в XIII году, 30–40 миллионов в XIV, а поступления в последующие годы оценить было трудно, однако в любом случае их хватило бы на нужды войны, даже продолжительной.

Таким образом обеспечили ресурсы на текущий финансовый XII год, добыв 700 миллионов, и подготовили надежный доход на будущее. Однако в первое время имелись довольно большие трудности практического свойства. Два основных нынешних ресурса состояли в цене за Луизиану и ежемесячной субсидии, предоставляемой Испанией. Неизбежные отсрочки, которые влекло голосование по американским средствам, задерживали их поступление в казну. Тем не менее компания «Хоуп и К^o» предполагала предоставить часть средств к концу 1804 года. Что до Испании, то из 44 миллионов, которые она должна была за одиннадцать истекших месяцев, она предоставила лишь около 22 миллионов, то есть половину. Финансы этой несчастной страны были как никогда расстроены; и хотя моря были открыты галеонам благодаря нейтралитету, предоставленному ей Францией, золото, поступавшее из Мексики, бездумно растрачивалось.

Чтобы возместить эти отсроченные поступления, жили за счет дисконтирования ценных бумаг Казначейства. Хотя Наполеон много работал над восстановлением финансов и преуспел в этом, Казначейство не пользовалась еще достаточным доверием в коммерческих кругах, чтобы успешно выпускать ценные бумаги от своего имени. Только облигации генеральных сборщиков, содержащие персональное обязательство бухгалтера и беспрекословно передаваемые в фонд погашения в случае протеста, получили доверие. Они подписывались в начале финансового года на всю стоимость прямых налогов и последовательно оплачивались из месяца в месяц. Последние из них были сроком на пятнадцать или восемнадцать месяцев. Чтобы реализовать заранее доходы государства, их во время короткого Амьенского мира дисконтировали (учитывали) суммами в 20–30 миллионов, по цене половины процента в месяц (шесть процентов в год), а после войны – по три четверти процента в месяц (девять процентов в год).

В отличие от правительства, Казначейство внушало так мало доверия, что самые уважаемые банковские дома отказывались от такого рода операций. Жили тогда в Париже весьма опытный в таких сделках банкир Депре, известный поставщик, ловкий в искусстве снабжения войск Ванлерберг, и наконец, один из самых плодовитых и изобретательных спекулянтов во всякого рода делах Уврар, знаменитый в то время благодаря своему огромному состоянию. Все трое лично пошли на контакт с правительством: Депре по поводу дисконтирования облигаций Казначейства; Ванлерберг по вопросу поставок продовольствия; Уврар по поводу всех крупных операций по снабжению и банковским операциям. Уврар организовал вместе с Депре и Ванлербергом ассоциацию, возглавил ее и постепенно стал, как при Директории, главным финансовым агентом правительства. Он сумел внушить доверие Марбуа, министру Казначейства, который, чувствуя свою некомпетентность, был счастлив иметь при себе изобретательный ум, способный придумывать средства, которых он не умел найти сам. Уврар предложил скупить векселя по обязательствам Казначейства. В апреле 1804 года он заключил первый договор, которым обязывался приобрести не только значительную сумму облигаций генеральных сборщиков, но и обязательства самой Испании, которая, не имея возможности выплачивать субсидию в деньгах, платила ее переводными долгосрочными векселями. Уврар без труда принял испанские векселя и перечислил деньги. Он находил в этой комбинации особенное преимущество. Ванлерберг и он были кредиторами государства на значительные суммы, вследствие предшествующих поставок. Им было разрешено, дисконтируя облигации генеральных сборщиков и испанские облигации, поставлять часть кредитов наличными деньгами. Так, продолжая дисконтировать, они сами себе платили. Под названием «Объединенных негоциантов» эта кампания начала завладевать делами государства.

Таковы были средства, использованные для незамедлительного удовлетворения всех военных нужд без необходимости прибегать к займам. Наполеон решил осуществить свой великий замысел в кратчайшие сроки. Он хотел пересечь пролив к июлю или августу 1804 года;

и если бы недоверчивые, сомневавшиеся в его проекте, могли прочесть его личную переписку с министром морского флота, бесконечное множество его приказов и тайную исповедь его надежд Камбасересу, то от их неуверенности не осталось бы и следа. Все суда флотилии были собраны в Этапле, Булони, Вимрё и Амблетезе, кроме тех, что строились от Бреста до Байонны, ибо род каботажа, задуманного для их объединения, так и не позволил им обогнуть остров Уэссан. Но поскольку почти все суда строились между Брестом и устьем Эско, недоставало совсем незначительного количества. Собрали сто двадцать тысяч человек, которым назначалось переплыть на речных канонерских шлюпах. Остальные, как мы помним, должны были погрузиться на флоты Бреста и Текселя.

Голландская флотилия, строившаяся и собиравшаяся в Эско, запаздывала. Наполеон отдал командование ею адмиралу Верюэлю, которого весьма уважал и который того заслуживал. Голландцы, не особенно усердные и не особенно верившие в этот необыкновенный проект, чересчур дерзкий для их холодного и методического ума, участвовали в нем без всякого рвения. Однако усердие адмирала и настойчивые просьбы Семонвиля, нашего посла в Гааге, ускорили снаряжение судов в Голландии. Флот из семи линейных кораблей, в сопровождении многочисленных торговых судов, был готов перевезти из лагеря в Утрехте двадцать четыре тысячи человек под командованием генерала Мармона.

В то же время в Эско завершалась организация флотилии, состоящей из нескольких сотен канонерских лодок и крупных рыболовных судов. Оставалось уйти с этой якорной стоянки и пробраться через проходы Эско, гораздо более доступные неприятелю, чем берега Франции. Адмирал Верюэль, лично возглавивший свои подразделения, дал несколько блестящих сражений между Эско и Остенде. Несмотря на потерю пяти-шести лодок, он расстроил усилия англичан и обратил недоверчивость голландских моряков в доверие.

Голландская флотилия к весне 1804 года завершала свое объединение в Остенде, Дюнкерке и Кале и была готова принять на борт корпус маршала Даву, стоявший лагерем в Брюгге. Наполеону хотелось большего; ему хотелось собрать голландскую и французскую флотилии в портах, расположенных по левую руку от мыса Гри-Не, под одним ветром. Его желание старались исполнить, постепенно сближая лагерные стоянки войск и флотилий.

Наконец работы по снаряжению кораблей у побережья Булони были завершены, форты построены, доки вырыты. Справившись со своей задачей, войска вернулись к военным упражнениям. Они обрели дисциплину и поистине восхитительную точность движений и являли собой армию, не только закаленную многими кампаниями и приученную к тяжелому труду, но и маневренную, будто она годы провела на плацу. Эта прекраснейшая армия, какой доводилось когда-либо командовать королям и генералам, с нетерпением ждала прибытия своего только что коронованного полководца. Она горела желанием поздравить его и последовать за ним к театру новой и необычайной славы.

Наполеон испытывал не меньшее нетерпение. Но у флотоводцев возникли сомнения, смогут ли канонерские лодки, составлявшие флотилию, «скорлупки», как их называли, противостоять английскому флоту. Адмирал Брюи и адмирал Верюэль питали к этим лодкам величайшее доверие. Оба уже участвовали в стычках с английскими фрегатами, выходили из портов в любую погоду и обрели убежденность, что этих легких суденышек совершенно достаточно для переправы через пролив. Адмирал Декре, склонный противоречить всем на свете, и адмиралу Брюи охотнее, чем другим, думал иначе. Те из морских офицеров, что не были заняты во флотилии, то ли из предубеждения, то ли по обычной склонности критиковать всё, что делают не они, склонялись к мнению министра Декре. Адмирал Гантом, переведенный из Тулона в Брест, стал свидетелем одного происшествия, которое вселило в него большую тревогу за судьбу армии и императора. Вид канонерской лодки, перевернувшейся на его глазах на Брестском рейде, так что над водой показался ее киль, исполнил его беспокойства, и он тут же написал об этом морскому министру. На самом деле этот случай ничего не значил: груз на той лодке был размещен без предосторожностей, артиллерия дурно поставлена, люди не достаточно опытны, плохо распределенный вес в соединении с растерянностью экипажа привели к кораблекрушению.

Но адмирал Декре опасался не недостатка устойчивости лодок: Булонская флотилия, маневрировавшая уже два года при самых шквальных ветрах, сняла всякую неуверенность на этот счет. Вот что он возражал императору и адмиралу Брюи.

«Разумеется, – говорил Декре, – 24-фунтовое ядро, будь оно выпущено канонеркой или линейным кораблем, имеет одну и ту же силу. Будучи выпущено хрупким суденышком, которое трудно поразить и которое целится с линии погружения, оно причиняет те же разрушения, а часто даже большие. Добавьте сюда ружейную пальбу, страшную на коротком расстоянии, добавьте опасность абордажа, и станет невозможно не признать ценность канонерских шлюпов. На них установлено более трех тысяч орудий большого калибра, то есть столько же, сколько на целом флоте из 30–35 линейных кораблей, какой редко удается собрать. Но где эти шлюпы мерялись силой с большими английскими судами? В одном только месте, у побережья, при малой глубине, где большие корабли опасаются заплывать далеко, преследуя слабого, но многочисленного неприятеля, готового изрешетить их своими ядрами. Это похоже на армию, растянутую цепью и осаждаемую с высоты недосягаемых позиций тучей ловких и неутомимых стрелков. Но представьте эти шлюпы не на мелководье, а посреди пролива и в присутствии кораблей, уже не боящихся приблизиться к ним; представьте, кроме того, сильный ветер, который облегчит маневр кораблям и затруднит вашим шлюпам. Не окажутся ли они во множестве растоптанными и потопленными теми гигантами, с которыми их заставили сражаться?» «Возможно, мы и потеряем сотню шлюпов из двух тысяч, – отвечал адмирал Брюи, – но тысяча девятьсот переправится, и этого будет довольно для погибели Англии». «Да, но только если крушение сотни шлюпов не посеет ужас на тысяче девятистах оставшихся, – возражал Декре, – если сама их многочисленность не причинит неизбежной неразберихи, и если морские офицеры сохранят хладнокровие и не утратят присутствия духа, что может вызвать всеобщую катастрофу».

Кроме того, обсуждали возможность летнего штиля или зимнего тумана, в равной степени благоприятных, ибо в штиль английские суда не могли преследовать наши корабли, а в тумане были лишены средства их видеть, и в обоих случаях мы избегали устрашающей встречи с ними. Но сами по себе подобные обстоятельства, хоть и случались по два-три раза за сезон, не доставляли достаточной безопасности. Чтобы вывести всю флотилию, требовалось время двух приливов, то есть двадцать четыре часа, на переход – десять-двенадцать часов, а с потерями времени, всегда неизбежными, – примерно сорок восемь часов. Не следовало ли опасаться, что за два дня внезапные перемены в атмосфере захватят флотилию врасплох в самый разгар операции?

Таким образом, возражения министра Декре были весьма существенны. Наполеон черпал ответы в своем характере, в своей вере в удачу, в воспоминаниях о Сен-Бернаре и Египте. Он говорил, что самые его блистательные операции, несмотря на столь же великие препятствия, удавались; что нужно оставлять на волю случая как можно меньше, но всё же нужно что-то оставлять. Однако, не переставая отвечать на возражения, он умел их оценить. Этот человек, без конца испытывавший удачу и в конце концов отвративший ее, никогда не пренебрегал возможностью лишний раз избавить себя от опасности и добавить шанс своим планам. Дерзкий в замыслах, он привносил в их исполнение безупречную предусмотрительность. Именно чтобы устранить эти возражения, он и обдумывал непрестанно план неожиданного маневра, с помощью которого он мог бы ввести большой флот в пролив. Если бы этот флот, обогнав лишь на три дня английский флот из Дюн, прикрыл переход флотилии, все препятствия отпали бы. Адмирал Декре признавал, что в таком случае у него не останется возражений, и покоренный Океан откроет Великобританию удару французов. Если бы французы обеспечили себе превосходство более чем на два дня (ибо английский флот, наблюдавший за Булонью, не мог быстрее оповестить флот, который блокировал Брест, чтобы тот немедленно воссоединился с ним), этого времени было бы достаточно, чтобы флотилия вернулась от берегов Англии за новыми войсками, оставленными в лагерях, десятью-пятнадцатью тысячами лошадей и боеприпасами. Тогда силы становились так велики, что всякое сопротивление со стороны Англии делалось невозможным.

В Бресте Наполеон располагал 18 кораблями, которых вскоре должно было стать 21; в Рошфоре – 5 и 5 – в Ферроле, одним кораблем в порту Кадиса и, наконец, 8 кораблями в Тулоне, где их число должно было увеличиться до 10. Английский адмирал Корнуоллис блокировал Брест с 15–18 кораблями, а Рошфор – с 4–5. Небольшая английская дивизия блокировала Ферроль. Наконец, Нельсон с его эскадрой крейсировал у Йера, наблюдая за Тулоном.

Таково было взаимное расположение сил и поле для комбинаций Наполеона. Он задумал скрыть один из своих флотов и неожиданным маневром привести его в Ла-Манш, чтобы оказаться там на несколько дней раньше англичан. Когда он собирался действовать зимой, то есть в прошлом феврале, он рассчитывал направить флот Бреста к берегам Ирландии, чтобы тот высадил на месте 15–18 тысяч человек и затем внезапно появился в Ла-Манше. Этот дерзкий план имел шансы на успех только зимой, потому что в это время года постоянно блокировать Брест становилось невозможным, и можно было воспользоваться дурной погодой, чтобы приготовиться к отплытию. Но летом, когда англичане присутствовали там постоянно, отплыть без сражения было затруднительно. В это время года гораздо легче было отплыть из Тулона. Сильный мистраль, дующий довольно часто в июне и июле, вынуждал англичан искать убежища за Корсикой и Сардинией. Воспользовавшись их уходом, эскадра могла сняться с якоря с наступлением темноты, выиграть за ночь двадцать лье, обмануть Нельсона, взяв ложный курс на Восток, и привлечь его, по возможности, к устьям Нила; ибо, с тех пор как Наполеон ускользнул от него в 1798 году, Нельсон постоянно был озабочен возможностью французов перебросить армию в Египет и не хотел быть захваченным врасплох во второй раз.

Наполеон задумал вверить Тулонский флот самому отважному из своих адмиралов Латуш-Тревилю, составив его из 10 кораблей и нескольких фрегатов, расположить в окрестностях Тулона лагерь, дабы навести на мысль о новой экспедиции в Египет, в действительности же взять совсем немного войск и отправить этот флот, предписав ему следующий путь. Сначала он должен был плыть к Сицилии, затем, переменив курс на западный, направиться к Гибралтарскому проливу, пройти через него, забрать по пути корабль «Орел» из Кадиса, сторониться Ферроля, куда постарается прийти Нельсон, когда узнает, что французы вышли из пролива, выйти в Гасконский залив, соединиться там с французской дивизией из Рошфора и, наконец, встав южнее островов Силли и севернее Бреста, воспользоваться первым же благоприятным ветром, чтобы войти в Ла-Манш. Флот, состоящий из 10 кораблей при отплытии, усиленный еще шестью за время плавания, был достаточно велик, чтобы несколько дней удерживать Па-де-Кале. Обмануть Нельсона было несложно, ибо этот великий флотоводец, гений сражений, не всегда обладал здравым суждением и к тому же его ум постоянно тревожили воспоминания о Египте. Обойти стороной Ферроль и подойти к Рошфору для соединения с тамошней эскадрой также было совсем нетрудно. Труднее всего было проникнуть в Ла-Манш, пройдя меж английских крейсеров, стерегущих подходы к Ирландии, и флотом адмирала Корнуоллиса, который блокировал Брест. Эскадра Гантома, пребывавшая всегда наготове, не могла не приковать внимание адмирала Корнуоллиса, заставляя его как можно плотнее замыкать узкий выход из гавани Бреста. Если же он устремится к Латуш-Тревилю, сняв блокаду с Бреста, Гантом тут же поднимет якоря, и одному из двух французских флотов, а может быть, и обоим, обязательно удастся подойти к Булони. Разгадать подобную комбинацию и успеть принять против нее меры английскому адмиралтейству было почти невозможно.

«Если вы хотите доверить великий замысел человеку, – говорил Декре императору, – вы должны сначала увидеть его, поговорить с ним и воодушевить его своим гением. Это тем более необходимо с морскими офицерами, чей дух подорван нашими неудачами на море. Они всегда готовы геройски умереть, но думают скорее о благородной гибели, чем о победе».

Итак, Наполеон вызвал к себе Латуш-Тревиля, который после возвращения из Сен-Доминго находился в Париже. Этот офицер не обладал ни умом, ни организаторскими талантами адмирала Брюи, но в действии выказывал отвагу и верность глаза, которые, вероятно, сделали бы его соперником Нельсона, если бы он продолжал жить. Он не был деморализован, как его товарищи по оружию, и был готов испытать судьбу. К несчастью, в Сан-Доминго он подхватил болезнь, от которой уже умерло немало смельчаков и должно было умереть еще больше.

Наполеон развернул перед ним свой план, заставил поверить в возможность его исполнения, открыл ему его величие и неизмеримые последствия, словом, вдохнул в его душу весь пыл, который воодушевлял его собственную. Вдохновленный Латуш-Тревиль покинул Париж, не успев выздороветь, и отправился лично присматривать за снаряжением своей эскадры. Всё было рассчитано для того, чтобы операция могла осуществиться в июле или, самое позднее, в августе.

Адмирал Гантом, командовавший в Тулоне до Латуша, был переведен в Брест. Император рассчитывал на преданность Гантома и был к нему весьма привязан. Он вверил ему эскадру Бреста, которой, вероятно, предстояло перебросить войска в Ирландию, и поручил ему завершить ее снаряжение, чтобы она была в состоянии действовать совместно с эскадрой Тулона.

Между тем флот сильно запаздывал по причине неслыханных усилий, прилагаемых ради снаряжения флотилии. Как только последняя была готова, все средства морского ведомства перенесли на снаряжение эскадр. Корабли строились в портах Антверпена, Шербура, Бреста, Лорьяна, Рошфора, Тулона. Наполеон сказал, что хочет за два года получить сто линейных кораблей и двадцать пять из них – в Антверпене; что именно на этот порт он возлагает надежды по возрождению французского морского флота; а кроме того, в такой обширной программе судостроения он находил случай занять праздные руки в портах. Но огромный расход материалов, перегруженность судовых верфей и недостаток рабочей силы замедляли исполнение его великих замыслов. На антверпенских верфях с трудом заложили лишь несколько кораблей, поскольку люди и материалы отправлялись во Флиссинген, Остенде, Дюнкерк, Кале, Булонь для непрестанно растущих нужд флотилии. В Бресте снарядили только восемнадцатый корабль; в Рошфоре – пятый. В Ферроле, из-за скудости испанских средств, задерживался ремонт дивизии, укрывающейся в этом порту. В Тулоне были готовы к немедленному отплытию только восемь кораблей, но зимние месяцы были использованы весьма активно.

Наполеон неотступно давил на морского министра Декре, не давая ему передышки. Он даже приказал, работать в Тулоне ночами при свете факелов, тогда десять кораблей для Латуша будут готовы вовремя. Не менее чем материалов и рабочих, не хватало матросов: адмиралы Гантом в Бресте, Вильнев в Рошфоре, Гурдон в Ферроле, Латуш в Тулоне в один голос жаловались на их нехватку. После нескольких опытов Наполеон утвердился в мысли возместить неполноту экипажей за счет молодых солдат, которые, имея в полках опыт пушечной стрельбы и обращения с орудиями, могли выгодно дополнить состав команд. Адмирал Гантом уже опробовал эту меру в Бресте и остался доволен, найдя позаимствованных с суши моряков весьма полезными, особенно для артиллерии. Только он просил, чтобы ему давали не опытных солдат, относившихся к новому обучению с отвращением, а молодых новобранцев, которые, еще ничего не умея, были более способны к обучению и более послушны. Сначала их испытывали и оставляли только тех, кто выказывал вкус к морю. Так удалось увеличить общую численность матросов на четверть или на пятую часть.

Франция располагала тогда примерно 45 тысячами матросов: 15 тысячами во флотилии, 12 тысячами в Бресте, 4–5 тысячами от Лорьяна до Рошфора, 4 тысячами от Ферроля до Кадиса, примерно 8 тысячами в Тулоне, не считая нескольких тысяч матросов в Индии. К ним можно было добавить 12, а возможно, и 15 тысяч человек, что увеличивало число взятых на борт людей до 60 тысяч. Один только флот Бреста получил прибавление в 4 тысячи новобранцев.

Наполеон размышлял о новом пополнении своих военно-морских сил и с этой целью хотел присвоить себе флот Генуи. Он думал, что, держа в этом порту эскадру из 7–8 кораблей и нескольких фрегатов, сумеет рассеять внимание англичан между Тулоном и Генуей, заставит их держать в этих водах двойной наблюдательный флот или же вынудит оставлять один из портов без присмотра, когда другой будет блокироваться. Он приказал Саличетти, французскому посланнику в Генуе, заключить с республикой договор, по которому она предоставит Франции свои доки, чтобы построить там десять кораблей и столько же фрегатов. Взамен Франция обязывалась принять в свой флот количество генуэзских офицеров, пропорциональное количеству кораблей, с содержанием, равным содержанию французских офицеров. Более того, она обязывалась набрать шесть тысяч генуэзских матросов, которых Лигурийская республика должна была, в свою очередь, в любой момент ей предоставить. В мирное время Франция обязывалась предоставлять генуэзцам свой императорский флаг, что обеспечивало им весьма полезное покровительство Франции, особенно против берберов.

По завершении всех приготовлений Наполеон собрался уехать. Но прежде он хотел принять послов с новыми верительными грамотами, в которых он именовался Императором. В воскресенье 8 июля перед ним предстали в надлежащей форме, принятой при всех дворах, папский нунций, послы Испании и Неаполя, посланники Пруссии, Голландии, Дании, Баварии, Саксонии, Бадена, Вюртемберга, Гессена и Швейцарии и, вручая ему грамоты, впервые обращались к нему как к коронованному государю. В собрании недоставало лишь посла венского двора, с которым еще продолжались переговоры о том, какой императорский титул дать Австрийскому дому; российского посла, с которым мы поссорились из-за ноты, направленной в Регенсбург, и наконец, посла Англии, с которой мы вели войну. Можно сказать, что Наполеон был признан всей Европой, за исключением Великобритании, ибо Австрия собиралась прислать формальный акт признания, а Россия сожалела о содеянном и, чтобы признать императорский титул семьи Бонапартов, просила только объяснения, которое спасло бы ее достоинство.