Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I"

После крайнего ослабления австрийской партии в империи могло случиться, что на ближайших выборах Австрийский дом потеряет императорскую корону. Имелось средство поправить эту неприятность, а именно обеспечить Австрийскому дому и его наследственным владениям корону, но не королевскую, а императорскую, чтобы глава Дома остался императором Австрии, даже если после будущих выборов перестанет быть императором Германии. Именно это и поручили – Шампаньи в Вене и Кобенцелю в Париже – просить Первого консула взамен того, о чем просил он сам. Впрочем, ему должны были объявить, что, помимо условий, сам принцип признания принимается императором Францем без обсуждения.

Хотя Первый консул почти не сомневался в расположении держав, их ответы исполнили его удовлетворения. Он не пожалел заверений в благодарности и дружбе для двора Пруссии. Не менее живо поблагодарил он и венский двор и отвечал, что без затруднений признает императорский титул главы Австрийского дома. Однако он не стал обнародовать это заявление, чтобы не показалось, что он покупает признание собственного титула за определенную цену. Он предпочел дать обещание признать путем тайной договоренности преемника Франца II императором Австрии, если тот вдруг утратит титул императора Германии.

Наряду с этими успокаивающими заверениями главных дворов, Первый консул получил и самые горячие свидетельства согласия армии. А именно, генерал Сульт написал ему письмо, полное самых удовлетворительных заявлений, а через две-три недели, ушедших на переписку с Веной и Берлином, от Лиона, Марселя, Бордо и Парижа пришли обращения с пожеланием восстановления монархии. Воодушевление было всеобщим, огласка – самой широкой, настало время для публичных заявлений и объяснения с Сенатом.

Уже около месяца он заставлял Сенат ждать своего официального ответа и дал его 25 апреля 1804 года, что привело к желаемой развязке. «Ваше обращение от 6 жерминаля, – писал Первый консул, – непрестанно занимало мои мысли… Вы посчитали наследственную передачу высшей должности государственного управления необходимой для того, чтобы защитить французский народ от заговоров наших врагов и треволнений, порождаемых борьбой честолюбий; в то же время многие наши учреждения также показались вам нуждающимися в улучшении, чтобы обеспечить раз и навсегда торжество равенства и общественной свободы и даровать нации и правительству двойную гарантию, в которой они нуждаются… По мере внимательного обдумывания этих важных предметов я всё более чувствовал, что в данных обстоятельствах, сколь значительных, столь и новых, мне необходимы советы вашей мудрости и вашего опыта. Итак, я призываю вас сообщить мне вашу мысль целиком».

Это послание не обнародовали, как и то, на которое оно послужило ответом. Сенат немедленно собрался для его обсуждения, которое было недолгим, а заключение – известным заранее: консульскую республику предлагали превратить в наследственную империю.

Однако не следовало всему свершаться в молчании, надлежало устроить обсуждение великого готовящегося решения в каком-нибудь органе, где оно стало бы публичным. Таких обсуждений в Сенате не устраивали. Законодательный корпус выслушивал официальных ораторов и молча голосовал. Трибунат же, хоть и сокращенный и превращенный в секцию Государственного совета, всё еще сохранял гласность. Было решено воспользоваться им, чтобы с единственной трибуны, еще сохранившей возможность противоречить, выслушать несколько слов, имевших видимость свободы.

В Трибунате тогда председательствовал Фабр де л’Од, человек, преданный семье Бонапарт. С ним договорились о выступлении оратора, исповедовавшего в прошлом республиканские взгляды. На эту роль выбрали трибуна Кюре, соотечественника и личного врага Камбасереса. Публика считала его ставленником второго консула, им выдвинутым и назначенным. Однако на самом деле Кюре назначили без его ведома и, скорее, наперекор ему. В прошлом пламенный республиканец, как многие другие, полностью обратившийся к монархическим идеям, Кюре составил резолюцию, в которой предлагал восстановить институт наследования власти в семье Бонапарт. Фабр де л’Од представил эту резолюцию в Сен-Клу на одобрение Первого консула. Тот остался весьма неудовлетворен ею, найдя слог республиканца неубедительным, неуклюжим и не достаточно возвышенным. Однако выбирать другого трибуна было неудобно. Он внес в текст исправления и немедленно отослал его Фабру де л’Оду. В Сен-Клу резолюция претерпела одно примечательное изменение. Вместо слов «наследование в семье Бонапарт» появились слова «наследование в потомках Наполеона Бонапарта». Но Фабр де л’Од был близким другом Жозефа и членом его круга. Очевидно, Первый консул, недовольный братьями, не хотел брать на себя в их отношении никаких конституционных обязательств. Угодники Жозефа засуетились вокруг Фабра де л’Ода, и проект резолюции вновь отослали в Сен-Клу с пожеланием заменить слова «в потомках Наполеона Бонапарта» словами «в семье Бонапарт». Проект вернулся обратно с оставленным словом «потомки» без всяких объяснений.

Фабр решил не делать шума из этого обстоятельства и отдать Кюре текст резолюции в том виде, в каком она вышла из рук Первого консула, но вставив туда вариант, предпочитаемый сторонниками Жозефа. Он счел, что, после того как резолюция будет зачитана и обнародована в «Мониторе», ее уже не решатся трогать, и покорился, если придется, мучительному объяснению с Первым консулом. Вот доказательство, что сторонники братьев Бонапарта обладали достаточной силой, чтобы бравировать в своих интересах неудовольствием самого главы семейства. Жозефа, уже прибывшего в Булонский лагерь, ежедневно извещали обо всех этих демаршах.

В субботу 28 апреля 1804 года Кюре представил резолюцию в Трибунат, который назначил ее обсуждение на понедельник. Толпа жаждущих поддержать резолюцию ораторов рвалась к трибуне, наперебой требуя возможности отличиться в разглагольствованиях о преимуществах монархии.

Самые ревностные ораторы приправляли свои утомительные речи инвективами в адрес Бурбонов и торжественными заверениями в том, что отныне эти государи навеки изгнаны из Франции и все французы должны пусть даже ценой своей крови противиться их возвращению. В числе таких ревнителей находились и люди, известные некогда своим республиканским духом, и те, кто позднее отличился угодничеством в отношении Бурбонов. Среди разгула этого низкого заискивания единственный человек выказал подлинное достоинство. Это был трибун Карно. Конечно, в своих общих теориях он ошибался, ибо, после того что мы наблюдали в течение десяти лет, трудно было признать, что республика для Франции предпочтительнее монархии; но этот апостол заблуждения обладал в защите своей позиции бльшим достоинством, чем апостолы правды, отличаясь от них смелой и бескорыстной убежденностью. Еще более чести его смелости придало то, что, будучи далеким от демагогии, он выражался как благоразумный, умеренный гражданин и друг порядка.

Сначала он с благородством говорил о Первом консуле и его услугах республике. Если для обеспечения порядка и благоразумного пользования свободой требуется наследственный правитель, было бы безумием, сказал он, выбрать иного, нежели Наполеон Бонапарт. Но если Наполеон Бонапарт оказал столько услуг, разве не следует пожаловать ему иную награду, нежели свобода Франции?

Трибун Карно, очевидно, путал свободу с республикой – обычное заблуждение всех, кто рассуждал подобно ему. Республика не обязательно означает свободу, равно как и монархия не всегда означает порядок. Встречается угнетение и при республике, как и беспорядок при монархии. Без хороших законов происходит и то и другое при любом правлении. По моему мнению, знаменитый трибун оказался прав в одном: возможно, Наполеон нуждался лишь во временной диктатуре, чтобы позднее прийти, согласно Карно, к республике, согласно нам – к представительной монархии. Провидение чудесным образом избрало Наполеона, чтобы он подготовил Францию к новому режиму и вручил ее возвеличенной и возродившейся тем, кто будет править после него.

Трибун Каррион-Низас взялся ответить Карно и к великому удовлетворению новых монархистов справился с этой задачей, но посредственность его слога равнялась лишь посредственности мысли. Дискуссия оказалась чисто формальной. Усталость и ощущение глубокой бесполезности положили ей достаточно быстрый конец.

Для изучения ходатайства и превращения его в завершенный документ была образована комиссия из тринадцати членов.

На заседании 3 мая, то есть в четверг, Жард-Панвилье, докладчик этой комиссии, предложил Трибунату принять резолюцию и передать ее, согласно действующим конституционным правилам, в Сенат.

Резолюция заключалась в следующем:

Во-первых, Наполеон Бонапарт, в настоящее время пожизненный консул, назначается императором и в качестве такового получает управление Французской республикой;

Во-вторых, императорский титул и императорская власть подлежат наследственной передаче в его семье по мужской линии, в порядке первородства;

В-третьих, наконец, при привнесении в существующие учреждения изменений, которых требует установление наследственной власти, равенство, свобода и права народа остаются неприкосновенными.

Эта резолюция, принятая подавляющим большинством, была доставлена в Сенат на следующий день, 4 мая 1804 года.

Сенат хотел назначить день, чтобы не рисковать на этот раз и не забежать вперед или не отстать в деле преданности новому господину. Тайные руководители готовящейся перемены ясно предвидели впечатление, какое произведет на этот орган дискуссия в Трибунате. Они воспользовались этим, чтобы ускорить решение, сказав, что его нужно принять в тот самый день, когда будет получена резолюция Трибуната, дабы казалось, будто оба собрания имели встречу, но чтобы более значительное из них не выглядело идущим на поводу у другого.

Так было покончено с этим в великой спешке. Придумали форму памятной записки, обращенной к Первому консулу, в которой Сенат должен выразить свои мысли и предложить основы нового конституционного сенатус-консульта. В действительности, к тому времени, когда в Сенат явилась депутация от Трибуната, записка эта была совершенно готова. Ее редакцию одобрили и решили представить ее Первому консулу в тот же день. Депутация, состоящая из бюро и членов комиссии, подготовившей сей труд, отправилась к Первому консулу и вручила ему послание Сената вместе с памятной запиской.

Следовало, наконец, придать этим идеям форму конституционных статей. Назначили комиссию из нескольких сенаторов, министров и трех консулов, и поручили ей составить новый сенатус-консульт. Поскольку не было более нужды в предосторожностях насчет огласки, на следующий день в «Мониторе» обнародовали все акты Сената, доклады его Первому консулу, и все обращения, которые с некоторого времени требовали восстановления монархии.

Комиссия незамедлительно принялась за работу. Собираясь в Сен-Клу, в присутствии Первого консула и двух его коллег, она изучила и последовательно разрешила все вопросы, которые порождало учреждение наследственной власти. Первый из вопросов относился к самому титулу нового монарха. Будет ли он королем или императором? Тот же довод, который в Древнем Риме побудил цезарей не возрождать титул короля и взять военный титул императора, склонил и авторов новой конституции к предпочтению этого титула. В нем заключалась и новизна, и величие; он в некоторой мере отодвигал воспоминания о прошлом, которое хотели восстановить лишь отчасти, но не в целом. К тому же в нем присутствовало нечто безграничное, что соответствовало честолюбию Наполеона. Титул этот был на устах и у друзей, и у врагов еще прежде, чем его приняли. Его выбрали без обсуждения и решили, что Первый консул будет провозглашен Императором Французов.

Передача власти по наследству, цель новой революции, была, естественно, установлена в соответствии с принципами салического права, то есть по мужской линии, в порядке первородства. Поскольку Наполеон не имел детей и, казалось, не мог их иметь, решили дать ему право усыновления, известное из римских установлений, с его торжественными условиями и формами. За неимением приемного потомства корону разрешалось передавать родственникам по боковой линии, но не всем братьям императора, а только двум, Жозефу и Луи.

Братья и сестры императора получили титулы принцев и принцесс и связанные с ними почести. Цивильный лист утвердили согласно принципам 1791 года, то есть приняли голосованием на период всего царствования и включили в него еще существующие королевские дворцы, доход с владений короны и годовой доход в 25 миллионов. Французским принцам цивильный лист определял по одному миллиону в год для каждого. Император имел право закреплять императорскими декретами (тем, что мы называем ордонансами) внутренний распорядок дворца и определять род представительства, подобающего его императорскому величеству.

Столь полно погрузившись в монархические идеи, следовало окружить новый трон сановниками, которые послужили бы ему украшением и опорой.

Талейран, совместно с Первым консулом, придумал шесть главных званий, соответствующих не службам императорской челяди, но различным правительственным правомочиям. Поскольку по конституции оставалось еще много выборных должностей – избранию подлежали члены Сената, Законодательного корпуса, Трибуната и даже сам император в случае пресечения рода, – было учреждено звание великого электора, которому поручались почетные заботы о выборах. Вторым стал великий канцлер Империи, который наделялся чисто представительской ролью и должен был осуществлять общий надзор за правопорядком; третьим – государственный великий канцлер, наделяемый подобными же функциями в отношении дипломатии; четвертым – великий казначей;

пятым – коннетабль; шестым – генерал-адмирал. Последние звания в достаточной мере указывали, какой области управления соответствовала должность.

Занимающие эти должности были, как мы только что сказали, сановниками, а не чиновниками, ибо предполагались их несменяемость и отсутствие прямой ответственности. Они обладали лишь почетными правомочиями и осуществляли лишь общий надзор. Так, великий электор созывал Законодательный корпус, Сенат, избирательные коллегии, приводил к присяге избранных членов различных ассамблей, принимал участие во всех формальностях по созыву и роспуску избирательных коллегий. Великий канцлер Империи принимал присягу судей и приводил их к присяге императору, надзирал за утверждением законов и сенатус-консультов, председательствовал в Государственном совете и Верховном императорском суде, побуждал к желательным реформам в законодательстве, осуществлял, наконец, функции чиновника, регистрирующего акты гражданского состояния в отношении рождений, браков и смертей членов императорской фамилии. Государственный великий канцлер принимал послов, представлял их императору, подписывал договоры и ратифицировал их. Великий казначей надзирал за книгой государственного долга, гарантировал своей подписью средства, выделяемые государственным кредиторам, выверял счета общей бухгалтерии прежде их представления императору и вносил предложения по управлению финансами. Коннетабль и генерал-адмирал имели сходные роли в отношении военного и военно-морского управления. Таким образом, заложенный Наполеоном принцип состоял в том, чтобы главный сановник никогда не занимал должность министра, дабы отделить правомочия аппарата от реальной функции. Для каждой области управления эти должности представляли малый слепок с самой королевской власти – такие же неактивные, неответственные и парадные, как она, но, как и она, наделенные правом осуществлять общий и высший надзор.

Занимающие эти должности могли замещать императора в его отсутствие в Сенате, в советах, в армии. Вместе с императором они образовывали Верховный совет императора. Наконец, в случае угасания законного и побочного потомства императора, они избирали нового главу государства, а в случае несовершеннолетия наследника короны образовывали регентский совет.

Естественно было также создать высшие должности в армии, восстановить маршальское звание, существовавшее при старой монархии и принятое во всей Европе как высший полководческий титул. Решили назначить шестнадцать маршалов Империи и четырех почетных маршалов из старых генералов, ставших сенаторами и лишенных в таковом качестве активных функций. Восстановили также должности генерал-инспекторов артиллерии и инженерных частей и генерал-полковников кавалерии. К высшим военным званиям добавили и высшие гражданские звания, такие как камергеры, церемониймейстеры и т. п. и составили из тех и других второй класс сановников, в ранге главных должностных лиц Империи, несменяемых, как и шесть высших сановников. Им поручили председательство в избирательных коллегиях, чтобы таким образом укоренить их в иерархической системе. Каждой коллегии предназначалось постоянное председательство одного из высших сановников или высших гражданских и военных должностных лиц. Так, великий электор возглавил избирательную коллегию Брюсселя, великий канцлер – коллегию Бордо, государственный канцлер – коллегию Нанта, верховный казначей – коллегию Лиона, коннетабль – коллегию Турина, генерал-адмирал – коллегию Марселя. Высшие гражданские и военные должностные лица возглавили избирательные коллегии меньшей значимости. Так умудрились совместить аристократию с демократией; ибо иерархия из шести высших сановников и сорока-пятидесяти высших должностных лиц на ступенях трона представляла собой одновременно аристократию и демократию. Аристократию по положению, почестям и доходам, которые ей вскоре предстояло получать, и демократию по происхождению, ибо она состояла из адвокатов, удачливых офицеров, порой выходцев из крестьян, ставших маршалами, и оставалась открытой для любого гениального или просто талантливого выскочки. Создания эти исчезли вместе с их создателем и вместе с обширной империей, послужившей их основанием; но если бы время сообщило им силы, они бы, возможно, и прижились.

Возводя трон и украшая его ступени этим светским великолепием, невозможно было не потрудиться обеспечить кое-какие гарантии и гражданам, хотя бы толикой реальной свободы возместив им ущерб за ту видимость свободы, которой их лишали, уничтожив республику. С некоторого времени много говорилось о том, что при монархии с хорошими законами правительство будет сильнее, а граждане свободнее. Следовало сдержать часть этих обещаний, если, конечно, возможно сдержать хоть одно обещание такого рода в эпоху, когда все, страстно желая сильной власти, готовы дать погибнуть свободе за невозможностью ее использования, даже если она самым ясным образом прописана в законах. Так, решили дать Сенату и Законодательному корпусу некоторые прерогативы, которых они прежде не имели и которые могли стать полезными гарантиями для граждан.

Сенат, состоявший прежде из двадцати четырех членов, избираемых самим Сенатом, затем из граждан, которых император считал достойными этого высокого положения, и наконец, из шести высших сановников и французских принцев, достигших восемнадцати лет, по-прежнему оставался главным государственным органом. Он сохранял право избрания других органов, мог отменять любой закон или декрет по причине его неконституционности и вносить изменения в конституцию посредством конституционных сенатус-консультов. При всех трансформациях, которым он подвергся за четыре года, он оставался столь же могущественным, каким замыслил его Сийес. Заседавшие в Сен-Клу реставраторы монархии задумали снабдить его двумя новыми правомочиями самого высокого значения. Они вверили ему охрану личной свободы граждан и свободу печати. Согласно статье 16 первой Консульской конституции, правительство не могло удерживать индивида в заключении, не предав его суду в течение десяти дней. Согласно второй Консульской конституции, установившей пожизненное консульство, Сенат имел право решать, в случае заговора против безопасности государства, может ли правительство превысить этот десятидневный срок и насколько. Эту произвольную власть правительства в отношении гражданской свободы решили надежным образом регламентировать, создав сенатскую комиссию из семи членов, избираемую голосованием и обновляемую каждые четыре месяца за счет выхода одного из них из состава комиссии. Ей надлежало рассматривать прошения и требования заключенных и их семей и объявлять, справедливо ли заключение и продиктовано ли оно государственными интересами. Если после направления первого, второго и третьего запросов министру, санкционировавшему арест, министр не выпускал индивида, о котором его запрашивали, он сам предавался суду за нарушение гражданской свободы.

Подобной же комиссии, организованной сходным образом, надлежало надзирать за свободой печати. Эта свобода впервые появилась в консульских конституциях, так мало придавали ей значения после разгула печати во времена Директории. Что до периодической прессы, ее оставили в ведении полиции. Беспокоились только о книгах, только их сочли достойными свободы, в которой отказывали газетам. Не хотели, как до 1789 года, отдавать их на произвол полиции. Теперь любой типограф или издатель, чья публикация подвергалась притеснениям государственной власти, имел право обратиться в сенатскую комиссию по надзору за свободой печати; и, если, ознакомившись с запрещенной книгой, сенатская комиссия не одобряла строгих мер государственной власти, она направляла первый, второй и третий запрос министру, после чего, в случае неповиновения ее повторным предупреждениям, призывала министра к ответу в Верховном императорском суде.

Кое-что в этом направлении сделали и для Законодательного корпуса. Как мы не раз говорили, проекты законов обсуждались только в Трибунате, который, сформировав свое мнение, посылал трех ораторов для его защиты перед тремя государственными советниками в лишенный слова Законодательный корпус. Немота последнего, исправлявшаяся, по мысли Сийеса, красноречием Трибуната, очень скоро сделалась предметом острот публики, насмехавшейся над вынужденным молчанием своих законодателей. Молчание Законодательного корпуса стало еще более шокирующим после того, как лишенный всякой силы Трибунат тоже умолк. Было решено, что, заслушав государственных советников и членов Трибуната, Законодательный корпус будет удаляться на совещание в подчиненный ему тайный комитет проектов, где любой из его членов сможет пользоваться правом слова, а затем возвращаться на публичное заседание, чтобы голосовать обычным образом.

Трибунат, ставший после учреждения пожизненного консульства своего рода государственным советом, доведенным до пятидесяти членов и взявшим обыкновение изучать проекты законов лишь на частных заседаниях с государственными советниками, авторами этих проектов, получил в новой конституции организацию, сообразную усвоенным им традициям. Он разделялся на три отделения – законодательное, внутренних дел и финансовое – и должен был обсуждать законы на собраниях отделений, а не на общем собрании. Три оратора защищали мнение отделения в Законодательном корпусе. Так, конституция окончательно закрепила форму, усвоенную им из почтительности. Полномочия его членов продлевались с пяти до десяти лет. Эта льгота для отдельных его членов, в результате более редкого обновления его состава, ослабляла сам корпус.

Ко всему этому присоединили, наконец, учреждение, которого недоставало как для безопасности правительства, так и для безопасности граждан, – Верховный суд. Учреждению этого Верховного суда постарались придать видимое преимущество, какое старались придать всем монархическим нововведениям, а именно – добавить столько же свободы гражданам, сколько силы добавляли власти. Местопребыванием его определили Сенат, но состоял он не из одного Сената и не из всех его членов. Он формировался из шестидесяти сенаторов, шести председателей Государственного совета, четырнадцати государственных советников, двадцати членов кассационного суда, высших чиновников Империи, шести высших сановников и принцев, получивших решающий голос. Председателем его назначался великий канцлер. Верховному суду поручалось разбирать дела о заговорах против безопасности государства и персоны императора, об актах произвола министров и их агентов, о должностных преступлениях и взяточничестве сухопутных и морских генералов при осуществлении ими командования, о правонарушениях членов императорской фамилии, высших сановников, высших должностных лиц, сенаторов, государственных советников и т. п. Генеральный прокурор, назначавшийся на постоянной основе, имел право возбуждать судебный процесс, в случае если инициативу не брали на себя истцы.

В знак уважения к волеизъявлению нации было решено провести плебисцит по вопросу об учреждении наследственной императорской власти в потомстве Наполеона Бонапарта и двух его братьев Жозефа и Луи.

Императору надлежало в течение двух лет принести торжественную присягу в присутствии высших сановников, высших должностных лиц, министров, Государственного совета, Сената, Законодательного корпуса, Трибуната, кассационного суда, архиепископов, епископов, председателей судов, председателей избирательных коллегий и мэров тридцати шести главных городов республики. Присяга приносилась, гласил текст нового конституционного акта, французскому народу на Евангелии. Составлена она была в следующих выражениях: «Клянусь охранять целостность территории Республики, положения Конкордата и свободу культов; уважать и заставлять уважать равенство прав, политическую и гражданскую свободу, неотменяемость продаж национального имущества; устанавливать налоги и пошлины не иначе как в силу закона; поддерживать учреждение Почетного легиона; править лишь с целью выгоды, благоденствия и славы французского народа».

Таковы были условия новой монархии, изложенные в проекте сенатус-консульта простым, точным и ясным языком, каким писались все законы того времени. Такова была третья и последняя трансформация, которую претерпела знаменитая конституция Сийеса.

Таково было творение конституционного комитета, собиравшегося в Сен-Клу. В последние дни его собраний Камбасерес и Лебрен отсутствовали. Наиболее мудрые сенаторы из состава комиссии сожалели об этом и дали почувствовать Наполеону, насколько важно удовлетворить двух его коллег, обойдясь с ними достойно. Наполеон не нуждался в предупреждениях, ибо понимал ценность Камбасереса. Он вызвал его в Сен-Клу, вновь объяснился с ним на предмет предстоящих перемен, привел свои доводы, выслушал его собственные и закончил обсуждение выражением своей воли, отныне непререкаемой. Он хочет короны и не потерпит противоречий. Впрочем, он предложил прекрасный способ вознаградить Камбасереса и Лебрена. Первому он предназначал сан великого канцлера Империи, второму – сан верховного казначея. Таким образом он обойдется с ними как и с собственными братьями, которые тоже должны войти в число шести высших сановников. Он объявил об этом решении Камбасересу, присоединив к предложению свою обольстительную ласку, которой не мог противостоять ни один человек, и окончательно привлек его на свою сторону.

Жозефа Бонапарта Наполеон назначил великим электором, а Луи Бонапарта – коннетаблем. Должности великого канцлера и генерал-адмирала оставались пока незанятыми. Наполеон колебался в выборе между членами своей семьи.

Талейран, главный изобретатель новых должностей, испытал по этому случаю первое разочарование, которое неприятным образом повлияло на его настроения и привело его позднее в оппозицию, пагубную для него и досадную для Наполеона. Поскольку место великого канцлера Империи, соответствующее судебному ведомству, предназначалось консулу Камбасересу, он полагал естественным получить место государственного канцлера, соответствующее ведомству дипломатическому. Но император высказался на этот счет определенно. Он не допускал, чтобы высшие сановники одновременно занимали министерские должности. Министры были ответственны и сменяемы, он мог отзывать и наказывать их по своему усмотрению. Генерала Бертье он ценил ничуть не меньше, чем Талейрана, однако и его, как и Талейрана, пожелал оставить министром и возместил ущерб обоим значительными суммами. Гордость Талейрана была особенно задета и, сохраняя любезность, он тем не менее постепенно дал прочувствовать это свое отношение льстивого недовольства, сдержанное поначалу, но ставшее впоследствии более явным и стоившее ему жестоких немилостей.

В армии и при дворе оставались еще должности, способные удовлетворить все притязания. Имелось четыре места почетных маршалов для генералов, уходящих на покой в Сенат, и шестнадцать маршальских жезлов для молодых генералов, призванных еще долго возглавлять французские войска. Четыре первых Наполеон дал Келлерману – в память о Вальми; Лефевру – за проявленную 18 брюмера доблесть и преданность; Периньону и Серюрье – за уважение, которым они по справедливости пользовались в армии. Из шестнадцати мест маршалов для действующих генералов он заполнил только четырнадцать, сохранив два места для награждения за будущие заслуги. Эти четырнадцать жезлов были даны: Журдану – в память о Флерюсе, Бертье – за выдающуюся и продолжительную службу в Генеральном штабе, Массена – за Риволи, Цюрих и Геную, Ланну и Нею – за неоднократно проявленный героизм, Ожеро – за Кастильоне, Брюну – за Гельдер, Мюрату – за рыцарскую доблесть во главе французской кавалерии, Бессьеру – за достойное командование гвардией, полученной им после Маренго, Монсею и Мортье – за их воинские доблести, Сульту – за его услуги в Швейцарии, Генуе и в Булонском лагере, Даву – за его поведение в Египте и твердость характера, разительные доказательства каковой он дал недавно, в деле с д’Арсенном, Бернадотту – за его добрую славу в армиях Самбры-и-Мааса и Рейна, но особенно за его родственные связи и несмотря на обнаруженную в сердце этого офицера ревнивую ненависть, которая уже заставляла Наполеона предчувствовать его будущее предательство, о чем он несколько раз говорил вслух.

Один генерал, который еще не был главнокомандующим, но командовал, как и генералы Ланн, Ней и Сульт, значительными корпусами и не менее, чем перечисленные офицеры, заслуживал маршальского жезла, не значился в списке новых маршалов. Это был Гувион Сен-Сир. Если он и не мог соревноваться с Массена воинскими доблестями и меткостью в стрельбе, то превосходил его в знаниях и таланте военных комбинаций. С тех пор как Моро был потерян для Франции из-за своих политических ошибок, а Клебер и Дезе мертвы, он и Массена оставались наиболее способными генералами. Наполеон, разумеется, был вне сравнений. Однако завистливый и неуживчивый нрав Сен-Сира уже начинал доставлять ему холодность высочайшего подателя милостей. Вместе с верховной властью пришли и ее слабости; и Наполеон, простивший генералу Бернадотту его мелкие измены, предвестники будущего большого предательства, не сумел простить генералу Сен-Сиру его критический ум. В то же время, генерал Сен-Сир получил звание генерал-полковника кирасиров.