Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I"

IV
Ульм и Трафальгар

Присоединить Геную к Франции прямо накануне высадки в Англию и тем самым наконец предоставить Австрии причину для вступления в войну было большой ошибкой. Это значило спровоцировать и привлечь к себе грозную коалицию в ту минуту, когда Наполеон нуждался в абсолютном мире на континенте, чтобы располагать полной свободой действий против Англии. Между тем, хотя его по справедливости упрекали в том, что он произвел присоединение в подобных обстоятельствах, в действительности оно оказалось счастливым событием. Несомненно, если бы адмирал Вильнев сумел приплыть в Ла-Манш и появиться в Булони, пришлось бы вечно сожалеть о помехе исполнению величайшего плана; но Наполеон вынужден был бездействовать, поскольку адмирал не появлялся, и если бы он осмелился перейти пролив без защиты флота, то оказался бы в крайне затруднительном положении. Столь часто объявляя об экспедиции и трижды перенося ее, он рисковал выставить себя в смешном свете и подтвердить в глазах Европы свое полное бессилие в отношении Англии. Континентальная коалиция, предоставив ему новое поле битвы вместо упущенного, исправила совершенную им ошибку, сама совершив таковую, и весьма кстати выручила его из неопределенного и досадного положения. Связующая цепь событий бывает порой так странна! Продуманный план нередко проваливается, а ошибка ведет к успеху. Однако это не причина объявлять тщетной всякую предосторожность в управлении империями и полагаться на веления прихотей. Нет, в ведении дел увлечению всегда следует предпочитать расчет; но невозможно не признать, что замыслы Провидения, более надежные и глубокие, превышают замыслы человеческие. Это повод к скромности, а не к отказу от благоразумия.

Едва утих гнев из-за срыва Булонской экспедиции, как Наполеон всецело предался новому плану континентальной войны. Никогда прежде он не располагал столь великими ресурсами, и никогда перед ним не открывалось более просторное поле военных действий. Когда он командовал Итальянской армией, его движения ограничивались долиной Ломбардии и окружающими ее Альпами;

и если он подумывал выйти за их пределы, его планы тут же пресекала настороженность члена директории Карно. Составляя план кампании 1800 года, в бытность Первым консулом, он был вынужден считаться с равными ему тогда заместителями; его жаждущий развернуться гений всегда наталкивался на препятствия. Впервые он был свободен так, как были свободны Цезарь и Александр. Товарищи по оружию, стеснявшие его своей завистью или славой, сами исключили себя с поприща неосмотрительным или преступным поведением. У него остались только соратники, подчинявшиеся его воле и в высочайшей степени соединявшие в себе все качества, необходимые для исполнения его замыслов. Армия, утомленная долгим бездействием, мечтавшая о славе и битвах, закаленная десятью годами войны и тремя годами лагерной жизни, была готова к самым трудным предприятиям и самым смелым переходам. Вся Европа была открыта его комбинациям. Наполеон находился на западе, на берегах Северного моря и Ла-Манша, а Австрия надвигалась на Францию с востока, опираясь на русские, шведские, итальянские и английские силы, предоставленные в ее распоряжение европейским заговором. И если никогда еще французы не были столь способны противостоять внезапным и серьезным опасностям, то и трудности не имели себе равных. Армия, подготовленная как никакая другая, находилась на берегу океана, вдали от Рейна, Дуная и Альп, что объясняет отсутствие протестов со стороны держав по поводу ее формирования, и теперь нужно было внезапно перенести ее в центр континента. Вот какую проблему приходилось решить. Мы увидим, каким образом Наполеон задумал преодолеть расстояние, отделявшее его от врагов, и очутиться посреди них, в месте, наиболее подходящем для того, чтобы рассеять их грозную коалицию.

Хотя он упорно не хотел верить в близость войны, но прекрасно видел приготовления к ней и ее план. Швеция вооружалась в Штральзунде, в Шведской Померании; Россия – в Ревеле, в Финском заливе. Сообщали о двух больших русских армиях, одна из которых сосредоточивалась в Польше, дабы вовлечь Пруссию, другая – в Галиции, дабы прийти на помощь Австрии. Дело не ограничивалось подозрениями, было достоверно известно о формировании двух австрийских армий – 80-тысяч-ной в Баварии и 100-тысячной в Италии, связанных меж собой 25—30-тысячным корпусом в Тироле. Наконец, сборы русских на Корфу и англичан на Мальте, а также признаки волнения при неаполитанском дворе не позволяли более сомневаться в намерении покушения на юг Италии.

Итак, подготавливались четыре атаки. Первая, с севера, из Померании, на Ганновер и Голландию, должна была совершиться силами шведов, русских и англичан. Вторая атака, с востока, через долину Дуная, совершалась смешанными силами русских и австрийцев. Третья, в Ломбардии, планировалась силами одних австрийцев. Четвертую атаку, с юга Италии, должны были предпринять несколько позже соединенные силы русских, англичан и неаполитанцев.

Наполеон распознал военные планы коалиции столь же хорошо, как если бы присутствовал на военных совещаниях Винцингероде в Вене, о которых мы сообщали выше. Одно только обстоятельство было еще не известно ни ему, ни его врагам: вступит ли в войну Пруссия? Наполеон в это не верил. Державы же коалиции надеялись добиться ее участия, запугав короля Фридриха-Вильгельма. В таком случае атака с севера превратилась бы из дополнительного удара, весьма стесненного прусским нейтралитетом, в угрожающее предприятие на всём пространстве от Кёльна до устья Рейна. Между тем, Наполеон считал такой поворот событий маловероятным и принимал всерьез только атаки через Баварию и Ломбардию. Нападения же, готовившиеся в Померании и Неаполитанском королевстве он почитал, самое большее, достойными принятия некоторых мер предосторожности.

Он решил передвинуть основную массу своих сил в долину Дуная. Его глубокий план опирался на один простой фактор, а именно – на удаленность русских, из-за которой они могли опоздать на помощь австрийцам. Он полагал, что австрийцы, которым не терпится двинуться в Баварию и занять, по их обыкновению, знаменитую Ульмскую позицию, действуя таким образом, еще более увеличат расстояние, и без того отделяющее их от русских; что последние, поднимаясь по Дунаю со своей основной армией в соединении с австрийскими резервами, в результате запоздают со вступлением в битву. Разгромив австрийцев до появления русских, Наполеон предполагал затем перенести удар на русских, лишившихся помощи основной австрийской армии, то есть хотел использовать способ теоретически простейший, но практически труднейший – разбить своих врагов по очереди, одного за другим.

Для успешного осуществления этого плана требовалось совершенно особым образом перенестись на театр военных действий, то есть в долину Дуная. Следовало обойти австрийцев, как в Маренго, и даже более чем в Маренго, и не просто разбить их, а окружить так, чтобы отправить всех пленниками во Францию. Тогда Наполеон мог бы атаковать и русских, которым в качестве поддержки оставались лишь австрийские резервы.

С этой целью он задумал совсем простой переход. Один из корпусов, корпус маршала Бернадотта, стоял в Ганновере, другой, корпус генерала Мармона, – в Голландии, остальные – в Булони. Наполеон задумал перевести первый на Вюрцбург и Дунай; второй – выдвинуть вдоль Рейна, воспользовавшись удобствами транспортировки, которые предоставляла река, и соединить его в Майнце и Вюрцбурге с корпусом из Ганновера. Он решил в то время, как два этих крупных соединения будут спускаться с севера на юг, одним движением перевести с запада на восток, из Булони в Страсбург, корпуса из лагерей на берегу Ла-Манша, сделать вид, будто собирается силами последних атаковать австрийцев в лоб через отроги Черного леса, а в действительности обойти этот лес левее, через Вюртемберг, соединиться во Франконии с корпусами Бернадотта и Мармона, перейти Дунай под Ульмом в окрестностях Донауверта, зайти таким образом в тылы австрийцев, окружить их, захватить и, избавившись от них, идти на Вену навстречу русским.

Позиции маршала Бернадотта в Ганновере и генерала Мармона в Голландии давали преимущество, ибо одному нужно было семнадцать, а другому четырнадцать-пятнадцать дней, чтобы передвинуться в Вюрцбург, на фланг неприятельской армии, расположенной в Ульме. Передвижение войск из Булони в Страсбург требовало примерно двадцати четырех дней и должно было приковать внимание австрийцев к обычному выходу из Черного леса. Таким образом, за двадцать четыре дня, то есть к 25 сентября, Наполеон мог оказаться в решающем пункте. Без промедления приняв решение, оставаясь в Булони как можно дольше, чтобы скрыть свои передвижения от противника, сея ложные слухи и маскируя свои намерения с тем искусством обманывать неприятеля, которым он владел превосходно, Наполеон мог перейти Дунай в тылу австрийцев, прежде чем они заподозрят его приближение. В случае успеха он уже в октябре мог избавиться от первой армии неприятеля, в ноябре двинуться на Вену и встретить в ее окрестностях русских, которых никогда не видел, но знал, что у них крепкая, хоть и не такая уж непобедимая пехота, ибо Моро и Массена уже побивали их; он обещал себе разгромить их еще более жестоко. Оказавшись в Вене, Наполеон намного обходил позицию австрийской армии в Италии, принуждая последнюю к отступлению. Командование французской армией на Эче Наполеон собирался доверить Массена – самому решительному из своих генералов, лучше всех знавшему Италию. В его армии числилось всего 50 тысяч человек, но зато наилучших, ибо они участвовали во всех кампаниях по ту сторону Альп, от Монтенотте до Маренго. Если Массена сможет задержать эрцгерцога Карла на Эче месяц, что не вызывало сомнений с его солдатами, привыкшими побеждать австрийцев, сколько бы их ни было, то дойдя до Вены, Наполеон освободит Ломбардию, как прежде освободит Баварию. Он привлечет силы эрцгерцога Карла на себя, но привлечет в то же время и Массена; и тогда, соединив 150 тысяч человек, с которыми он шел вдоль Дуная, с 50 тысячами, пришедшими с берегов Эча, он окажется в Вене во главе победоносных 200 тысяч французов. Непосредственно располагая такой огромной силой и расстроив две главные атаки – в Баварии и в Ломбардии, – он сможет уже совершенно не опасаться северной атаки на Ганновер и южной на Неаполь. Ему уже нечего будет бояться, хотя бы все силы Европы ополчились против него.

Тем не менее Наполеон не пренебрег некоторыми мерами предосторожности в отношении нижней Италии. Генерал Сен-Сир находился в Калабрии с 20 тысячами человек. Наполеон предписал ему передвинуться к Неаполю и захватить столицу при первых же признаках враждебных действий. Конечно, его принципам более соответствовало не разделять Итальянскую армию, а напротив, объединить всех в единое 70-тысячное войско, которое, наверняка победив на севере Италии, могло уже не опасаться за юг. Но он рассудил, что Массена, с его характером и 50 тысячами человек, будет достаточно, чтобы на месяц задержать эрцгерцога Карла, и считал опасным позволить русским и англичанам вступить в Неаполь и разжечь в Калабрии повстанческую войну, которую потом трудно будет погасить. Вот почему он оставил генерала Сен-Сира и 20 тысяч человек в Тарентском заливе, с приказом двинуться по первому сигналу на Неаполь и выкинуть русских и англичан в море, прежде чем они успеют обосноваться на итальянской земле. Что до атаки, готовившейся на севере Европы и столь удаленной от границ империи, то для противостояния ей Наполеон ограничился продолжением переговоров, начатых в Берлине, относительно Ганновера. Он предлагал это королевство Пруссии в уплату за ее союзничество;

но, не особенно надеясь на открытое содействие столь робкого двора, он предлагал передать Пруссии Ганновер на хранение, если она не захочет принять его в качестве окончательного дара. В любом случае ей придется удалить оттуда воюющие войска, и тогда, чтобы прикрыть Францию с севера, довольно будет нейтралитета.

В последние дни августа австрийцы были уже на берегах Эча и Инна, русские – на границе Галиции. Казалось, они застали Наполеона врасплох; но ничуть не бывало. Он отдал все приказы в Булони днем 26 августа, с предписанием передать их только 27-го, в десять часов вечера. Так он хотел сохранить для себя весь день 27-го, прежде чем окончательно отказаться от великой морской экспедиции. Отправившийся 27-го курьер должен был прибыть в Ганновер только 1 сентября. Маршал Бернадотт, уже предупрежденный, начинал движение 2 сентября, собирал свой корпус в Геттингене и прибывал в Вюрцбург 20-го. Он имел приказ собрать в крепости Гамельна вывезенную из Ганновера артиллерию, боеприпасы всякого рода, больных, склады своего армейского корпуса и гарнизон в шесть тысяч человек под командованием энергичного офицера, на которого можно рассчитывать. Гарнизон обеспечивался довольствием на год. Если удастся договориться с Пруссией насчет Ганновера, оставленные в Гамельне войска без промедления присоединятся к корпусу Бернадотта; в противном случае они останутся на месте и, если англичане предпримут экспедицию по Везеру, чему прусский нейтралитет не мог помешать, будут защищать его до смерти. «Я буду так же стремителен, как Фридрих, – писал Наполеон, – когда он шел из Праги в Дрезден и Берлин. Я скоро приду на помощь французам, защищающим моих орлов в Ганновере, и сброшу в Везер неприятеля, если он туда явится». Бернадотт имел приказ пересечь оба Гессена, сказав правительствам обоих герцогств, что возвращается во Францию через Майнц, а в случае отказа пробить себе путь силой, но на переходе платить за всё звонкой монетой и соблюдать строгую дисциплину.

Вечером того же 27 августа курьер передал генералу Мармону приказ начинать движение, с 20 тысячами человек и 40 полностью оснащенными орудиями конной артиллерии следовать берегами Рейна до Майнца и через Майнц и Франкфурт идти в Вюрцбург. Приказ должен был достичь Утрехта 30 августа. Генерал Мармон, уже прежде уведомленный, должен был начать движение 1 сентября, прибыть в Майнц 15–16-го, а 18–19-го – в Вюрцбург. Ганноверский и Голландский корпуса должны были прийти во владения курфюрста Баварского 20 сентября и явить собой силу в 40 тысяч человек. Таким образом, поскольку курфюрсту рекомендовалось укрыться в Вюрцбурге, если австрийцы попытаются напасть на него, он мог быть уверен, что найдет там совершенно готовую поддержку лично себе и своей армии.

Наконец, 27-го вечером были изданы приказы касательно лагерей Амблетеза, Булони и Монтрейля. Начало их исполнения назначалось на утро 29 августа. В первый день должны были выступить, тремя разными дорогами, первые дивизии каждого корпуса, во второй день – вторые, в третий день – последние. Тем самым, они следовали друг за другом с интервалом в один день. Поскольку надлежало совершить двадцать четыре дневных перехода, вся армия должна была прибыть на Рейн, на линию Мангейм-Страсбург, 21–24 сентября. Этого было достаточно, чтобы она оказалась там вовремя, ибо австрийцы, желая сохранить некоторую меру, дабы захватить французов врасплох, оставались в лагере у Линца и потому не могли оказаться на позициях прежде Наполеона. К тому же, чем выше они поднимались по Дунаю, тем больше приближались к границе Франции между Боденским озером и Шаффхаузеном, и тем больше шансов окружить их получал Наполеон. Офицерам, отправленным вперед по дорогам, по которым должны были идти французские войска, поручалось подготовить продовольствие на каждом этапе. Категорические приказы, неоднократно повторенные, как и все приказы Наполеона, предписывали обеспечить каждому солдату плащ и две пары башмаков.

Наполеон, храня глубокую тайну, которую доверил лишь Бертье и Дарю, говорил своему окружению, что посылает 30 тысяч человек на Рейн. Так он писал большинству своих министров. Он не открыл большего и Марбуа, лишь предписав ему собрать в кассах Страсбурга как можно больше денег, чему находилось достаточное объяснение в признаваемой отправке 30 тысяч человек в Эльзас. Дарю он приказал без промедления выехать в Париж, явиться к министру военного снабжения Дежану, собственноручно отправить все дополнительные приказы, которых требовало перемещение армии, и не посвящать в тайну ни одного баталера. Сам Наполеон хотел еще на шесть-семь дней остаться в Булони, чтобы лучше обмануть публику насчет своих планов.

Одновременно Наполеон отправил Мюрата и своих адъютантов Савари и Бертрана во Франконию, Швабию и Баварию. Им приказывалось исследовать все дороги, ведущие от Рейна к Дунаю, рассмотреть природу каждой из них, встречающиеся на них военные позиции, предоставляемые ими средства существования и, наконец, все подходящие пункты для перехода через Дунай. Мюрату надлежало путешествовать под вымышленным именем, а по окончании разведки вернуться в Страсбург, дабы принять там командование первыми колоннами, пришедшими на Рейн.

Кроме того, чтобы как можно дольше оставлять австрийцев в неведении о своих планах, Наполеон рекомендовал Талейрану помедлить с предъявлением Венскому кабинету манифеста, имеющего целью потребовать от него окончательных объяснений. В ответ ожидалась лишь ложь и, дабы уличить кабинет в двуличии перед лицом Европы, достаточно было предъявить его в минуту начала военных действий. Наполеон отправил в Карлсруэ генерала Тиара, вернувшегося на службу после возвращения из эмиграции, и поручил ему переговоры о союзе с курфюрстом Баденским. Предложения того же рода он направил и в Вюртемберг, ссылаясь на то, что предвидит войну, судя по приготовлениям Австрии, но так и не говоря, до какой степени готов к ней. Наконец, он полностью доверил свои тайные планы лишь курфюрсту Баварскому. Этот несчастный государь, колеблясь между Австрией, которая была его близким врагом, и Францией, которая была его далеким другом, а также помня, что в предшествующих войнах его беспрестанно попирали и те и другие и всегда забывали о нем при наступлении мира, не знал, с кем связать себя. Он хорошо понимал, что предаваясь Франции, может надеяться на приращение территории, но, не зная еще о снятии Булонского лагеря, полагал, что Франция всецело занята войной с Англией и не способна прийти на помощь своим докучливым германским союзникам. Он не переставал говорить о союзе с нашим министром Отто, так и не решаясь его заключить. Это положение скоро переменилось благодаря письмам Наполеона. Он написал непосредственно Карлу-Фридриху Баденскому и объявил ему (говоря, что это государственная тайна, доверяемая его чести), что откладывает поход против Англии и без промедления выступает с 200 тысячами человек в центр Германии. «Помощь будет оказана вам вовремя, – сообщил Наполеон своему союзнику, – а побежденному Австрийскому дому придется составить вам значительное государство из обломков своего достояния». Наполеон старался приобрести сотрудничество курфюрста, располагавшего 25 тысячами хорошо организованных солдат и доверху набитыми складами в Баварии. Было весьма выгодно отнять эти 25 тысяч солдат у коалиции и забрать их себе. Впрочем, тайна не рисковала быть разглашенной, ибо баварский государь испытывал подлинную ненависть к австрийцам и, ободрившись, большего и не просил, чем союза с Францией.

Затем Наполеон занялся Итальянской армией. Он приказал собрать под стенами Вероны войска, разбросанные между Пармой, Генуей, Пьемонтом и Ломбардией. Он забрал командование войсками у маршала Журдана, проявив величайшую бережность в обращении с этим человеком, которого уважал, но характер которого не отвечал обстоятельствам и который к тому же совершенно не знал местности между По и Альпами. Наполеон пообещал ему использовать его на Рейне, где тот всегда сражался, и предписал Массена выступать без промедления. Удаленность Италии делала разглашение этих приказов неопасным, ибо оно могло быть только запоздалым.

Покончив с этими распоряжениями, Наполеон посвятил остаток времени в Булони предписанию самых тщательных мер предосторожности по укрытию флотилии от возможного нападения со стороны англичан. Было естественно думать, что последние воспользуются уходом армии, чтобы попытаться высадиться и поджечь собранные в доках суда и оснащение. Наполеон, не отказавшийся от мысли вернуться на берега моря после удачного исхода войны и не хотевший, чтобы ему нанесли такой сильный удар, приказал министрам Декре и Бертье принять следующие меры предосторожности. Дивизии Этапля и Вимре следовало соединить с дивизией Булони и обе разместить в глубине доков реки Лианы, вне досягаемости снарядов неприятеля. В отношении голландской флотилии, находившейся в Амблетезе, невозможно было сделать то же самое, но всё подготовили к тому, чтобы расположенные в Булони войска могли добраться до этого пункта за два-три часа. Установили привязанные к мощным якорям особого рода сети, которые препятствовали проникновению зажигательных снарядов под видом плавучих тел.

В Булони оставляли целых три полка, включающие третий батальон. К ним добавили еще двенадцать батальонов (третьих же) из полков, отбывших в Германию. Из матросов флотилии сформировали пятнадцать батальонов по тысяче человек в каждом, вооружив их и придав им пехотных офицеров для обучения. Им надлежало поочередно нести службу на борту оставшихся на плаву судов и рядом с теми, что были заведены в доки. Соединение сухопутных и морских войск представляло силу в тридцать шесть батальонов под командованием генералов и маршала Брюна, того самого, который в 1799 года скинул в море русских и англичан. Наполеон приказал соорудить вокруг Булони земляные укрепления, чтобы прикрыть флотилию и огромные склады. Он предписал закрепить эти позиции за отборными офицерами, дабы, сохраняя один и тот же пост и отвечая за его безопасность, они беспрестанно учились совершенствовать его оборону.

Увидев своими глазами армию на марше, Наполеон отбыл из Булони 2 сентября и 3-го прибыл в Мальмезон. Никто не знал о его решениях; его считали по-прежнему поглощенным планами высадки в Англию; однако намерения Австрии внушали беспокойство, и переброску войск, о которой уже начинали говорить, объясняли объявленной отправкой корпуса в 30 тысяч человек для наблюдения за австрийцами в Верхнем Рейне.

Не зная в точности фактов и не ведая, как сильно английская интрига стянула узлы новой коалиции, публика пеняла Наполеону на то, что он довел Австрию до крайности, надев на свою голову корону Италии, присоединив к империи Геную и отдав Лукку принцессе Элизе. Им не переставали восхищаться, почитали за счастье жить при его твердом и справедливом правлении, но упрекали в чрезмерной любви к тому, что он делал столь хорошо, – в любви к войне. Никто не верил, что будет несчастлив при таком правителе; но ходили слухи, что Австрия, Россия и часть Германии собрались воевать на английские деньги; гадали, будет ли новая война короткой или долгой, и невольно вспоминали треволнения первых войн Революции. Доверие преобладало над иными чувствами, но чуткий слух Наполеона отчетливо улавливал легкий ропот неодобрения.

Особенно мучительными ощущения публики делало стесненное финансовое положение. Оно произошло от различных причин. Наполеон упорно придерживался своего решения никогда не занимать денег. «При моей жизни, – писал он Марбуа, – я не эмитирую никаких бумаг» (Милан, 18 мая 1805).

Между тем бюджет XIII года (сентябрь 1804 – сентябрь 1805), как раз подходившего к концу, представлял весьма значительный дефицит. Поскольку кораблестроительные работы были отчасти завершены, поначалу надеялись, что расходы текущего года значительно снизятся. Хотя бюджет XII года вырос до 762 миллионов, надеялись покрыть бюджет следующего года суммой в 684 миллион. Но уже истекшие месяцы выявили ежемесячный расход приблизительно в 60 миллионов, что предположительно доводило годовой расход до 720 миллионов. Чтобы справиться с ним, полагались на налоги и экстраординарные ресурсы. Налоговые сборы, принесшие в 1801 году 500 миллионов, возросли под воздействием одного только общего благополучия и без всякого изменения тарифов до 560 миллионов. Поскольку косвенные налоги, недавно учрежденные, принесли в этом году около 25 миллионов, а добровольные пожертвования коммун и департаментов предоставили еще около двух десятков миллионов, получалось 600 миллионов постоянного дохода. Для закрытия бюджета XIII года следовало найти еще 120 миллионов. Часть этих средств предоставляла итальянская субсидия в 22 миллиона. Но выплаты испанской субсидии в 48 миллионов прекратились в декабре 1804 года вследствие внезапного объявления англичанами войны Испании. Американские средства, цена за Луизиану, были истрачены. Для восполнения этих средств к итальянской субсидии прибавили 36 миллионов в новых поручительствах, отчуждение национальных имуществ на два десятка миллионов и, наконец, небольшие выплаты со стороны Пьемонта на сумму в 6 миллионов. Таким образом, вместе с налоговыми сборами, получали 684 миллиона. До 720 миллионов недоставало 36–40 миллионов.

В XII году недобрали 20 миллионов, в XIII – 40. Но и это было еще не всё. Поскольку бухгалтерия, еще несовершенная, не сразу, как теперь, обнаруживала все факты, вскрылись остатки неоплаченных расходов, а в доходной части – бездоходные имущества, относящиеся к предыдущим бюджетным периодам, что увеличило расходы еще на два десятка миллионов. Сложив все эти дефициты, получили примерно 80 миллионов задолженности, начавшей формироваться со времени возобновления войны.

Всё это представило бы лишь незначительное затруднение, если бы торговля находилась в хорошем состоянии, но это было совсем не так. Французские негоцианты, поверив в 1802 году в прочность морского мира, предприняли серьезные операции и отправили экспедиции во все страны. Насильственные действия Англии, напавшей на французский флот прежде всякого объявления войны, причинили им огромные убытки. Многие торговые дома скрыли свое бедственное положение и, покорившись большим жертвам, помогая друг другу взаимным доверием, сумели перенести первый удар. Но новое потрясение после начала войны на континенте довершило их разорение. В главных торговых центрах уже начались банкротства, сеявшие всеобщую тревогу.

Однако это было не единственной причиной стеснения в делах. После падения стоимости ассигнаций денежные средства, хоть и вновь появились, но оставались в недостатке по легко понятной причине. Бумажные деньги, пусть и дискредитированные с первого же дня выпуска, послужили всё же заменой наличности для некоторой части сделок и вытеснили из Франции часть металлических денег. Общественное благоденствие, внезапно восстановившееся при Консульстве, продлилось, меж тем, недостаточно долго, чтобы вернуть в страну вывезенное из нее золото и серебро. Их недоставало при всех торговых операциях, и раздобыть их стало в то время одной из постоянных забот торговли. Французский Банк, быстро развившийся, поскольку предоставлял замену наличным деньгам посредством своих пользующихся доверием билетов, с величайшим трудом поддерживал в кассах металлический резерв, пропорциональный эмиссии билетов. Он совершил в этом отношении похвальные усилия и вытянул из Испании огромную сумму пиастров. К несчастью, открытый тогда путь сбыта наличности выпускал наружу столько же денег, сколько их привлекали внутрь, – то была плата за колониальные товары. Прежде, то есть в 1788 и 1789 годах, когда Франция владела Сан-Доминго, она извлекала из своих колоний в сахаре, кофе и других колониальных продуктах до 220 миллионов франков в год, из которых потребляла 70–80 и экспортировала до 150, главным образом в виде рафинированного сахара. Если учесть разницу цен, выросших по меньшей мере вдвое, за это время можно судить, какой огромный источник богатства иссяк. Колониальные товары, которые двадцать лет назад французы продавали всей Европе, теперь приходилось покупать у врагов. Значительная часть наличности была перевезена в Гамбург, Амстердам, Геную, Ливорно, Венецию и Триест в уплату за сахар и кофе, которые англичане ввозили туда путями свободной торговли или контрабанды. В Италию Франция отправляла гораздо более 22 миллионов, которые ей платила. Все коммерсанты жаловались на подобное положение вещей, и эта тема ежедневно обсуждалась в Банке самыми просвещенными негоциантами Франции.

Вся Европа привыкла обращаться за золотыми и серебряными монетами к Испании. Нация, которой Колумб обеспечил века богатства и роковой праздности, открыв для нее рудники Америки, погрязла в долгах из-за невежества и отсутствия порядка. Когда к дурному управлению добавились несчастья войны, она превратилась в одну из самых стесненных в средствах держав и являла собой печальное зрелище богача, впавшего в нищету. Арестованных английским флотом галеонов недоставало не только Испании, но и всей Европе. Хотя вывоз пиастров с Пиренейского полуострова был запрещен, Франция вывозила их контрабандой благодаря смежности территорий, а соседние страны нередко вывозили их тем же способом из Франции. Контрабандная торговля монетами столь же устоялась и распространилась, как законная, но в то время немало страдала из-за приостановки поступлений из Америки, и, что примечательно, страдала от этого и сама Англия. Привыкнув черпать в источниках Франции и Испании, она наравне со всеми терпела лишения, причиной которой стала сама. Деньги, копившиеся в подвалах испанских правителей Мексики и Перу, не приходили более ни в Кадис, ни в Байонну, ни в Париж, ни в Лондон. Англии не хватало металлических денег ни на что, но в особенности на выплаты европейской коалиции, ибо колониальных продуктов и товаров, поставляемых ею России и Австрии, уже недоставало для уплаты субсидий, которые она обязалась им предоставить. Отдав почти за бесценок странам коалиции огромные количества сахара и кофе, Сент-Джеймский кабинет посылал им вместо денег билеты Английского банка. Их обнаруживали у австрийских офицеров.

Таковы были основные причины торгового и финансового упадка. Если бы компания «Объединенные негоцианты», занимавшаяся тогда делами Казначейства, поставкой продовольствия, дисконтированием облигаций и испанской субсидии, ограничилась порученной ей службой, то вынесла бы, хоть и с трудом, свое бремя. Но ее руководитель Уврар построил на этой ситуации обширный и весьма изобретательный план, который стал бы и выгодным, если б с изобретательностью соединял еще более необходимую точность расчета. Трое контрагентов компании разделили меж собой роли. Депре, бывший кассир, который обогатился, проявив редкую ловкость в торговле бумажными деньгами, занимался дисконтированием ценностей Казначейства. Ванлерберг, весьма сведущий в торговле зерном, занимался поставками продовольствия. Уврар, самый дерзкий и самый богатый, оставил за собой крупные спекуляции. Приняв от Франции ценности, которыми Испания выплачивала свою субсидию, и пообещав их дисконтировать, что соблазнило Марбуа, он пришел к мысли завязать серьезные отношения с Испанией, из чьих рук исходили металлические деньги, предмет всеобщего вожделения. Он отправился в Мадрид, где нашел двор, удрученный войной, желтой лихорадкой, ужасающей нуждой и долгами Наполеону. Ничто, казалось, не удивило и не смутило Уврара. Он очаровал своей сговорчивостью и уверенностью стариков, правивших в Эскуриале, как очаровал и самого Марбуа, предоставив ему ресурсы, которых тот не умел найти сам. Сначала Уврар предложил им оплатить остаток задолженности Франции по субсидии за 1803 год и за весь 1804 год, что стало первым облегчением, явившимся весьма кстати. Затем он предоставил двору незамедлительную помощь деньгами, в которых тот ощущал настоятельную нужду. Кроме того, он взялся завезти пшеницу в порты Испании и поставить испанским эскадрам недостающее продовольствие. Все эти услуги были приняты с горячей признательностью. Уврар тотчас написал в Париж и через Марбуа, благоволившего к нему, получил разрешение вывезти из Франции некоторое количество зерна и отправить его в испанские порты. Эти нежданные поставки положили конец скупке зерна в портах Пиренейского полуострова. Прекратив нехватку, происходившую скорее от искусственного взвинчивания цен, чем от недостатка зерна, Уврар как по волшебству облегчил самые мучительные нужды испанского народа. Столько и не требовалось, чтобы соблазнить недальновидных правителей Испании.