Текст книги "Грабители морей"

Глава III. Среди нас изменник!

Грундвигу невольно мерещилась какая-то связь между странным мулатом и таинственными предостережениями, возвещавшими какую-то новую опасность.

– Во что бы то ни стало я узнаю, кто этот человек и отчего он был так уверен в успешном спуске корабля, – говорил он сам себе. – Сегодня же вечером мы с Гуттором переоденемся и обойдем все таверны, посещаемые иностранцами. Где-нибудь уж мы, наверное, его встретим и сумеем выспросить.

Час спустя «Дядя Магнус» благополучно вышел из бассейна и величественно поплыл по Клайду в глазговскую гавань, где его дожидалась «Леонора».

Вечером Бартоны устроили роскошный банкет и – странное дело! – таинственный мулат сидел за столом рядом с герцогом Норрландским, сидевшим на почетном месте.

А Гуттор и Грундвиг тем временем безуспешно бродили по городу, отыскивая мулата…

На следующий день «Дядя Магнус» вышел из Глазго, взяв курс на Шпицберген. С ним шла «Леонора», которой герцог приказал стоять в Исландии и четыре раза в год возобновлять припасы для «Дяди Магнуса» в течение всего времени, покуда будет продолжаться экспедиция.

Вскоре мы увидим, как удачно была задумана и как превосходно была обставлена эта экспедиция.

Смотреть на отплытие кораблей собралась на пристани густая толпа народа, восторженно кричавшая «ура!» и махавшая шляпами. Все от души желали счастливого успеха смелым пионерам, шедшим открывать шестую часть света.

Погода была чудная. Герцог нарочно выбрал весеннее время для отъезда, чтобы в ледовитые страны прибыть летом и достигнуть ближайшей к полюсу территории. Свежий юго-западный ветер надувал паруса обоих кораблей; океан отливал золотом и пурпуром под лучами заходящего солнца.

Стоя у борта, Фредерик и Эдмунд делились друг с другом впечатлениями, поглядывая иногда на шотландский берег, постепенно исчезавший в тумане.

– Доволен ли ты, брат? – спросил вдруг Эдмунд, беря Фредерика за обе руки.

– Очень доволен, Эдмунд, – отвечал молодой человек с улыбкой, от которой все лицо его озарилось самой безмятежной радостью. – Знаешь, эта клятва камнем лежала у меня на сердце, и не было ни одной ночи, чтобы мне не представлялся мой дядя – больной, голодный, истощенный, среди льда, тщетно ожидающий помощи, которая все не приходит… Уверяю тебя, я с радостью жертвую своей жизнью, и меня смущает лишь одно: имею ли я право подвергать опасности твою жизнь и жизнь наших товарищей.

– Довольно, брат! Я не хочу больше слышать ничего подобного! – возразил Эдмунд. – Все мы идем с тобой совершенно добровольно. У наших товарищей нет ни жен, ни детей, которые бы стали о них плакать, а что касается до нашей жизни, то кто же из нас не готов с радостью пожертвовать ею для благородного дела? Быть может, тебе суждено сделаться Колумбом полярного материка, тогда и на нас отразится частичка твоей славы…

Рассеянно глядя в пространство, Фредерик Биорн судорожно сжал руку брата, и оба простояли так несколько часов, думая о будущем, о тех ледовитых странах, которые им предстояло посетить.

Ночь давно наступила, когда зазвонил колокол к ужину. Братья уселись в кают-компании за стол вместе с теми из товарищей, которые допускались обедать с герцогом и его братом, как вдруг Фредерик вскрикнул от удивления: беря салфетку, он стряхнул с нее к себе на тарелку записочку, сложенную вчетверо. Быстро развернув, он прочитал ее и страшно побледнел. Присутствующие с удивлением уставились на него глазами, не зная, что и думать. Эдмунд уже хотел обратиться к нему с вопросом, но герцог заговорил сам, бросив записочку на стол.

– Господа, – сказал он, – между нами есть изменник. Надо будет его открыть и примерно наказать… Прочтите, господа!

Эдмунд взял таинственную записку и прочел вслух:

«Кровь требует крови. Фредерик Биорн! Когда я был ребенком, меня за тебя били и наказывали. Взрослым я постоянно встречал тебя на своей дороге и постоянно ты мне мешал. Наконец, ты окрасил свои руки моей кровью… Но час возмездия скоро пробьет! Призрак Красноглазого».

Эдмунд кончил читать среди всеобщего смущения. Из всего экипажа только он и его брат не способны были верить в то, что это записка написана покойником.

– Наша экспедиция проклята Богом, Гуттор, – прошептал Грундвиг своему товарищу. – С мертвыми бороться нельзя… Меня предчувствие ни разу еще не обманывало.

– Да, – повторил Фредерик Биорн с мрачным видом, – надо наказать негодяя, который осмеливается становиться между нами и тем благородным делом, за которое мы взялись. Я буду к нему беспощаден…

Вдруг дверь с силою отворилась, и ворвавшийся ветер заколебал пламя ламп, висевших над столом. Гуттор и Грундвиг затрепетали и вскочили, ожидая, что вот-вот в комнате появится кто-нибудь из джинов, в которых так крепко веровали все норрландцы.

– Кто это смел? – заговорил было Фредерик грозным тоном, но в это время в кают-компанию, подпрыгивая, вбежал друг Фриц, качая направо и налево своей огромной головою и как бы напоминая, что без него не принято садиться за стол.

Герцог невольно улыбнулся испугу верных слуг, обыкновенно не бледневших ни перед какою опасностью, но ко всему сверхъестественному питавших ребяческий страх.

Друг Фриц тихо положил свою добродушную голову Эдмунду, своему любимцу, на колени, напрашиваясь на ласку, и ужин пошел своим чередом, хотя на этот раз монотонно, мрачно. Все молчали, и каждый думал более или менее невеселую думу.

Когда все кроме Эдмунда, жившего с братом, собрались уходить из залы, Фредерик Биорн поднял голову, которую несколько времени держал, склонив на руки, и сказал повелительным тоном:

– Господа, прошу вас зорко наблюдать за всеми матросами на борту. Очевидность измены исключает в данном случае всякую щепетильность с нашей стороны. В особенности же не извольте говорить матросам ни слова о том, что случилось.

Офицеры и боцманы поклонились и вышли.

– Уверен ли ты в том единственном иностранце, который находится на борту у нас? – спросил своего брата Фредерик, как только дверь залы затворилась.

– В нашем марсовом, в бретонце Ле-Галле? – переспросил молодой человек. – Ты на него что ли намекаешь?

– Да, на него.

– Я в нем уверен, как в себе самом. Он поехал за мной и за покойным братом, когда мы оставили французскую службу. Ты еще не успел хорошенько оценить его, потому что не видал его в деле, но ты скоро увидишь, какой это превосходный человек и моряк во всех отношениях. Он честен и неподкупен, храбр, как лев, самоотвержен и нисколько не заражен суеверием, которое так портит наших норрландских матросов.

– Хорошо. Пришли его ко мне завтра после утреннего рапорта. Мне стоит десять минут поговорить с человеком, чтобы узнать, каков он.

Становилось поздно. Братья разошлись, так как Эдмунду предстояла вахта и он нуждался в отдыхе.

Фредерик Биорн остался один.

Он взошел на мостик, чтобы подышать чистым воздухом, напоенным ароматом океана. «Дядя Магнус» быстро шел, направив компас на полярную звезду. На борту не было слышно ничего, кроме перекликания вахтенных. Луна не успела взойти, и потому было очень темно, так что в пяти шагах ничего нельзя было рассмотреть. С четверть часа Фредерик ходил по мостику, думая свои думы, потом нагнулся через корму и стал смотреть на борозду, бежавшую за кораблем. Звезды отражались в волнах, как золотая пыль; порою с резким криком пролетали стаи морских птиц, или на вершине волны показывались резвые стаи морских коров. Как истый моряк, Фредерик Биорн всем существом своим наслаждался поэзией ночи на море.

Вдруг ему показалось, что вдоль наружного борта скользнула какая-то тень и скрылась где-то сзади под кормою.

Фредерик знаком подозвал к себе вестового, состоявшего при нем всегда, когда он выходил на палубу, и приказал ему:

– Поди разбуди моего брата. Скажи, что мне нужно с ним поговорить.

Матрос побежал исполнять приказание, а герцог достал из-за пояса пистолет, взвел курок и стал ждать, не спуская глаз с того места, где ему привиделась тень.

Узнав от брата о случившемся, Эдмунд побежал в матросскую спальню и убедился, что все недежурные спали на своих местах. Затем молодой человек вернулся на палубу, заперев за собою дверь вниз, чтобы никто не мог оттуда выйти. Сделав перекличку вахтенным, он убедился, что и они все находятся налицо.

Все это Эдмунд сделал чрезвычайно проворно.

– Хорошо, – сказал Фредерик Биорн. – Мне, должно быть, только показалось… А между тем я так отчетливо видел!..

Он не успел договорить. Тень снова появилась, но не с той стороны, где ее видел герцог в последний раз, а с противоположной. Фредерик схватил брата за руку, и оба стали следить за тенью, которая беззвучно двигалась по карнизу, шедшему вдоль наружной обшивки корабля.

Два раза Фредерик хватался за пистолет, порываясь выстрелить, но Эдмунд удерживал его.

– Подождем, – шептал младший Биорн, – ведь он все равно не уйдет скоро.

Странная фигура прошла почти вдоль всего борта и достигла уже основания бушприта, когда герцог, не в силах будучи далее сдерживаться, быстро прицелился и выстрелил.

Сливаясь с треском выстрела, раздался пронзительный крик, затем послышался глухой звук падения тела в воду и чей-то голос, от которого оба молодые человека вздрогнули, прокричал:

– Будь ты проклят, капитан Вельзевул!

Затем снова настала глубокая тишина.

– Что ты сделал? – сказал Эдмунд, весь дрожа от волнения.

– Что следовало! – отвечал герцог. – Теперь мы узнаем, кто нам изменял.

– Может быть! – возразил молодой человек, с детства знавший всех матросов, которые были прирожденными розольфскими вассалами, и не допускавший измены с их стороны. Что же касается бретонца Ле-Галля, то за него он ручался, как за самого себя.

– Все наверх! – приказал Фредерик Биорн.

Приказ был немедленно исполнен, потому что пистолетный выстрел всех перебудил и встревожил.

Гуттор и Грундвиг прибежали первые, и Эдмунд в нескольких словах сообщил им, в чем дело.

– Мы ничего не найдем, – сказал Грундвиг. – Герцог выстрелил в привидение.

– Свистите сбор! – лаконично приказал Фредерик.

Резко засвистел свисток старшего боцмана Гаттора, а, как только матросы собрались, Гуттор приступил к перекличке:

– Здесь! Здесь!.. – получался ответ всякий раз, когда произносилось чье-нибудь имя.

Все матросы оказались налицо.

– Сделаем теперь по-другому, – сказал герцог, желая удостовериться, не было ли тут какой-нибудь фальши и не ответил ли кто-нибудь за отсутствующего. – Пусть каждый вызванный, откликнувшись, перейдет со штирборта на бакборт.

Произведенный при таких условиях опыт дал те же самые результаты.

Матросы совершенно не понимали этой сцены, последовавшей за ночным выстрелом, потому что о тени, виденной герцогом, никто не знал. Это было к счастью, потому что иначе бравые моряки глубоко оскорбились бы незаслуженным подозрением. Распространился слух, что герцогу показалось, будто в море упал с корабля человек, и что герцог выстрелил для того, чтобы сигналом приказать «Леоноре» подобрать утопающего.

Такой слух нисколько не повредил герцогу, а, напротив, увеличил его престиж, резко оттенив его неусыпную заботливость о своих людях.

Глава IV. Живой покойник

Возвращаясь в гостиную с братом, а также с Гуттором и Грундвигом, Фредерик Биорн был бледен и взволнован.

– Я очень рад, что между нашими людьми не оказалось изменника, – сказал он, – но зато я, к огорчению своему, убедился, что на моем корабле относятся с полнейшею халатностью к надзору за его безопасностью. Это меня тем более возмущает, что я привык командовать военным судном, где все делалось с автоматическою аккуратностью… Надеюсь, что мне пришлось сделать это замечание в первый и в последний раз.

Эти слова, произнесенные резким отрывистым голосом, относились непосредственно к Гуттору и Грундвигу, которым специально вверена была охрана корабля. Верные вассалы были обижены до слез этим незаслуженным упреком.

Эдмунд не побоялся открыто за них вступиться.

– Послушай, брат, ты несправедлив, – сказал он. – Во-первых, этот корабль нельзя сравнивать с военным, потому что на нем речь может быть не о дисциплине, а лишь о безусловной преданности тебе. В этом отношении ты и сам должен это знать, на Гуттора и Грундвига можно положиться… Во-вторых, я сам могу засвидетельствовать, что охрана корабля производится самым тщательным образом…

– Прости меня, брат, я не хотел обидеть ни тебя, ни Гуттора с Грундвигом, но меня уж очень рассердило, что мы никак не можем найти объяснений всей этой чертовщине.

– Объяснение это очень просто, брат. Кто-нибудь из уцелевших «Грабителей», вероятно, с какою-нибудь враждебною целью пробрался на корабль, спрятался там и устроил с нами мистификацию. Но теперь он уже понес заслуженное наказание: труп его сделался добычею хищных рыб.

– Ты совершенно прав, и не стоит об этом больше разговаривать, – сказал герцог. – Главное же – не нужно ничего говорить матросам, чтобы не растревожить их суеверия.

Собеседники разошлись.

Грундвиг вышел вместе с Гуттором и дорогой сказал ему тихо:

– Послушай, Гуттор, ты тоже допускаешь, что кто-нибудь спрятался на корабле?

– Нет, не допускаю… Ведь мы все уголки обшарили… Я уверен, что на корабле завелся призрак.

– Вот что, Гуттор, я тебе доверю тайну, которой до сих пор не сообщал ни одному человеку. Биорны давным-давно верят в существование на севере моря, свободного ото льда. Многие из членов этой фамилии корпели над старинными учеными книгами и занимались тайными науками. В семье существует предание, что один из Биорнов непременно откроет такое море, но вместе с тем он будет последним из Биорнов и умрет, не успев поведать свету о своем открытии.

– Бедный герцог! – вздохнул Гуттор. – Его увлекает судьба!..

– Мне рассказывал еще мой дед, – продолжал Грундвиг, – что в той стране, окруженной недоступными ледниками, живут души преступников, осужденных на вечное блуждание по земле под видом оборотней, вампиров, джинов и прочих нечистей. Они носятся вместе с метелями и воют вместе с бурями. Кто осмеливается проникнуть в их страну, того они убивают. Четверо или пятеро Биорнов погибли там еще до Магнуса…

– Неужели?

– То-то вот и есть… Поэтому покойный герцог Гаральд строго запретил говорить обо всем этом его сыновьям, опасаясь, как бы они не увлеклись примером…

Ночь прошла благополучно, но утром, просыпаясь, Фредерик Биорн нашел у себя на одеяле записку в траурном конверте. Распечатав, он прочитал:

«Проклятый Ингольф! Капитан Вельзевул! В эту ночь ты налил в сосуд последнюю каплю, которая его переполнила. Безумец! Ты выстрелил в призрак, забыв, что призрак неуязвим! Даю тебе неделю срока приготовиться в дальний путь, из которого никто не возвращается. По истечении этого срока я подожгу порох на твоем корабле и потоплю вас всех в пучине океана.

Ничего не прощающий и ничего не забывающий Призрак Надода».

Теперь уже нечего было и сомневаться, что на корабле совершается что-то непонятное. Наскоро одевшись, Фредерик Биорн позвал брата, и на общем совете они решили немедленно произвести повальный обыск всего корабля сверху донизу.

Когда они собирались идти для этого наверх, в каюту герцога постучался лейтенант Лютвиг, говоря, что желает видеть его по важному делу.

Офицер вошел не один, а в сопровождении марсового Иоганна.

– Что скажете, Лютвиг? – спросил герцог.

– Скажу не я, ваша светлость, а сам Иоганн. Он сейчас сделал мне доклад, который пусть повторит при вас. Это будет лучше всего.

– Ну, Иоганн, говори. Мы тебя слушаем.

– Извольте видеть, ваша светлость, – начал матрос, конфузливо вертя в руках шапку, – будучи не на вахте, проходил я за своим делом по палубе… Наклонясь через борт – так, из любопытства, – вижу я вдруг, что какой-то человек висит под бугшпритом, словно гимнастику делает. Думая, что это бретонец Ле-Галль – он очень любит этим заниматься – я крикнул ему: «Эй, товарищ», но неизвестный ударил меня снизу чем-то по голове так сильно, что у меня в глазах помутилось… Когда я пришел в себя и взглянул опять вниз, там никого не было. Я побежал в сборную поглядеть, где Ле-Галль, оказалось, что он спит крепким сном на своей койке.

– Кто же это, по-твоему, был, если не Ле-Галль? – спросил герцог.

– Думаю, ваша светлость, что это был кто-нибудь из джинов… Они ведь часто шалят на кораблях, – отвечал матрос.

Герцог и его брат улыбнулись и отпустили матроса, который ушел, чрезвычайно довольный собою.

Дело, таким образом, усложнялось.

Очевидно, на корабле кто-то скрывается, но где и каким образом?

Это надо было разузнать во что бы то ни стало, а до тех пор надзор на корабле усилили до высшей степени. Перед пороховою камерой день и ночь стояли трое часовых, менявшихся каждый час.

Вечером состоялось совещание между герцогом, его братом, Гуттором, Грундвигом и еще некоторыми офицерами, но о принятом решении никто ничего не узнал: оно сохранялось в строгой тайне.

Самуил Бартон и его сородичи, владевшие одним из главнейших торговых домов в Глазго, были происхождением немецкие евреи, поселившиеся в Шотландии еще в третьем восходящем поколении. Их дед Захария Бениаминсон родился во Франкфурте, этой родине всех странствующих евреев, и прибыл в Глазго в качестве помощника местного раввина. Но служба в синагоге и толкование Талмуда не принадлежит к особенно выгодным занятиям, поэтому Захария скоро вышел в отставку и открыл комиссионерскую контору. Многие евреи с этого начинают: никогда еврей не бывает производителем, а всегда лишь посредником между производителями и потребителями, эксплуатируя обе стороны.

Захария Бениаминсон стал быстро богатеть. Через очень короткое время он был уже в состоянии посылать в море собственные корабли, которых у него завелось более полусотни. Понимая, что «Фирма Бениаминсон» никогда не сделается популярною, благодаря слишком еврейскому звучанию этого имени, он принял фамилию Бартон и передал ее своим потомкам вместе с капиталом в миллион фунтов стерлингов, причем поставил условием, чтобы его наследники держали фирму вместе и ни в каком случае не делились. Сыновья его завели кораблестроительную фирму, а внуки с Самуилом Бартоном во главе присоединили к ней еще и банк.

Когда после катастрофы у Прескота и братьев Берне, Грундвиг обратился к Бартону с предложением принять на себя постройку корабля для герцога Норрландского, глава фирмы сначала отказался наотрез.

Но вот через несколько дней мистеру Бартону доложили, что его спрашивает какой-то иностранец. Самуил Бартон велел просить его в кабинет.

Вошел высокий представительный мулат с густою черною бородою и, поклонившись, произнес обычную в таких случаях фразу:

– Имею честь говорить с мистером Самуилом Бартоном?

– Совершенно верно, сэр. Чем могу служить?

– Меня зовут дон Рамон Маркез из Валомброза. Я родился в Гаване от отца испанца и матери туземки. Сейчас буду иметь честь изложить вам причины своего посещения.

Покуда он говорил, мистер Самуил внимательно разглядывал его.

Это был мужчина лет сорока пяти, рослый и широкоплечий. Лицо его было смугло, а волосы и борода черны, как смоль. Во всей его наружности было что-то хищное и свирепое.

Дон Рамон рассказывал:

– Однажды вечером, возвращаясь из клуба, мой отец подвергся нападению убийц и был смертельно ранен. Он умер, завещав мне отомстить своим убийцам… Но вы, вероятно, удивляетесь, какую может это иметь связь с моим приходом к вам. Поэтому прежде всего позвольте показать вам эту бумагу. Она – неограниченный кредитив, выданный мне на вашу фирму торговым домом Мартинес и Перейра.

– Бумага в порядке, и мы можем кредитовать вас на двадцать пять миллионов франков, – отвечал мистер Самуил, взглянув на документ.

– О, мне так много не понадобится… Теперь позвольте перейти к делу. Я слышал, что вы решительно отказались взять на себя постройку корабля «Дядя Магнус», два раза подвергшегося катастрофе.

– Совершенно верно, сэр.

– Могу я узнать причины?

– Они очень просты: мы не желаем подрывать репутацию нашей фирмы, так как ничем не гарантированы, что покушение не повторится.

– А если вам дадут гарантии, что покушений больше не будет?

– Кто же мне эти гарантии даст?

– Да хоть бы я.

– Вы?.. И это не шутка?

– Нисколько. Это я уничтожил оба раза корабль. В третий раз я дам ему достроиться, если будут соблюдены известные условия, которые я поставлю.

– Какие же эти условия?

– Я желаю, чтобы в носовой части корабля была устроена двойная стена и в ней потайная комната, но при этом, чтобы при постукивании казалось, будто стена глухая. Вход в нишу должен быть устроен снаружи под бугшпритом через люк, открывающийся посредством потайной пружины. От ниши до порохового погреба должен быть протянут фитиль, натертый серою и просмоленный для предохранения от сырости.

– Понимаю. Вы все-таки хотите уничтожить корабль, но только посредством взрыва и тогда, когда вам это покажется удобным.

– Да, вы угадали. Я хочу уничтожить его в открытом море. Никто из тех, кто поплывет на нем, не спасется.

– Не исключая и вас, так как вы тоже будете на нем. О, какое самопожертвование и ради чего? Ради мести убийцам вашего отца!

– Кто вам сказал, что я не рассчитываю спастись? Напротив, я имею в виду броситься в море и доплыть до моей шхуны, которая будет следовать за «Дядей Магнусом» на недалеком расстоянии.

– Ваша шхуна называется «Красный Глаз»?

– Откуда вы знаете?

– О, ведь мы получаем сведения о каждом приходящем корабле. Того требуют дела фирмы… Итак, сэр, вы рассчитывали на наше содействие?

– Вполне, мистер Бартон. Вас мне специально рекомендовали мои друзья Мартинес и Перейра, которым вы строите превосходные корабли… Эти корабли отличаются замечательной способностью – благополучно выходить из гавани, но затем дальше морского дна никуда не приходить…

– Дон Алонсо Мартинес умный человек.

– Очень умный действительно.

– В таком случае, – сказал мистер Бартон, кусая себе губы, – мы с вами без труда сговоримся, если вы одной школы с ним.

– То есть как же?

– Алонсо Мартинес никогда с нами не спорит о цене.

– Я готов следовать его примеру.

– Очень хорошо. Я вижу, что он сказал о вас правду.

– Кто? О ком вы говорите?

– Да все о нем же, об Алонсо Мартинесе… Неужели вы думаете, дон Рамон, что, открывая такой широкий кредит, люди не сообщают в то же время самых подробных справок о том лице, которому этот кредит открывается?

– Стало быть, вы уже знали…

– Знал не только о том, что ваш отец, убитый врагами, никогда не существовал, но и о том, что вы отлично умеете гримироваться мулатом… Впрочем, мне нет никакого дела до того, где вы родились: в Гаване или в Японии… Перейдем к сути дела. Моя цена, дон Рамон, такая: миллион за потайную нишу и миллион за пороховой фитиль.

– Два миллиона – это, я нахожу, недорого.

– К этим двум вам придется прибавить еще миллиончик.

– Помилуйте! Это за что же?

– А за совесть, дон Рамон, за нашу совесть! – пискнул еврей. – Разве вы нашу совесть не цените ни во что?

Надод – это был он – не стал спорить и тут же написал расписку в получении трех миллионов по кредитиву, а полгода спустя «Дядя Магнус» вышел в море, увозя в потайной нише злейшего врага Биорнов, решившегося их погубить…

Красноглазый спасся лишь чудом от всеобщего избиения «Грабителей» на Безымянном острове. Он лежал рядом с Пеггамом и Коллингвудом, и его сочли мертвым; весь покрытый ранами, он выздоровел только благодаря удивительной крепости организма. Вернувшись в Лондон, он собрал немногих уцелевших членов товарищества и поделил с ними все оставшееся имущество «Грабителей», взяв, конечно, себе львиную долю. В доме Пеггама на острове он нашел двадцать пять миллионов банковскими билетами и присвоил их себе. С таким огромным состоянием он, разумеется, становился человеком очень заметным. Понимая, что рано или поздно герцог Норрландский узнает о его существовании и ни в каком случае не даст ему спокойно наслаждаться жизнью, Надод решил сам идти навстречу врагу. Для этого он удалился в Гавану, превратил себя в мулата и начал устраивать разные козни…

Мы уже видели, в чем они заключались и как в результате их Красноглазый очутился на борту «Дяди Магнуса». Тут он принялся дразнить герцога, подбрасывая ему угрожающие записки. Когда герцог выстрелил в него ночью, он не был ранен, но от испуга упал в воду и лишь с большим трудом поднялся на борт. После этого случая злодей стал осторожнее, и норрландцы, несмотря на всю свою бдительность, не могли его подстеречь.

Угрозу свою – сжечь корабль через неделю – Надод решил не приводить пока в исполнение. Зная, что после того, как предсказание окажется неисполненным, норрландцы перестанут остерегаться, он решил исполнить свой гнусный замысел лишь тогда, когда «Дядя Магнус» выйдет из Исландии и расстанется с «Леонорой».

Ночь накануне того дня, когда должен был последовать взрыв, миновала благополучно. Для Надода наступал период бездействия, зато герцог Фредерик и его брат решились действовать…