Текст книги "Джубал Сэкетт"

Один из его товарищей опять вмешался. Я разобрал всего несколько слов: что-то о моей ноге и о том, что меня надо оставить умирать. Затем он добавил на языке чероки, видимо специально, чтобы я понял:

– Пусть умирает. Ни'квана не разрешил убивать, так оставим его, и он умрет.

Они ушли не оглянувшись, и я остался один, живой, без еды, со сломанной ногой.

Что теперь, Джубал Сэкетт? Как жить дальше?

Дул холодный ветер. Я прижался к бревну, как к человеку, и натянул на себя шерстяное одеяло.

Нога пульсировала. Ночной ветер шевелил листья деревьев.

Глава 10

Когда настало утро, низкие облака, предвещавшие дождь, затягивали небо. Сломанная нога стала очень тяжелой. Превозмогая боль, я все же сумел усесться, вернее, принять полулежачее положение, опершись об упавшее дерево. Голова, казалось, пульсировала от тупой, ноющей боли, рот пересох.

Тщательно приберегаемое мясо пропало. Теперь, невзирая на риск, приходилось охотиться. Начинающийся пасмурный день совсем не годился для охоты: звери залегли. Предчувствуя дождь, они остались в норах, на лежбищах и будут спать до тех пор, пока не почувствуют голод, так что шансов на удачу сегодня не предвиделось. Кругом зеленела трава и расцветали яркие цветы. Природа вокруг была прекрасна, но в моей душе клубились серые, тоскливые облака. Я плохо спал и чувствовал себя отяжелевшим и усталым.

Медленно, с трудом я принял более удобное положение, все время оберегая ногу. Я заставлял себя думать, соображать. Прежде всего – костер и немного цикорного кофе. Чашка горячего напитка поднимет тонус.

В лесу царила тишина. Речка журчала по камням. Охотиться сегодня не имело смысла. Конечно, я мог поднять оленя, но мне ни за что не успеть отбросить костыль и прицелиться, чтобы убить его. После кофе я проверю ловушки, хотя бы одну. Надо бороться с отчаянием. Мне необходимо выжить. В конце концов, я сын своего отца, а он умел выбираться из самых сложных ситуаций. Ухватившись рукой за корень упавшего дерева, я приготовился встать и тут увидел свой костыль. Его сломали.

Нарочно приставили к бревну и наступили ногой. От гнева я сжал кулаки, а затем стал внимательно оглядываться. Как всегда, в лесу валялось множество обломанных веток и палок, но ничего подходящего не попадалось. Главное не волноваться, успокоил я себя, прежде всего развести костер.

Собрав кусочки коры, сухие ветки и листья, сложил их в кучку и с помощью кремня и стали начал высекать искру. Но руки мои тем утром действовали неуклюже и мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем искра подожгла кору и листья. Наконец, когда силы уже совсем покидали меня, вспыхнуло пламя, и я добавил в огонь топлива.

Подтянувшись вдоль дерева, перевернулся и, волоча больную ногу, пополз к реке набрать воды. Затем медленно вернулся к костру, повесил берестяной котелок над огнем, снова соорудив приспособление из двух рогулек и поперечной палки, и настрогал в воду корни сухого цикория.

Увечье и скудная пища совсем ослабили меня. Прислонившись к упавшему дереву, я сел и отдыхал, глядя на огонь. Время от времени подбрасывал в него сухие ветки.

Потеря карты, если можно так назвать клочок оленьей кожи, не представляла особой проблемы. Мы с детства привыкли путешествовать, бросив один-два взгляда на наспех начерченные на земле или мокром песке линии и знаки, изображающие реки, тропинки и горы. Я помнил каждую деталь карты и знал, куда идти и что делать. Если я только выберусь отсюда.

Хуже всего, что я не встречусь с Кеокотаа. Что он предпримет, когда я не появлюсь? Наверное, пожмет плечами и пойдет по своим делам. Путешествовать по неизведанной земле всегда нелегко, с любым может приключиться беда. Он знал это лучше меня.

Однако я уже начал привыкать к нему. Правда, мы еще настороженно относились друг к другу, особенно я к нему, потому что понимал, что индейцы очень отличаются от белых. Мы произошли от разных корней, у нас разные обычаи и верования. Но он сильный, отважный человек и хороший товарищ.

Человек, когда он один, всегда сильнее. Когда с тобой товарищ, ты в какой-то степени полагаешься на него, твое внимание рассеивается, ты становишься менее бдительным. Это опасно. Однако путешествовать в одиночку тоже очень опасно, и даже с самым бдительным человеком может случиться несчастье, что я и доказал.

Цикорий вскипел, и я стал медленно потягивать горячий напиток. Пустой желудок подводило, но навар помог, я почувствовал себя лучше. Подбросив в костер топлива, чтобы сохранить огонь, я оперся на сук и встал. Теперь нужно найти костыль. Однако все ветки, которые мне попадались, были кривые или гнилые, и ни одна не годилась. Тогда, взяв в качестве трости ветку покороче, я побрел проверять расставленные ловушки.

Первые две оказались пустыми. Я лег на спину и, отдыхая, смотрел сквозь листья в небо. Мне не следовало слишком удаляться от своего укрытия, дождь мог начаться в любую минуту. Нечего разлеживаться, когда столько дел, прикрикнул я на себя, попил воды из речки, а затем, используя в качестве опоры все, что попадалось под руки, попытался подняться. Нога моя из-за шины совершенно онемела, и идти с помощью импровизированной трости казалось почти невозможным.

Я снова стал осматривать землю, ближайшие деревья, все вокруг, выискивая сук, пригодный для изготовления костыля. Наконец нашел: длинную, прямую, еще живую ветку, что меня очень порадовало. Живое дерево гораздо легче резать, чем мертвое и сухое. Ножом я надсек сук недалеко от ствола, затем углубил зарубку, действуя с двух сторон, и сломал его. Потом нашел изогнутую ветку и срезал ее с дерева, чтобы сделать из нее верх моего костыля. Теперь предстояло вернуться за сыромятной веревкой, которой я скреплял прежний костыль.

Несколько сот ярдов до лагеря я шел целый час, еще несколько минут ушло на то, чтобы соорудить костыль.

Это был третий, и несомненно, он вышел гораздо лучше первых. Первый представлял собой просто случайную ветку, второй я уже смастерил сам. Если бы я остался калекой надолго, то значительно преуспел бы в изготовлении костылей. Но Боже упаси!

На обратном пути я наткнулся на дикий салат-латук и собрал все листья, которые смог найти; несколько штук я сжевал по дороге в пещеру.

Угли в костре еще тлели, мне удалось быстро возродить огонь, подбросив веток. Поев еще листьев, я снова прилег отдохнуть, потому что чувствовал себя совершенно измотанным. Нога ныла. Салат-латук не утолил голода, хотя его можно было жевать и он считался питательным и полезным.

Волоча ногу, я заполз в пещеру и взял лук со стрелами, оставив пистолеты на прежнем месте. Уж коль скоро я не мог выследить оленя, то стоит попробовать выждать его у водопоя. Наконец, шансы, конечно, невелики, но мне позарез нужно мясо, и охотиться все же лучше, чем лежать и ждать там, куда не заглянет ни одно животное.

Луг, через который текла река, зарос высокой травой, но в некоторых местах траву либо примяли животные, либо она полегла от сильного ветра. Шествуя на водопой, олень должен был его пересечь.

Опираясь на новый костыль, я дохромал до большого старого бревна и уселся в ожидании. Я точно определил расстояние, несколько раз прицелился по тем местам, откуда мог появиться олень, и стал ждать.

Солнце стояло еще высоко, и я задремал. Олени обычно идут на водопой только после заката, хотя всякое случается. Они пьют, щиплют молодые листья и возвращаются туда, где собираются залечь на ночь.

Один раз, лежа тихо, не шевелясь, я вроде бы услышал слабый шорох листьев, как будто кто-то пробирался в кустах, однако, когда я осторожно сел и огляделся, ничего не заметил. Тем не менее я насторожился и снял ремень, на котором висел мой нож.

Я был голоден. Нет, я просто умирал от голода. И до того, как сломал ногу, я ел очень мало, а что уж говорить теперь.

Как раз передо мной петляла едва заметная звериная тропа. С ней я связывал свои надежды и, прислонившись спиной к толстому стволу дерева, наблюдал за опушкой леса. Колчан лежал у меня под рукой. Одну стрелу я вставил в лук, а другую положил рядом на тот случай, если промахнусь.

Из того положения, в котором я находился, пользоваться большим луком было трудно, но выбора не было. Я ждал, временами клевал носом, поскольку понимал, что еще рано. Проснулся я внезапно.

Кто-то двигался рядом со мной!

Я осторожно огляделся, но ничего не увидел и не услышал.

Снова шорох совсем близко!

Я повернулся и… встретился взглядом с желтыми глазами огромной, приготовившейся к прыжку кошки.

Пума!

Справа от меня, футах в тридцати, не дальше! Ее намерения не оставляли никаких сомнений. Будь она слева, я бы выпустил в нее стрелу. Но сейчас мне нужно полностью развернуться, перенести через бревно больную ногу. Сделать это было невозможно.

Хвост пумы подергивался, на лопатках напряглись мышцы. Я резко рванулся, ощутив страшную боль в ноге, и в тот момент, когда кошка прыгнула, выпустил стрелу, Потеряв опору, упал и выронил лук.

Падение обернулось для меня удачей: пума промахнулась. Подпрыгнув на месте и злобно рыча, она бросилась в атаку. Но я уже успел выхватить нож и, когда тело зверя взвилось надо мной, всадил нож в мягкое брюхо по рукоятку.

Кошка рвала меня когтями, ее челюсти мелькали рядом с головой. Я снова и снова бил ножом, ощущая на лице ее горячее дыхание… Тогда я сунул ей под ребра левый кулак и повернул его.

Пума отскочила, задыхаясь. Зверь истекал кровью, но, обезумев от боли и жажды мести, стремился к одному -убить.

Сделав отчаянное усилие, я перекатился с боку на бок, и когда разъяренная кошка прыгнула, снова перевернулся и сел. Ударом лапы она опрокинула меня на землю, пытаясь зубами вцепиться мне в горло. Левой рукой я схватил ее за складку кожи на загривке, и мы стали отчаянно бороться; пума рвалась к моему горлу, а я пытался оттолкнуть ее. Изловчившись, я снова нанес ей удар ножом.

Лезвие ножа глубоко вонзилось в тело пумы, я повернул левый кулак, в котором зажал складку кожи, так что костяшки моих пальцев прижались к шее зверя. Пума подняла лапу и когтями впилась мне в руку, располосовав рукав куртки из оленьей кожи и разодрав предплечье. Я снова и снова наносил удары ножом. Она еще пыталась царапаться задней лапой, но ее страшные челюсти уже грызли не меня, а землю. Другая задняя лапа коротко, судорожно дергалась.

Наконец борьба стала ослабевать и я сбросил с себя врага.

Пума лежала, окровавленная, измученная, и смотрела на меня глазами, полными той безумной злобы, которой отличаются эти звери.

Трава и листья вокруг потемнели от крови – и пумы, и моей. Не дожидаясь агонии, я снова глубоко погружал нож в тело огромного хищника. Шерсть у него встала дыбом, он попытался подняться и упал, еще раз попытался встать и не смог. Дикие глаза полыхнули ненавистью и погасли. Зверь умер.

Мою здоровую ногу покрывали глубокие рваные раны. Не в лучшем состоянии оказалась и рука.

Кожа свисала клочьями на глаза. Но я не потерял сознания.

Все мои проблемы теперь удвоились. Когти и зубы диких зверей заражены остатками гниющего мяса. Мне предстояло добраться до реки, промыть раны и попытаться каким-то образом привести в порядок то жалкое существо, которое я теперь представлял.

Взяв лук и колчан, я пополз к реке, но вскоре остановился. Мне необходимо было мясо, я пришел сюда за ним, а теперь мясо оставалось сзади меня. Один знакомый индеец из племени катоба однажды говорил, что мясо пумы – самое лучшее, и Янс, который во время похода по диким лесам ел его, согласился.

Поэтому я снял шкуру с задней ноги пумы, отрезал большой кусок и, опираясь на костыль, побрел обратно на свою стоянку, прихватив и лук.

Свалившись на землю, пополз к реке и лег на мелководье у берега. Холодная вода тихо перекатывалась через меня. А когда глянул в небо, то увидел звезды. Пальцами наковырял речного ила и залепил им свои раны. Слышал, что ил полезен, но не знал почему. К тому же мне как-то нужно было остановить кровотечение.

Добравшись ползком до своего ложа, натянул на себя шерстяное одеяло и лежал, дрожа. Потом либо потерял сознание, либо заснул – не знаю. Очнувшись, я кое-как подбросил в огонь несколько веток и снова забылся.

Открыв глаза, понял, что уже день. Несколько струек дыма поднимались от углей, я перемешал их, чтобы снова появилось пламя, подвесил берестяную посуду с водой над огнем, положил в нее кусок мяса и кое-какие съедобные растения, которые нашел на лугу.

Когда я снова заглянул в свой импровизированный котелок, вода почти выкипела, в посудине образовалось нечто вроде каши. Я съел несколько полных ложек и снова отключился.

Во сне или в бреду я долго боролся с гигантскими кошками, затем меня топтал бизон, и в довершение ко всему вернулся Капата с копьем. Я понимал, что это бред, и время от времени подползал к реке и пил воду.

Один раз я даже приготовил цикорный кофе и снова впал в забытье.

Очнувшись, я пожевал сырого мяса и наконец заснул глубоким, долгим сном, похожим на смерть. Во сне чувствовал, как кто-то осторожными руками обрабатывал мои раны. Я снова был дома.

Сознание возвратилось ко мне, я открыл глаза и все прекрасно сознавал. Бред прошел. Я повернул голову. У костра сидел индеец и ел.

Пришел Кеокотаа.

Глава 11

– Одна нога нехорошая, – сказал Кеокотаа и откусил от куска мяса, который держал в руках.

– Я упал.

– Не твоя. – Он указал на кусты, где я боролся с пумой. – Его. – С минуту он жевал. – Не поймал оленя, поймал тебя.

– Ты хочешь сказать, что у пумы была плохая нога? – Я сделал усилие, чтобы сесть.

Он жестом показал, чтобы я лежал:

– Ты сильно поранен. Я тебя лечил.

Я осторожно потрогал пальцами свою ногу. На рваных ранах лежало что-то вроде припарок. Так это не сон! Меня действительно лечили.

– Я очень благодарен тебе, – произнес я. – Так ты тоже лекарь?

Он хихикнул и хитро посмотрел на меня:

– Не лекарь. Просто все знаю.

Он показал мне тонкий – не толще двух моих пальцев – ствол молодой сосны и внутренний слой коры сливы. Измельчив их вместе, Кеокотаа сварил отвар и сделал припарку.

– Ты не пришел. Я понял: что-то случилось. Пошел узнать и нашел его. – Он указал на пуму. – Зверь мертвый. Кусок мяса вырезан. Стал искать тебя.

Еще раньше Кеокотаа убил оленя и сварил бульон из мяса, костного мозга и трав. Я ел медленно, смакуя каждый кусочек, а устав, лег на спину, отдыхая. Мне очень хотелось отдохнуть.

– Капата был здесь? – спросил Кеокотаа.

Когда я рассказал ему все, он передернул плечами.

– Я нашел следы. Они пошли к Великой реке.

Некоторое время он молча жевал, потом положил рядом с собой мой лук и колчан, лег и уснул.

Спустилась ночь, но спать мне больше не хотелось. Кеокотаа вернулся, чтобы найти меня. Выжил бы я один? Думаю, да. Я знал растения, которые лечат раны. Я бы выжил, однако он вернулся. Он стал моим другом.

Прислушиваясь к ночным звукам, я не замечал ничего необычного – только шум ветра в высокой траве и журчание воды.

Я закрыл глаза и стал размышлять.

Когда я поправлюсь, мы пойдем очень быстро. Капата будет искать Ичакоми. Что, если он найдет ее раньше нас? Ни одна женщина не сможет противостоять такому закаленному, крепкому, упрямому человеку, даже та, которую Ни'квана назвал необыкновенной. Так что нам следует торопиться. Я передам поручение от Ни'квана и защищу ее от Капаты, если это будет необходимо, а потом продолжу свое путешествие.

Передо мной простиралась новая, незнакомая земля, и я хотел увидеть ее, хотел бродить по холмам, отыскивать поросшие лесом каньоны, идти вдоль бегущих потоков. Мне нравилось жить на этой земле, дышать воздухом среди высоких гор, взбираться туда, где под крутыми скалами рождались потоки.

Теперь я быстро пойду на поправку. Лежать здесь нет времени. Я доел то, что осталось от бульона. Мне нужны силы, чтобы стрелять из лука, проходить большие расстояния и грести.

У Капаты есть каноэ? Наверное, нет. Вот в чем наше преимущество.

Ветер пригибал высокую траву, шелестел листвой, играл пламенем моего маленького костра. Наступало утро.

Я осторожно пошевелил сломанной ногой. В каноэ она мне не помешает. Я буду сидеть, а не стоять, как обычно, на колене, и кость срастется в каноэ точно так же, как если бы я лежал здесь.

Сколько дней прошло? Я засыпал и просыпался, но не отмечал их и имел смутное представление о времени.

Как долго я спал или был без сознания? Не важно. Пора отправляться в путь. Я должен идти вперед, пусть даже по одной миле в день.

Давно ли со мной Кеокотаа? И об этом я не имел представления, а когда спросил его, он просто пожал плечами.

Еще два дня я отдыхал, набираясь сил, бродил около пещеры, мастерил более совершенный костыль и планировал наш дальнейший маршрут. Почему-то мне верилось, что когда-нибудь я вернусь сюда, в это уютное, заросшее травой местечко.

Через долину проходила тропа, и Кеокотаа не сомневался, что река, вытекавшая из пещеры, та самая, которая берет начало в долине Секвачи. Я почти не видел долины, но чувствовал, что это то место, которое я мог полюбить. Здесь было место Сэкеттов.

На дереве возле пещеры я вырезал букву «А» и стрелку под ней, указывающую вниз.

В первый день мы едва преодолели пять миль. Я устал и не мог двигаться дальше. Но на второй день добрались до моего каноэ.

Река, называвшаяся Теннесси, текла на юг, описывала большую кривую, а затем поворачивала на север и впадала в реку, которую ирокезы именовали Огайо. Кеокотаа предупредил, что совсем недалеко к югу от того места, к которому мы вышли, есть большой водоворот. Много каноэ попадало в него, много индейцев утонуло. Однажды Кеокотаа сидел на высоком берегу на скале и наблюдал, как некоторые каноэ благополучно миновали «засасыватель» (так его иногда называли), а иные терпели бедствие. Про коварную стремнину индейцы говорили, что здесь «горы смотрят друг на друга». Выше водоворота река имела в ширину полмили, но, попадая в глубокое ущелье, сужалась до семидесяти ярдов, а то и меньше.

– А мы сумеем пройти? – спросил я.

Кеокотаа пожал плечами:

– Надо держаться южнее. Там некоторые каноэ проскакивали.

Водоворот очень опасен. Попадая в него, лодка начинает вращаться и может быть увлечена в пучину, потом на поверхность всплывают только обломки.

Мы пристали к берегу выше стремнины и, устроившись на небольшом клочке земли среди ивняка, поели и поспали. До сих пор Кеокотаа не знал о цикории, но теперь у него появилось к нему пристрастие. Я настрогал в берестяной котелок высушенного и обжаренного корня и приготовил напиток для нас обоих. Нам следовало собрать этого корня побольше, потому что цикорий попадался все реже и реже, и я сомневался, что он растет за Великой рекой, где белые появлялись очень редко.

Мы остановились как раз над ущельем, и в ночной тишине слушали, как глухо ревет внизу река. Нам предстояло очень опасное путешествие, тем более для меня, с моей покалеченной ногой. А вдруг придется плыть против сильного течения?..

Ну что ж, надо попытать счастья. Идти на запад посуху не менее трудно.

Вечером, перед тем как лечь спать, я немного постоял над водой, глядя на запад, на неизведанные земли.

Какая тайна ожидает нас там? Какие земли предстоит увидеть? Возможно, я буду первым белым человеком, который проникнет в эти края. Не считая людей Де Сото, я видел их не так уж много, а ведь дальше лежат Далекие Земли… Кто знает о них? Даже индейцы не проникали туда, поскольку там не хватало воды, а ее с собой много не унесешь. Когда-нибудь люди прибудут сюда на лошадях, которые смогут увезти их далеко, в обширные и таинственные равнины. Интересно, есть ли там бизоны? Можно ли приручить их, чтобы ездить верхом? Эта мысль показалась мне смешной, но она запала мне в голову. Почему нет? Если поймать детеныша и приручать его с первых дней жизни, кормить, заботиться о нем?

Когда наступило утро, мы спустили каноэ на воду и оттолкнулись от берега. И сразу ощутили разницу – река набрала новую мощь. Вода стала черной, стремительной, и каноэ как щепка мчалось вперед. Ни белой пены, ни завихрений – только могучая сила, несущая нас. Кеокотаа, находившийся на носу, оглянулся на меня, а затем все свое внимание сосредоточил на лодке.

Нас несло все быстрее и быстрее. Каноэ обогнуло каменистый мыс и влетело в узкое ущелье, по которому оеатаневшая река мчалась меж отвесных скал и огромных валунов. Кеокотаа мастерски управлял лодкой, да и я, хоть и был сейчас калекой, имея большой опыт в плавании на каноэ как по рекам, так и по морю, помогал ему. Река ревела и пенилась вокруг нас. Вдруг перед нами возник огромный камень, который рухнул когда-то в воду с утеса, и нас швырнуло на него с огромной силой и тут же смыло, когда лодка, казалось, вот-вот развалится. Из-за водяных брызг, которые река с силой, словно камни, бросала нам в лицо, мы почти ничего не видели и работали веслами слева и справа, стараясь держаться южного берега, показавшегося Кеокотаа более безопасным, когда он наблюдал за течением реки сверху.

Огромный водоворот мы все же ухитрились заметить на секунду раньше, чем нас потащило бы к его жерлу, и, чтобы не угодить в него, принялись отчаянно выгребать к югу. В какое-то мгновение нас отбросило от него и мы полетели по течению с такой скоростью, с какой я до того никогда не плавал на каноэ. Затем мы очутились в быстрой, но спокойной воде. Весь в холодном поту, я поднял глаза на Кеокотаа, но увидел перед собой только его спину и не мог судить, испытал ли он страх.

В глубоком каньоне причалить оказалось негде и, жуя сушеную оленину, мы продолжали плавание. Только после захода солнца нам встретился остров. Гребя потихоньку, мы обогнули его и нашли небольшой участок отлогого, покрытого галькой берега, куда и вытащили лодку.

Ни готовить себе пищу, ни разговаривать мы не могли. Измученные, завернулись в шерстяные одеяла и заснули, а когда проснулись, солнце стояло высоко в небе.

Затем последовали дни путешествия по реке. Мы ловили рыбу, охотились, спали на берегу. Дважды у нас происходи ли короткие схватки с незнакомыми индейцами, но стрелы пущенные из моего большого лука, летели на много ярдов дальше, чем их.

После первого сражения находившиеся в пределах досягаемости наших стрел враги отступили, имея одного раненого. Вторая стычка обошлась без жертв, а затем наше более легкое и быстроходное каноэ оставило индейцев позади.

Мы преодолевали милю за милей и уже не находили даже признаков присутствия человека. Нам попадались испуганные стада оленей и бизонов и множество всякой дичи. Не сколько раз видели медведей, ловивших с берега рыбу. Они не обращали на нас никакого внимания. Правда, один, наверное, любопытнее других, поднялся на задние лапы, чтобы лучше разглядеть что-то новенькое. Осмотрев нас и решив что мы не представляем никакого интереса, вернулся к своему занятию – стал лапой вылавливать рыбу из воды.

Река повернула на север и через некоторое время мы уже плыли по Огайо, более полноводной, чем Теннесси. Недалеко от того места, где Теннесси впадает в Огайо, стояла индейская деревня, но мы миновали ее ночью. Залаяли собаки, несколько индейцев вышли из вигвамов, чтобы посмотреть, в чем дело. Но мы шли у противоположного берега, и они не увидели нас. Проплыв еще несколько миль, разбили лагерь на песчаной косе, поросшей ивняком, и развели небольшой костер, в основном ради дыма, чтобы отогнать москитов. На рассвете снова сели в каноэ. Впереди нас ожидала Великая река, которую некоторые индейцы называли Миссисипи.

Нога моя стала гораздо лучше, и я уже меньше пользовался костылем. При любой возможности старался ходить без него, чтобы заставить мышцы снова работать.

До этого я не имел дело со сломанными конечностями, поэтому не знал, когда можно будет совсем отказаться от костыля.

Миссисипи оказалась совершенно иной рекой, чем те, по которым мы плыли раньше. Она извивалась, неся в своих мощных водах все что попало – от каких-то обломков, до огромных деревьев, вырванных с корнем. Однажды мы видели даже часть разбитого корабля, что поразило нас. Другая река, которую мы разыскивали, впадала в Великую в нескольких днях хода каноэ. Точного расстояния я не знал.

Кеокотаа побывал там, разумеется. Он ждал меня и ушел на поиски тогда, когда наверняка понял, что со мной что-то произошло.

Для стоянки на Великой реке мы выбрали песчаный остров, образованный скоплением гигантских старых деревьев, которые вместе дрейфовали откуда-то с верховьев по воде, а потом зацепились за отмель корнями и ветками, как якорями. Вокруг них скопились ил, песок и разные обломки, в результате чего образовался остров площадью в несколько акров. Вскоре он порос ивняком, а потом на нем появились даже деревья. Не было сомнений в том, что остров просуществует до тех пор, пока когда-нибудь могучий весенний паводок не растащит его на куски.

Костер наш горел в укромном месте, за большими корнями, на нем варилась рыба.

Я попросил Кеокотаа:

– Расскажи об англичанине. Как случилось, что он оказался с тобой?

На прямые вопросы Кеокотаа обычно не давал прямых ответов. Он пожал плечами, разбирая вареную рыбу, которую держал в руках.

– Он хороший человек. – Кеокотаа посмотрел на меня. – Говорил, все время говорил.

– С кем?

– Со мной. Говорил, что я его брат. – Некоторое время Кеокотаа молча жевал. – Он пришел на каноэ. Как твое. Небольшой человек. Меньше тебя, но сильный. – Прошло несколько минут и Кеокотаа добавил: – Он кашлял, сильно кашлял. Я думал, что он болен, так сказал ему.

Костер затрещал, и я добавил в него веток.

– Он сказал, что ему плохо, и еще сказал: «Ты ошибаешься. Я не болею. Я умираю». Он смотрел и иногда улыбался или говорил. Я спросил, что это, и он сказал: «Книга» и что она разговаривает с ним. Я слушал, но не услышал, как она говорит.

– С ним говорили значки, которые ты видел в книге, – сказал я. – Когда по утрам ты видишь следы, они говорят тебе, кто прошел ночью. Так же и с книгой.

– Вот как? Может, и так. – Он взглянул на меня. – У тебя есть книга?

– У меня в доме много книг, – ответил я, – и мне их очень не хватает. – Я постучал себя по лбу. – Здесь много книг. Как ты помнишь старые тропы, так я помню книги. Я часто думаю о том, что рассказывали мне книги.

– И о чем же говорят книги?

– О многом и по-разному. Представь, что ты сидишь рядом со стариками своего племени и слушаешь их рассказы о тропах войны, об охоте. В наших книгах специальные значки рассказывают такие же истории, но не только те, которые повествуют наши современники, но и деды наших дедов. Мы наносим на листы, из которых состоят книги, рассказы о наших великих людях, войнах, но самые лучшие книги – те, которые хранят мудрость наших дедов.

– У англичанина была такая книга?

– Я не знаю, что за книгу хранил он, но ты говорил, что он что-то читал тебе. Ты не помнишь, что именно?

– Он пел, что читал. Я думал, это магические песни, но он сказал: «Только отчасти, в известном смысле». Он говорил о «снегах прошлого».

– Франсуа Вийон, – решил я.

– Что?

– Эта строка написана одним французским поэтом, очень-очень давно.

– Французским? Он говорил, что французы – его враги!

– Может, и так. Но это не значит, что он не любит их поэтов. Разве ты никогда не пел песен чужого племени?

Он хотел было сказать «нет», но потом пожал плечами:

– Мы переделываем их. Во всяком случае, когда-то они принадлежали нам… Я так думаю.

– Моя нога в порядке. Завтра я пойду без костыля.

– Да, ты ходишь лучше, – согласился Кеокотаа. – Предстоит много неприятностей. Скоро нам придется воевать.

Мы заснули, но ночью я вдруг проснулся. В костре догорали угли, звезды над нами исчезли. В воздухе пахло дождем, и я подумал, что мы совсем одни в этой огромной и почти необитаемой стране.

Сознавать это было жутковато. Одни… совсем, совсем одни.

Завернувшись в шерстяное одеяло, я долго слушал шум воды в реке.

Заснул нескоро.