Текст книги "Маленькие женщины"

Глава четвертая

– Господи, как же тяжело вновь возвращаться к повседневным заботам! – вздохнула Мег на следующее утро.

Теперь, когда праздники закончились и целая неделя веселого безделья осталась позади, девушке было невыносимо трудно вновь впрягаться в работу, которую она никогда не любила.

– Как бы я хотела, чтобы все время было Рождество или Новый год! Вот было бы здорово, правда? – зевая, откликнулась Джо.

– Пожалуй, нам не следовало так сильно расслабляться. Это и впрямь очень приятно – ужинать в семейном кругу, получать букеты цветов, бывать на танцевальных вечерах, возвращаться домой в карете и читать, читать, читать, а не работать. Другим ведь это можно. Я всегда завидовала девушкам, которые ведут такой образ жизни, – призналась Мег, пытаясь решить, какое из двух поношенных платьев выглядит более свежим.

– Что ж, мы не можем позволить себе бездельничать, поэтому не станем ворчать, а взвалим на плечи привычную ношу и понесем ее терпеливо и с благодарностью, как мама. Пожалуй, сейчас общество тетушки Марч кажется мне сущим наказанием, но, когда я научусь смиренно сносить ее выходки, она оставит меня в покое и я перестану на нее злиться.

Мысль об этом подстегнула воображение Джо и привела ее в хорошее расположение духа, а вот настроение Мег ни капельки не улучшилось: ее ноша, состоящая из четырех избалованных детей, представлялась ей тяжелой как никогда. Против обыкновения, у нее не хватило сил даже на то, чтобы повязать вокруг шеи голубую ленту, а также уложить волосы в изящную прическу.

– Какой смысл наряжаться? Ведь никто, кроме этой противной мелюзги, меня не видит. Никому нет дела до того, как я выгляжу, – проворчала Мег себе под нос, резко задвигая ящик комода. – С утра до вечера я только тем и занимаюсь, что работаю не покладая рук, изредка делая перерыв на забавы и развлечения. В конце концов я состарюсь, стану уродливой и невыносимой. И все потому, что я бедна и не могу позволить себе наслаждаться жизнью, как другие девушки. Это же стыд и позор!

С этими словами Мег сошла вниз, нацепив на лицо выражение оскорбленного достоинства. За завтраком она пребывала в дурном настроении. Ее выводила из себя каждая мелочь.

У Бет болела голова, и она лежала на диване, пытаясь обрести покой в обществе кошки и трех котят. Эми нервничала из-за того, что не выучила уроки, а еще потому, что не могла отыскать свои галоши. Джо насвистывала и шумно собиралась.

Миссис Марч тоже была занята – она в спешке дописывала письмо, которое следовало немедленно отправить. Ханна что-то ворчала себе под нос, поскольку не любила опозданий и задержек.

– В жизни не видела такой вздорной семейки! – воскликнула Джо, окончательно выйдя из себя после того, как опрокинула чернильницу, порвала оба шнурка на башмаках и села на собственную шляпу.

– Ты самый вздорный ее представитель! – огрызнулась Эми, орошая слезами грифельную доску с решением задачи, результат которого никак не сходился с ответом.

– Бет, если ты еще раз выпустишь этих ужасных кошек из подвала, я их утоплю, – пригрозила Мег, безуспешно пытаясь отцепить котенка, который вскарабкался ей на спину и таким образом оказался вне пределов досягаемости.

Джо смеялась, Мег бранилась, Бет умоляла, а Эми заливалась слезами, потому что никак не могла вспомнить, сколько будет девять умножить на двенадцать.

– Девочки, девочки, помолчите, пожалуйста! – воскликнула миссис Марч, зачеркивая уже третье предложение. – Я должна отправить это письмо с утренней почтой, а вы меня все время отвлекаете.

На мгновение в комнате воцарилась тишина, которую нарушила Ханна: она вошла в помещение гренадерским шагом, положила на стол два горячих полукруглых пирога, а затем вышла вон. Эти пироги давно стали привычным блюдом, и девочки называли их «оладьями». Ничего другого у них все равно не было, а эта горячая выпечка прекрасно согревала руки, зябнущие холодным утром.

Ханна никогда не забывала о пирогах, как бы занята или раздражена ни была, поскольку другого обеда у девочек не было, а они уходили надолго и редко когда возвращались домой раньше двух.

– Обними своих котят, Бет, и пусть они помогут тебе унять головную боль. До свидания, мамочка. Сегодня утром мы все как с цепи сорвались, но, когда вернемся домой, станем настоящими ангелами. Пошевеливайся, Мег! – И, сказав это, Джо тяжелой поступью вышла из дома.

Ее не покидало ощущение, что не так должны отправляться в дальнее странствие пилигримы.

Сестры всегда оглядывались, прежде чем повернуть за угол, потому что мать смотрела им вслед из окна, кивая, улыбаясь и помахивая рукой.

Казалось, это была счастливая примета: в каком бы настроении девочки ни пребывали, последний взгляд, брошенный на лицо мамы, неизменно действовал на них словно лучик солнечного света.

– Мы заслуживаем того, чтобы мамочка погрозила нам вслед кулаком, а не посылала воздушные поцелуи. Таких неблагодарных негодниц, как мы, еще свет не видывал, – воскликнула Джо с раскаянием, получая удовольствие от ходьбы по глубокому снегу и сильного ветра, бьющего в лицо.

– Не смей прибегать к таким ужасным выражениям! – откликнулась Мег из-за шали, в которую закуталась, подобно монахине, уставшей от грешного мира.

– Мне нравятся крепкие словечки, которые имеют совершенно определенное значение, – огрызнулась Джо, успев в последний момент поймать свою шляпу, которая уже собиралась отправиться в самостоятельный полет.

– Себя ты можешь величать как угодно, но я вовсе не чувствую себя ни негодницей, ни вздорной девчонкой, и мне не нравится, когда меня так называют.

– Ты – зануда, а сегодня еще и злишься оттого, что не можешь позволить себе все время наслаждаться роскошью. Бедняжка, подожди немного, пока я не разбогатею, тогда к твоим услугам будут роскошные экипажи, мороженое и туфельки на высоких каблуках, а также букеты цветов и рыжеволосые мальчики, с которыми можно потанцевать.

– Что за глупости ты говоришь, Джо!

Тем не менее Мег рассмеялась и даже, как ни странно, почувствовала себя лучше.

– Ты должна радоваться этому, – сказала Джо. – Страшно представить, что было бы с нами, если бы я напустила на себя недовольный и оскорбленный вид, вот как у тебя сейчас. Слава богу, я во всем умею найти что-нибудь смешное, и это не дает мне пасть духом. Будь умницей, перестань ворчать и возвращайся домой веселой и счастливой.

Она ободряюще похлопала Мег по плечу, прежде чем с ней расстаться. С этого места им предстояло идти разными дорогами; каждая из сестер прижимала к груди теплый пирог, стараясь не унывать и сохранить хоть каплю бодрости, несмотря на ветреную погоду, тяжелую работу и неудовлетворенные желания юности, стремящейся к удовольствиям.

После того как мистер Марч лишился состояния, пытаясь помочь попавшему в беду другу, две его старшие дочери потребовали, чтобы им разрешили содержать хотя бы самих себя. Полагая, что выработать в себе такие качества, как трудолюбие, энергичность и независимость, никогда не рано, родители дали согласие, и обе девушки взялись за дело с самыми добрыми и благородными намерениями, что, несмотря на все преграды, непременно должно было принести плоды в будущем.

Маргарет нашла себе место бонны, и скромное жалованье позволило ей почувствовать себя состоятельной особой. Как признавалась сама Мег, она «любила роскошь», и главной причиной ее беспокойства была бедность. Терпеть лишения ей было куда труднее, чем остальным членам семьи Марч, ведь девушка еще помнила времена, когда их дом был красив, а жизнь полна неги и удовольствий, и они ни в чем не знали нужды. Разумеется, Мег старалась не давать воли зависти и неудовлетворенности, но ведь это так естественно для юной девушки – мечтать о красивых вещах, веселых подругах, приятных развлечениях и счастливой жизни. У Кингов она каждый день видела то, к чему стремилась. Старшие сестры ее подопечных только-только начали выходить в свет, и Мег часто, пусть и мельком, замечала воздушные бальные платья и букеты цветов, слышала оживленные разговоры о театрах, концертах, катании на санях и прочих увеселениях и видела, как без счета тратятся деньги на милые безделушки, которыми она так дорожила. Бедняжка Мег редко жаловалась, но иногда ею овладевало ощущение несправедливости, и тогда она становилась озлобленной и язвительной, ведь девушка еще не научилась ценить незаметные на первый взгляд блага, которыми обладала и которые только и способны сделать жизнь счастливой.

Что касается Джо, то ей повезло уже потому, что на нее обратила внимание тетушка Марч, старушка, нуждавшаяся в уходе и заботе. Бездетная пожилая леди предложила удочерить одну из девочек, когда у них в семье начались проблемы, и сочла себя оскорбленной до глубины души, когда ее просьбу отклонили. Друзья намекнули Марчам, что они лишились шансов быть упомянутыми в завещании старой леди, но те, непрактичные и наивные, ответили лишь:

– Мы не отдадим ни одну из дочерей ни за какие мирские блага. В бедности или богатстве, мы останемся вместе и будем искать счастья в обществе друг друга.

Пожилая леди какое-то время отказывалась даже разговаривать с ними, но потом однажды встретила Джо у общей знакомой. Что-то в забавном личике и грубоватых манерах девушки явно пришлось ей по вкусу, и тетушка предложила Джо стать ее компаньонкой. Такая перспектива нисколько не прельщала девушку, но она согласилась, поскольку ничего лучшего ей так и не подвернулось, и, к всеобщему удивлению, прекрасно поладила со своей язвительной родственницей. Правда, время от времени у них случались бурные ссоры, а однажды Джо, придя домой, заявила, что больше ноги ее у тетки не будет. Но пожилая леди оказалась отходчивой и неизменно посылала за племянницей – со столь убедительной просьбой вернуться, что девушка не могла ей отказать: в глубине души она любила вздорную старушку.

Подозреваю, что истинная причина подобной снисходительности заключалась в наличии огромной библиотеки, после кончины дядюшки Марча отданной в распоряжение пауков и пыли. Джо помнила добродушного старого джентльмена, который позволял ей строить из своих больших словарей дороги и мосты, рассказывал истории о необычных рисунках из книг, написанных на латыни, и всякий раз, встретив на улице, угощал ее имбирными пряниками. В пыльной комнате царил полумрак. Бюсты античных героев, глядевших на Джо с высоких книжных шкафов, удобные глубокие кресла, глобусы и – главное! – изобилие книг, среди которых можно было бродить в свое удовольствие, – все это превращало библиотеку в землю обетованную.

Стоило тетушке Марч задремать или увлечься разговором с кем-нибудь из гостей, как Джо поспешно убегала в укромный уголок, забиралась с ногами в уютное кресло и со страстью завзятого книгочея с головой погружалась в мир поэзии, любовного, исторического или приключенческого романа, снабженного занимательными картинками. Но, как всегда бывает, счастье оказывалось недолгим. Стоило Джо добраться до кульминации романа, наиболее захватывающей строфы поэмы или самого опасного приключения героя-путешественника, как раздавался пронзительный голос: «Джо-зе-фи-на! Джо-зе-фи-на!» – и ей приходилось покидать свое райское прибежище, для того чтобы мотать пряжу, купать пуделя или часами читать вслух очерки Белшема[12]12
  Имеется в виду Томас Белшем (1750–1829) – английский богослов и проповедник.


[Закрыть].

А ведь в глубине души Джо мечтала о великих свершениях. Какими они будут, она еще не знала, но решила положиться на судьбу, а пока ее главное несчастье заключалось в том, что она не могла читать, бегать и ездить верхом столько, сколько ей хотелось. Вспыльчивый нрав, острый язычок и неугомонная натура постоянно втягивали ее в неприятности. Жизнь Джо состояла из взлетов и падений, которые были одновременно комичными и жалкими. Но практика, которую девушка получала у тетушки Марч, была именно тем, в чем Джо нуждалась, а мысль о том, что она сама зарабатывает себе на хлеб, согревала ей душу, несмотря на неизменные раздражающие вопли тетушки: «Джо-зе-фи-на!»

Бет оказалась чересчур застенчивой и робкой, чтобы ходить в школу. Попытка была предпринята, но вскоре от этой затеи пришлось отказаться – девочка очень страдала и потому в дальнейшем занималась дома с отцом. Даже после того, как он уехал, а мать отдавала все силы, работая в Обществе помощи фронту, Бет продолжала учиться самостоятельно. Она была хозяйственным, домашним маленьким созданием. Бет помогала Ханне поддерживать в доме уют и порядок и никогда не требовала для себя иной награды, кроме любви. Она не проводила долгие спокойные дни в одиночестве и праздном безделье, потому что ее маленький мирок был полон воображаемых друзей и подруг, да и по натуре Бет была неутомимой труженицей. У нее по-прежнему оставалось шесть кукол, которых нужно было каждое утро умыть и одеть – ведь она была совсем еще ребенком и любила свои игрушки ничуть не меньше, чем раньше. Среди них не было ни одной целой и красивой куклы, все они побывали в роли изгоев, пока Бет не забрала их себе: когда ее сестры вырастали, их любимицы переходили к ней, ведь Эми терпеть не могла старых уродливых вещей. Именно поэтому Бет любила немощные игрушки еще сильнее и устраивала для них лазарет. Ни одна иголка ни разу не воткнулась в их тряпичные тела; они не знали ни грубых слов, ни болезненных шлепков; сердце даже самой отталкивающей из них никогда не страдало от небрежения – напротив, все куклы были аккуратно одеты и накормлены, обихожены и обласканы с неиссякаемой любовью и заботой. Одна особенно пострадавшая игрушка некогда принадлежала Джо, а потом то, что от нее осталось после бурной, полной лишений жизни, угодило в мешок для обрезков – своеобразный дом призрения, откуда ее и спасла Бет, взяв к себе. Поскольку волос у куклы не было, девочка повязала на голову бедняжке аккуратный маленький чепец, а отсутствие рук и ног скрыла, завернув инвалида в одеяло и выделив ему лучшую из кроваток. Знай кто-нибудь о том, сколько любви и ласки выпадало теперь на долю этой куклы, он был бы тронут до глубины души, пусть даже и посмеялся бы при этом. Бет приносила страдалице цветы, читала ей вслух, спрятав за пазухой, брала с собой подышать свежим воздухом, пела колыбельные, а перед тем как лечь спать, никогда не забывала поцеловать ее в чумазое личико и нежно прошептать: «Спокойной ночи, моя бедняжка».

Впрочем, у Бет, как и у остальных, имелись свои печали и горести. Будучи не ангелом, а самой обычной маленькой девочкой, она частенько «проливала слезки», как выражалась Джо, потому что не могла брать уроки музыки и играть на настоящем рояле. Бет так сильно любила музыку, так усердно учила ноты и так терпеливо упражнялась на старом расстроенном инструменте, что окружающим казалось, будто кто-то (не будем показывать пальцем на тетушку Марч) непременно должен оказать девочке содействие. Увы, никто не спешил Бет на помощь; никто не видел, как она, оставшись одна, вытирает слезы с пожелтевших клавиш, упорно не желавших издавать мелодичные звуки. За работой девочка напевала, словно маленький соловей, никогда не жаловалась на усталость матери и сестрам и каждый день с надеждой говорила себе:

– Если я буду стараться, то когда-нибудь обязательно научусь играть на настоящем рояле.

В мире много таких, как Бет, застенчивых, скромных, тихонько сидящих в уголке до тех пор, пока в них не возникнет надобность, и столь самозабвенно живущих ради других, что никто не замечает их самопожертвования, пока маленький сверчок на жердочке не перестанет стрекотать и очаровательное солнечное существо не угаснет, оставив после себя тишину и мрак.

Если бы кто-нибудь спросил у Эми, что доставляет ей наибольшее беспокойство, она бы, не задумываясь, ответила: «Мой нос». Когда она была совсем маленькой, Джо нечаянно уронила ее в ведерко для угля, и Эми утверждала, что при падении ее нос получил необратимые повреждения. Нет, он не был большим и красным, а всего лишь приплюснутым, и даже самое тщательное пощипывание не могло придать ему аристократическую форму. Никто не обращал на это внимания, за исключением самой Эми, и при этом ее нос очень старался вырасти, однако девочка страдала из-за отсутствия греческого профиля и изрисовывала носами подходящей формы целые страницы.

У «маленького Рафаэля», как ласково называли ее сестры, обнаружился настоящий талант к живописи; ничто не доставляло Эми большей радости, чем возможность рисовать цветы, изображать фей или сопровождать рассказы необыкновенными иллюстрациями. Учителя жаловались, что, вместо того чтобы решать арифметические задачи, Эми покрывала свою грифельную доску изображениями животных; на пустых страницах ее атласа появлялись копии карт, а нелепые карикатуры выпадали из ее книжек в самые неподходящие моменты. Впрочем, на уроках она старалась как могла и благодаря безупречному поведению умудрялась избежать выговоров и замечаний. Эми была любимицей одноклассников, поскольку обладала ровным характером и умела нравиться, не прилагая к этому особых усилий. Ее излишняя манерность вызывала лишь восхищение, как и разнообразные таланты: Эми не только умела рисовать, но и играла гаммы, вязала крючком и даже читала по-французски, неправильно произнося при этом не более двух третей слов. У нее была привычка с грустью заявлять: «Когда папа был богат, мы делали то-то и то-то», – что выглядело очень трогательно, и одноклассницы считали используемые ею заумные словечки «безукоризненно элегантными».

В некотором роде Эми можно было назвать избалованным ребенком, поскольку все так и норовили ее приласкать, и ее тщеславие и эгоизм готовы были расцвести пышным цветом. Впрочем, на этом пути было одно препятствие, причем весьма существенное – Эми приходилось донашивать платья кузины Флоренс. А учитывая то, что у матери Флоренс начисто отсутствовал вкус, Эми чувствовала себя глубоко несчастной, надевая красную шляпку вместо голубой, а также решительно не идущие ей платья и аляповатые фартуки, которые были слишком велики. Нет, все это было хорошего качества, добротного покроя и почти совсем новое, но тонкий художественный вкус Эми был оскорблен, особенно нынешней зимой, когда ей досталось темно-фиолетовое платье в желтую крапинку без оборок.

– Единственное, что меня утешает, – со слезами на глазах призналась она Мег, – это то, что в наказание за непослушание мама не подшивает подол моего платья, как это делает мать Марии Паркс. Бог ты мой, временами Мария ведет себя так плохо, что платье едва достает ей до колен и она не может ходить в школу. Когда я смотрю на такую дегредеацию, мне кажется, что я готова смириться даже со своим приплюснутым носом и фиолетовым платьем с желтыми кометами.

Мег была доверенным лицом и советчицей Эми, а Джо, в соответствии с законом, по которому притягиваются противоположности, стала наставницей тихони Бет. Только Джо Бет поверяла свои сокровенные мысли и чаяния, и именно она исподволь, неосознанно оказывала на свою старшую бесшабашную сестру большее влияние, чем кто-либо другой из членов их семьи. Да, две старшие девочки тоже были очень дружны, но каждая из них взяла себе под крылышко младшую и по-своему приглядывала за ней, «играя в дочки-матери», как они выражались; маленькие женщины обратили материнский инстинкт на своих сестренок, заменивших им кукол.

– Ну, что у нас интересного? Для меня, например, нынешний день выдался настолько унылым, что я до смерти хочу услышать что-нибудь забавное, – сказала Мег, когда они вечером уселись за шитье.

– Сегодня случилась странная история с теткой. Вы только послушайте, – начала Джо, очень любившая рассказывать всякие небылицы. – Я читала ей этого бесконечного Белшема, монотонно, заунывно, как делаю всегда; обычно тетя вскоре засыпает, и тогда я хватаю какой-нибудь интересный роман и жадно читаю его до тех пор, пока она не проснется. Но сегодня я сама едва не уснула, прежде чем тетушка успела задремать. Я так сильно зевнула, что она спросила меня, почему я раскрыла рот так широко, неужели собираюсь проглотить всю книгу целиком. «А что, было бы неплохо покончить с ней раз и навсегда», – ответила я, стараясь не слишком уж ехидничать.

И тогда тетушка прочла мне длинную нотацию по поводу моих недостатков, после чего приказала сесть и хорошенько обдумать ее слова, пока она «ненадолго забудется». Обычно ее забытье растягивается на весьма продолжительное время, и, когда ее капор начал покачиваться вверх-вниз, будто тяжелая георгина, я достала из кармана «Викария из Уэйкфилда»[13]13
  Роман английского писателя Оливера Голдсмита (1728–1774).


[Закрыть] и принялась читать, краем глаза поглядывая на тетку. Дойдя до того места, где все они свалились в реку, я забылась и расхохоталась. Тетка тут же проснулась. После короткого сна она пребывала в куда более благодушном настроении и попросила меня прочесть ей вслух что-нибудь из фривольной книжицы, которую я предпочла достойному и поучительному Белшему. Я исполнила ее просьбу, и «Викарий из Уэйкфилда» тете понравился, хоть она и сказала: «Не понимаю, о чем идет речь. Вернитесь к началу, дитя мое».

Ну, я вернулась к первой главе и постаралась представить семейство Примроуз[14]14
  Герои романа «Викарий из Уэйкфилда».


[Закрыть] в наиболее выгодном свете. Один раз я даже схитрила и остановилась на самом интересном месте, после чего смиренно произнесла: «Боюсь, чтение наскучило вам, мэм. Желаете, чтобы я прекратила?»

Тетушка подхватила вязанье, которое выпало у нее из рук, метнула на меня поверх очков острый взгляд и коротко бросила: «Дочитайте главу и не дерзите мне, мисс».

– Что, она так прямо и сказала, что ей понравилось? – поинтересовалась Мег.

– Нет, конечно, что ты! Но тетушка отправила Белшема в отставку и, когда я бегала сегодня днем за перчатками, с такой жадностью читала «Викария», что даже не услышала, как я рассмеялась, пританцовывая в коридоре и предвкушая, как отлично проведу время. Какой приятный образ жизни она могла бы вести, если бы захотела! Нет, я ей не завидую, несмотря на все ее деньги, потому что, в конечном счете, проблем и тревог у богатеев ничуть не меньше, чем у бедняков, – заключила Джо.

– Вот, кстати, – заговорила Мег, – у меня ведь тоже есть что рассказать. Моя история не такая забавная, как у Джо, но по пути домой я много над этим думала. Сегодня, придя к Кингам, я заметила, что все пребывают в большом волнении. Одна из девочек сообщила мне, что ее старший брат совершил нечто ужасное и папа отослал его прочь. Я услышала, как плачет миссис Кинг, а мистер Кинг очень громко разговаривает. Проходя мимо меня, Грейс и Эллен отвернулись, чтобы я не видела, что глаза у них покраснели и припухли. Разумеется, я не стала задавать никаких вопросов, но мне было очень жаль их, и я даже обрадовалась, что у меня нет непослушных братьев, способных совершить неблаговидные поступки и опозорить семью.

– А я вот думаю, что опозориться в школе – гораздо ужаснее, чем все, что могут выкинуть мальчишки, – заявила Эми, качая головой, будто умудренная житейским опытом старушка. – Сюзи Перкинс пришла сегодня в школу с замечательным колечком, украшенным красно-коричневым сердоликом. Мне ужасно захотелось иметь такое же, и потому я изо всех сил пожелала оказаться на ее месте. Вот, а потом она нарисовала карикатуру на мистера Дэвиса, с огромным носом и горбом, а в воздушном шарике, вылетающем у него изо рта, написала слова: «Юные леди, я слежу за вами!». Мы смеялись над ним, как вдруг учитель устремил на нас взгляд и велел Сюзи принести свою грифельную доску. Сюзи буквально парализовало от страха, но она подошла к нему, и что, как вы думаете, он сделал? Взял ее за ухо – за ухо! только представьте себе этот ужас! – и отвел на кафедру, где заставил стоять целых полчаса с грифельной доской в руках, чтобы все это видели.

– И что, разве остальные девочки не смеялись над рисунком? – осведомилась Джо, обожавшая такие неловкие ситуации.

– Смеялись? Нет, конечно! Они сидели тихо как мыши, а Сюзи плакала и молила о прощении. Я знаю, сама видела. Вот тогда-то я и перестала ей завидовать; даже миллион колечек с сердоликом не сделали бы меня счастливой после всего, что случилось. Такого драматического инцидента я бы лично не пережила. – И Эми как ни в чем не бывало продолжила заниматься своими делами, гордясь собственной добродетелью и тем, что вновь щегольнула обновленным лексиконом.

– Сегодня утром я видела нечто такое, что пришлось мне по душе. Я собиралась рассказать вам об этом за обедом, но забыла, – сказала Бет, между делом наводя порядок в корзинке Джо, где царил настоящий кавардак. – В рыбном магазине, куда я пошла по просьбе Ханны за устрицами, я увидела мистера Лоуренса, но он меня не заметил, потому что я спряталась за бочкой с рыбой, пока он разговаривал с мистером Каттером, хозяином магазина. И тут вошла какая-то бедная женщина с ведром и тряпкой. Она спросила у мистера Каттера, не позволит ли он ей прибраться в магазине и не даст ли за это немного рыбы, потому что ей нечем кормить детей, а другой работы она пока что не нашла. Мистер Каттер куда-то спешил и потому сердито отказал, и огорченная женщина уже собиралась уходить, но тут мистер Лоуренс изогнутым концом своей трости подцепил большую рыбу и протянул ей. Женщина так сильно обрадовалась и удивилась, что взяла ее прямо голыми руками. Мистер Лоуренс сказал ей «отправляться домой и приготовить ужин», и она поспешила прочь, такая счастливая! Ну разве это не мило с его стороны? Эта женщина выглядела очень забавно, прижимая к груди большую скользкую рыбину и вслух выражая надежду на то, что ложе мистера Лоуренса в раю будет мягким.

Посмеявшись над историей Бет, девочки спросили у матери, не расскажет ли и она им что-нибудь, и после недолгого раздумья миссис Марч сдержанно заговорила:

– Когда я кроила синие фланелевые куртки, меня вдруг охватила тревога за отца, и я подумала о том, как одиноки и беззащитны мы будем, если с ним что-нибудь случится. Это было не очень умно с моей стороны, но я ничего не могла с собой поделать, и беспокойство продолжало снедать меня до тех пор, пока в мастерскую не вошел какой-то пожилой мужчина и не заказал кое-что из одежды. Он присел рядом со мной, и я заговорила с ним, потому что он выглядел усталым и встревоженным.

– Ваши сыновья служат в армии? – поинтересовалась я, поскольку записка, которую он принес, была адресована не мне и ее содержание было мне неизвестно.

– Да, мэм. У меня их было четверо, но двое погибли, еще один попал в плен, а я сейчас еду к четвертому, который очень плох и лежит в госпитале в Вашингтоне, – негромко ответил старик.

– Вы много сделали для страны, сэр, – сказала я, испытывая к нему уже не жалость, а уважение.

– Не более того, что должен был, мэм. Я и сам пошел бы на фронт, будь там от меня какая-то польза. Но я вынужден оставаться дома и потому отдал стране своих мальчиков.

Он говорил так страстно и искренне и, казалось, был рад тому, что отдал все, что у него было, и мне вдруг стало стыдно. У меня на войну ушел только муж, но я решила, что это – слишком много, а этот человек отдал четверых сыновей и нисколько об этом не жалеет. У меня остались мои девочки, которые служат мне отрадой и утешением, а его раненый сын находится за много миль отсюда и, не исключено, готовится сказать ему последнее «прости!». Думая о вас, я вдруг ощутила себя такой богатой по сравнению с этим стариком, что собрала ему посылку, дала немного денег и от всего сердца поблагодарила за урок, который он мне преподал.

– Расскажи нам еще что-нибудь, мама, и чтобы в этом тоже была мораль, – после недолгого молчания попросила Джо. – Мне нравится обдумывать на досуге твои истории, если только в них говорится о реальных событиях и не слишком много нравоучений.

Миссис Марч улыбнулась и сразу же снова заговорила; уже много лет она рассказывала истории своей небольшой аудитории и знала, как доставить ей удовольствие.

– Жили-были четыре девушки, у которых было вдоволь еды, питья и нарядов, радостей и развлечений. Были у них и добрые друзья, и родители, которые любили их, но девушкам все равно чего-то не хватало. – При этих словах ее слушательницы украдкой обменялись взглядами и уткнулись в шитье. – Девочки стремились быть честными и добродетельными и принимали много правильных решений, вот только не всегда доводили их до конца. К тому же они все время повторяли: «Ах, если бы у нас было это…» или «Ах, если бы мы могли поступить вот так…», забывая о том, сколькими благами они уже располагают и сколько всего могут сделать. И вот однажды они спросили у старой колдуньи, какое заклинание может сделать их счастливыми, и та ответила: «Когда вам чего-то не хватает, подумайте о том, что у вас уже есть, и будьте благодарны за это».

В этом месте рассказа Джо резко вскинула голову, как будто собиралась что-то сказать, но потом передумала, видя, что мама еще не закончила.

– Будучи благоразумными девушками, они решили последовать совету колдуньи и вскоре с удивлением поняли, что у них есть все, что им нужно. Одна обнаружила, что деньги не могут уберечь богатых людей от стыда и горя. Другая выяснила, что бедность не мешает ей быть счастливее беспокойной и болезненной старой леди, которая уже не может похвастаться юностью, здоровьем и жизнерадостным нравом. Третья поняла, что, как ни унизительно помогать готовить обед, просить милостыню, чтобы купить кусок хлеба, еще унизительнее. А четвертой стало ясно, что даже кольца с сердоликом не могут заменить хорошего поведения. И тогда они дали друг другу слово, что перестанут жаловаться на жизнь и будут радоваться тому, что имеют, и попытаются быть достойными своего благополучия, чтобы не лишиться его. И мне хочется верить, что они не разочаровались и не пожалели о том, что последовали совету старой колдуньи.

– Ох, мамочка, как это умно с твоей стороны – обратить наши истории против нас самих и прочесть нам проповедь вместо рыцарского романа! – воскликнула Мег.

– Мне нравятся такие проповеди, потому что нам читал их папа, – задумчиво протянула Бет, втыкая иголки в подушечку Джо.

– В отличие от остальных, я вообще ни на что не жалуюсь, а теперь стану еще сдержаннее, потому что сделала выводы из падения Сюзи, – благочестиво заявила Эми.

– Мы нуждались в этом уроке и не забудем его. А если это все-таки случится, мама, просто скажи нам, как говорила старая Хлоя в «Хижине дяди Тома»: «Цените то, что имеете, дети! Цените!» – добавила Джо, которая, как ни старалась, не нашла в этой проповеди ничего забавного, хоть и приняла ее близко к сердцу, как и остальные.