Текст книги "Каменный убийца"

Глава девятая

Гамаш проснулся несколько часов спустя из-за резкого, трескучего звука, словно что-то громадное прорывалось к ним. Потом внезапный удар.

Гром. Не точно над ними, но где-то рядом.

Покрытый по́том, он выпутался из мокрых простыней, жгутом обвивших его ноги, встал и тихо плеснул холодную воду себе на шею и лицо, ощутил соль на губах, почувствовал щетину под пальцами и тут же испытал недолгое облегчение от благодатной прохлады.

– Тебе тоже не спится?

– Только что проснулся, – ответил Гамаш, вернувшись в постель.

Он перевернул свою напитанную влагой подушку и положил голову на прохладную наволочку. Но через несколько секунд она нагрелась, стала влажной от пота. Он чувствовал, что воздух в любой момент может превратиться в жидкость.

– Ой, – сказала Рейн-Мари.

– Что?

– Часы остановились.

Она потянулась к лампе, и Гамаш услышал щелчок. Но ничего больше не случилось.

– Света тоже нет.

Из-за грозы вырубилось электричество.

Гамаш попытался снова уснуть, но к нему все время возвращался образ Чарльза Морроу – тот стоял в одиночестве в саду, освещаемый молниями и снова погружающийся в темноту.

Гамаш предполагал, что фигура будет иметь властный, высокомерный вид. Но когда упала холстина, перед ним предстало удивительное зрелище.

Статуя была выполнена из темно-серого однородного камня, но голова не была высоко и гордо поднята, а, наоборот, немного опущена. Фигура была чуть наклонена, словно собиралась шагнуть вперед. Но этот Чарльз Морроу не был исполнен целеустремленности и планов. Этот сутулый серый человек словно испытывал неуверенность на своем пьедестале.

Когда холст упал на землю и Морроу еще раз увидели своего отца, наступило молчание.

Миссис Финни подошла к статуе. Следом один за другим подошли дети, встали по кругу, словно гайка вокруг болта. Миссис Финни обратилась к ним.

– Я думаю, настало время выпить.

И они так и сделали.

Когда они удалились в дом, Гамаш и Рейн-Мари подошли к статуе и взглянули на это красивое лицо. Прямой благородный нос. Высокий лоб. Губы полные и чуть вытянутые. Не осуждающе, не в горьком размышлении, а в желании сказать что-то. Но самым поразительным были его глаза. Он смотрел перед собой, и то, что видели его глаза, превратило этого человека в камень.

Что видел Чарльз Морроу? И почему скульптор вложил это в свою работу? И что на самом деле почувствовали Морроу? Гамаш подозревал, что последний вопрос самый трудный из всех.

Свет на мгновение мигнул в их спальне. Гамаш начал инстинктивно считать. Одна тысяча, две тысячи…

Снова рокот и еще один удар.

– Ангелы играют в боулинг, – сказала Рейн-Мари. – Так мне мать говорила.

– Это лучше, чем мой ответ. Я, вообще-то, думал, что это гроза.

– Ты невежда. Какая гроза? Лиственная или хвойная?

– А это разве не о деревьях?

– Ты, наверно, думаешь о кучевых деревьях.

– У меня идея, – сказал он, вставая с влажной кровати.

Несколько минут спустя они в своих легких летних халатах спустились по лестнице и прошли по гостиной на крытое крыльцо. Сев в плетеные кресла-качалки, они стали наблюдать, как гроза приближается к ним по озеру. Рейн-Мари взяла зрелые вишни из фруктовой вазы, а Гамаш съел сочную грушу. Они были готовы к тому, что надвигалось на них. Или думали, что готовы.

Тишина была внезапно разорвана порывом ветра, который прорвался через деревья и устроил безумную, показную овацию тому, что двигалось на них. Гамаш слышал и озеро. Волны бились о пристань и берег, несли на своих хребтах все более крупные буруны по мере приближения к ним грозы. Гамаш и Рейн-Мари наблюдали, как ударяют и приближаются молнии, прокладывая себе путь по заливу.

Гроза была сильная. Ветер налетел на крыльцо, прогибая москитные сетки на дверях, словно пытался добраться до Гамаша и Рейн-Мари.

Молния на мгновение осветила озеро и горы. Гамаш почувствовал, как напряглась рядом с ним Рейн-Мари, когда еще одна разлапистая молния ударила в лес на другом берегу озера.

– Одна тысяча, две тысячи…

Оглушающий удар грома прервал их подсчеты. До грозы оставалось меньше двух миль, и направлялась она прямо на них. Гамаш вдруг подумал, есть ли на «Усадьбе» громоотвод. Наверняка есть, решил он, иначе дом давно бы сгорел. Еще один разряд молнии воткнулся в лес за озером, и они услышали оглушительный треск – рухнуло громадное старое дерево.

– Давай лучше войдем в дом, – предложила Рейн-Мари.

Но не успели они подняться, как сильный порыв ветра ударил по сетчатым дверям, принеся с собой струи дождя. Они поспешили внутрь, промокшие и слегка ошарашенные.

– Боже, вы меня напугали, – произнес тихий дрожащий голос.

– Мадам Дюбуа, désolée, – извинилась Рейн-Мари.

Попытку разговора пресек очередной удар молнии и раскат грома. Но во время вспышки Гамаш увидел фигуры, бегущие, словно призраки, по Большому залу, будто гроза переместила «Усадьбу» в потусторонний мир.

Потом в комнате стали появляться маленькие пятна света. Ливень ударил в окна и двери, его бешеная ярость была слышна в доме.

Пятна света стали приближаться к ним, и через несколько секунд они увидели Пьера, Элиота, садовницу Коллин. Нашли фонарики и некоторые другие обитатели гостиницы. Еще несколько мгновений – и они разошлись закрывать ставни, запирать окна и двери. Теперь временное пространство между молнией и громом сократилось до нуля. Гроза оказалась запертой между горами без всякой надежды двигаться дальше. Она снова и снова набрасывалась на «Усадьбу». Гамаш и Рейн-Мари принялись помогать персоналу, и вскоре старый сруб был запечатан.

– У вас есть громоотвод? – спросил Гамаш у мадам Дюбуа.

– Есть, – ответила она, но в мерцающем свете выглядела не очень уверенно.

К ним присоединились Питер и Клара, а еще через несколько минут появились Томас и Сандра. Остальные постояльцы и персонал либо спали, либо были слишком испуганы, чтобы двигаться.

В течение часа гроза сотрясала массивное деревянное сооружение, колотилась в окна, грохотала по медной крыше. Но дом выдержал.

Гроза ушла, чтобы пугать другие существа в лесной чаще. И Гамаши вернулись в свой номер, распахнули окна для прохладного ветерка, оставленного грозой в виде извинения.

Утром электричество восстановили, но солнце не вернулось. Небо было затянуто тучами, чреватыми дождем. Гамаши поднялись поздно под соблазнительный аромат канадского черного бекона, кофе и луж. Запах квебекской деревни после сильного дождя. Они присоединились к остальным в столовой, поздоровавшись кивками.

Заказав кофе с молоком и вафли с лесной голубикой и кленовым сиропом, они приготовились к неторопливому дождливому дню. Но когда принесли вафли, послышался отдаленный звук, столь неожиданный, что Гамаш даже не узнал его.

Это был пронзительный вопль.

Пока остальные переглядывались, Гамаш быстро поднялся и прошел по столовой. Его догнали Пьер и Рейн-Мари, не сводившая взгляда с мужа.

В коридоре Гамаш остановился.

Вопль повторился.

– Наверху, – сказал Пьер.

Гамаш кивнул и стал подниматься по лестнице, шагая через две ступеньки. На площадке они снова прислушались.

– Что над нами?

– Чердак. За книжным шкафом есть потайная лестница.

Они последовали за Пьером. Коридор слегка расширялся в том месте, где были встроены книжные шкафы. Пьер откатил один из них. Гамаш посмотрел вверх и увидел старую лестницу, темную и пыльную.

– Оставайтесь здесь.

– Арман… – начала было Рейн-Мари, но замолчала, увидев его поднятую руку.

Он побежал по лестнице и вскоре исчез за поворотом.

Голая лампочка раскачивалась из стороны в сторону. В ее тусклом свете плавала пыль и виднелась паутина, свисающая с балок. Здесь пахло пауками. Гамаш заставил себя остановиться и прислушаться. Но не услышал ничего, кроме биения собственного сердца. Он сделал шаг, доски под его ногой заскрипели. У него за спиной раздался еще один вопль. Он развернулся и бросился в темную комнату, встал там, пригнувшись, готовый прыгнуть в любую сторону. Вгляделся в темноту – и вдруг ощутил, как у него сдавило горло.

На него смотрели сотни глаз. Потом он увидел голову. И еще одну. Глаза смотрели на него с отсеченных голов. И пока его мечущийся ум фиксировал это, что-то бросилось на него из угла и чуть не сбило с ног.

Бин. Ребенок, зарыдав, вцепился в него, маленькие пальцы впились в ногу Гамаша. Он освободился из хватки и крепко прижал к себе дрожащее тельце.

– Что случилось? Тут есть кто-то еще? Бин, скажи мне.

– Ч-ч-чудовища. – Глаза ребенка расширились от ужаса. – Нам нужно бежать отсюда. Пожа-а-а-алуйста!

Гамаш поднял ребенка на руки, но тот вскрикнул, словно его ошпарили, и принялся выворачиваться из его рук. Тогда он опустил его на пол, взял маленькую ладошку в свою, и вместе они побежали к лестнице и вниз. Там уже собралась толпа.

– Опять вы! Что вы сделали с моим ребенком на этот раз? – спросила Мариана, прижимая к себе трясущееся в рыданиях дитя.

– Что, чучела? – спросила мадам Дюбуа.

Гамаш кивнул. Старушка нагнулась и положила морщинистую руку на маленькую спину, содрогающуюся в рыданиях.

– Извини, Бин. Это моя вина. Это всего лишь украшения. Головы животных. Кто-то застрелил их много лет назад, а потом сделал из них чучела. Я понимаю, они могут напугать, но повредить тебе они не в состоянии.

– Конечно, они тебе ничего не сделают. – К спине ребенка прикоснулась еще одна морщинистая рука, и спина напряглась. – Хватит слез, Бин. Мадам Дюбуа все тебе объяснила. Ты ничего не хочешь сказать?

– Merci, Madame Dubois, – послышался приглушенный голос.

– Нет, Бин, извинись за то, что ходишь туда, куда не имеешь права ходить. Ты уже большой человечек, чтобы понимать это.

– Non, ce n’est pas nécessaire,[41]41
  В этом нет необходимости (фр.).


[Закрыть] – возразила мадам Дюбуа, но было ясно, что никто никуда не уйдет, пока ребенок не извинится за то, что испугался до полусмерти.

Так оно в конечном счете и случилось.

Все вернулись в нормальное состояние, и через несколько минут Гамаши уселись в свои плетеные кресла-качалки на крыльце. В дождливом солнечном дне было что-то умиротворяющее. После ужасной жары и влажности шел мягкий, ровный, освежающий дождь. Озеро было серым, и на его поверхности виднелись маленькие бурунчики. Рейн-Мари отгадывала кроссворд, а Гамаш смотрел вдаль и слушал, как дождь монотонно молотит по крыше, падает на траву с деревьев. Издалека доносились крики белошейной воробьиной овсянки и вороны. Или во́рона? Гамаш плохо разбирался в птичьих криках. Разве что гагару узнавал. Но этот крик не принадлежал ни одной из птиц, которых он когда-либо слышал.

Он наклонил голову и прислушался внимательнее. Потом встал.

Это был не птичий крик. Это был вопль, визг.

– Опять Бин, – сказала Сандра, выходя на крыльцо.

– Ребенку нужно внимание, – заметил Томас из Большого зала.

Проигнорировав их, Гамаш вышел в коридор и столкнулся там с чадом Марианы.

– Так это не ты? – спросил он, хотя и знал ответ, подтвержденный недоуменным взглядом.

Они услышали новый крик, на этот раз еще более истерический.

– Боже мой, что это такое? – У дверей кухни появился Пьер, взглянул на ребенка, затем на Гамаша.

– Это снаружи, – сказала Рейн-Мари.

Гамаш и метрдотель поспешили под дождь, даже зонты не потрудились взять.

– Я пойду сюда! – прокричал Пьер, показывая на домики персонала.

– Нет, постойте, – сказал Гамаш.

Он снова поднял руку, и Пьер остановился на месте. Пьер понимал: этот человек умеет отдавать приказы и знает, что они будут выполнены. Они замерли чуть ли не на целую вечность, дождь струился по их лицам, промокшая одежда прилипала к телу.

Криков больше не было слышно. Но через мгновение Гамаш услышал кое-что еще.

– Сюда.

Длинные ноги легко несли его по выложенной плитняком дорожке и потом вокруг старого дома, где земля после дождя превратилась в месиво. Пьер шел следом, скользя и разбрызгивая воду.

Посреди лужайки на влажной траве стояла садовница Коллин, прижав руки к мокрому лицу. Она плакала, и он подумал, что ее ужалили осы, но, подойдя ближе, увидел ее глаза. Остекленевшие, испуганные.

Он проследил за ее взглядом и тоже увидел. Увидел то, что должен был заметить, как только завернул за угол дома.

Статуя Чарльза Морроу сделала свой неуверенный шаг. Громадный каменный человек покинул пьедестал и теперь лежал на земле, погрузившись в напитанную влагой землю, но не так глубоко, как мог бы. Что-то помешало его падению. Под ним, едва видимая, лежала его дочь Джулия.

Глава десятая

Метрдотель замер на месте.

– Боже мой! – выдохнул он.

Гамаш взглянул на Коллин, окаменевшую почище Чарльза Морроу. Она закрыла лицо руками, и ее выпученные голубые глаза поблескивали между мокрыми от дождя пальцами.

– Уходите, – мягко, но непререкаемо сказал Гамаш, встав между ней и ужасной сценой.

Губы ее шевельнулись, но она не смогла произнести ни слова. Он наклонился к ней и услышал:

– Помогите…

– Все в порядке, мы здесь, – сказал он, перехватив взгляд Пьера.

– Коллин… – Метрдотель положил пальцы на ее руку.

Глаза ее моргнули и перефокусировались.

– Помогите. Мы должны ей помочь.

– Мы поможем, – утешительно сказал Гамаш.

Вместе с метрдотелем он провел ее под дождем к задней двери, ведущей в кухню.

– Уведите ее в дом, – велел Гамаш Пьеру. – Попросите шеф-повара Веронику приготовить ей горячий чай с сахаром. И вообще пусть приготовит побольше чая. Я думаю, нам тоже понадобится. «Эрл Грей».

– Je comprends,[42]42
  Понятно (фр.).


[Закрыть] – произнес Пьер. – Что мне им сказать?

Гамаш задумался на секунду.

– Скажите, что случилось несчастье со смертельным исходом. Только не говорите с кем. Пусть никто не выходит. Вы можете увести туда весь персонал?

– Легко. В такой день большинство предпочитает держаться в доме – работать там.

– Хорошо, пусть там и остаются. И вызовите полицию.

– D’accord.[43]43
  Договорились (фр.).


[Закрыть] А семья?

– Им я сам сообщу.

Дверь закрылась, и Гамаш остался один под проливным дождем. Он подошел к Джулии Мартин, присел, вытянул руку, прикоснулся к ней. Она была холодной и окостеневшей. Рот и глаза широко открыты в изумлении. Он не удивился бы, моргни она, чтобы смахнуть капли, падающие на ее раскрытые глаза. Он сам моргнул несколько раз, как бы за нее, потом обвел взглядом ее тело. Ноги у нее были переломаны и не видны под статуей, а руки распахнуты, словно она хотела обнять отца.

Долгую минуту Гамаш оставался недвижим; вода капала с его носа, подбородка и рук, проникала за воротник. Он глядел на удивленное лицо Джулии Мартин и думал об исполненном печали лице Чарльза Морроу. Потом он еще раз посмотрел на белый куб, который с первого взгляда напомнил ему надгробие. Что заставило эту массивную статую упасть?

* * *

Когда он вернулся, Рейн-Мари и Бин сидели в коридоре «Усадьбы» и играли в «Я вижу». Один взгляд на его лицо – и она уже знала все, что ей сейчас нужно знать.

– Бин, принеси свои книжки, почитаем вместе.

– Вот здорово!

Ребенок побежал за книгой, но прежде бросил оценивающий взгляд на Гамаша. Гамаш пошел с женой в библиотеку и по пути к телефону рассказал ей все.

– Но как? – проговорила она, тут же проглотив вопрос.

– Я пока не знаю. Oui, bonjour. Жан Ги?

– Только не говорите, что опять хотите попросить у меня совета, шеф. Вы должны использовать собственное серое вещество.

– Как это ни мучительно для меня, но мне и в самом деле нужна твоя помощь.

Жан Ги Бовуар тут же понял, что босс звонит ему не просто от нечего делать. Голос Жана Ги зазвучал резче, и Гамаш почти услышал, как его кресло отъехало от стола.

– Что случилось?

Гамаш вкратце изложил детали.

– В «Охотничьей усадьбе»? Mais, c’est incroyable.[44]44
  Но это невероятно (фр.).


[Закрыть] Это же одна из самых элитных гостиниц Квебека.

Гамаша всегда удивляло, когда люди, даже профессионалы, полагали, что итальянская одежда высокой моды и дорогое вино являются гарантией против смерти.

– Ее убили?

Был еще один вопрос, кроме этого. Два вопроса, которые возникли на месте преступления и начали мучить Армана Гамаша, как только он увидел тело Джулии Мартин: отчего упала статуя и убийство ли это?

– Я не знаю.

– Скоро мы выясним. Выезжаю.

Гамаш посмотрел на часы. Без десяти одиннадцать. Бовуар и остальная команда прибудут из Монреаля в половине первого. «Охотничья усадьба» затерялась в лесах к югу от Монреаля, в регионе, известном как Восточные кантоны, вблизи от американской границы. Так близко от границы, что некоторые из гор, видимых в это дождливое утро, находились в штате Вермонт.

– Арман? Кажется, я слышу машину.

«Вероятно, местное отделение Квебекской полиции», – подумал Гамаш, благодарный метрдотелю за помощь.

– Merci.

Он улыбнулся Рейн-Мари и направился к выходу, но она остановила его:

– А что семья?

Она выглядела обеспокоенной, и для этого были основания. Мысль о том, что миссис Финни узнает о смерти дочери от официанта или, еще того хуже, выйдя из дома на прогулку, была невыносима.

– Я проинструктирую полицейских и сразу же вернусь в дом.

– А я пойду посмотрю, все ли с ними в порядке.

Гамаш проводил жену взглядом: она решительным шагом прошла в комнату, наполненную людьми, чья жизнь вскоре должна была измениться навсегда. Она могла бы тихо скрываться в библиотеке, и никто бы и слова укоризненного ей не сказал, но Рейн-Мари Гамаш предпочла сидеть в комнате, которую вскоре захлестнет горе. Не многие сделали бы такой выбор.

Гамаш быстро вышел из дома и представился полицейским, которые очень удивились, увидев знаменитого сыщика здесь, в лесной чаще. Он дал им указания и, пригласив с собой одного из них – молодую женщину, – вернулся в дом, чтобы известить Морроу.

* * *

– Случилось несчастье. У меня для вас плохие новости.

Арман Гамаш знал, что долгие вступления в таких случаях не идут на пользу родственникам.

Но он знал и кое-что еще.

Если это было убийство, то кто-то из присутствующих в комнате почти наверняка его и совершил. Гамаш никогда не позволял этому факту заглушать его сострадание, но и не позволял состраданию ослеплять его. Он говорил и внимательно изучал лица.

– Мадам, – обратился он к миссис Финни, сидевшей в мягком кресле со свежим номером «Монреаль газетт» на коленях.

Она напряглась. Ее глаза заметались по комнате, перебегая с одного лица на другое. Он знал, какие мысли проносятся у нее в голове. Кто присутствует и кого здесь нет.

– Произошел несчастный случай со смертельным исходом.

Он произнес это тихим, отчетливым голосом. У него не было иллюзий насчет того, какой эффект произведут его слова на эту женщину. Слова тяжелые, как камень, и сокрушительные.

– Джулия, – выдохнула она имя.

Ее отсутствующая дочь. Единственная из ее детей, кого не было в комнате.

– Да.

Миссис Финни открыла рот и впилась взглядом в его глаза в поисках выхода, какой-нибудь задней двери, намека на то, что это неправда. Но Гамаш не дрогнул. Его карие глаза смотрели прямо на нее, спокойно и уверенно.

– Что?

Томас Морроу вскочил на ноги. Он не прокричал это слово, а скорее швырнул его через комнату в Гамаша.

«Что». Вскоре кое-кто будет спрашивать «как», и «когда», и «где». И наконец, главный вопрос: «за что».

– Джулия? – спросил Питер Морроу, вставая; Клара взяла его за руку. – Джулия мертва?

– Я должна пойти к ней.

Миссис Финни встала, газета упала на пол и осталась там. Это был эквивалент крика. Мистер Финни с трудом поднялся в полный рост. Он протянул было руку к жене, но передумал.

– Айрин, – сказал он и снова протянул к ней руку, и Гамаш послал ему мысленный сигнал дотянуться, непременно дотянуться.

Но старая иссохшая рука опять не дотянулась – безвольно упала вниз.

– Откуда вы знаете? – спросила Мариана, которая тоже поднялась. – Вы ведь не доктор. Может быть, она жива.

Она двинулась к Гамашу, сжав кулаки, с покрасневшим лицом.

– Мариана! – Голос звучал властно, как и прежде, и женщина остановилась на полпути.

– Но, мама…

– Он говорит правду. – Миссис Финни снова взглянула на этого крупного, уверенного человека. – Что случилось?

– Отчего она умерла? – спросил Питер.

Гамаш видел, что ужас нарастает. Они начинали понимать, что женщина, которой не исполнилось и шестидесяти, явно здоровая, не может умереть просто так, ни с того ни с сего.

– Аневризма? – выпалила Мариана.

– Несчастный случай? – спросил Томас. – Она упала с лестницы?

– Упала статуя, – ответил Гамаш, внимательно глядя на них. – Упала на нее.

Морроу сделали то, что получалось у них лучше всего. Они замолчали.

– Статуя отца? – наконец спросил Томас.

– Мне очень жаль. – Гамаш посмотрел на миссис Финни: вид у нее был неважный, она напоминала чучело. – Полиция сейчас занимается ею. Она не одна.

– Я должна ее увидеть.

– Полиция никого к ней не подпускает. Пока, – сказал он.

– Мне плевать. Меня они пропустят.

Гамаш встал перед ней, поймал ее взгляд.

– Нет, мадам. Боюсь, что сейчас не пустят даже вас.

Она с ненавистью посмотрела на него. Он часто ловил на себе такие взгляды и понимал их. И знал, что дальше будет еще хуже.

Гамаш оставил Морроу наедине с их скорбью и увел с собой Рейн-Мари, но при этом сделал незаметный жест женщине-полицейскому, велев занять место в углу.

* * *

Инспектор Жан Ги Бовуар вышел из машины и взглянул на небо. Оно все было затянуто серыми тучами. Дождь будет идти еще некоторое время. Он посмотрел на свои кожаные туфли. На дизайнерские брюки. На льняную рубашку. Идеально. Чертово убийство на краю света. Под дождем. В грязи. Он шлепнул себя по щеке. Тут еще и насекомые. Он посмотрел на ладонь – капелька крови и раздавленный комар.

Идеально до хрени.

Агент Изабель Лакост раскрыла зонтик, предложила другой Бовуару. Он отказался. Достаточно уже того, что он здесь, не хватает еще и выглядеть как Мэри Поппинс.

Из гостиницы вышел старший инспектор Гамаш и помахал ему. Бовуар помахал в ответ и хлопнул себя по затылку. Гамаш предпочел думать, что Бовуар просто прогонял насекомое. Рядом с Бовуаром под зонтиком шла агент Лакост. Ей еще не исполнилось тридцати, она была замужем и уже успела родить двоих детей. Как и большинство квебекцев, она была темноволосая и невысокая, не обделена хорошим вкусом и уверенностью в себе. На ней были блузка и брюки, одновременно строгие и модные даже при резиновых сапогах.

– Salut, Patron, – сказала она. – Как вы умудрились найти тело?

– Я остановился в этой гостинице. – Гамаш зашагал между ними. – Жертва тоже остановилась в «Усадьбе».

– Надеюсь, она получает скидку, – сказал Бовуар.

Они завернули за угол дома, и Гамаш представил им местных полицейских.

– Кто-нибудь выходил? – спросил он.

Бовуар оглядывал место, где лежала жертва, сгорая от желания принять участие в следственных действиях.

– Какая-то пожилая женщина, – сказала молодая женщина-полицейский.

– Англичанка? – спросил Гамаш.

– Нет, сэр. Франкоязычная. Предложила нам чай.

– Высокая, с низким голосом?

– Да, это она. Вообще-то, она показалась мне знакомой, – сказал один из полицейских. – Кажется, я видел ее в Шербруке.

Гамаш кивнул. Шербрук был ближайшим городком, где располагалось полицейское отделение.

– Это шеф-повар гостиницы. Вероника Ланглуа. Она интересовалась этим местом? – Гамаш оглядел участок, огороженный желтой полицейской лентой.

– А кто бы не полюбопытствовал? – рассмеялась молодая женщина.

– Вы правы, – тихо сказал он, посмотрев на нее печальными добрыми глазами. – Женщина еще несколько часов назад была жива. Может, это несчастный случай, может – убийство, но в любом случае здесь сейчас не место и не время для смеха. Пока.

– Извините.

– Вы слишком молоды, чтобы сделаться бесчувственной или циничной. И я тоже. – Он улыбнулся. – Нет ничего зазорного в том, чтобы проявлять чувствительность. Что говорить, это наше самое большое преимущество.

– Да, сэр.

Женщина-полицейский готова была лягнуть себя. На самом деле она была человеком чувствительным, но решила, что должна скрывать это, а некоторая грубость произведет впечатление на знаменитого главу отдела по расследованию убийств. Она ошиблась.

Гамаш повернулся к огороженному месту. Он почти ощущал, как вибрирует рядом с ним Бовуар. Инспектор Бовуар был альфа-самец, энергичный, сосредоточенный заместитель шефа, который верил в торжество фактов над ощущениями. Почти ничто не проходило мимо его взгляда. Кроме разве что тех вещей, которые невозможно увидеть.

Агент Лакост тоже смотрела в ту сторону. Но в отличие от Бовуара она умела сдерживать свои порывы. В их команде она была охотником. Умела вести наблюдение незаметно, скрытно.

А Гамаш? Он знал, что он не гончая и не охотник. Арман Гамаш был разведчиком. Он шел впереди других на неизвестную и не нанесенную на карту территорию. Его тянуло на край света. В места, известные старым морякам, которые предупреждали: «Там водятся чудовища».

Вот где можно было найти старшего инспектора Гамаша.

Он заходил за черту и обнаруживал там чудовищ, прячущихся в глубине внешне разумных, мягких, веселых людей. Он заходил туда, куда даже они сами не отваживались заходить. Арман Гамаш шел по скользким следам вглубь человеческой души, где скрывался почти потерявший человеческие черты убийца.

У команды Гамаша была чуть ли не идеальная следовательская история, они делали свою работу, отделяя факты от фантазий, пресекали попытки выдать желаемое за действительное. Они делали это, собирая свидетельства и улики. А также эмоции.

Арман Гамаш знал кое-что, недоступное другим следователям в прославленной Квебекской полиции. Убийство – это в высшей степени человеческое явление. Убивают человека, и убивает человек. А спусковым крючком убийства становится не каприз и даже не какое-то событие, а эмоция. Нечто прежде здоровое и человечное становится жутким и распухшим, оно вынуждено прятаться. Но не успокаивается. Оно лежит там нередко десятилетиями, пожирая самое себя, увеличиваясь в размерах и скрежеща зубами, мрачное, полное обид. И наконец оно вырывается на свободу, отрекаясь от всего, что было в нем человеческого. Его уже не могут сдержать ни совесть, ни страх, ни общественный договор. Когда это происходит, начинается ужас. И человек становится убийцей.

И Арман Гамаш вместе со своей командой занимались тем, что отыскивали убийц.

Что же случилось в «Охотничьей усадьбе» – убийство или нет? Гамаш этого не знал. Но он знал: здесь произошло что-то неестественное.

* * *

– Отнесите это им, s’il vous plaît.[45]45
  Будьте добры (фр.).


[Закрыть] – Большая красная рука шеф-повара Вероники чуть дрожала, когда она показывала на подносы. – И принесите от них чайники. Им понадобится свежий чай.

Она знала, что это ложь. То, чего хотела семья, невозможно было вернуть. Но, кроме чая, ей нечего было им предложить. И она готовила его. Заваривала снова и снова.

Элиот старался ни с кем не встречаться взглядом. Он пытался делать вид, будто ничего не слышит, что, впрочем, было вполне возможно из-за Коллин, которая все время всхлипывала и шмыгала носом. Возникало впечатление, что у нее в голове неисчерпаемый запас жидкости.

– Я не виновата, – в сотый раз проговорила она, брызжа слюной.

– Конечно, ты не виновата, – сказала Клементин Дюбуа, прижимая ее к себе и поправляя одеяло, которым она накрыла девушку. – Никто тебя и не винит.

Коллин прильнула к мягкой груди.

– Там повсюду были муравьи, – сказала она, икнув, и отпрянула от мадам Дюбуа, оставив на плече ее цветастого платья влажное пятно.

– Ты и ты, – сказала шеф-повар Вероника, показывая на Элиота и Луиз и понуждая их действовать.

Чай стал бы слишком крепким, если ждать и дальше. Она знала: официанты молоды и еще не сталкивались со смертью. В отличие от нее. Отправлять их прислуживать Морроу и в лучшие времена было нежелательно, а сейчас времена были отнюдь не лучшие. Комната, полная скорби, хуже, чем комната, полная злости. К злости человек привыкал, сталкивался с нею каждый день, научался принимать ее или не замечать. Или уходить от нее подальше. Но спрятаться от скорби было невозможно. Она находила тебя повсюду. Больше всего люди боялись скорби. Не утраты, не печали. Но что происходило, когда вы подавляли эти чувства в себе? Они возвращались скорбью.

Работники гостиницы собрались в кухне: кто сидел в кресле, кто устроился на краешке стола, кто прислонился к стене, прихлебывая крепкий кофе или чай, успокаивая друг друга. Шепотком делились предположениями, теориями, догадками. Метрдотель привел Коллин, сдал им на руки – пусть утешат, найдут ей сухую одежду, – потом собрал весь персонал. После того как семья была извещена, он мог поделиться новостью с работниками.

Мадам Мартин мертва. На нее упала статуя.

Все охнули, у кого-то вырвалось восклицание, но лишь один из них вскрикнул. Пьер оглядел комнату, но так и не понял, кто это. В одном он был уверен: этот звук удивил его.

* * *

Наконец-то инспектору Бовуару удалось заглянуть в яму. Только это была не яма. Углубление в земле было заполнено человеческим телом. Женщина с широко раскрытыми глазами, мертвая, ее грудь раздавлена упавшей статуей.

– Господи Исусе!

Бовуар покачал головой и хлопнул ладонями, убивая мошку. Краем глаза он заметил агента Лакост, которая надела резиновые перчатки и склонилась над трупом.

Начиналось новое расследование.

В течение следующих нескольких минут приехали еще пикапы, привезли новых членов команды, и криминалисты принялись за работу. Арман Гамаш внимательно наблюдал за происходящим, за Бовуаром, который руководил действиями агентов.

– Ну и что вы думаете, шеф? – Лакост сняла резиновые перчатки и встала рядом с ним под зонтом. – Она была убита?

Гамаш отрицательно покачал головой. Он пребывал в недоумении. В этот момент появилась молодая женщина-полицейский, которой он приказал находиться в Большом зале, когда туда пришли Морроу. Она явно пребывала в возбуждении.

– Хорошие новости, сэр, – сказала она. – Я подумала, что должна как можно скорее сообщить вам. Кажется, у нас появился подозреваемый.

– Молодец. И кто же это?

– Поначалу семья вела себя тихо, но вскоре двое из них начали шептаться. Не тот, что художник, а другой брат и сестра. Они, кажется, абсолютно уверены, что если это было убийство, то убить ее могли только два человека.

– Да? – вмешался Бовуар.

Может быть, они вернутся к благам цивилизации скорее, чем он думал.

– Oui. – Она посмотрела в свой блокнот. – Бакалейщик и его жена-уборщица. Их зовут Арман и Рейн-Мари. Фамилию я не разобрала. Они тоже снимают номер в гостинице.

Бовуар ухмыльнулся, а Лакост поспешила отвернуться.

– Мои подозрения подтвердились, – сказал Бовуар Гамашу. – Вы сдадитесь без сопротивления?

– Мне будет вас не хватать, – подхватила агент Лакост.

Гамаш слегка улыбнулся и отрицательно покачал головой.

Семь сумасшедших Морроу.

Нет, шесть.