Текст книги "Голос Незримого. Том 1"

1

 
Весна! весна! Грознейшая из весен!
Вновь в сердце льешь мне голубое пламя ты…
И вновь ведешь под тень тех ольх и сосен,
Где было всё, что дорого для памяти…
 
 
Двенадцать лет назад, в таком же мае,
В ручье лесном текучий жемчуг черпая,
Я повстречалась, юная, немая,
С моей подругой, с Музою, Эвтерпою.
 
 
Вложила в пальцы мне она сиринксу,
В чело поцеловала загорелое, —
И, лежа на траве, подобно сфинксу,
Задумалась… И в первый раз запела я.
 
 
И в роще этой же и в том же мае,
Костер сжигая, алый сверху дониза,
Я встретила, веселая и злая,
Любимца, друга, моего Адониса.
 
 
Меня он обнял, ласковый и дикий, —
И вот в лицо, столь страшное и милое,
В кудрях черней, душистей ежевики,
Взглянула… И досель не разлюбила я.
 
 
Пускай ронял венок он, мной надетый, —
Я вновь плету из роз и из сирени их,
И воскресает он, святой, воспетый,
Всегда, везде, во всех моих творениях…
 
 
Пусть мне не только радость – муку нес он, —
Сменив сиринксу лирой семиструнною,
Весной тринадцатой, весной из весен
Пою я и люблю, как в пору юную.
 

2

 
Здесь, далече от города,
Под зарею вечернею
Я в раздумье брожу вплоть до утренней…
«Ты изведала горе, да!
Всех минувших безмернее, —
Шепчет явственно голос мне внутренний. —
 
 
В край родной свой и в милого
Ты доселе так верила,
Их уста твои пламенно славили.
В год бунтарства бескрылого,
Зла без цели, без мерила
И они обманули, слукавили…
 
 
Что ж! Не розой увенчана,
Но полынью отчизненной,
Ты давно с испытаньями свыкнулась.
Ты сильна, не как женщина…
Не тобой ли, непризнанной,
Лира новая дерзостно выгнулась…»
 
 
Поднимаю я голову:
Розова неизменно высь,
Но звезда в ней уж вспыхнула синяя…
И от сердца тяжелого
Отлетает вдруг ненависть,
Прочь мгновенное мчится уныние…
 
 
Да, клянусь, я сильна еще!
Я-то стала ль невернее?..
Нет. Лишь строже, светлей, целомудренней.
И звездой, мне сияющей —
Вот как эта – вечернею,
Будет та ж, что была мне и утренней.
 

3

 
Бел плодовый мой сад…
Всё развилóсь:
Сливы, смородина…
Но над ним уж висят
Тучи угроз…
Ты ль это, родина?..
 
 
Вспомни: с юных ведь лет
Шла я твоей
Дикою чащею, —
Каждый лист твой воспет
Лирой моей,
Сладкозвучащею.
 
 
Ныне нет на ней струн.
Кто ж их порвал?
Уж не сама ли ты? —
Другом стал тебе лгун,
Недруг им стал.
Кровью всё залито…
 
 
Но надежд потайных
Розовый цвет —
В сердце, о родина…
Столько гимнов златых,
Солнечных лет
Тщетно ль мной отдано?..
 

4

 
Уж цвели лазурные гиацинты,
А березы были белы и голы…
Стосковался ль в городе быть один ты,
Иль вдали заслышал подруги голос? —
 
 
Только с дуновением легким утра,
Словно на крылах, ты ко мне принесся —
И, обняв, о бледный! о буйнокудрый!
Целовал уста мои, грудь и косы…
 
 
Я же уклонялась, дика, как дева
(Ибо за разлуку от ласк отвыкла),
От горящих губ твоих вправо, влево,
К сердцу ж близко-бьющемуся приникла…
 
 
После обошли мы родное место,
Где для нас всё памятно и бесценно, —
И, казалось, шли то – жених с невестой,
Так мы были сдержаны и степенны.
 
 
Но в цветочных запахах, в хвойном шуме
Вновь во мне воскресла, как встарь, Паниска, —
От весны и счастия обезумев,
Видела я лик твой, склоненный низко…
 
 
И часы летели блаженно-быстро,
Словно Ор смеющихся хороводы,
И звенели вещих кукушек систры,
И любви и жизни суля нам годы.
 
 
А душа моя вместе с ними пела,
Что навек мной избран из всех один ты…
Вкруг березы были, как портик белый,
Как венки священные – гиацинты…
 

5

 
Часто, часто теперь я думаю,
Как на родине жить нам далее.
Не исполнить ли уж мечту мою —
И надолго умчать в Италию?
 
 
Здесь жила, и творя и грезя, я…
А теперь лишь молчу от боли я…
Здесь нужна ль вообще поэзия?
А моя… а моя тем более.
 
 
В самом деле, друг. Не пора ли нам
На земле холма флорентийского,
Разуверенным, опечаленным,
Отдохнуть от житья российского?
 
 
Нет там тьмы, мятежей, насилия,
Небо, море – такие синие.
Золотеют на склонах лилии,
Завивают дома глицинии…
 
 
Нам встречался бы скот с бубенчиком,
Кампанилла со звоном жалобным
И мадонна в цветах и с венчиком, —
На пути хорошо уж стало б нам.
 
 
Поклонилась бы Ей, Младенцу я
И, забыв о былом загубленном,
Попросила б: «Прими, Флоренция,
Бедных русских – меня с возлюбленным».
 

6

 
Желтый дотлел закат – тухнет и тучится,
В снежной черемухе иволга трелит…
Сердце! Зачем же так биться и мучиться?
Вот – он. Ничто уже нас не разделит.
 
 
Рядом сидим мы здесь, на подоконнике,
Призрачен лик его, сумрачен локон,
Вянет в стальной руке ветка вероники…
О, человек этот! Словно сам рок он…
 
 
Темная реет мысль, кружится, крадется:
Был ведь и с тою, другою, он тут же…
Боже, какая боль! Иль не изгладится
Это из памяти? Смерть бы уж лучше…
 
 
Но, как всегда, без слов всё понимающий,
Смотрит в глаза он мне, гладит мне руки, —
В окнах же май стоит… Пламенный май еще.
Прочь же, зимы преждевременной муки!
 
 
Белая брезжит ночь… Дышит черемуха…
Скорбная иволга больше не трелит…
Знай же и помни, друг: насмерть, без промаха,
Сердце измена вторая прострелит.
 

7

 
На лугах блестят заводи весенние,
Словно зеркала, круглые, большие.
Около одной встала на колени я —
И, глядясь, смеюсь звонко, от души я…
 
 
Вот он, дерзкий рот… Кос змеистых жгутики…
О, до этих пор недурна я, право!
А овал воды оплетают лютики
Желто-золотой тусклою оправой…
 
 
Ты ж простерт в тени, там, где шаль разложена.
Строен и ленив силуэт лежачий…
Но мгновенье – и, нежный и встревоженный,
Ты бежишь ко мне, так как я уж плачу.
 
 
И на ласки я с горечью ответила:
«Полно! ведь уж нам каждому по тридцать…
Молвить ли? Сейчас у себя заметила
Волос я седой… Вот он, серебрится».
 
 
Ты ж, услышав то, что тебе сказала я,
Вырвал нить седин быстро и безбольно
И, прижавши к ней губы вечно-алые,
Спрятал на груди и шепнул, довольный:
 
 
«Как я ждал его, этого волосика!
Будешь с этих пор лишь моей, моей ты».
И пошли мы вдаль солнечною просекой,
Слыша в вышине жаворонков флейты…
 
 
Пой же, сердце, пой! Ныне ты уверено
В верности его, золотой, бесценной…
Вешняя вода! Зеркало Венерино!
Зеркало любви! Будь благословенно!..
 

8. Утренняя песнь

 
Распустились ландыши – и звенят, звонят…
Маленькие белые их колокола
Я из постели уж слышу.
Пробудись, любимый мой! Я спускаюсь в сад.
Поспеши мне следовать, – я почти ушла…
Тише ступай только, тише…
 
 
Тонок и таинственен тот цветочный звон,
Как наивный Angelus, что летит с церквей
В Умбрии древней и дальней.
К тишине молитвенной призывает он…
Вот и ты, улыбчивый, стал еще светлей,
Любящей, но и печальней…
 
 
О, когда б тот благовест долетел, дошел
До моих сородичей, ко всему глухих, —
Сталь бы мечей затупела.
Погляди, любимый мой, на златистых пчел:
Как для общей утрени собирает их
Колокол маленький белый…
 

9. Полуденная песнь

 
Вихрем майских бурь развилась сирень
В темно-розовый, ароматный клуб, —
И срезаю ее для свирели я…
Смерчи бед вокруг, смерти каждый день,
Мы ж, возлюбленный, средь весенних куп
Справим эллинов праздник Фаргелии.
 
 
Мы уйдем туда, в удаленный дол,
Разведем огонь из пахучих хвой —
Из сосновой коры и валежника,
Мы прольем на грудь капли рос и смол,
И сплету венки я и свой, и твой
Из зеленой травы и подснежника.
 
 
Пусть идет раздор! пусть бунтует чернь!
Пусть враждуют те, кто недобр и глуп! —
А у нас здесь – любовь и веселие…
О, кудрей твоих завитая чернь!
О, вино твоих незакрытых губ!
О, любовников праздник – Фаргелии!
 

10. Вечерняя песнь

 
В небе розы сплелись
Палевых зорь,
Серые тени
Нá землю пали…
 
 
Мы с тобою сошлись, —
Милый, не спорь! —
Для наслаждений
И для печалей…
 
 
Горько пахнет вокруг
Бледный паслен,
Стон соловьиный
Незабываем…
 
 
Лишь предстанет нам вдруг
Призрак измен,
Прошлого вины, —
Как мы страдаем.
 
 
Золотой полумрак,
Плещет вода,
Месяц жемчужный
Клонится к голýбям…
 
 
Но лишь сблизим вот так,
Милый, уста, —
Рая не нужно…
О, как мы любим!
 

11. Гимн любви

 
Где сравненья найду,
Чтобы был ты воспет
Гимном – не прозой,
Жалкою прозой?
 
 
Разве в росном саду,
Где раскрылись в рассвет
Ранние розы,
Разные розы.
 
 
Нежный лик твой, о друг,
Я сравню только с ней,
Желтою розой,
Жалящей розой.
 
 
Прядь же вьющихся вкруг
Благовонных кудрей —
С темною розой,
Ранящей розой…
 
 
С чем же равен твой рот?
Лишь с сладчайшей из них —
Алою розой,
Жгущею розой.
 
 
Вот мой гимн тебе, вот.
Голос замер, затих…
В сердце – занозы…
Роз тех занозы.
 

12

 
Как всё, подверглась перемене я
За эти бурные года, —
И, кажется, дерзка я менее,
Но много тверже, чем тогда.
 
 
Пегасом заменила точно я
Тебя, славянский буйный тур.
И не ищу звезду восточную,
Но – западный златой Арктур…
 
 
Безумных маев уж одиннадцать,
О, нет! Двенадцать отцвело, —
Так как бровям темней не сдвинуться,
Улыбкам вспыхивать светло.
 
 
Но всё же здесь, где полдни – зелены,
А полночь – оголублена,
Я снова радостна, как эллины,
Как эолийки, влюблена.
 
 
Люблю – и в том лишь неизменна я —
Его, кто зрел со мной и рос…
И здесь нам – острова блаженные,
Элизиум среди берез.
 
 
Да, мною ты любим не менее,
Ты, для кого и явь, и сны,
И цвет, и мрак, и тишь, и пение
Моей тринадцатой весны.
 

13

 
Не из тех я, что век
Памятозлобствуют.
Гнев отходчив во мне,
Сердце же кроткое.
Сафо
 
 
Если простила любимому,
Родине не прощу ль? —
Краю без края, так в май голубимому,
Так златящемуся в июль.
 
 
Вон той березке, дико заломанной
И всё же белой, как снег.
Иль той лачуге с кровлей соломенной,
Такой, как в девятый век.
 
 
Ширям и далям, ветрам всем растворенным,
Но свежим, как райский сад,
Где с пшеницей полынь и голубка с вороном
Соседствуют и дружат.
 
 
Этому краю величья и немощи,
Где нет непростимых обид…
Где народ так младенчески нем еще,
Но вот-вот уж заговорит…
 
 
Правда, глубокую рану я
В грудь приняла от него…
Но сама я – не столь же странное
Для себя и других существо? —
 
 
Вот для ветреного любовника
Я гимны из роз плету, —
Так с упреком ли кольче терновника
К родине подойду?..
Нет. Не покину я края отчего
В чудной его судьбе,
Ибо сердцем пылка, но отходчива
Подобно, о Сафо, тебе.
 

ЧАСТЬ II
НА ИНОЙ ЗЕМЛЕ

 
В тот же час, как я преставилась,
Богу душу отдала,
Мне земля моя представилась
Благодатна и мила.
 
 
И меня, как стебель колоса,
Из нее воззвал Господь.
Дал мне солнечные волосы,
Дал Он млечную мне плоть.
 
 
И нарек меня Он Евою,
И продлил еще мой век.
Стала вновь я юной девою,
Не вздымающею век.
 
 
По серебряному озеру
Понесла меня ладья,
И к лазоревому острову
Без руля пристала я.
 
 
Оплеснула пена белая
Ноги нежные мои,
И на мхи поголубелые
Я ступила из ладьи.
 
 
Вижу: скалы возле берега —
В голубых чудных цветах.
Вижу: пальмовое дерево —
В чудных розовых плодах…
Так сошла на землю райскую
Я во сне и наяву.
И теперь со властью царскою
На полях ее живу.
 

 
И лазурные дни наступили,
Лучезарные полдни настали.
Божьи ангелы с неба сходили
И со мною в беседу вступали.
 
 
Но однажды порой полудённой
В лес кедровый укрылась одна я,
А в лесу на поляне зеленой
Кто-то спал, лепеча и вздыхая.
 
 
Голубая стелилась там хвоя,
Там смола золотая струилась,
И нас было там двое, лишь двое.
И, склонясь, на него я дивилась.
 
 
То – не зверь, ибо звери безгласны,
И не дух, ибо духи крылаты.
Или то – человек, но прекрасный, —
Не греховный, не смертный, не клятый.
 
 
Тут сиянье весь лес осребрило.
Расступились высокие кедры,
И явился вдруг ангел двукрылый
И сказал: «Бог – премудрый и щедрый.
 
 
Сотворил тебе друга Он, Ева.
Будьте ж вместе. Так Богу угодно.
Ешьте вы с златоплодного древа,
Пейте вы из реки среброводной,
Спите здесь, на зеленой поляне,
В райской неге, в блаженнейшей лени…
Будьте вместе, как голуби, лани,
Как павлины, орлы и олени.
 
 
Береги лишь его ото зла ты.
От соблазна его стереги ты».
И сокрылся тут ангел крылатый,
Серебрейшим сияньем облитый.
 
 
Голубая стелилася хвоя,
И смола золотая струилась,
И нас было уж двое, уж двое.
И хвалила я Бога за милость.
 

 
Мой остров весь трепещет
От голубых ветров,
И море мое плещет
У розовых шатров,
 
 
И нежные стрекозы
Порхают и шуршат,
И ласковые козы
Играют и лежат,
 
 
И отрок загорелый
Следит меня везде:
В листве порозовелой,
В лазоревой воде.
 
 
Он юности свежее,
Красивей красоты,
А завитки на шее —
Как черные цветы.
Однажды там, где сосны,
Он на колени встал
И след мой легкий, росный,
Дрожа, поцеловал.
 
 
А я была, где – ивы,
И улыбалась там,
И кликала пугливо:
«Адам! Адам! Адам!»
 

 
Сквозь деревья засветились
Голубые полумесяцы,
С неба нá землю спустились
Две серебряные лестницы…
 
 
И по благостям Господним
Два улыбчивых архангела
Вниз сошли по светлым сходням, —
И роса их не туманила…
 
 
К деревам, где мы ночуем,
Наклонились, незамечены…
И теперь их поцелуем
Мы с Адамом перевенчаны.
 
 
И теперь в деревья эти
Светят розовые радуги.
И живем мы, словно дети,
Без конца друг друга радуя.
 

 
На пальме высокой и пышной
Адам мой построил шалаш.
Под ним нас не видно, не слышно:
Он – темный… Он – светлый… Он – наш.
 
 
Вокруг него гнезда большие
Лазурных и розовых птиц,
А в гнездах – их перья цветные
И белые груды яиц.
 
 
С верхушки раскидистой пальмы
Мы день наш встречаем златой,
И видим всю райскую даль мы
Меж перистой легкой листвой…
 
 
Колышется ль розовый маис
Никем не посеянных нив —
Мы видим его, обнимаясь
И шеи друг к другу склонив…
 
 
Шумит ли сирень голубая
С взращенного Богом куста —
Мы видим ее, обнимаясь
И робко целуясь в уста…
 
 
С верхушки раскидистой пальмы
Мы день провожаем златой,
И чудную чуем печаль мы,
Любуясь вечерней звездой.
 

 
Сделал друг мне жилище на сваях
Средь лазоревых райских озер.
Отражает теперь синева их
Наше счастье без слез и без ссор.
 
 
Видит нас любопытная стая
Золотых и коралловых рыб,
Но любовь наша, люди, – святая,
И смутить они нас не могли б.
 
 
Вся любовь наша – только улыбки,
Только тонкие игры вдвоем.
Ах! мы с милым – влюбленные рыбки…
Ах! весь мир – голубой водоем…
 
 
Мы живем, друг от друга не кроясь, —
Так, как каждая пара живет,
Но не нужен уж лиственный пояс
Нам на чресла и смуглый живот.
 
 
Мы живем, вместе греясь, купаясь,
Вместе нежась под кровлей своей,
Но не вздумает пламенный аист
Никогда принести нам детей.
 
 
Вся любовь наша – плясы и певы,
Только плясы и певы вдвоем.
Ах! мы – вечные юноша с девой…
Ах! весь мир – наш лазоревый дом…
 
 
Друг мне сделал жилище на сваях
Средь серебряных лунных озер,
И скрывает густая трава их
Наши нежные тайны с тех пор.
 

 
Светлое, теплое море,
Тихий лазоревый остров,
Белые, долгие зори, —
Господи, счастлива я…
 
 
С неводом длинным и полным
Раковин радужных острых
Ходит Адам мой по волнам,
Ангелам жемчуг ловя.
 
 
Я же, печась об Адаме,
В чащах ступаю с корзиной,
Зорко ища под листами
Розовых вызревших слив.
 
 
После, друг друга почуя,
Сходимся мы под лозиной,
В долгом, как день, поцелуе
Губы невинные слив…
 
 
Мы с ним – что дружные братья,
Мы с ним – что нежные сестры.
Страсти не знают объятья,
Взгляды не ведают тьмы…
 
 
Дальнее, теплое море,
Райский лазоревый остров,
Белые, вечные зори…
Господи, счастливы мы.
 

 
Херувимы! Все вы с голубыми,
Демоны лишь с черными очами.
Неужели же мой друг меж ними?
Поглядите и судите сами.
 
 
Так он добр, хотя и темноглазый,
Так он чист, хотя не светлоокий…
Меж его ресницами – алмазы,
Звезды, что восходят на востоке.
 
 
Если я на что-нибудь сердита,
Посмотрю лишь с долгостью особой
В этот взор ночной, полузакрытый, —
Тотчас утихает в сердце злоба…
 
 
В нем – все тайны, только без угада,
В нем – все сказки, только без досказа…
Ах, два блещущих живых агата!
Два живых сияющих алмаза!
 
 
То же, от чего мы стали кротче,
От чего приблизились к любви мы, —
То – от Бога. Вот и друга очи…
Правду ли я молвлю, херувимы?
 

 
Каждый раз, когда прохладным утром
Надевает друг свой мех овечий,
Розовым и теплым перламутром
Всё ж блестят его нагие плечи…
 
 
Каждый раз, когда он в пух гагачий
Зарывается в гнезде под вечер,
Бронзой золотою и горячей
Всё ж его нагие блещут плечи…
 
 
А когда бывает ночь нетемной, —
Вижу я у плеч тех голых крылья,
И рукой, как с бабочки огромной,
С них стираю голубую пыль я.
 

 
Чтоб плясать – пью сок из винограда,
Чтоб заснуть – вбираю мак ноздрями.
Чтоб любить так верно, так, как надо, —
Я дышу, дышу его кудрями.
В час, когда он спит в моих объятьях,
Осторожно, чтоб не впился ноготь,
Начинаю я перебирать их,
Навивать на палец, нюхать, трогать…
 
 
Уберу ракушками, цветами,
Их пробором разделю я тонко.
Хуже пахнут гиацинты сами,
И руно пожестче у ягненка.
 
 
Каждый локон – словно черный розан,
Как росы, он просит поцелуя,
И, когда мой милый уж расчесан,
С радостью ему его даю я.
 
 
Не поможет тут и мак мне красный,
Не поможет виноград зеленый…
Пусть он спит, кудрявый и прекрасный, —
Мне же быть бессонной и влюбленной.
 

 
Отчего ты, гордый мой орленок,
Скрылся вмиг меж алых облаков?
Ты же, грациозный олененок,
Вмиг пропал средь золотых стволов?
 
 
Иль почуяли вы оба зависть,
Иль вы ревность испытали вдруг,
Оттого что, всем созданьям нравясь,
Мимо вас прошел сейчас мой друг?
 
 
Он прошел так гордо и так просто,
Так стремительно и мягко так…
О, мужская мчащаяся поступь!
О, летящий юношеский шаг!
 

 
Ляжет друг мой в зелени на склоне,
В сеть ловя голубку голубую, —
И две узких розовых ладони
Я ему с любовию целую.
 
 
Встанет друг мой на песке в затоне,
В сеть ловя серебряную рыбку, —
И две тонких золотых ладони
У него целую я с улыбкой.
 
 
Ибо в руки ласковые эти
Господом Самим была дана я,
Как в большие трепетные сети
Рыба или птица молодая.
 

 
Целый день я ягоду искала,
Целый день бродила и глядела:
Нет ли тут ее – прозрачно-алой?
Нет ли там ее – молочно-белой?
 
 
Набрала и сделалася грустной,
В рот взяла – и стала горько плакать:
«Ах, как кисло! Ах, как мне невкусно!
Запах слаб… Жестка у ягод мякоть…»
 
 
Тут на слезы прибежал любимый,
Протянул мне розовые губы —
Были они сладки несравнимо,
Были и душисты, и негрубы…
 
 
И шепнул он мне не без упрека:
«Глупый мой ребенок, утолись же.
Ну, зачем было искать далеко,
Если есть желаемое ближе?..»
 

 
Что это мне на уста упало?
Не серебряная ль капля рос?
Иль душистый, бархатистый, алый
Лепесток моих любимых роз?
 
 
Что это уста мои задело?
Не златой ли усик стрекозы?
Или влажный, розовый, несмелый
Язычок моей ручной козы?
 
 
Нет. Я от росы не задрожала б
И не застыдилася я роз б…
Мотыльку б не слышать нежных жалоб,
А зверьку – моих истомных просьб…
 
 
Влага райская мой рот омыла.
Рот ожег мне ангельский огонь.
О, не трогай больше, милый!.. милый!..
О, еще раз, милый! милый! тронь.
 

 
Я бранила – он внимал уныло.
Я решала – он лишь соглашался.
Но, когда его я отстранила,
Он по-детски горько разрыдался.
 
 
Словно дождик золотистый прыснул
С раскачавшихся пушистых елей,
Словно жемчуг серебристый брызнул
С порванных искристых ожерелий.
 
 
Злое сердце дрогнуло и сжалось…
Сделалась тиха, кротка, как лань, я…
О, мужские слезы! Девья жалость!
Я исполнила его желанье.
 

 
Приучила я особым свистом
Прилетать ко мне в ветрах рассветных
Стаю в оперенье шелковистом
Крошечных колибри разноцветных.
 
 
Я еще валяюсь по привычке
В теплом мху, на мир глаза тараща,
Маленькие ж радужные птички
Трепыхаются в зеленой чаще.
 
 
Так вот я и друга приучила
Пробуждать меня любви словами.
Ах, слова те и странны, и милы!
Нежные словечки те с крылами.
 
 
Шелестят они под каждой веткой,
Из любимых уст порхают в уши…
То – колибри с золотой расцветкой.
Только б их ловить, ловить да слушать…
 

 
Часто, часто друг меня ласкает,
В лоб и рот целуя, гладя щеки,
А потом вздыхает и – впадает
В обморок недолгий, но глубокий.
 
 
Бледен, он лежит на мягкой шкуре, —
А с груди его, остылой, голой,
Подымается тогда к лазури
Голубой, громадный, дивный голубь.
 
 
Лишь когда он нá землю вернется —
Голубой, громадный голубь дивный, —
Друг очнется и ко мне нагнется,
Чтоб ласкать искусно и наивно.
Вновь в его лице играет алость,
Вновь теплом дыхание струится…
Ах! Теперь я только догадалась:
То – душа его порхает птицей.
 

 
Есть у Бога розовое солнце,
Есть луна у Бога голубая.
Смотрит Он из лунного оконца,
Ходит в солнечную дверь, сияя.
 
 
Есть у Евы сердце золотое,
Сердце друга милого, Адама,
Звучное, горячее, большое,
Полное любовью нежной самой.
 
 
Смотрит Ева на луну и солнце,
Бережет она Адама сердце:
В рай земной то – алое оконце,
В рай небесный – золотая дверца.
 

 
Мы вчера гуляли по тропинам
В рощице сиреневой цветущей,
Но внезапно преградил пути нам
Небольшой поток бурливо-льющий.
 
 
И алмазной пылью обдало нас,
Пеною жемчужной окатило…
«Ах! Назад вернусь… Вперед не тронусь…» —
В страхе отступая, я твердила.
 
 
На руки меня тут поднял милый —
И легко, как с мышкой или белкой,
Зашагал по золотому илу
Чрез поток тот, ибо было мелко.
 
 
Я, смеясь, в ладоши била громко,
Не боясь уж, ветки я срывала —
И лиловою сиренью ломкой
Тут же друга верного венчала.
 
 
Словно с ношею бесценной шел он —
Осторожно, гордо и спокойно,
Дивной силы мужественной полон,
Награжденный за нее достойно.
 

 
Прошептал мне раз восточный ветер,
В палевое кроясь покрывало:
«Милый твой по-прежнему ли верен?
Любит ли тебя он, как бывало?»
 
 
Прошептал и западный мне ветер,
В пальмовое прячась опахало:
«Милый твой тебе уже не верен…
Ты одна о том лишь не слыхала».
 
 
Северный и южный то же пели.
Я же их ответом изумила:
«Ветры, ветры! Говорить вам мне ли?
Иль не знаю я, каков мой милый?
 
 
Коль цветок сверкает слишком ярко,
Очи он стыдливые потупит…
Коли плод пылает слишком жарко, —
Брови он гневливые насупит…
 
 
Да и что ему круглейший персик,
Да и что ему пышнейший розан?
Ведь ему – уста мои и перси,
Все мои улыбки, песни, слезы…»
 
 
Тут врунам воздушным стало стыдно,
И они признались на ушко мне,
Что им верность всякая обидна
И что лгут они, себя не помня.