Текст книги "Леонид Агутин. Авторизованная биография"

Глава вторая
Проза Беляева и кое-что из жизни отдыхающих

Из князи в грязи Первая фотосессия У синего моря… • Первая «гитара» • «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер» • «Тике, тике, тачке…»

В конце мая 1969 года мы попрощались с Ленинским проспектом. Купили маленькую двухкомнатную квартирку с центральной проходной комнатой в кооперативном, только что сданном, блочном доме на окраине Москвы, в районе Беляева.

Нет, это не название станции метро – ее тогда еще не существовало. Последней на этой ветке была «Калужская». Наш шестой микрорайон строился на месте снесенных деревень и назывался Коньково-Деревлево.

О таких новостройках конца шестидесятых годов Борис Слуцкий писал:

 
Последний дом Москвы,
а дальше – Не Москва,
дороги и мосты,
деревья и трава…
 

Действительно, сразу за нашим домом простирался Битцевский лес.

А вокруг дома – непролазная грязь, глина. Никакого асфальта еще не было и в помине.

Машина, перевозившая наш небогатый скарб, остановилась метрах в ста от дома – подъехать ближе было невозможно. Шофер помог выгрузить вещи и уехал. Бабуля взяла внука на руки и, пожалев, что мы поторопились с переездом, осторожно выбирая дорогу, пошла к дому. За нею, согнувшись под тяжестью холодильника, двинулись муж и мой брат. Я осталась с вещами на пустыре, продуваемом со всех сторон холодным весенним ветром.

Казалось, что мужчины отсутствовали вечность: лифт в доме еще не подключили, а квартира находилась на тринадцатом этаже… Сколько они сделали таких ходок с вещами, не помню. Наконец, окоченевшая, я тоже поплелась вслед за ними.

– Ты представляешь, если бы нам еще и шкаф тащить? – съехидничал Вадим, остановившись перевести дух между этажами.

– Какой шкаф? – оторопел муж, едва не уронив свою ношу. – Типун тебе на язык!

И они оба рассмеялись.

К этому времени, посадив Лёню в большую коробку вместо манежа, бабуля приготовила нехитрый ужин и разлила по чашкам вино:

– С новосельем вас!

Так началась наша новая жизнь…

* * *

В дождливую погоду добраться до конечной остановки, от которой ходил автобус, можно было только в резиновых сапогах. А далее наблюдалась такая картина: люди на остановке мыли в луже грязные сапоги, засовывали их в пакеты и, переобувшись в приличную обувь, ехали в город. Возвращаясь домой, проделывали то же в обратном порядке. Вот так почти каждый день добиралась до нас бабуля.

Выйти погулять с сыном на первых порах было невозможно. Муж сразу уехал на гастроли. Лифт по-прежнему не работал. Мне же было тяжело подниматься с ребенком на тринадцатый этаж, а о коляске и думать не приходилось. Поэтому Лёня часами «гулял» на балконе, который на сей раз заделали основательно… Настроение у сына почти всегда было плохое, он грустил, да и я тоже.

Иногда к вечеру на соседний балкон выходил молодой человек, такой же новосел, как и мы. Уже с первого раза мой карапуз привлек его внимание, и между ними быстро установились «дружеские» отношения. Кажется, Лёнька ждал этих встреч. И как только Борис (так звали соседа) появлялся с веселым приветствием, от грусти сына не оставалось и следа. Не знаю, как они понимали друг друга? Но понимали же! А если Борис начинал разговаривать со мной, то Лёня тут же ревниво перехватывал инициативу, требуя, чтобы все внимание было направлено на него.

Тогда я поняла, в чем дело: вместе с Нескучным садом малыш потерял ощущение свободы и возможность общения с разными людьми. Вскоре, однако, лифт запустили, и мы стали выходить гулять в лес. Снова люди, улыбки, разговоры, а значит – и прекрасное настроение…

* * *

Год жизни. Первая значительная дата. Мы с бабулей решили в этот день сфотографировать Лёню в фотоателье, что на Воробьевых горах – недалеко от ее дома.

По случаю субботы и летней жары народу там не было и нас сразу пригласили на съемку.

Фотографом оказался приветливый молодой человек с огромной черной бородой. Вот ее-то Лёня, наверное, и испугался. Подобное редкое случалось, но неожиданно для всех он разревелся. Прячась то за бабулю, то за меня, сын не поддавался ни на какие уговоры и ухищрения. Однако фотографу к таким сценам было не привыкать, и он терпеливо, по-доброму завоевывал доверие ребенка. И завоевал!

Лёнька, схватившись пухлыми ручонками за свои штанишки (как несколько минут назад он держался за мою юбку), поглядел на фотографа и лукаво улыбнулся. Момент пойман. Кадр снят. Контакт налажен, и дальше работать уже было легко… Та первая фотография в нашей семье стала самой любимой.

Однажды журналистка, которая готовила материал о Лёнином творчестве, попросила у меня какие-нибудь его детские фотографии. Я показала те снимки. Они ей понравились, и она взяла их для статьи в газету. Но опасаясь, что фотографии могут затеряться в редакции, решила сделать копии.

С этой целью журналистка приехала в фотоателье в центре Москвы. Ее встретил мастер – приятный мужчина средних лет с огромной бородой. Девушка объяснила ему цель своего визита и показала фотографии.

Он долго и очень внимательно разглядывал снимки. Затем поднял голову и удивленно спросил:

– Откуда они у вас?

– Мне их дала мама этого мальчика, – ответила журналистка.

– Этого ребенка снимал я. Давно, лет 25 назад. Наша мастерская тогда находилась на Воробьевых горах. Я очень хорошо запомнил этого малыша. Он, правда, испугался меня, но потом все наладилось. Фотографии с ним еще несколько лет висели на рекламном стенде нашего ателье.

«Вот даже как!» – подумалось мне. А мы и не знали, потому что никогда туда больше не приходили.

Только от журналистки фотограф узнал, что тот самый маленький мальчик, которого он когда-то фотографировал, теперь известный композитор, музыкант и певец Леонид Агутин.

* * *

А тем временем жизнь вынуждала меня выйти на работу, и после летнего отпуска меня ждал новый первый класс. Лёню в год и два месяца пришлось устроить в ясли на Ленинском проспекте, которые находились в нескольких троллейбусных остановках от моей школы. И не в обычную группу, а на пятидневку (на новом месте жительства детский комбинат еще только строился). В общем, обычная история того времени.

Вечером первого же дня я решила съездить посмотреть, как там Лёня. Ведь я впервые оторвала от себя ребенка, да еще такого маленького.

С волнением я подходила к яслям.

– Что за мальчика вы нам привели? – восторженно встретила меня воспитательница. – Другие плачут, а он радуется. Такой доброжелательный, улыбчивый.

После этих слов мне стало легче.

Уже через неделю Лёнечка превратился во всеобщего любимца. Однако вскоре с ним в яслях случилась беда. Одеваясь на прогулку, он неуклюже свалился со скамейки и сломал себе ключицу (и скамейка-то была всего сантиметров двадцать высотой). В тот день я немного задержалась на работе и пришла за сыном позже, чем обычно. Меня встретила заплаканная воспитательница.

Я испугалась. А она, вытирая слезы, пыталась объяснить случившееся:

– Лёня даже сразу ничего не почувствовал, – всхлипывая, громко говорила она, – пожаловался только в конце прогулки.

В это время из двери группы колобочком выкатился мой сыночек. Он не только не плакал, он улыбался, неестественно выпятив грудь колесом, поскольку был перебинтован какой-то замысловатой повязкой, удерживающей плечи и ключицу в нужном положении. Я успокоилась сама и успокоила воспитательницу. А эта повязка целых две недели доставляла ребенку жуткие неудобства – октябрь в тот год выдался очень жарким (настоящее «бабье лето»), и Лёня сильно потел. Но как только повязку сняли – все забылось.

В этом возрасте сын был очень спокойным и безобидным. Часто дети приставали к нему, а он терпел и молчал. Воспитательница его группы даже попросила нас научить ребенка хоть как-то давать сдачи.

– Жизнь сама научит, – ответил на это папа.

Так и произошло. Сам Лёня никогда никому не причинил зла и физической боли, но подлости, даже маленькой, не прощал.

Однажды, уже в средней группе детского сада, два года как открывшего свои двери для детей нашего микрорайона, я пришла забирать сына.

Вижу, он целый город из кубиков построил. Буквально последние «кирпичики» докладывает. Сказочный получался город – с башенками, арками. Сын так увлекся этой работой, что даже не обратил на меня внимания. Я замерла от восторга.

Вдруг игравшая рядом девочка подбежала к этой постройке, пнула ее ногой, и весь город в один миг рассыпался.

От неожиданности я вскрикнула, но удержать сына не успела. Он подлетел к «диверсантке» и в отчаянии толкнул ее.

Конечно, Лёня незамедлительно получил выговор от воспитательницы, которая даже не захотела узнать причину такого поведения.

Домой он шел весь в слезах. Представляю, как ему было обидно. Я тоже ругала сына: «Девочек обижать нельзя». Хотя в душе его очень жалела: по сути-то он был прав, это с ним поступили несправедливо…

Но как мне следовало тогда поступить? Ведь я растила мужчину…

А в школе был такой случай. В седьмом классе на уроке музыки вызвали отвечать Лёню. Учительница предупредила:

– Если кто подскажет, поставлю единицу отвечающему.

Нажала на клавишу пианино. Прозвучала нота – ее следовало назвать. Лёне, который к тому моменту оканчивал музыкальную школу, ответить на этот вопрос не составляло труда. Но не успел он открыть рот, как с места один «доброжелатель» крикнул: «До!» Это даже нельзя назвать подсказкой, поскольку нота была названа неправильно. Целью являлось другое – подставить. Та самая маленькая подлость, которую почему-то называют шуткой. А учительница не стала разбираться во взаимоотношениях в классе. Ей это было не нужно.

– Садись, кол, – четко сказала она.

У Лёни с этим якобы подсказавшим мальчишкой уже случалось несколько стычек, примерно по тем же самым причинам, и меня каждый раз вызывали к директору. Сын хорошо помнил об этом и переживал.

Прозвенел звонок на перемену. Все стали выходить из класса. Лёня прошел мимо, не глядя в сторону «подсказчика». Но парень не выдержал:

– Лёнь, это не я, честное слово, не я, – испуганно запричитал он.

Теперь не выдержал Лёня:

– Да ты еще и врешь! – возмутился он и врезал ему.

Я снова оказалась в кабинете директора. А вечером того же дня сын сказал мне:

– Зачем я с ним связался? Он – несчастный человек. Мне его жаль.

Я и сейчас иногда встречаю девочек, которые учились с Лёней в одном классе. Они сами уже давно мамы. И, конечно, интересуются жизнью моего сына, всегда с удовольствием вспоминая школьные годы и свой дружный класс.

А дружным он был во многом благодаря Лёне. Об этом говорят все. Лёня не любил драк и других ребят пытался убедить, что любой конфликт при желании можно разрешить словом. Он твердо верил в то, что один человек не может не понять другого.

Но к такому пониманию нужно было прийти. И он пришел. Сам!

Особенно это проявилось в армии. Правда, на первом году службы иногда приходилось защищаться кулаками. Но когда Лёня сам стал «дедом», то в его части, по словам замполита, прекратилась дедовщина.

Подобными убеждениями сын руководствуется и по сей день.

– Мне не нравится, когда кого-то ругают или на кого-нибудь нападают. Я думаю: почему же люди не любят друг друга?! Жизнь – это такая вещь… В любой момент может случиться что-то непоправимое… И человека не станет…

* * *

Когда Лёнечке исполнилось два года, летом мы поехали отдыхать в Анапу – красивый крымский город и замечательный детский курорт. Остановились у знакомых, довольно далеко от моря. Но для Лёньки это было только в радость, ведь он не шел на пляж пешком, а ехал, забравшись на папины плечи. И так, сидя на папе верхом, Лёня всю дорогу декламировал «Дядю Степу» или «Муху-Цокотуху», которые тогда уже знал наизусть. Правда, многие слова он еще не выговаривал – «милиционер» у него был «мацанер», а «самовар» почему-то превращался в «батовар». Но сына это совсем не смущало.

Прохожие, которых мы встречали по пути, улыбались, подбадривали малыша смехом, хлопали в ладоши. Наверное, это были первые аплодисменты в жизни моего сына. И уже через несколько дней Лёнька стал знаменитостью среди отдыхающих.

Неизгладимое впечатление произвело на сына море. Лёня так полюбил теплую соленую морскую воду, что мог купаться часами, и вытащить его на берег было сложно. Папа выносил его, усаживал на песок, даже пытался строить вместе крепость из песка, но Лёнька снова рвался в воду. И если своего не добивался, то мог разреветься.

Улетали мы из Анапы утром. В самолете после долгих уговоров сын уснул, а в середине полета вдруг проснулся и засобирался на море. Ему пытались объяснить, что мы уже далеко, летим домой, в Москву.

– Обманули! – обиженно надулся Лёнька. – Обещали после обеда на море, а сами не ведете!

На море он снова попал только спустя несколько лет.

* * *

Следующим летом, улетая на длительные гастроли, муж решил отправить нас с бабулей отдыхать в подмосковный дом отдыха «Шаликово», с директором которого он предварительно договорился о нашем приезде без путевок. Конечно, это нас обрадовало, поскольку путевки было просто невозможно достать. Через несколько дней мы уже были на месте.

Приезжаем, а нас не ждут. Директор заявил, что впервые обо всем этом слышит и никакого разговора, на который мы ссылались, у него ни с кем не было. Что делать? Я уж было засобиралась домой, но бабуля возразила:

– Приехали, значит, будем отдыхать. Деревня рядом, что-нибудь найдем.

Мы действительно нашли это «что-нибудь». Одна старушка предоставила нам «меблированную веранду»: три кровати с бугристыми от сбившейся ваты матрасами и малюсенький столик. Но самым «замечательным» оказалась естественная вентиляция: веранда насквозь продувалась ветром через щели и дыры старых бревенчатых стен.

Чтобы не замерзнуть, мы надевали на себя все, что привезли с собой. Особо туго приходилось ночью. По календарю было лето, а по факту самая настоящая осень с нудным, холодным, моросящим дождем.

Удобства? Конечно, в глубине двора. Пользоваться ими было непросто… Желание умываться на улице в такую погоду вообще сразу же пропало. Да и дребезжащий, намертво приколоченный к дереву рукомойник (с полочкой для мыла и помятым цинковым тазом на перекошенной табуретке) энтузиазма не вызывал.

Мало того, надо было еще и кушать! А готовить негде и не на чем. Окольными путями договорились с кухней пансионата. Купили судки, и я каждый день три раза ходила за пропитанием, как за милостыней. В общем, как-то организовали свой «отдых».

Тяжелее всего было выдержать черствость нашей хозяйки, которая ни разу не открыла свое окошко в избе к нам на веранду и не предложила хотя бы кипятку, чтобы согреться. Я простудилась сразу. Потом закашляла бабуля. Мужественно держался один Лёня.

Так мы прожили неделю и, не выдержав, пошли опять к директору – будь что будет. Если откажет, уедем домой. Но нам повезло: вероятно, у него было хорошее настроение, и он, сжалившись, дал нам комнату. В номере, правда, тоже отсутствовали умывальник и туалет, который был один на весь этаж. Душа не было вообще (один раз в неделю – банный день). Но даже такие условия показались нам раем. Было тепло, и мы спали на нормальных кроватях. А главное, к нам вернулось лето. Здоровье пошло на поправку, и мы начали отдыхать по-настоящему.

Уже на второй день мой трехлетний сын попросил взять напрокат «лакетку». «Ракетку для бадминтона!» – догадалась я. Зачем ему ракетка, да еще и без воланчика? И в бадминтон он играть не умеет. Но Лёнька так просил, что устоять я не могла.

Вечером, после ужина, сын, вооружившись ракеткой, взял меня за руку и уверенно повел куда-то. На вопросы, куда он меня ведет, ответов не поступало.

Оказывается, вчера, проходя мимо танцевального зала, Лёня услышал музыку. Вот в этот зал мы и пришли. Но почему именно сюда? Для чего ему ракетка?

Между тем Лёнька, оставив меня, смело прошел к баянисту (тогда еще танцевали под баян), сел рядом, положил ногу на ногу и, не обращая ни на кого внимания, стал играть на «гитаре». Да, да, ракетка от бадминтона служила ему гитарой.

С серьезным видом, словно настоящий музыкант, он «исполнял» вместе с баянистом все мелодии, которые звучали в тот вечер. И после каждой получал в награду аплодисменты и улыбки. Наверное, это и было началом его увлечения и будущей серьезной профессиональной деятельности музыканта…

Мы отдыхали двенадцать дней, и каждый вечер наш маленький «гитарист» занимал место рядом с баянистом. Причем он ни в коем случае не позволял себе опоздать, а тем более уйти раньше. Играл в музыканта от и до – каждый день…

Иногда в перерывах моего сына просили еще и станцевать. Лёнька аккуратно клал инструмент на стул и под аплодисменты всего зала исполнял свой незатейливый танец.

Уже на третий день мы с бабулей были ему не нужны – у него появились свои приятели, с которыми он мог обсуждать важные проблемы. А мы садились неподалеку на скамейку и с интересом наблюдали за этими диалогами. Взрослые-то не подозревали, что становились добровольными заложниками любознательного малыша. Он задавал неимоверное количество вопросов и иногда настолько утомлял своих собеседников, что они с умоляющими взглядами искали нашей помощи. Но мы сидели спокойно. Знали: сейчас Лёню перехватят другие, и все начнется сначала. И так до вечера. А вечером – «работа» в клубе.

Когда сейчас моего сына спрашивают, как он относится к своей популярности, он честно отвечает, что всегда был популярным. Разница только в масштабах…

* * *

В доме отдыха мы познакомились с семьей, в которой был мальчик – Лёнин ровесник. Но он уже знал все буквы, а мой сын – ни одной. Смешно сказать, но тогда это меня очень расстроило. Как же так: сама – учительница, а ребенок – неуч. Тогда я твердо решила после отдыха начать помаленьку заниматься с Лёней, готовить его к школе. Сначала познакомить с буквами, затем научить читать по слогам, а заодно и немножко писать печатными буквами… Я была уверена, что сын с удовольствием будет учиться, поскольку он очень любил книжки.

На стуле рядом с его кроваткой всегда лежала стопка детских книг с красочными картинками, приготовленная нами накануне вечером. Это нас здорово выручало, особенно в воскресенье утром, когда хотелось поспать подольше…

Проснувшись, Лёнька начинал тянуть к себе в кровать одну книжку за другой. Аккуратненько переворачивал листочки, внимательно рассматривал картинки и что-то бормотал себе под нос, будто читал. Пока он все пересмотрит, мы и поспим еще часок-другой.

Занятия в первый год я решила проводить по пятнадцать минут, но серьезно: за столом, с оценками, как принято в школе.

Своему будущему ученику я все объяснила, преподнесла как игру. Но портфель с книжками тем не менее достала, чтобы все было по-настоящему.

Наступил первый день занятий. Лёня взял портфель и прошел из коридора в комнату, как будто явился в класс. Мы сели за стол. Я открыла букварь на первой странице и приготовилась задать вопрос по картинке. В этот момент сын повернул ко мне голову и сказал:

– Нет, мамочка, все должно быть не так. Первым уроком будет музыка. Ты садись за пианино, играй, а я буду петь и танцевать.

Осенью муж, в основном для собственного творчества, купил в комиссионке подержанный, но очень хороший немецкий инструмент – фирменное пианино. Лёнька к нему в то время особого интереса не проявлял, но когда папа или я играли – ему нравилось.

Вот за этот инструмент меня тогда и попросил сесть мой ученик. Я попыталась что-то возразить, но бесполезно. Сын уже пел и одновременно двигался по комнате, изображая какой-то танец. Пришлось играть. Когда прошло несколько минут, я закрыла крышку инструмента и сказала, что урок окончен, началась перемена.

– Вторым уроком будет чтение, – быстро и как можно убедительнее произнесла я.

Но Лёня моих слов как будто не слышал. Он заявил, что вторым уроком должна быть физкультура, и, не дожидаясь каких-либо возражений с моей стороны, начал делать разные упражнения. Мне ничего не оставалось, как тоже замахать руками.

Третьим уроком сын потребовал сделать рисование. Он очень любил рисовать, но научился этому годам к двенадцати. Работал Лёня простым карандашом и углем. Особенно ему удавались животные. А чтобы научиться рисовать людей, он приобрел специальную книгу. Сын мог целый вечер трудиться над портретом женщины, пока лицо не получалось выразительным. Также он любил рисовать машины и, вероятно, как все мальчишки, мечтал о ней. Когда Лёня уже учился в средней школе, несколько его работ были представлены на выставку школьного рисунка. К сожалению, назад они к нам так и не вернулись.

А тогда, будучи еще малышом, наш художник рисовал так: закрашивал весь лист разными красками, а затем начинал рассказывать, что на нем нарисовано:

– Мамочка, ну разве ты не видишь? Это улица, здесь едут машины, по дороге идут люди, а это высокие красивые дома.

Очень удивлялся, почему я не видела всего, что он перечислял. Одну из таких работ и подал мне сын в конце нашего третьего урока.

Наконец, я с трудом уговорила Лёню заглянуть в букварь. Но сил у него уже не оставалось. И все-таки на первом занятии он запомнил две буквы: «о», которая похожа на баранку, и «с», напоминавшую ту же баранку, но только надкушенную.

Так постепенно, изо дня в день, проводя сначала его любимые уроки, я перед школой научила сына читать.

Первой книжкой, которую он прочитал сам, стала «Рассказы о Чапаеве», напечатанная крупным шрифтом специально для маленьких детей. Помню, захожу в комнату, а мой сын лежит на диване, на животе, и ведет пальцем по странице, громко читая по слогам. Видно было, что рассказы ему нравились.

Затем пошли и другие книги, множество: без них Лёня просто не мог существовать. Среди них, конечно, были и любимые: сначала «Славянские сказки», которые мой сын зачитал до дыр, а затем произведения Марка Твена, Фенимора Купера и Джека Лондона. В юности Лёня увлекся Достоевским, причем он понимал не только идеи этого писателя, но еще в большей степени их интонацию, эмоциональную окраску, что, наверное, близко ему по духу. Это видно из его стихов, посвященных Достоевскому.

Впрочем, я не знаю, как правильно назвать это размышление:

 
Странно не то,
Что его даже слушать не стали.
Странно не то,
Что рожден для того, чтоб сгореть.
 
 
Странно не то,
Что не знали и не понимали.
Странно, что он
Вообще нам решил это спеть.
 
 
Только зачем это бее,
Когда знаем, что бренны.
Только зачем
Ухватились за «я» и дрожим?
 
 
Странно не то,
Что он не был, как мы, в себе пленным,
Странно, что мы
Ему внять до сих пор не хотим…
 

Но все это было гораздо позже. А пока, научившись кое-как писать печатными буквами, Лёнька решил послать папе письмо, когда тот был в командировке. Сын очень старался. Правда, некоторые буквы все-таки получились написанными в обратную сторону, но зато в конце письма он нарисовал игрушки, которые просил привезти.

Отправить его послание мы не успели – папа вернулся. Но этот лист бумаги я храню до сих пор. Ведь на нем – первые в жизни буквы, написанные Лёниной рукой.

* * *

Летом 1972 года я работала старшей вожатой в пионерском лагере под Старой Рузой.

Располагался он в лесу, на берегу Москвы-реки – еще один райский уголок. Отрядные домики не нарушали этой красоты, они естественно вписывались в пейзаж между сосен и берез. Большая солнечная поляна была приспособлена для общих торжественных мероприятий и пионерских костров – как же без них?! И, кроме этого, это место было царством тишины. Легкий шелест листвы, стук дятла, далекое заречное «ку-ку» делали его еще только «тише». Даже неугомонная лагерная жизнь была вся пронизана царившей кругом аурой.

В это время Лёня отдыхал на даче с детским садом. Мы не виделись целых два месяца! И на последнюю смену я взяла его к себе, в самую младшую группу. Ему исполнилось четыре года. Освоился он быстро и в моей опеке не нуждался. Каждый был занят своим делом. Но иногда, когда лагерь успокаивался, мы тайком ходили слушать тишину, смотреть на гладь Москвы-реки и любоваться звездным небом…

Это был небольшой лагерь имени Глиэра от Музфонда, и к нам нередко на разные мероприятия заглядывали известные композиторы и поэты, жившие неподалеку на дачах.

В тот раз на закрытие лагеря пришли Александра Пахмутова и Николай Добронравов, а также много других гостей и родителей.

Дети готовились к концерту давно, много репетировали. Вместе с ними был и Лёня. Я, конечно, волновалась: сцена все-таки, а в зале клуба – аншлаг!..

Но сам Лёнька, кажется, совсем не боялся. Он вышел улыбающийся, красивый; одетый, как настоящий артист: на нем были отутюженные брюки, белая рубашка, жилет и большое жабо. Пел он звонко, задорно и весело: «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер!..»

«Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет!» В подтверждение этих слов Лёня убедительно взмахнул рукой.

Зал взорвался: «Браво! Бис!»

А артист то ли растерялся, то ли ему самому понравилось – стоит и не уходит со сцены. Я с места ему рукой показываю, дескать, уходи… А он вдруг громко мне в ответ заявляет:

– Мама, ну что ты показываешь, что я должен уходить, я еще петь хочу.

Новая волна аплодисментов и смех поддержали это его желание. А Александра Николаевна, улыбаясь и продолжая аплодировать, сказала:

– Пусть поет, сколько хочет.

И Лёнька на бис еще раз с удовольствием спел о веселом ветре.

Это был успех! Первый настоящий успех!

Концерт закончился песней Аркадия Островского «Пусть всегда будет солнце». Пели и артисты, и зрители. А потом на поляне, вокруг взметнувшегося высоко к небу пламени, было исполнено еще очень много песен и конечно же гимн пионерии – «Взвейтесь кострами, синие ночи»…

Как-то в телевизионной передаче «Рок-урок» Леонида спросили, когда он впервые вышел на сцену.

– А я с нее и не уходил, – ответил он.

И это чистая правда. Сцены только были разные.

* * *

Весной следующего года в Москву на гастроли приехала югославская певица Анти Зубович. Готовился ее концерт в сопровождении ансамбля «Голубые гитары», в котором в то время работал Лёнин папа.

Он несколько вечеров дома репетировал песню на сербском языке. Помню, там были такие слова: «Тике, тике, тачке, немавише врачки…» Лёня постоянно вертелся около отца, подпевая ему.

На концерт в Театр Советской Армии поехали всей семьей и до начала даже смогли пройти на сцену. Музыканты настраивали инструменты, проверяли аппаратуру, микрофоны – в общем, шла обычная подготовка и короткая репетиция.

Неожиданно Лёня подошел к стойке с микрофоном, каким-то образом опустил ее по своему росту и запел ту самую песню, которую слышал дома и запомнил на слух.

Анти Зубович, которая обсуждала в то время что-то с музыкантами, вдруг услышала знакомую мелодию. Она быстро обернулась и увидела у микрофона маленького мальчика, радостно исполнявшего ее песню. Певица подбежала к нему, подняла на руки и, прижимая к себе и целуя, воскликнула:

– Как ты хорошо поешь! Ты обязательно будешь артистом!

Лёнька, вдохновленный ее похвалой, радостный и счастливый пошел со мной занимать наши места в зрительном зале. Но как только начался концерт, он стал нашептывать мне на ухо:

– Мамочка, я тоже пойду спою.

– Ты пока еще петь не умеешь, научишься и обязательно споешь, – тихо сказала я.

Но Лёня не обратил на мои слова никакого внимания и продолжал настаивать на своем. Я попыталась ему объяснить, что это не его концерт…

– Станешь взрослым и обязательно будешь петь на этой сцене, а мы будем сидеть в зале и слушать. Это будет твой личный концерт.

Лёня, не задумываясь, сказал:

– Я и сейчас хорошо пою. Ты слышала, как меня хвалили?! – И он стал уже во весь голос требовать отпустить его на сцену.

Больше убеждать я не могла, и нам пришлось выйти в фойе, где мы и ожидали окончания концерта. А Лёнька от обиды громко плакал.

Через 22 года, в мае 1996-го, в том же самом зале Театра Советской Армии уже популярный артист эстрады Леонид Агутин получал премию «Овация» как лучший певец года…