Текст книги "Леонид Агутин. Авторизованная биография"

Людмила Леонидовна Агутина
Леонид Агутин: авторизованная биография

В оформлении обложки использована фотография Максима Никитина

Во внутреннем оформлении книги использованы фотографии Сергея Максимова, Максима Никитина, Владимира Комарова, архива пресс-службы LAAB – Натальи Николенко, а также из семейного архива Людмилы Леонидовны Агутиной

© Агутина Л.Л., Агутин Л.Н., текст, 2018 © Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

Предисловие

Мамочка у меня очень хорошая. Человек удивительный, редкий. Я с детства отчетливо помню, что люблю свою маму и могу всегда рассчитывать на нее. А вот само детство помню не очень хорошо. Главное, что осталось в памяти, вернее, в душе, – мамины забота и защита, растолковывание простых вещей, первые открытия и познания, чтение вслух, любовь и уют. Ну а буквальную цепь событий моего детства и отрочества может помнить только мама.

Вряд ли я бы сам придумал написать свою биографию. Как минимум, еще очень не скоро. А мама решила и сделала это. Для нее это было необходимо, очень важно, и как потом оказалось – для меня тоже.

Конечно, я немного стеснялся читать про себя. Мне было неловко, как бывает неловко подростку, когда мама с твоими одноклассниками рассматривает твой альбом с фотографиями. Но я помогал маме, из любви и уважения к ней, запечатлеть те события из моей взрослой жизни, при которых она не присутствовала. И вот теперь я благодарен ей, что эта книга существует. Благодарен ей за всю свою жизнь. Благодарен за эти честные строки воспоминаний о наших бедах и радостях, поражениях и приобретениях, досадных промахах и счастливых удачах.

Мамочка, я люблю тебя! Спасибо тебе за эту жизнь и за эту книгу. Рад был поучаствовать в создании этого текста своими рассказами. Надеюсь, этот труд будет интересен тем, кому должен быть интересен.

Леонид Агутин

Прежде чем…

Уважаемый читатель!

Скромный тираж книги «Мой сын Леонид Агутин» (1998), несмотря на мой писательский непрофессионализм и свалившийся на нашу страну дефолт, разошелся быстро. Уже через год книга с прилавков столичных магазинов исчезла.

Думаю, этому в определенной степени способствовали презентации книги, проводимые мною в читальных залах библиотек и просто в холлах подмосковных пансионатов на Клязьме, где мы с мужем обычно отдыхаем.

Не желая того, я сама вышла из тени популярности сына, стала узнаваемой в «определенных кругах»… Такие встречи продолжались и тогда, когда и презентовать-то уже было нечего, а на вопросы «где можно купить книгу?» я могла лишь развести руками…

Всякий раз среди 20–30 моих собеседников встречались люди разных возрастов – мои ровесники и старше, мои дети и даже внуки. И у всех я видела неподдельный искренний интерес к заявленной теме разговора. За прошедшие 20 лет выросло целое новое поколение… Все они тоже любят Леонида Агутина, ревностно следят за его творчеством, организуют фан-клубы в соцсетях…

Несмотря на обилие информации в различных изданиях, мне до сих пор задают все тот же вопрос: не собираюсь ли я переиздать книгу?.. Не собиралась. Поначалу… Потом такая мысль приходила, и не один раз… Перечитывая книгу, я сама находила в ней какие-то неточности, неудачные речевые обороты, которые хотелось тут же исправить, уточнить, не нарушая при этом фактическую основу рассказа. Вспоминались забытые и появлялись не известные мне ранее подробности и эпизоды, которые казались значимыми и находили свое местечко в тексте… Все это требовало определенной переработки материала…

Издание первой книги имеет свою историю, о чем я расскажу позже… Тут лишь повторюсь: изначально книга не предназначалась для широкой публики и была подарком сыну к его 30-летнему юбилею… И закончилась она на самом интересном месте – зарождении романа Леонида и Анжелики, который перерос в большую красивую любовь, соединившую их судьбы… Об этом мне тоже хочется рассказать.

Не знаю, добавит ли переиздание моей книги популярности этим заслуженным артистам России, и без того не обделенным вниманием прессы, поклонников и людской молвы, отмеченным дипломами и премиями престижных конкурсов. Но 2018 год необычный – у сына намечается много круглых дат:

50-летие со дня рождения;

30 лет дембелю из пограничных войск;

30 лет, как впервые прозвучала по радио его песня. И диктор, представляя автора, сказала: «Запомните это имя!»;

20 лет судьбоносному «Февралю» и столько же их встрече в кафе Elephant… С этого момента и начался их «Млечный Путь»….

 
Две дороги, два пути,
Словно в косу, заплети…
 

Я прошу принять эту книгу не как литературное произведение, а как доверительный рассказ матери о сыне, его непростом творческом пути.

Я выражаю искреннюю признательность и благодарность моим близким, многочисленным друзьям и знакомым, вдохновившим меня и оказывавшим порой незаменимую, бесценную помощь в создании этой книги.

Людмила Агутина

От автора

 
Я хочу уничтожить горе,
Чтоб на счастье время оставить.
 

Леонид Агутин

1997 год. Весна. Москва в ожидании майских праздников пестрит афишами концертов звезд российской эстрады. Но для меня среди них особое значение имеет одна: «Концертный зал «Россия». Четыре дня поет Леонид Агутин».

Леонид Агутин – мой сын.

Я бываю на всех Лёниных концертах в Москве. И каждый раз я испытываю двойственное чувство: с одной стороны, вижу на сцене своего сына, но в то же время, наблюдая переполненные залы и тысячи глаз, устремленных на него, тысячи рук, аплодирующих ему, понимаю – на сцене кумир зрителей.

Как и все в зале, «завожусь» от его песен, аплодирую, даже пытаюсь пробиться с цветами к сцене и единственное, чем отличаюсь от остальных, – не слышным никому, учащенным от волнения за сына биением сердца. Ведь только я знаю, каким трудом это далось, с чего начиналось и чего стоило мне, матери.

Когда я читаю или слышу светские сплетни о том, как легко Леонид Агутин шел к успеху, очень хочется воскликнуть: «Нет! Все не так! Все не просто!»

Не может что-то появиться из ничего, из ниоткуда – у любого явления есть свое начало. Вот в такие моменты и всплывают в памяти само рождение сына, волшебный мир Нескучного сада, в котором прошли первые месяцы его жизни, недетские нагрузки в школьные годы, служба в пограничных войсках, институт, непростой творческий путь и другие уроки жизни…

Глава первая
В Нескучном саду

«Хорошенький!» Пропажа… Топает малыш • Встреча с прошлым

В погожее раннее летнее утро 16 июля 1968 года в московском родильном доме при Первой градской больнице я родила сына весом 4 кг 50 г и ростом 52 см.

– Лёнечка, – прошептала я, когда мне, ослабленной, но счастливой, показали сына.

– Ишь ты, прямо с именем родился, – добродушно проворчала медсестра.

А мы с мужем действительно так хотели сына, что имя обговорили заранее: Леонид – в честь деда, моего отца. Фамилия же Лёне досталась папина – Агутин (по словарю Владимира Даля, агути – южноамериканский золотистый заяц, агу – вызов младенца на улыбку).

Когда в роддом позвонила моя мама, чтобы узнать, как обстоят дела, медсестра, показывавшая мне сына, так и сказала ей, что родился именно Лёня.

Ошеломленная и обрадованная, мама поспешила передать эту радостную новость моему мужу, который всю ночь дежурил у телефона, но не сумел первым услышать о рождении сына лишь потому, что под утро от усталости и напряжения уснул.

Как было заведено в роддоме, кормить новорожденных нянечка приносила, держа на руках сразу двоих младенцев, а моего принесла одного:

– Тяжел больно, видно, умным будет, – сказала она, а затем, наклонившись ко мне, тихонько, чтобы не обидеть других женщин, добавила, отдавая драгоценный сверточек: – Хорошенький!

* * *

Жили мы тогда на Ленинском проспекте около площади Гагарина, в семиэтажном кирпичном доме № 24, на последнем этаже, в огромной трехкомнатной коммунальной квартире. Мы вместе с мамой, которую все ласково называли «бабуля», занимали одну комнату, а две другие – молодая семья с ребенком и мой родной брат с женой и дочерью.

В нашей комнате, сколько я себя помню, всегда было уютно и чисто – бабуля любила порядок и постоянно следила за этим. Круглый стол всегда был накрыт шелковой скатертью, и в любое время года на нем стояла ваза с цветами. Белоснежные накрахмаленные занавески на окне дышали свежестью.

А какой у нас был пол! Паркет из натурального бука красно-желтого цвета, красиво выложенный елочкой и сверкающий, как зеркало. Один раз в неделю мама намазывала его мастикой, и мы с братом старательно натирали его.

Когда еще была жива моя бабушка, мамина мама, она сшила из старой шинели тапочки и подарила их мне:

– Катайся, внученька, в них, как на коньках.

И я с удовольствием это делала. Моя забава вскоре понравилась брату Вадиму, и он потребовал себе такие же тапочки. Мы весело катались на «катке», выполняя нужную работу. Мама хвалила нас, делая вид, что не замечает огрехов, а потом потихонечку дотирала нетронутые углы.

Наша бабуля была сама опрятность. Одевалась скромно, но со вкусом. И даже дома ходила с легким макияжем и в платьях с белыми кружевными воротничками.

Она много лет проработала заведующей библиотекой «Передвижной фонд» на площади Ногина, страстно любила книги, относилась к ним, как живым существам, и читала почти до последних дней своей жизни. Не случайно эта интеллигентнейшая женщина считала главной семейной ценностью книжный шкаф, который ей подарили друзья в связи с рождением ее первенца Вадима. Тоже выполненный из бука, со стеклянными дверцами, закрывающимися на ключ, этот шкаф – ровесник моему брату, им же много лет спустя собственноручно отреставрированный – живет в его семье и по сей день.

Несомненно, другим особенным предметом нашей обстановки был большой черный рояль. Мама купила его сразу после войны, выкроив из своего более чем скромного бюджета нужную сумму: уж очень она хотела, чтобы я занималась музыкой. Иногда, вечерами мама сама садилась за инструмент помузицировать, и тогда всем нам становилось светло, уютно и радостно.

Потом этот рояль послужил и моему мужу Николаю Петровичу, который окончил вокальный факультет Музыкального училища им. Гнесиных. Он тогда работал в Москонцерте, хорошо разбирался в эстрадной музыке, и сам сочинял, как мне казалось, неплохие песни.

Вскоре после нашего переезда в новую квартиру, о чем еще речь впереди, последовал размен комнатами в коммуналке: мама заняла маленькую, а семья брата – большую. Роялю места не осталось, и с ним пришлось расстаться. Бабуля плакала, как будто теряла близкого человека. Но продавать рояль не захотела и подарила местному детскому клубу.

Окно нашей комнаты выходило в маленький скверик между домами, который, однако, не спасал нас от шума проспекта. Впрочем, никто и не обращал на это внимания. Привыкли. Мы засыпали и просыпались под гул машин.

Сюда нас и привез из роддома мой муж. Бабуля, услышав наши шаги в общем коридоре коммуналки, торжественно распахнула двери комнаты. Я сразу заметила изменения, которые произошли за время моего отсутствия. Рядом с нашей тахтой стояла маленькая детская кроватка для Лёни. А на тумбочке лежали аккуратные стопочки отутюженных пеленок и распашонок. Около двери красовалась новая синяя коляска. Обо всем этом позаботился муж, чему я сильно обрадовалась, ведь достать в то время необходимые вещи было непросто.

Когда я появилась во дворе, все сразу поняли, что родился мальчик, и подходили посмотреть, на кого он похож. Определить было трудно. Кто говорил, что на папу, кто – на маму.

Потом стало ясно, что Лёня как две капли воды похож на деда, чье имя он носит. Дед был красивый, благородный и умный человек. (Он погиб в 1942 году… но об этом позже.) Также с годами сын все больше становится похожим на отца…

* * *

Прелесть нашего дома состояла в том, что он находился рядом с Нескучным садом, вернее, прямо на его территории. Когда-то, говорят, это был дремучий лес.

 
Садами славная земля
Как будто выбирала случай
И в миг веселый назвала
Содом деревьев «сад Нескучный»…
 

Границей между двором и садом служил высокий решетчатый забор с никогда не запиравшейся калиткой. Через нее все жители ближайших домов входили в парк.

Почти год, пока мы ютились в маминой комнате на Ленинском, я и Лёнечка проводили в этом саду все время. В летние и теплые осенние дни нашим самым любимым местом для прогулок были окрестности памятника 800-летия Москвы – райский уголок. Наверное, это одно из самых высоких мест в столице. Далеко внизу Москва-река с малюсенькими речными трамвайчиками, а за нею, аж дух захватывает, открывалась красивейшая панорама города.

А тут, у памятника, как на громадной палитре, обрамленной высокими деревьями, нас встречали разноцветье ухоженных клумб, веселые радужные фонтанчики и беседки, густо увитые плющом.

В одной из таких беседок мы обычно и останавливались. Я читала или вязала, а ребенок мой мирно спал в коляске. Когда сын просыпался, он внимательно рассматривал загадочный мир, полный чудес. Может быть, понимал уже что-то?.. Многие не могли равнодушно пройти мимо нас. Останавливались и говорили много теплых слов в адрес малыша. Мне это было приятно. А Лёнька как будто чувствовал, что его хвалят, улыбался.

Зимой, когда выпал снег и начались морозы, сад сказочно преобразился. Я возила сына по снежным скрипучим дорожкам, вдыхая чистый воздух и наслаждаясь тишиной первозданной природы.

 
В саду Нескучном даже снег
Однообразия лишался
И рассыпался, словно смех,
И от смешинки сад смеялся.
 

Эти стихи поэтессы Ахундовой мне встретились как-то в книге «Панорама Москвы». Как удивительно точно передают они мое тогдашнее настроение и отношение к этому саду.

* * *

Сын рос крепким, здоровым и закаленным ребенком. Бабуля очень любила, чтобы в комнате было свежо, не боялась сквозняков и никогда не простужалась. В теплую пору у нас всегда было открыто окно, а зимой – форточка. Случалось, проснется Лёнька утром весь мокрый, а от щек пар идет. Думаю, ну все, простудился. А он лежит себе спокойненько и даже не плачет, только покряхтывает, требуя поменять мокрые пеленки. Наклонишься к нему – и сразу улыбка, готовность к общению. Он вообще редко плакал, только если его обижали.

Один раз в месяц малышей положено показывать врачу. Вот и мы с мамой в конце апреля, когда было уже тепло, в так называемый грудничковый день, повезли Лёнечку в поликлинику. Первый раз он ехал в новой прогулочной коляске, купленной накануне. Идем, а у меня душа поет.

– Как приятно, – говорю маме, – везти ребенка в красивой коляске.

Я очень гордилась тем, что мы смогли купить своему сыну новую коляску, и не понимала родителей, которые пользовались старыми. У одной моей приятельницы была именно такая, подержанная коляска. Она ее на ночь даже домой не заносила – оставляла в подъезде, а днем – на улице под кустом, зная, что никто на нее не польстится. А я, естественно, нашу «зимнюю» красавицу тащила на себе по лестнице до лифта, а если тот не работал, то и на седьмой этаж. По этому поводу приятельница беззлобно подшучивала надо мной.

Оставив коляску у входа, мы вошли в поликлинику. На нашего мальчика все обращали внимание. На нем были надеты связанные мною (из верблюжьей шерсти от распущенного детского одеяла) красивый берет, свитер и пальтишко. Весь этот наряд сине-белого цвета очень шел к его голубым глазам.

Вот мы и у врача. Осмотрев ребенка, он остался доволен: крепыш! В весе прибавляет, ничем не болеет, спокойный, улыбчивый.

Мы быстро оделись и вышли из поликлиники, рассчитывая еще погулять. Подходим к тому месту, где оставили коляску, а ее там нет. Сначала мы решили, что куда-то переставили (колясок-то в такой день много), но ее нигде не было – пропала…

Я к милиционеру:

– Понимаете, коляску у меня украли!

А он так равнодушно, даже не глядя в мою сторону:

– Здесь каждую среду их крадут. Что мы, в розыск подавать будем?

Рядом оказалась девочка лет двенадцати. Она рассказала, что вышла женщина с ребенком, переложила одеяло из одной коляски в другую, посадила в нее ребенка и поехала, а ту, свою, оставила.

– Вон она, – обращаясь к нам, девочка указала рукой на видавший виды «экипаж».

Что было делать? Лёня еще толком не ходил. Нести на руках тяжело, да и не близко. Пришлось отправляться в путь на этом разбитом корыте. Я не успевала направить ее в одну сторону, как она с жутким скрипом и визгом заворачивала в другую. Вот так и ехали. Тогда я поняла, почему у малыша моей приятельницы была старая коляска.

Мы шли молча. Что обсуждать? Горько и обидно до слез… Успокоила мама – волевой и мудрый человек:

– Вот что, – сказала она твердо, – это не повод, чтобы так убиваться. Бог с ней, с коляской. Скоро вырастет, пойдет своими ножками, и она будет ему не нужна…

Удивительно, но Лёнечка как будто услышал ее слова и вскоре пошел. Причем сразу и уверенно…

* * *

Однажды, когда я была на работе (благо школа рядом, а работу мне дали в продленке на 2–3 часа), дома с Лёней осталась бабуля. В этот день сын через приоткрытую дверь незаметно вышел из кухни на балкон. Вероятно, наш озорник хотел шагнуть дальше, прямо в Нескучный сад, к своим обожателям. Уже просунул ногу и голову между прутьями, но целиком, как ни старался, протиснуться не смог – застрял, больно толстенький был. Воистину – нет худа без добра.

В таком положении и застала его бабуля…

Мне она рассказала об этом случае позже, когда ей перестали сниться кошмарные сны. А в ту минуту она не потеряла самообладания, не крикнула, чтобы не напугать ребенка, а тихонько подошла, высвободила головку внука и увела в комнату.

Маме не в первый раз приходилось переживать такое. Был случай и пострашнее, давно, с ее сыном.

Мой брат, Вадим, когда ему было двенадцать лет, поспорил с приятелем, что сможет пройти по карнизу от одной комнаты до другой. Весь ужас заключался в том, что карниз этот, не более 70 сантиметров шириной, находился под нашими окнами седьмого этажа!

Вадим медленно, боком, прижимаясь спиной к стене, двигался по карнизу, стараясь не смотреть вниз. Все шло хорошо. Но, дойдя до середины пути, он бросил взгляд на мостовую и уже не смог отвести его. Ноги брата будто приросли к карнизу. Вадим замер, вжавшись в стену и широко раскинув руки.

А внизу уже собирался народ…

В это время с работы возвращалась мама. Она подняла глаза вверх, туда, куда смотрели все, и… обомлела. На карнизе стоял ее сын. У нее хватило сил крикнуть:

– Сыночек, стой спокойно, не шевелись – я сейчас тебе помогу.

Влетев в комнату, спокойно (так умела только она) мама стала вести брата дальше, говоря:

– Сделай шажочек. Ставь ногу рядом. Еще один. Не торопись. Все хорошо. Молодец.

Однако, когда Вадим благополучно спрыгнул с подоконника на пол комнаты, ему досталось по полной программе…

Меня тогда дома не было, и узнала я о происшедшем лишь через несколько лет от Вадима. А бабуля не любила рассказывать эту историю. Вероятно, чтобы не переживать все заново. Соседи говорили, что после этого случая седины у нее сильно прибавилось.

* * *

А мы с сыном по-прежнему продолжали гулять в парке. Лёнька, как медвежонок, переваливаясь с одной ноги на другую, шел по широкой аллее сада, подходил к каждой скамейке, где сидели отдыхающие. Он пытался о чем-то с ними поговорить, издавая при этом одному ему понятные звуки. Слушатели с удовольствием откликались. Я обычно сзади шла на расстоянии. Сын даже не оглядывался на меня. В этот момент мама была ему не нужна. Лёнька жаждал общения – его интересовали новые люди. А они радовались забавному малышу.

Очень скоро моего сына знали все пенсионеры, которые обычно днем занимали скамейки в саду…

* * *

Когда эта книга уже была закончена и – казалось, что последняя точка в ней поставлена, я вдруг почувствовала острое желание побывать там, где прошло мое детство, где я взрослела и влюблялась, а позднее вышла замуж и стала мамой… Мне хотелось также показать те места моему нынешнему мужу – моему первому читателю, критику и «главному редактору» данной книги…

Мы поехали к тому самому дому № 24. (Дом этот был построен до войны в 1939 году, меня тогда еще и на свете не было.)

Не спеша от станции метро «Ленинский проспект» пошли по улице, которая раньше называлась Калужской, а площадь, где теперь стоит памятник первому в мире космонавту Юрию Гагарину, – Калужской заставой (из-за старой слободской застройки она была во много раз меньше). Заканчивалась улица огромными, длинными домами полукруглой формы, обнимавшими, казалось, все близлежащее пространство.

Вероятно, по замыслу архитекторов такая композиция не только символизировала парадный въезд в город, но уже тогда предполагала развязку будущих улиц и проспектов.

Далее по дну оврага проходила железная дорога, которую потом ликвидировали при строительстве Третьего кольца. Через нее был перекинут деревянный пешеходный мостик, по которому когда-то мы, детвора, бегали в ближайшую деревню за молоком к тете Дусе.

В 1957 году началось строительство Ленинского проспекта. Многих жильцов нашего дома, которые жили по 5–6 человек в комнате или в подвалах, переселили в отдельные квартиры этих новостроек. А нам троим, имеющим две комнаты, расширение жилплощади не «грозило», наша семья оставалась в коммуналке.

Мы вошли во двор. Там, где нестройными рядами и между деревьями теперь стояли гаражи-ракушки, когда-то мальчишки гоняли футбольный мяч, а зимой на этом месте заливали каток. Вечерами под большим ветвистым деревом на самодельном столике старики стучали в домино. Иногда брат выносил патефон, и мы устраивали танцы. Рядом с домом целыми днями носилась детвора. (Теперь здесь вместо снесенных ракушек на аккуратно расчерченном асфальте паркуются бесчисленные авто.)

Подошли с мужем к моему бывшему подъезду и, не сговариваясь, подняли глаза к седьмому этажу. Балкон был по-современному застеклен. Мы долго смотрели на него, представляя, как малюсенький Лёнька застрял, пытаясь выйти на улицу…

А вот и та самая калитка, и, как когда-то давно, я вхожу в Нескучный сад. Три параллельные аллеи, теперь усыпанные кирпичной крошкой, ведут к памятнику 800-летия Москвы. Сейчас он выглядит не столь нарядно, и неудивительно – ему уже больше полувека. Те же цветочные клумбы, газоны и беседки-раковины. Только вьющегося плюща на них нет, и видно, что сделаны они из обычных водопроводных труб, а витые узоры – из толстой проволоки. В саду много асфальтированных дорожек, но стало меньше скамеек и почти нет гуляющих.

А во времена моего детства Нескучный сад был центром отдыха и развлечений. Летом на лужайках мы играли в лапту, казаки-разбойники, двенадцать палочек. Зимой в оврагах заливали ледяные горки и с разбега, бесстрашно скатывались с них на ногах почти до самой Москвы-реки. Иногда мы катались на картонках, устраивая у подножия длинной пологой горы кучу-малу.

Позже, когда нам купили коньки, мы стали бегать через Нескучный сад на каток в парк Горького, поскольку на центральный вход у нас денег не было. Катались мы тогда на норвежках, или, как их еще называли, «ножах».

Однажды с нами случилась неприятность. Уж очень все любили ездить цепочкой, держась друг за друга, что было запрещено правилами. Нас заметили и потребовали следовать всем на коньках за милиционером в ближайшее отделение. Там нашу компанию заставили вслух прочитать инструкцию и правила поведения на катке. Только после этого нас отпустили в раздевалку, перерезав шнурки на ботинках – чтобы впредь неповадно было…

Ковыляя, кое-как мы добрели до места, где спрятали свои ботинки (они же не знали, что мы еще и безбилетники!), переобулись и побежали домой через сад. Это не испортило нашего настроения, и мы продолжали ходить на каток прежним способом. Очень нравилась нам, молодым, та атмосфера: ощущение свободы, радости и общения. Ну а цепочкой мы, конечно, больше не катались.

* * *

Мы дошли до «Летнего домика» – памятника архитектуры XVIII века, где потом разместилась читальня. Спустились на дно глубокого оврага с заброшенным искусственным прудом, в котором плавали две утки. Нас поражали тишина, покой и чистый воздух, напоенный ароматами сада. Деревья роняли в воду свою первую позолоту с легким грустным шелестом…

Невольно вспомнились чьи-то стихи:

 
В пруду две утки крякают
О теплой стороне.
Люблю погоду всякую,
Но что-то грустно мне.
 
 
Осенний гром доносится,
И морщится вода.
И осень в душу просится
Навеки… навсегда…
 

Странно и трепетно было мне одновременно ощущать присутствие прошлого и настоящего…