Текст книги "Леонид Агутин. Авторизованная биография"

– А стул у него был? – спросила у меня Люда.

– Какой стул?

– Ну, когда он последний раз ходил в туалет?

– Не знаю, не помню… – бормотала я.

– Да очнись ты, наконец!

– По-моему, нет, – прошептала я, поняв, о чем она спрашивает.

– Как нет?! У него же заворот кишок может случиться! Груша есть?

– Есть.

И мы, не выпуская ребенка, побежали вниз. Господи, родная клизма. Как же ты нас выручила!.. Освободившись от такого жуткого, ядовитого груза, мой бледный, измученный ребенок покрылся каплями холодного пота и, упав мне на руки, уснул. Только теперь мы поняли, что спасли сына, и заплакали с Людой навзрыд.

В это время раздался звонок. Приехала «Скорая». Женя, муж Люды, о котором мы в суматохе совсем забыли, вызвал ее из автомата. Врач и медсестра вошли усталые и злые. Оно и понятно – месить глину вокруг дома (машина не могла подъехать к подъезду), потом пешком подниматься на тринадцатый этаж – никому не захочется. Кроме того, они оказались не педиатры. Единственное, что они сделали, – отругали нас за самодеятельность: наши спасительные мероприятия могли закончиться совсем иначе. Наверное, они были правы. Но мой ребенок уже спокойно спал.

Врач любезно согласился отвезти меня с сыном на Ленинский проспект к бабуле. Около 5 часов утра мы явились к ней.

А наших соседей Люду и Женю мы долго называли спасителями. Для меня они так и остались добрыми людьми, выручившими в трудную, даже страшную минуту. Спасибо им за это!

* * *

Конечно, служить было трудно и морально, и физически. Но в письмах об этом не было ни слова.

«Карелия – безумно красивый величественный край. Когда ты один стоишь на вышке, а вокруг черный лес стеной, белый снег внизу, а над головой огромное небо, – это удивительно».

(Красотами Карелии мне самой довелось восхищаться… на отдыхе, в санатории «Кивач»!..)

Но это север, и Лёня приморозил ноги – кирзовые сапоги при карельских морозах не та обувка.

 
Сапог ступил
В промокший грунт —
Вода сквозь щели, дыры,
Болота там, болота тут,
И я, забытый миром…
 
 
Наутро в шесть,
Опухший весь
От комариной ласки.
Над озерком туман пушком,
Как в старой доброй сказке…
 
 
Я оценю тебя тогда.
Когда тебя не будет,
Ты как разлука, как беда,
Как караул для судеб…
 
 
Карельский блюз —
Как крик, как плач,
Как стон,
Как ноющий мой флюс,
Карельский блюз —
Как марш,
Как страшный сон,
Как девичий конфуз…
 

А в письмах мне Лёня писал:

«Главное, не потерять уверенности в людях. Мне помогает мой оптимизм и несколько хороших друзей, которых я здесь нашел. Именно друзей по разуму, интеллекту, по роду занятий, по образу жизни».

Теперь сын известный артист. У него часто берут интервью, пишут о нем в газетах, журналах, много снимают, показывают по телевидению. Но первый раз о нем написали в армейской газете еще в период службы.

Сейчас читать эту заметку смешно. Она выдержана в духе того времени с идеологическим подтекстом. Но тогда мне было не до смеха. Я читала и перечитывала ее много раз. Показывала только самым близким людям. Особенно не хвалилась, но при себе носила долго. Такие слова согревали.

Сын меня всегда предупреждал:

– Мама, ты должна быть готова к тому, что тебе многие будут говорить, мол, музыкант – это не работа. Надо днем серьезным делом заниматься, а вечером можно и на гитаре побренчать. Никого не пытайся переубедить – все равно не поверят.

А тут, в армии, где, казалось бы, нужно только служить, такое вдруг отношение к музыке, а значит, и к Лёне. Статья называлась «Песня служить помогает». Вот она.

«Некоторые считают, что музыка в армии – ненужное развлечение. Отсюда и какое-то несерьезное отношение к музыкантам – мол, баловство одно, а раз занимаешься музыкой – значит, ничем не занимаешься. Рядовой Л. Агутин делом доказывает, что это не так.

До призыва в пограничные войска Леонид учился в Московском институте культуры и занимался в джазовой студии. Играет на фортепьяно и гитаре. Первое время в армии ему было нелегко. Мешала рассеянность. Помогли старшие товарищи из ансамбля – подсказали, как лучше и точнее выполнить ту или иную поставленную задачу.

И к Леониду пришел успех. Он не раз отмечался командованием по итогам службы за неделю и месяц. Хорошо разбирается в технике, мастерски владеет оружием. Уже сейчас у него есть чему поучиться, когда он работает на гимнастических снарядах.

Леонид Агутин – хороший, принципиальный товарищ. Всегда придет на помощь, но в то же время не постесняется обратиться за советом.

Леонид один из самых активных пограничников, если говорить о его участии в общественной жизни подразделения. Но все же главным своим делом в ней он считает участие в работе вокально-инструментального ансамбля «Поиск». Им написаны многие песни, которые полюбились слушателям.

Товарищей поражает работоспособность Леонида. Он может часами репетировать музыкальную фразу, пока не добьется нужного, на его взгляд, звучания. Такая самоотверженность импонирует участникам ансамбля, заставляет и их строже относиться к своему творчеству и, что особенно важно, к службе.

Вот и получается, что песня не только строить и жить, но и служить помогает».

* * *

За очередным перечитыванием этой незатейливой статьи о сыне и прослушиванием напетых им на магнитофон песен застала меня Таня Калабушкина, моя бывшая ученица, а тогда уже молодой педагог, заглянувшая ко мне в гости.

– Что это вы такое слушаете? – поинтересовалась она с порога.

– Да вот с сыном общаюсь – это же его песни. Они помогают мне избавиться от тоски и одиночества.

Потом, как-то в компании, Таня рассказывала нашим общим друзьям:

«Когда я услышала эти песни, они меня поразили. В то время молодежь увлекалась в основном роком и металлом. А тут вдруг песни с таким глубоким содержанием.

Мне захотелось, чтобы их услышали и другие. Позвонила на радио ведущему программы «Ровесник» Игорю Дубовицкому, с которым однажды готовила передачу о своей школе, и попросила прослушать Лёнины песни. Он согласился.

На следующий день я отвезла ему кассету. Договорились созвониться через неделю. Это меня немного огорчило – так хотелось, чтобы прослушивание состоялось сразу. Поэтому, не дожидаясь намеченного срока, позвонила сама через три дня:

– Приезжай, – обнадеживающе сказал Игорь, – с тобой хотят познакомиться наши коллеги…

Он встретил меня у проходной и тут же представил милой женщине – редактору музыкального отдела Людмиле Черняховской, которая сразу попросила меня познакомить с автором песен.

– С автором познакомить не могу, – огорчила я ее. – Встреча возможна только через год – он служит в армии.

– Тогда хорошо бы его студийные записи послушать.

– К сожалению, студийных у него пока еще нет.

– А лет-то ему сколько?

– Восемнадцать. А песни он пишет с тринадцати.

– Да-а… – задумчиво протянула редактор, – по песням этого не скажешь. Впечатление такое, будто он прожил уже долгую и сложную жизнь. У этого молодого человека большое будущее.

Мы сели на скамеечку у проходной, и она еще долго расспрашивала меня о Лёне, о его творчестве, о семье. Меня удивило, что она ничего не записывает, а на мой вопрос: «Почему?» рассмеялась и сказала, что с удовольствием запишет телефон Лёниной мамы и поговорит с ней».

На следующий день Людмила Черняховская позвонила мне. Представившись, она сразу спросила:

– Вы знаете, что у вас талантливый сын?

– Нет, не знаю, – искренне ответила я.

Мы проговорили добрых полчаса. Но не я ей, а она мне рассказывала о моем сыне, будто они давно и хорошо знакомы. Я не удержалась и спросила:

– Откуда вы его знаете? Ведь вы даже с ним не общались…

– А мне этого и не надо, достаточно было послушать ваши с Таней рассказы, а главное – его песни…

 
Остров – дитя вулканов.
Ребенок моря, клочок земли.
Ветер, туман и скалы
Надолго остров от людей берегли.
Птицы приют искали
В тени деревьев, в пещерах скал.
Ветер, печальный ветер
Над спящим морем
Свой стих слагал.
 
 
Остров богатств несметных,
Как кладовая иных веков.
Люди с корыстным ветром
Сюда приплыли с чужих берегов.
Остров разодран в клочья
И залит кровью птиц и зверей.
Люди уплыли в море,
Набив богатством борта кораблей.
 
 
Люди уплывают в море,
Позади оставив горе,
Уничтожив все земное…
Океан взревел безумно,
Разбивая в щепки судна
И топя людей…
 

* * *

Летом в погранотряд в Калевалу с концертами приехала бригада ансамбля Краснознаменного Северо-Западного пограничного округа из Ленинграда. Она уже побывала на многих заставах отряда и вот добралась и до «нашей» дальней.

Лёня только сменился с боевого дежурства и зашел в клуб, когда концерт уже закончился, но инструменты еще не были убраны – их хозяева ужинали.

– Ты себе представь, мамуль, – рассказывал потом сын при встрече. – Я обалдел… – это же мое, родное! Недолго думая, сел за «Ямаху»… Пальцы не совсем уверенно прошлись по клавиатуре, взяли несколько аккордов…

– Что тут происходит? – услышал я чей-то голос.

– Да вот, играю…

– Это я вижу, а что-нибудь толковое можешь?

– Это как? Чтоб душа свернулась, а потом развернулась? – вспомнилась крылатая фраза.

– Ну да, вроде того… – поддержал шутку руководитель бригады.

Нас уже окружили музыканты в снисходительном ожидании… Без лишней похвалы скажу – я им такой современный джаз сыграл, что они рты открыли! Они никак не ожидали услышать такое в карельской глуши…

– Вот это класс! И что же ты тут делаешь?

– Родину охраняю, – говорю. – Кстати, на соседней заставе несет службу мой однокашник по джазовой студии Ромка Могучев, – классный бас-гитарист…

Они недоуменно посмотрели на меня, непонимающе пожали плечами и уехали… Я и забыл об этом разговоре…

* * *

Через два месяца в погранотряд пришел приказ о переводе рядовых Леонида Агутина и Романа Могучева в окружной ансамбль.

В это время ребята несли службу на дальних заставах, куда по телефону и передали содержание приказа. Большого энтузиазма на заставе это не вызвало… Оно и понятно: «Он там будет дурака валять, а мы тут корячиться!» Но приказ есть приказ…

Лёню отпустили… На машину рассчитывать не приходилось, и он, вдохновленный открывающейся перспективой, быстро собрался и пошел пешком… Рана на ноге еще давала о себе знать, поэтому пришлось идти в кедах. Вещмешок и переброшенные через плечо связанные сапоги болтались на груди и спине в такт шагам.

К вечеру, отмахав пару десятков километров, он заявился к другу на соседнюю заставу. Но Ромы на месте не оказалось – заступил в наряд по охране границы.

– Как же так, ведь приказ… – завозмущался Лёня.

– Ты помалкивай, а то и тебя тормознут, – посоветовали пограничники, накормив его гречневой кашей с тушенкой.

Переночевав, он двинулся дальше. Ромкину вышку заметил издали.

– Ты о приказе знаешь? – закричал ему Лёнька, сложив ладони рупором.

– Слышал, но когда отпустят – не знаю, – донеслось с вышки.

– Ладно, сменишься – догоняй.

Лёнька помахал другу рукой и зашагал дальше. И опять за целый день – еще столько же…

А Ромке повезло – на ту заставу он подкатил на тракторе, освежавшем контрольную полосу. Здесь друзья и встретились.

Помогли наряду по кухне, почистили картошку, за что их «накормили и спать уложили». Теперь обоим повезло несказанно – на заставу приехала санитарная машина, на которой к обеду третьего дня они и прибыли в отряд.

Документы об их откомандировании уже были готовы и даже билеты на поезд Петрозаводск – Ленинград взяты… на следующий день. А пока, «чтобы не шлялись без дела», их посылают ремонтировать штаб – вставлять стекла… Это называлось сделать «дембельский аккорд»…

Работали всю ночь. Устали смертельно. Но уж очень хотелось поскорее уехать в Ленинград. Ведь их ждала новая жизнь…

В семь утра пришел начальник штаба принимать работу. Оставшись довольным, он тут же велел сделать побыстрее уборку в штабе и явиться за документами – скоро на Петрозаводск уходила попутка…

– Ну что же, уборку начнем со второго этажа, – с обидой и злостью сказал Лёнька. – Начнем с окон. – Сейчас вышибем пару стекол.

– Ты что?! – запротестовал Роман.

– Так это же кайф!.. Ты стой спокойно, не дергайся.

– Ты не сделаешь этого!

– Еще как сделаю!..

И он это сделал, запустив кирпичом в окно…

Спустя много лет, признаваясь мне в содеянном, Лёня говорил:

– Я и сам не знаю, зачем я это сделал тогда. Как вообще могло случиться такое свинство…

Как добрались до вокзала, ребята не помнили – мертвецки усталые, сели в поезд, упали на полки и уснули. Растолкали их уже в Ленинграде…

Из Питера Лёня позвонил мне на работу: «Стою, – говорит, – как дурак и смотрю на эти небоскребы, насмотреться не могу».

Конечно, после одноэтажных казарм на заставе и таких же домиков в поселке, которые он созерцал в течение года, дома в городе на Неве показались ему небоскребами.

А о том, что с ними произошло в отряде, ни слова.

– Две недели мы жили одни, – при встрече рассказывал мне сын, – никого не было в части. Все уехали на гастроли. Мы как сыр в масле катались. Бездельничали, что было очень даже неплохо после «тягот и лишений»… Потом начались репетиции, поездки с концертами по гарнизонам, вживание в новый коллектив… И Рома признался: «Как здорово, что мы здесь! Будем заниматься музыкой!.. А ведь это ты вытащил меня в Питер!..»

* * *

Лёня в Ленинграде! С этой новостью зашла к соседям.

– Ну, на ловца и зверь бежит, – обрадовался Борис, – на днях буду там в командировке, так что давай адресок и готовь передачу.

Я растерялась – адрес-то я не спросила, думала, в письме напишет. Кто же знал, что подвернется такая оказия?

– Ладно, найду – Краснознаменных пограничных ансамблей в Ленинграде, надеюсь, не так много, – приободрил он меня, забирая пакет.

Борис, конечно, подшучивал надо мной. Но Лёню нашел.

– Я обратился к дежурному по КПП с просьбой повидаться с Агутиным, – рассказывал он после поездки. – Стоявший поодаль офицер, услышав фамилию Агутин, заинтересованно посмотрел на меня и, не выдержав, подошел.

– Капитан Павлов, – коротко представился он и добавил: – замполит части, откуда переведен Леонид.

– Заславский, дядя Леонида, – ответил я, пожимая его крепкую руку.

Капитан с видимым удовольствием рассказывал о рядовом Агутине.

Во-первых, с появлением Лёни на заставе каким-то образом прекратилась дедовщина. Лёня сказал, что больше этого не будет, и… не было.

Во-вторых, он безропотно переносил суровые будни военной службы в непростых условиях Карелии и выполнял любую работу не только по долгу, а по совести, не разделяя ее на «черную» и «белую». Надо – значит надо.

В-третьих, он организовал замечательный ансамбль, который заполнял досуг не только солдат, но и местных жителей…

Я раскраснелся от гордости и, как мог, поддакивал, подтверждая, что в нашей семье все такие.

Прощаясь, капитан поблагодарил за такого племянника и выразил сожаление, что его забрали в округ…

– Понимаете, именно такие, как Агутин, нужны там, на границе!.

– Тут вышел Лёня, – продолжал Борис, – и я понял, что такое тяготы службы на границе. На кистях его рук были еще заметны маленькие белесые следы укусов собак, которых натаскивали на задержание нарушителей. Он еще прихрамывал после перенесенной «операции» на ноге.

Да, передо мной стоял не мальчик, которого я знал немало лет. Его добрые глаза светились тем же озорством и любознательностью, что и раньше, но в осанке и в рассуждениях теперь угадывался мужчина.

Мне всегда доставляло большое удовольствие общаться с Лёней. Подкупали его искренность и доброжелательность. Поэтому-то и сейчас, стоя около КПП, мы не могли наговориться.

Я с огромным интересом слушал его рассказы о солдатской жизни. Он поведал мне, с какой завистью они (наши солдаты) наблюдали за финскими пограничниками, которые все время находятся в сторожевых будках, где тепло и сухо, и пьют там горячий дымящийся кофе… и о многом другом. Но в его повествовании не было жалобы, нытья, чувствовались переживания взрослого человека не за себя, а за своих близких, за тех, кто служит вместе с ним.

В конце разговора я спросил:

– Лёнечка, что тебе купить?

– Дядя Боря, если можно, тортик, любой – очень хочется..

В кондитерской «Север» на Невском проспекте я купил самый большой шоколадный торт. Лёнька потом рассказывал, с каким наслаждением взвод уплетал его.

– А тебе-то досталось?

– Маленький кусочек, – ответил он.

– Вот такой твой Лёнька – добрый, сильный, мудрый мужчина и мальчишка одновременно, – завершил свой рассказ Борис.

Я порадовалась за сына. И почему-то вспомнила случай из своего детства.

Время было тяжелое, послевоенное. Как-то под Новый год брат решил порадовать меня подарком – преподнес целую горсть леденцов (роскошь по тем временам)!..

Делал он их сам. Купленную в аптеке детскую соску заполнил сахарином (сахар был редкостью), натянул ее на водопроводный кран. Под напором воды соска раздулась, как воздушный шар. Перевязав и хорошенько встряхнув, он повесил ее на балконе. Утром от прикосновения бритвы соска слетела с ледяного шара, который потом брат расколол на мелкие кусочки. Вот вам и леденцы!..

Обрадованная, что у меня теперь так много конфет, я ссыпала их в коробку и побежала во двор угощать подружек…

Конечно, я понимала, что Борис что-то недоговаривал, что-то преувеличивал, но мне было очень приятно слышать такие слова о своем сыне.

А еще больше захотелось увидеться с ним.

* * *

Я купила билет. Набила две сумки продуктами и в субботу вечером после рабочего дня села в поезд. Утром была в Ленинграде. Часть, где служил Лёня, нашла легко, хотя добиралась до нее долго. Да еще и ноша оказалась тяжела, даже ручки у сумки по дороге оторвались. Так что, добравшись, наконец, до места, я едва смогла разжать пальцы. Представилась дежурному по КПП:

– Мама Лёни Агутина.

– Сейчас вызовем.

Пока ждала сына, угощала конфетами молоденького солдатика, явно первогодка, в мешковато сидящем обмундировании, вытянувшегося в струнку у входа. Он отказывался, мотая головой, искоса поглядывая в мою сторону. Служба!..

Но вот открылась дверь и вошел Лёня – сразу видно – «дед»: подтянутый, свежий и какой-то сияющий – начищенные до блеска сапоги, ремень – и смеющиеся лучистые от радости глаза.

Увольнительную ему не дали, хотя просил об этом. Пришлось пройти в комнату для гостей. Там пока еще никого не было, и мы заняли места так, чтобы нам не мешали прибывающие посетители. Но скоро они оттеснили нас в самый угол… Было душно, накурено и так шумно, что приходилось говорить прямо в уши друг другу. А поговорить нам было о чем (в письмах всего не напишешь), – ведь мы не виделись больше года!.. Многое из этого я вам уже поведала.

Но Лёня умудрился и в такой обстановке напеть мне несколько песен, которые сочинил. Вот строчки одной из них:

 
Ночь,
Ты нам не сможешь помочь.
Серость осенняя не оправдает грусть.
День наступает, пусть
Он пробивается
В окна и двери,
И в души людей.
Я объявляю утро,
Я объявляю день…
 

Слушая сына, я вспоминала, как бабуля переживала, что Лёня пишет сложные тексты, которые трудно назвать стихами в привычном понимании…

– Не представляю, – говорила она мне, – как он сочиняет на них музыку?

Жаль, что его музыку я не могу передать словами, а стихи – это действительно еще не песни. Но в них есть собственная мелодия, ритм. А их жизнелюбие не требует комментариев.

Я коротко пересказала повествование Заславского. Лёня от души смеялся: «Это же надо?! Какой я замечательный и безропотный!..»

Заметив, что на нас обращают внимание, он уже серьезно сказал:

– Знаешь, мам, дядя Боря – родной мне человек. Он не только посланец от мамы, а от далекого детства, от Москвы… Поэтому я был несказанно рад его приезду. Ну и тортик, конечно, пришелся очень кстати – у одного из друзей случился день рождения.

– А тот капитан, что так лестно отзывался о тебе?.

– О! Это мой бывший командир, начальник учебной заставы, тогда – старший лейтенант. Целых три месяца он выжимал из нас – новобранцев – по максимуму, особенно по физподготовке. Меня – «музыканта» – гонял как Сидорову козу, приговаривая: «Я из всех вас сделаю настоящих пограничников!» И кроссы, марш-броски бегал с нами честно…

– Как же ты совмещал пограничную службу с ансамблем?

– На самом деле ансамбль – это во время моей службы в комендантской роте. Туда как раз и собирали всех тех, кто кроме внутренних нарядов мог быть полезным еще в чем-нибудь: музыкантов, художников… Павлов не имел к этому отношения, но, как видишь, оценил… Мы тогда даже как-то сдружились, и теперь он иногда навещает меня тут. А после моего перевода на заставу, о чем я просил с самого начала, уже ни о каком ансамбле не могло быть и речи… Но зато – это была служба пограничника!..

– А что там с дедовщиной? – спросила я деликатно.

Лёня ненадолго задумался, будто не решаясь говорить о чем-то важном, и сказал:

– Об этом как-нибудь потом…

За разговорами не заметили, что комната посещений опустела…

Вечером я уезжала в Москву…

Войдя в купе, быстро постелила постель. За день так устала, что не сомневалась – коснусь подушки и мгновенно усну (хотя в поездах сплю плохо). В это время в купе вошла молодая пара, как потом выяснилось, супруги. Сразу же разговорились. Они артисты, играют в театре. Показали статью о них в журнале.

– А какой институт вы окончили? – спросила я.

– Московский институт культуры, режиссерский факультет, – с радостью ответил молодой человек.

Я посмотрела на него с изумлением.

– А что вас так удивило?

– Так мой сын там год проучился до армии.

– А кто ваш сын?

– Леонид Агутин.

– Лёнька?! – вскрикнули они – Кто же его в институте не знает!.. А вы его мама? Вот это да! Вот это встреча!

Начались расспросы. Я рассказала все, что знала. А они с интересом слушали, и, возможно, как и я, думали: как тесен мир…

* * *

Ночь пролетела быстро. Утром, тепло простившись с неожиданными попутчиками, не спавшая сутки, но в прекрасном настроении я появилась на работе.

* * *

Через два месяца я снова засобиралась к сыну, уже более основательно – грех было не воспользоваться майскими праздниками.

Теперь меня должны были приютить родственники – дядя Аркадий, мамин двоюродный брат, и его жена Тамара Федоровна – коренные ленинградцы, добрые пожилые люди. Иногда, получая увольнительную, Лёня приезжал к ним, его вкусно кормили, окружали вниманием и заботой. Вот у них я и собиралась остановиться. Как и в первый раз, набила продуктами сумки… Но накануне отъезда заболела. Грипп!.. Откладывать поездку все-таки не стала – и билет давно куплен, и Лёня предупрежден. До вокзала кое-как добралась, в поезд сесть помогли, а дальше… вероятно, из-за плохого самочувствия, вопреки собственной традиции, всю дорогу спала.

Солнечным утром поезд, сбавляя ход, мягко подкатил к Московскому вокзалу города на Неве, расцвеченному праздничными флагами. Даже проводник, со свернутым в трубочку желтым флажком, загораживающий широкой спиной распахнутую дверь тамбура, выглядел нарядно.

Выходя из вагона, я думала о предстоящем свидании. И вдруг передо мной неожиданно возникло Лёнькино улыбающееся лицо, и я почти упала в объятия сына.

– Вот вам и носильщик, да еще и при погонах! – пошутили услужливые мужчины, помогавшие мне вынести сумки.

Ошалевшая от внезапной встречи, от праздничного веселого настроения, я совсем забыла о нездоровье.

Пока добирались к родственникам на метро и на автобусе, много говорили, перебивая друг друга, не успевая отвечать на вопросы. Встретили нас радушно – стол к завтраку был накрыт по-праздничному…

Оставив вещи у дяди Аркадия, мы отправились бродить по городу. Вышли на Невский проспект. Но там было такое скопление народа, что приходилось плыть по течению, поэтому решили свернуть на маленькую зеленую улочку. Пьянил аромат распускающихся почек. Усталые от долгой ходьбы, мы присели отдохнуть на скамейку.

Лёня мне рассказал, что тремя днями раньше в Ленинград, к своей подруге, приехала Аня Григорьева (теперь она Серегина). Лёня с Аней и ее мужем Сергеем учились в одном классе и дружили. Естественно, пользуясь случаем, бывшие одноклассники встретились.

Вечер они просидели в кафе «Мороженое». Вспоминали о друзьях, о Москве (ведь тогда в стране начиналась перестройка, и все менялось), а Лёнька рассказал о своем солдатском житье-бытье. Теперь он продолжал делиться своими мыслями со мной.

– Понимаешь, мам, на заставе в Калевале в баню нас водили всего один раз в неделю. Но я ведь так не могу, ты же знаешь. Так я приспособился – мылся, стоя на унитазе под ржавой трубой, из которой текла холодная вода. А тут у нас все удобства, есть душ. Мыться можно каждый день. Правда, пол дырявый, но это ерунда, я все равно моюсь. Только знаешь – душ-то тут есть, это здорово, а вот души нет, – грустно продолжал Лёнька. – Там, в Калевале, мы с ансамблем могли играть что хотели, что наша душа просила. А здесь мы поем то, что приказывают, – песни типа «Над заставой ласточки летают». Так что еще неизвестно, что лучше: наличие душа без души или наоборот. Эх, на заставу бы мне!

– Я тебя понимаю, – произнесла я вслух и бросила взгляд на часы. Стрелки двигались с бешеной скоростью. Ну почему так быстро? Почему нельзя остановить время, когда так хочется? Вспомнились строчки из Лёниной песни:

 
Так давай остановим время,
Остановим его навечно.
Неизвестно, что будет завтра,
А сегодня я счастлив встрече…
 

Мне было спокойно рядом с сыном. Я склонила голову на его плечо – сказывались усталость и простуда. Но надо было возвращаться. Лёня проводил меня и уехал в часть.

На следующий день он смог приехать только часам к пяти вечера. И почему-то в спортивном костюме… Потом я узнала, что сын был вынужден уйти в самоволку, так как просьбы об увольнительной оказались бесполезными.

Тамара Федоровна приготовила нам прощальный ужин. Мы даже выпили немного шампанского. Оставалось два часа до моего отъезда, и это короткое время решили провести в домашней обстановке.

Провожать поехали все.

На вокзале я встретила Аню. У нее был билет на этот же поезд, но в соседний вагон. Она быстро его обменяла, и мы оказались даже в одном купе. Вагон был старый, с дырявой крышей. Это мы скоро поняли: началась весенняя гроза, и с потолка здорово закапало… Стало сыро, холодно и неприятно.

Мы с Аней забрались с ногами на одну нижнюю полку и, закутавшись в одеяла, так с нее и не слезали до самой Москвы. Спать не хотелось. Аня поделилась своими впечатлениями о встрече с Лёней:

– Приехала в часть, вызвала его и потом очень долго ждала на КПП. Наконец, пришел. Я его не узнала – короткая стрижка и форма изменили его внешность. Оказывается, он долго упрашивал начальство дать увольнительную, но ему отказали.

– Ты выходи за ворота, – велел он, – и жди меня где-нибудь в сторонке, я сейчас…

Еще минут через двадцать Лёнька появился совсем с другой стороны уже в спортивке и радостно произнес:

– Какие проблемы? Они меня не отпустили, так я сам ушел.

Вот так они и оказались в кафе.

Встреча с другом навеяла Ане воспоминания о школьных годах. И под монотонный стук колес она продолжала свой рассказ:

– В шестом классе это было. Ребята решили сами организовать праздник 8 Марта. Долго готовились. Даже выпечка была своя. Лёнька принес воздушное пирожное – безе. Расхватали моментально – уж очень вкусно пахло. Кроме того, каждый мальчик должен был сделать девочке подарок. Лёня подарил вазу. О технологии ее изготовления не сразу догадались.

Он взял обыкновенную стеклянную банку, снаружи облепил пластилином, вдавил в него узором скорлупу от семечек и орехов и все это покрыл лаком. Конечно, это был не хрусталь, зато получилось искренне и романтично. Его подарок был признан самым оригинальным.

За разговорами не замечаешь времени. Мы уже согрелись, накрывшись одеялами и попив горячего сладкого чаю, который нам любезно предложила проводница.

За окном продолжала бушевать гроза. Дождь не прекращался. Воды в коридоре прибавилось. Но никто этого не видел и не слышал. Все спали. Было тихо, только кое-где слышалось посапывание. А я с удовольствием продолжала слушать Аню:

– Лёнька никогда не был образцово-показательным мальчиком, но зато был очень… (Аня пыталась подобрать слово, которое характеризовало бы его) человечным. Дети по своей натуре, к сожалению, нередко бывают жестоки по отношению к более слабым. Лёне это не было присуще.

У нас в классе учился мальчик, Вадик Малютин. Фамилия соответствовала его внешнему виду. Он был добрый парень, но самый маленький среди сверстников и совсем не походил на старшеклассника. И некоторые ребята, чувствуя свое физическое превосходство, иногда грубо обижали его.

После очередной подобной выходки Лёнька сел за одну парту с Вадиком, показав таким образом, что не даст его в обиду. С этого момента его не трогал никто.

А в десятом классе к нам пришел новый ученик. Парни решили показать ему, что он чужак. На перемене Лёнька первым подошел к нему и подал руку для знакомства.

Слушая Анины воспоминания, я думала, что Лёньке совершенно не было свойственно чувство стадности, обо всем он имел собственное мнение. В любом коллективе он всегда становился неформальным лидером.

За окном уже светало. Дождь утихал. И как это бывает под утро, потянуло в сон. Но до Москвы оставалось недолго, и укладываться не было смысла.

Аня выбралась из своего теплого укрытия размяться и, шлепая туфлями по мокрому полу, мурлыкала что-то знакомое.

– Это что за мелодия? – спросила я.

– Это одна из наших любимых – Feeling, которую Лёнька мог петь несколько раз подряд. Но к тому времени у него уже появилось немало своих песен. Мы их знали наизусть и с удовольствием пели.

 
Эй, собирайся
И в путь оправляйся —
Не стоит на месте сидеть.
Сколько придется увидеть, услышать
И песен в пути нам пропеть.
 
 
Эй, путь-дорога,
Ты снова нас манишь.
Эй, путь-дорога,
Ты, как магнит, тянешь.
Мы не умеем сидеть на месте,
Давайте в дорогу поедем все вместе…
 

После восьмого класса мы начали ходить в походы. Компания постоянно менялась, но Лёнька ходил всегда, и всегда с гитарой. Они были неразделимы… Помню, как-то летом мы пошли на Клязьминское водохранилище, что недалеко от Москвы… Когда стемнело, Агутин с Серегиным решили искупаться. Ночью плавать приятно – вода теплая. Какое-то время мы их видели – костер освещал головы, периодически выныривающие из воды. Но мальчишки все дальше и дальше удалялись от берега. Еще некоторое время был слышен плеск. А потом тишина…

Прошло около получаса… Мы занервничали… Уже собрались было идти искать и… вдруг совсем рядом услышали хруст веток – это появились наши ребята, мокрые и дрожащие от холода. Как бывает в таких случаях, мы набросились на них, обрадованные, что видим живыми и здоровыми. А затем, успокоившись, обогрев и накормив, все же спросили:

– Зачем вы поплыли на другой берег?

На что удивленный Лёнька ответил:

– А вы что – не слышали? Там же музыка играла!

Да, это был убедительный аргумент!