Текст книги "Леонид Агутин. Авторизованная биография"

По радио объявили, что поезд прибывает в столицу нашей Родины Москву.

* * *

Через две недели после нашей встречи я получила письмо от Лёни – в конце мая ансамбль приезжает в Москву с концертами! Был даже указан номер поезда и вагон. Можно готовиться к встрече.

Чтобы сделать сыну приятное, явилась на вокзал с двумя его школьными друзьями. Когда поезд остановился, Лёнька, увидев нас в окно, буквально вылетел из вагона и прыгнул на ребят – приятная неожиданность…

Разместили ансамбль в погранучилище – в противоположном от нас конце Москвы, куда я и поехала на следующий день. Лёня меня встретил в прекрасном настроении – уже где-то выступили… Поговорили мы, наверное, с полчаса, и он вдруг заторопился.

– Тебе куда-то надо идти? – спрашиваю.

– Да, у нас тут должна быть репетиция… – как-то неуверенно ответил он.

– Так ты иди, а я поеду домой. Завтра вечером у вас концерт в «России» – там и встретимся.

Я заметила, что сын даже обрадовался моей спокойной реакции.

Когда выходила из КПП, ко мне пристроился какой-то солдатик, как будто он мой сын и идет меня провожать. Нас не остановили. В трамвай мы сели вместе. Я не выдержала и полюбопытствовала:

– А вы куда?

– Понимаете, год не был в Москве и не видел свою девушку – так соскучился… Встречусь с ней и быстро обратно.

Как не понять парня? Я поняла. Но тут же подумала: не-ет, мой сын так не поступит, хоть тоже очень хочется, наверное.

С такими хорошими мыслями я вернулась домой.

В «Россию» приехала, как условились. Мы сидели в гримерной, «ворковали» в ожидании начала концерта… Неожиданно Лёня шепотом скороговоркой произнес:

– Мам, ты только не волнуйся. Начальство не знает. Все обошлось. В общем, вчера мы убежали из училища.

– Как? – только и смогла вымолвить я.

– Я ездил к ребятам в общежитие. Мы так здорово провели время. Ты меня должна понять. Я безумно соскучился – давно не видел друзей. Быть в Москве и не встретиться – кощунство. Когда мы приехали сюда, я ведь сразу обратился к майору с просьбой об увольнительной. «Мы же москвичи, приехали домой, не уходить же нам в самоволку», – объяснял я ему. Не дали… Пришлось уйти. Переодевшись в спортивную форму, мы с Ромкой вышли через проходную с какими-то посетителями. Ромка немного струхнул, боялся, что нас «повяжут». Я, как мог, его успокоил… Мы же из принципа ушли в самоход – ну как иначе?..

Рано утром друзья привезли меня в училище. Пока отвлекали дежурного по КПП, я тихонько пролез под забором и спокойно побежал трусцой по территории училища, будто каждый день встаю рано, чтобы размяться. Туда же вовремя пришел и Ромка. Все было продумано до деталей…

За такими «криминальными» разговорами мы потеряли бдительность. Подняв случайно глаза, я вдруг увидела на мониторе, что ансамбль уже на сцене!.. Мне стало дурно. А Лёня, будто ничего страшного не произошло, спокойно мне говорит на ухо:

– Ты не волнуйся. Сейчас тихо выйду и встану на свое место, оно – крайнее. Никто и не обратит внимания.

И действительно, кажется, не заметили…

Ансамбль пел что-то патриотическое, но я не слушала – думала, что теперь будет за эту самоволку? Отпустят ли хотя бы на денек домой? Третий день они в Москве, а разговора об этом пока нет. Ребята нервничают. Родители – тоже, ездят за ними по концертным площадкам.

И все-таки мы дождались – их отпустили, но только на одну ночь. Пришли близкие. Конечно, чтобы наговориться, ночи не хватило. Но и это было счастье – побывал дома… Утром мы его проводили. А еще через день ансамбль вернулся в Ленинград.

Лёнька и предположить не мог, что у этой истории будет совсем другое продолжение. Подробно об этом сын рассказал уже после дембеля:

– Нашлись стукачи – донесли. Это двое питерских. Они тоже уходили в самоволку. Но их засекли, когда они, уже возвращаясь, перелезали через забор.

На следующий день на общем построении начальник ансамбля устроил им разнос, обещая «губу» до конца службы. А по возвращении в Питер один из них в своей объяснительной записке указал, что в самоволке были и Агутин с Могучевым.

– Как, и эти тоже?

– Ну да, они-то и ушли первыми. А мы за ними…

Доносчика тем же вечером отправили на заставу. Его нельзя было оставить в казарме даже на одну ночь – могли устроить «темную»…

Но на заставе уже обо всем знали. И этому «чуваку» обеспечили «хорошую жизнь». Заслужил.

Утром следующего дня Лёне самому пришлось объясняться.

– Пиши, – говорит майор, – что в самоволке не был, что это клевета, что ты честный комсомолец и не мог уйти в самоволку.

Лёня взял ручку и написал: «Я ходил в самоход, потому что меня, москвича, не отпустили домой, а обязаны были».

– Ты что спятил? Ты понимаешь, что в ансамбле тебе не быть, а Могучев пойдет вместе с тобой?

– Знаете что, товарищ майор, о нем я позабочусь. Никому не дам в обиду. Он мой армейский друг.

Через несколько дней сын сообщил по телефону, что он снова на заставе, теперь Суоярви… тоже Карелия… Я сразу поняла причину такой перемены – не «обошлось»… Но говорил Лёня об этом таким радостным голосом, как будто его не наказали, а наградили. И я вздохнула с облегчением: что бог ни делает – все к лучшему.

* * *

В конце июня раздался очередной телефонный звонок – до дембеля было еще месяцев пять.

– Мам, это я. Ты сидишь?

– Сижу, а что?

– Так вот сиди и не вставай. Ты знаешь, кем я служу?

– Кем?

– Поваром!

– Как поваром? Ты же готовить не умеешь!

– Кто тебе сказал? Это та же режиссерская работа. Надо просто знать, что и в каком порядке бросать в котел.

– А как получилось, что ты оказался на кухне?

– Уволился повар, никто не соглашался, а я согласился. У меня прилично получается, особенно котлеты. Вкусные!.. Даже благодарности от начальства имею. На кухне я еще и мышцы накачиваю – кастрюли служат мне гантелями. А самое главное, скажу тебе по секрету, обещали раньше отпустить домой. Учебу-то в институте мне продолжать надо…

– Вот с этого бы и начинал, – обрадовалась я. – Как хорошо, что ты повар!

Как всегда после разговора с сыном, некоторое время я сидела неподвижно, обдумывая только что услышанное.

Мне представлялась громадная солдатская кухня с такими же, под стать ей, котлами и всякой утварью, а мой сын в белой куртке и в поварском колпаке идет от одного котла к другому, бросая в них очередную порцию продуктов, помешивая поварешкой. Даже почудился запах вкусной еды…

Мой Лёнька – повар! Невероятно! Нечто похожее я уже где-то видела…

Неожиданно в памяти всплыли воспоминания (давно это было)… Приехала к нам в гости из Воронежа родная сестра мужа Лида и привезла в подарок племяннику потешную механическую игрушку «Повар».

Симпатичный такой повар, с добрым, пышущим здоровьем лицом, с приклеенными усиками и улыбкой, в белом фартуке, колпаке. В руке он держал сковородку с блином. Когда игрушку заводили, рука ловко подбрасывала сковородку, и блин переворачивался на другую сторону.

Лёнька, на удивление, обрадовался этой забаве.

Мы, довольные, что сделали ребенку приятное, сели ужинать и на какое-то время за разговорами забыли про Лёню. Папа вспомнил первый:

– А где наш сын?

Я тихонько заглянула в приоткрытую дверь – на полу стоял «Повар». Вокруг него – тарелки, ложки, кастрюля и другая посуда. А главным действующим лицом был мой сын. Он с серьезным видом занимался готовкой. Следом за мной появилась Лида, широко распахнув дверь. Лёня поднял голову и, не отвлекаясь от игры, сказал:

– Ну что, Лид, повар – так повар…

Действительно, в армии сын был неплохим поваром, но с музыкой он не расставался нигде, и даже на кухне успевал между делом, кроме своих «спортивных занятий», и гитару в руки взять – пальцы не должны были, да и не хотели забывать струны.

Впрочем, я думаю, что музыка и была его главным делом, а все остальное «исполнялось» в ее сопровождении.

Глава седьмая
Трудный разбег

«Вернулся я на родину…» Закрытая тема Школа выживания • Послеармейские радости • Запомните это имя • Футбол важнее! • «Я маленький»

Последние месяцы Лёниной службы в армии я особенно ждала его звонков. Каждый раз надеялась, что он скажет, когда демобилизуют. Мне уже представлялась наша встреча на вокзале… Звонки были, но в них ни слова о дне приезда.

– Еще месяца два. Вероятно, отпустят в последних числах ноября, – наконец-то услышала я и стала настраиваться на это время. Оставалось действительно недолго.

Заканчивался октябрь, было двадцать седьмое число, вторник. В тот день после уроков я работала в продленке, сидела в классе и готовила с детьми домашние задания.

Пришла родительница забрать свою дочь. Пока девочка собиралась, мы немного поговорили об успехах дочери, и они ушли.

Неожиданно мама вернулась.

– Что-то случилось? – спрашиваю.

– Ничего, ничего, все хорошо, вы только не волнуйтесь, – произнесла она и замолчала. Было видно, что женщина нервничает, что-то хочет сказать, но не знает как. Стоит, жмется. Я повторила вопрос:

– Что-то случилось?

– Людмила Леонидовна, только вы не волнуйтесь, понимаете, там ваш сын из армии вернулся, – наконец выговорила она, показывая куда-то на первый этаж.

– Да что вы, – улыбнулась я, – это не он. Лёня должен вернуться через месяц, в конце ноября. Вы что-то перепутали…

– Да нет же, это он. Только вы не волнуйтесь, пожалуйста. Мы вышли из школы, а навстречу нам Лёня… В форме… Он сам остановил нас, поинтересовался, у кого мы учимся. Когда узнал, что у вас, обрадовался и попросил подняться и вас предупредить. Боится, чтобы от неожиданности у вас с сердцем чего-нибудь не случилось.

Только тут до меня дошло!..

– Лёнька вернулся! – вскрикнула я и опрометью кинулась вниз по лестнице. А следом за мной, прыгая через ступеньки, с криками неслась ватага моих учеников. Сердце мое колотилось, готовое выскочить из груди.

Влетаем в фойе первого этажа, и в этот момент в распахнутую дверь школы входит Лёня в форме пограничника, стройный, подтянутый, с цветами и большим тортом.

– Я же говорил, что скоро буду, – весело сказал он, неловко обнимая меня.

Это был самый счастливый день из последних двух тяжелых лет моей жизни, которые наконец-то остались позади.

А Лёнька, несомненно, сам переживал торжественность долгожданного события – возвращения в Москву, в родной дом, где его ждала новая жизнь, другая атмосфера, любимые люди.

* * *

Дома ужина не было – мне одной мало надо. А такой встречи не ожидала. Я засуетилась у плиты.

– Мам, ты не волнуйся. У тебя есть какой-нибудь кусок мяса в холодильнике? Давай его сюда, – повелительно сказал сын, надевая фартук.

Я достала мясо. Он повертел его в руках, осмотрел со всех сторон и удивленно спрашивает:

– Это что?

– Мясо, – говорю. – Вот с утра разморозилось…

– Это у вас тут такое мясо?

– А у вас там какое было? – в тон ему удивляюсь я.

– Свежее, розовое, без костей и без жил, – с гордостью произнес сын, подчеркивая степень превосходства армейского мяса.

– Другого нет, – сникла я.

– Ну ничего, – успокоил меня бывший пограничник, – сейчас и из этого что-нибудь придумаем.

И придумал… Это были «огурчики по-корсикански». (Именно их спустя время Лёня готовил в гостях у Андрея Макаревича в передаче «Смак».)

Гости, приглашенные нами в тот вечер, пальчики облизывали – очень было вкусно.

А еще я тогда обратила внимание, как во время готовки работали его руки, как он красиво резал лук и ловко расправлялся с мясом. Этому Лёня научился в армии. Впрочем, все делать красиво и замечать красоту вокруг – свойство его натуры.

Много в тот вечер Лёня рассказал такого, о чем не мог написать в письмах. Не очень хотелось об этом вспоминать… Вот один из эпизодов:

На границе сын задержал нарушителя и долго держал его под прицелом автомата в ожидании подмоги.

– Все это время у меня была только одна мысль, – рассказывал Лёня, – вдруг он сейчас дернется, и мне придется выстрелить. До этого дня я был такой крутой солдат, хотел воевать. А тогда мне никого убивать не хотелось. Я никогда не смогу убить человека!..

Наступила тишина. Вдруг неожиданно сказал:

– Все. Точка. Тему армии мы закрыли. Больше к ней не возвращаемся никогда.

Правда, потом ему еще не один раз снилась граница, снилось, что его вновь призывают в армию, а он никак не может доказать, что свое уже отслужил.

А я думаю, что Лёня как раз никогда не терял незримых душевных связей со своим армейским прошлым.

Через много лет, уже став известным артистом, на одном из концертов в «России» он представил меня тому самому «начальнику учебки», а теперь одному из его многочисленных поклонников. Приятно было пожать руку человеку, который когда-то в первый год службы помог моему сыну выдержать все тяготы и сделал из него настоящего пограничника…

Как-то к Лёне за кулисы заглянул прапорщик – начальник отрядного духового оркестра и, глядя, как музыканты собирают аппаратуру, осторожно, смущаясь, спросил, не найдется ли у «Эсперанто» отслужившего свое «имущества, оборудования и прочей музыкальной утвари». Он бы увез все это в Карелию в качестве подарка. Но сын принял другое решение.

На следующий день они вместе поехали в музыкальный магазин, подобрали все необходимое для ансамбля и оттуда прямо в упаковке отправили в погранотряд в/ч 2143. Это и был его подарок к приближавшемуся празднику – Дню пограничника…

А песня, которая, едва появившись, тронет сердца многих людей и займет первое место в строчках хит-парадов на несколько лет?! Это ли не та самая душевная связь?!

Да-да, это я о «Границе». Написана она аж через 15 лет после дембеля и не по заказу спецслужб, как многие почему-то считали, а абсолютно спонтанно, искренне. И очень быстро.

Песня автобиографична – в ней все как было на самом деле у ее автора.

 
Забрали куда-то
Прямо из военкомата,
Увезли в дали,
Автомат в руки дали.
Ты прости, мама,
Что я был такой упрямый,
Но я служить должен…
Так же, как все.
 
 
Паровоз умчится
прямо на границу,
Так что аты-баты,
Мы теперь солдаты…
 
 
Ну, а когда, мамка,
Опять вернусь я на гражданку,
Ты поймешь сына —
настоящего мужчину,
Ты поверь, мама,
Я не зря такой упрямый,
Ведь я служить должен
Так же, как все…
 

Песня стала своеобразным гимном пограничников, а число желающих служить в этих войсках выросло. А каждый служивший в погранвойсках в Карелии мог с гордостью сказать, что охранял границу Леонида Агутина…

И до сих пор нередко его концерты заканчиваются «Границей» – зрители просто не отпускают его со сцены, аплодисментами требуя спеть под занавес их любимую песню.

* * *

На другой день после возвращения Лёни из армии у нашей бабули был день рождения. К сожалению, в тот год она встречала его в больнице. Забарахлило сердце – возраст давал о себе знать: 82 года!.. Но держалась она молодцом – ответственно лечилась, выполняя все предписания врача. И самым огромным ее желанием было дождаться внука из армии.

Я почти ежедневно навещала ее, мы о многом говорили, но больше всего ее интересовало его творчество. Поэтому у меня всегда с собой была тетрадь с Лёниными стихами и текстами песен.

Бабуля внимательно по несколько раз их перечитывала и никак не могла понять, как на такие сложные, часто нерифмованные строчки можно писать музыку. Она уже четко понимала, что дирижера симфонического оркестра из ее внука не выйдет.

– Выбрал бы что-нибудь одно: или писал музыку, или сочинял стихи, или пел… Иначе же ничего не получится.

Но мы-то теперь знаем, что получилось!..

Все понимали, какое счастье для нее – Лёнино возвращение. Поэтому для торжественной встречи я попросила сына надеть солдатскую форму с зелеными погонами пограничника.

В палату вошли я и Вадим, оставив Лёню в коридоре. Поздравили маму с днем рождения и спрашиваем (зная ответ заранее), что бы она хотела получить в подарок.

– Ну зачем зря спрашивать? Вы же все равно не сможете этого сделать. Только и живу ожиданием Лёнечки… Еще целый месяц, – вздохнула она.

– Какой же подарок через месяц – можно и сейчас, – начал осторожно Вадим.

– Я серьезно, а вы шутите, – недоверчиво посмотрела она на нас.

– Лёня уже вернулся, – робко произнесла я, боясь слишком разволновать маму.

– Правда? А где же он? – бабуля растерянно оглянулась по сторонам.

Тянуть больше не было смысла, и мы открыли дверь. Сначала показалась протянутая рука с букетом белых игольчатых хризантем, а затем и сам пограничник.

– Лёнечка! – вскрикнула радостно бабуля и заплакала. – Дождалась, дождалась! – причитала она сквозь слезы, обнимая внука. – Такого подарка я сегодня не ожидала… Теперь я обязательно поправлюсь…

Действительно, она быстро поправилась, и ее вскоре выписали.

* * *

Вечером я решила угостить сына деликатесом – жареной картошкой с грибами!

Еще летом моя подруга Таня Данилина (замечательный педагог-литератор) пригласила меня к себе на дачу и уговорила пойти в лес за грибами. Я не любительница собирать грибы, но поддалась – уж больно аппетитно она уговаривала:

– Вот вернется твой ребеночек, а ты ему картошечки с грибочками пожаришь… Представляешь?

Урожай мой был невелик: пара белых, подберезовик, несколько сыроежек и опят.

– Ничего, – подбадривала подруга, обменивая мои второсортные на белые, – сейчас почистим, помоем, дома отваришь – и в морозилку. Вот сюрприз-то будет!

Так вот, достаю я из холодильника эти грибы в целлофановом пакетике, торжественно и так демонстративно разворачиваю, чтобы Лёня видел, а сама наблюдаю за ним… А он, видно, и обидеть меня не хочет, и смех еле сдерживает.

– Мам, я откуда приехал?!

– Из армии, – говорю.

– А где я служил?!

– В Карелии, – отвечаю, еще не понимая, в чем дело.

– Мамочка, ты знаешь, сколько в тех местах грибов и каких?! Мы каждый день их ели, причем только белые. На другие даже не смотрели.

У меня чуть пакет из рук не выпал – так хотелось порадовать сына…

Но он все же оценил мои старания и жареную картошечку с грибами ел, не забывая нахваливать.

* * *

Тему про армию мы действительно закрыли. Но потом я еще долго узнавала что-нибудь новое, что было с моим сыном в те два года.

В одном интервью у Лёни спросили:

– Случались ли с тобой какие-нибудь непристойности в армии?

– Самая большая непристойность, – ответил он, – это то место, где мы очутились после призывного пункта. Поселок этот, куда еще при Екатерине II ссылались осужденные на каторгу, назывался КЕМЪ. Если нужно было «послать» – посылали в КЕМЬ. Так и осталась в названии поселка знаменитая аббревиатура нецензурной брани с заменой твердого знака на мягкий. Подходящее местечко… Зимними ночами там выли волки, плакали росомахи, а летом одолевала мошкара.

Да и сама служба не мед. Она в корне меняет восприятие жизни и понятие о счастье и радости. Приходишь с фланга уставший, замерзший и голодный, а в казарме тепло и сухо. Доберешься до койки, съев перед этим большую миску каши, и вот оно – счастье!.. Многое начинаешь видеть в ином ракурсе, а у хлеба появляется другой вкус…

Слушая эти слова, я невольно переносилась мыслями в то время и в то место и будто сама испытывала «трудности и лишения».

Но в журнале «Пограничник» за 1994 год в Лёнином интервью я прочитала:

«Конечно, за два года службы в погранвойсках случались всякие неприятные моменты, но я их, правда-правда, уже не помню. Они либо забылись, либо стали смешными…»

Но мне было не до смеха, когда много позже сын разоткровенничался и я услышала:

– Армия – это школа выживания, которую надо пройти, не потеряв себя, свое достоинство. Неприятные моменты хотелось бы забыть, но не получается. Да и как забудешь вот такое. Дежурил я на кухне – мыл полы из шланга. Заходит «дед» и спрашивает:

– Ты какой год служишь?

– Первый, – отвечаю, я же еще в учебке.

– Салага, значит. Ты что-то медленно работаешь!

И бьет своим здоровенным кулаком меня в грудь. Это называлось «забить фанеру». Перехватило дыхание. Я задохнулся, но устоял. Недолго думая, направляю шланг прямо ему в физиономию. Наверное, это было больно, а главное, неожиданно. «Дед» отлетел к стене, упал. Но я понимаю, что если он сейчас очнется и поднимется, то прибьет меня. Тогда я подхожу и со всего размаху бью его тяжелым сапогом…

Я мирный человек, но считаю, что должно быть правилом – на силу отвечать силой. Я это и сделал. По жизни мне приходилось, к сожалению, так поступать не один раз.

Вот еще пример. Такой же «дед» решил учить меня уму-разуму. Правда, к этому времени я и сам был уже в «переходном возрасте» – за год перевалило.

Набычившись, он прет на меня, растопырив пальцы веером. Глаза окружившей нас толпы горят яростью. Они готовы тут же растерзать меня, а потом «сгноить» в случае поражения. Дедовщина – страшная штука. Ну что тут делать? Не дожидаясь, бью первым – хрясь промеж глаз – нос расквашен. Все! Никто больше ни одного слова мне не сказал…

Мне стыдно рассказывать тебе об этом. Это не есть хорошо. Но по-другому с ними нельзя. Угомонить агрессора по-мирному здесь не получится. Правильно сказал недавно в интервью один умный человек: «Если понимаешь, что драка неизбежна, бей первым…»

Но лучше, чтобы этого не было вообще.

* * *

Как сын радовался, что он вновь в любимой Москве, в родном доме!

 
В музыке улиц знакомых,
В беспорядке домов и людей
Вся та вечность, что не был я дома,
Все, что слышать так страстно хотел…
Как собрать мне все звуки в единый мотив,
Как сложить голоса твои разные…
 
 
Ты и боль, суета,
И надежда, и дом,
Ты конец и начало путей,
Ты как бал,
На который желанных гостей
К себе сами зовем…
 

Я неоднократно слышала, что некоторые города претендуют называться родиной Агутина. А о том, что он воронежец, просто ходят легенды. Одна девушка даже получила приз на конкурсе о его творчестве, «правильно» ответив, что Лёня родился в Воронеже.

На самом деле там живут многочисленные родственники его отца. Лёня же коренной москвич и очень любит свой город. Как-то после первого европейского круиза я спросила сына:

– Что тебе больше всего понравилось там?

Ответ последовал незамедлительно:

– Момент, когда мы ступили на московскую землю.

Все изменения в лучшую сторону, которые происходят в нашем городе, он всегда замечает и радуется им.

 
К музыке улиц знакомых
Никогда не составишь клавир,
Не сложить по ученым законам,
Не понять до конца дивный мир.
 

* * *

Уже через два дня после дембеля Лёня поехал в институт с твердым намерением продолжить учебу. Мои волнения по этому поводу оказались напрасными.

Правда, его бывшие однокурсники были уже на четвертом курсе, а он вернулся снова на второй, в другой коллектив. Но в институте Агутина знали хорошо, помнили о нем, пели его песни. Группа, в которой он должен был учиться, его ждала и приняла как своего.

Лёнька быстро вошел в курс дела, догнал по всем предметам и зимой со всеми студентами сдал сессию. Закрутилась, завертелась жизнь на гражданке…

Параллельно с учебой в институте он продолжал писать песни.

Последняя моя надежда, что Лёня не будет артистом, растаяла. Оставалось одно – помогать. Но меня озадачивало, что сын писал какие-то необычные, казавшиеся мне сложными мелодии.

– Лёня, – говорила я, – твои песни такие сложные, их никто не будет петь.

– Ну и пусть не поют, пусть слушают. Ты что хочешь, чтобы в них было три аккорда? – возмущался он.

– Какая разница, сколько аккордов. Ложится мелодия на слух, и прекрасно, – не успокаивалась я.

– Таких хоть по пятьсот штук в день, – отвечал сын, садился за пианино, поставив для меня рядом стул, и начинал сочинять. Причем сразу со словами. Как-то моментально темы для песен находились.

– Вот здорово, – радовалась я, – так и пиши. А то все придумываешь что-то этакое, непонятное…

– Ты что, хочешь меня перед музыкантами опозорить? Буду писать так, как слышу, как мыслю, как чувствую!.. У меня будет своя музыка, и я уверен, что тебе и всем она понравится…

– Ты никогда не пробьешься с такими песнями, – не унималась я (потом ему об этом говорили многие).

– Пробьюсь, – твердо сказал Лёня. – Отец мечтает, чтобы я стал артистом и писал сам песни, но не верит, что смогу добиться хороших результатов. А я докажу.

 
Мчись, мой конь быстроногий,
Не выбирая путь,
С этой бешеной дороги
Нам никуда не свернуть.
 
 
Мчись вперед, сколько сможешь,
Рви из последних сил,
Чтоб про боль и осторожность
Я на минуту забыл…
 

* * *

Песни сочинялись ночью, на кухне – его любимом месте.

Утром я всегда находила на столе исписанные листочки бумаги. Иногда это были просто обрывки фраз или несколько тактов мелодии. Но я аккуратно все собирала, а законченные стихи и песни записывала в специальный блокнот. Работа шла на всю катушку: днем – институт, ночью – песни.

Лёня и сейчас работает так же, записывая песни на студии, по его признанию, в состоянии «эйфории» от собственной усталости, душевного накала и неравновесия. Иначе не передать настроения, в котором сочинялась песня. Наверное, это так.

«Ты вернешься когда-нибудь снова… ко мне», – начинает он без традиционного музыкального вступления одну из песен, и в его интонации я слышу боль за нелепую разлуку, обиду, но в то же время готовность простить, сомнение и надежду…

А пока заканчивался год послеармейской жизни. Сдана весенняя сессия…

Наступило лето, все разъехались на каникулы. А настроение у сына ужасное: написаны новые песни, сделаны аранжировки, а что дальше? Денег нет, студии нет, связей никаких. Отец тоже толком помочь не мог.

 
Все так и не так,
И как будто бы пустяк,
Но кто-то скажет:
«Что за черт,
Нет дома ни гроша».
Все так, как всегда —
Просто счастье и беда,
Но кто-то скажет: «Не везет —
Пропащая душа…»
 

Сидит Лёнька на диване, смотрит в одну точку пустыми глазами и молчит: говорить ни о чем не хочет. Я забеспокоилась – не случился бы нервный срыв.

Боже, как я молила тогда, чтобы хоть кто-нибудь позвонил. Пусть наобещает «горы золотые» и не выполнит. Просто наобещает. Начнется какое-нибудь движение. Лёня будет продолжать писать песни.

И телефон зазвонил. Всегда, если чего-то очень хочешь, оно свершается.

Бегу, беру трубку. Звонит Таня Калабушкина. Просто так. То да се – как мое здоровье, как дела на работе и, между прочим, как Лёнька?.. Я ей под настроение все и рассказала…

А она, оказывается, летом работала администратором с группой артистов, и у нее есть телефон одного певца, у которого знакомый звукорежиссер работает на студии. Такая вот цепочка «связей».

– Я сейчас продиктую вам номер. Пусть звонит и договаривается.

Слушая наш разговор, Лёнька первый раз за много дней улыбнулся. Он тут же позвонил этим ребятам. Повезло – оба оказались на месте. Сразу договорился о встрече в студии для прослушивания и записи первой песни.

За месяц до этого Лёня сказал мне, что запись одной песни стоит 1000 рублей! (Это 12 часов работы.) И хотя мой оклад тогда был 180, я, не моргнув глазом, уверенно сказала: «Найдем. Будешь записывать». А сама думаю – где найду? Сын будто прочитал мои мысли:

– Где ты их возьмешь?

– Что-нибудь продам, плюс зарплата. Соберу, не волнуйся. Ты работай.

А тут я слышу, Лёня по телефону удивленно и обрадованно переспрашивает у кого-то:

– Триста шестьдесят рублей?!

Мы радовались, как малые дети. Конечно, такие деньги я нашла, и он поехал. А через три дня привез кассету.

Наконец-то свершилось! Первая студийная запись! Это был «Морской этюд». Мы включали ее бесконечно и не могли наслушаться. После домашних скрипучих записей это было что-то необыкновенное! Лёнька загорелся.

– Надо ее показать кому-нибудь.

– Кому? Куда? Кто тебя ждет, – умерила я его пыл, – что ты поедешь с одной песней? Запиши еще. Тогда будем думать.

– Мам, да ты что? Где деньги?

Но я видела, какое было у него настроение, как хотелось ему работать.

– Не твоя забота, – ответила я.

Через две недели, кое-что определив в комиссионку и собрав вторую стопку рублей, трешек, пятерок, я отправила его на студию. Помню, неловко себя чувствовала, что деньги мелкие и какие-то уж очень старые. Сын успокоил:

– Ерунда! Да хоть мелочью, лишь бы были…

Двух песен мне показалось тоже мало, и я уговорила записать еще одну. Дома в тот момент не было ни копейки, и он попросил деньги у отца.

Именно на этой записи звукорежиссер сказал:

– А ты знаешь, мне нравится твоя музыка. Тут неподалеку работает на радио мой приятель. Я сейчас попрошу его прослушать твои записи. Если они ему понравятся, он покажет своему музыкальному редактору, а если нет – не обессудь.

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться Лёня, – только если понравятся.

Приехал молодой человек. Несколько раз прослушал и был удивлен, сказав, что это что-то необычное, отличное от других, и забрал все три кассеты. Но точно так же предупредил Лёню:

– Если музыкальному редактору понравится хотя бы одна, то она обязательно ее возьмет. Если нет – не обижайся. Сделать ничего не смогу…

* * *

Вскоре Лёню пригласили к музыкальному редактору радиопередачи «С добрым утром!». Ей понравился «Морской этюд». Она берет его и включит в одну из ближайших передач. Когда именно – сообщат. Мы набрались терпения… Нам действительно позвонили…

Эту воскресную передачу, выходившую в эфир в 9 часов 15 минут утра по Первой программе, любили все и всегда слушали.

В тот день я встала рано и уселась у радиоприемника задолго до начала передачи. Сына дома не было. Отец взял его на гастроли с Женей Белоусовым, в то время уже очень популярным, а Лёня «разогревал» его публику.

Когда по радио раздался голос диктора, у меня забилось сердце, началось какое-то жуткое волнение, даже пот на лбу проступил. Я не представляла, как это фамилия моего сына прозвучит на всю страну. А ведущий, как будто нарочно, называл кого угодно, только не Лёню. Помню, выступал пародист и читал что-то очень смешное, но мне было не до смеха. Меня возмущало, что рассказ такой длинный – время передачи катастрофически подходило к концу. И вдруг:

– Дорогие радиослушатели, мы приготовили для вас сюрприз. Сейчас вы услышите песню, слова и музыку которой написал молодой московский композитор. Сегодня на радио его дебют. Запомните это имя – Леонид Агутин.

Меня затрясло, страх и радость – все перемешалось… В эфире поплыла музыка, похожая на звук морского прибоя. Это было уже хорошо знакомое мне вступление…

Но в эту самую минуту раздался телефонный звонок – подруге очень хотелось сообщить мне, что по радио поет мой сын. Торопливо ответив, что знаю, положила трубку. Но сразу раздался второй звонок, затем третий…

Я так и не смогла спокойно прослушать выступление сына – звонки шли один за другим. Я уже не спрашивала, кто на проводе, а просто повторяла одно слово:

– Знаю!..

Пока догадалась выключить телефон, песня уже закончилась. Еще больше звонков было потом – уже с поздравлениями. Их в тот день было очень много. Друзья и знакомые искренне радовались за Лёню и за меня (сейчас почти не звонят – привыкли).

Вот так в первый раз в октябре 1989 года прозвучала в эфире фамилия «Агутин». Кто как, а я запомнила… Первый раз люди услышали в авторском исполнении его песню.