Текст книги "Леонид Агутин. Авторизованная биография"

Глава пятая
Ах, институт…

«Тридцать первый» «Чудеса на свете бывают?!» Трудовой семестр • Вожатый • Повестка…

Получив аттестат зрелости, сын выбрал режиссерский факультет Института культуры (такой же факультет ГИТИСа окончил его отец). Сто восемь человек подали заявления, а вакансий только тридцать. Конкурс!.. Лёня очень серьезно готовился к вступительным экзаменам. Каждый день ездил в библиотеку, прочитал массу литературы.

Первый экзамен – специальность.

Кроме чтения стихов, басен и прозы, абитуриенты должны были набросать сценарий праздника на заданную тему, представить его на суд жюри и защитить не хуже, чем диссертацию, раскрыв свои творческие способности. Затем в составе групп сыграть этюд. Со всеми этими заданиями Лёня не только блестяще справился сам, но и другим помог. И, конечно, пел, аккомпанируя себе на гитаре.

Самый главный экзамен сдан на отлично. Кроме Лёни, из всех поступающих пятерки получили еще семь человек. С таким успехом ребят поздравил сам декан. Появилась надежда.

Следующими были литература и сочинение. С ними он тоже справился, но чуть похуже.

Оставалась история, за которую сын не боялся. Этот предмет он знал, хотя слабое место было – даты (те самые цифры…).

Накануне вечером звонит приятель, который поступал в тот же институт, и, вероятно, спрашивает, где завтра встреча. Слышу удивленный голос сына:

– Какая встреча? У нас консультация? – А дальше испуганный крик в трубку:

– Как завтра?

Я с ужасом понимаю, о чем идет речь: завтра экзамен! Лёня перепутал день сдачи экзамена, а еще целый учебник не прочитан.

– Хорошо, что позвонил, ведь я собирался сдавать послезавтра, – сказал будущий студент, глядя на мое растерянное лицо, – вот это была бы история! Ты не волнуйся, у меня целая ночь впереди – лучшее время для занятий.

Назавтра экзамен был сдан, правда, на четыре.

Результат – шестнадцать баллов, не очень высокий. Но даже так сдали немногие. Мы надеялись, что Лёня поступит. Волновались, конечно, но все ребята, которые вместе с ним сдавали экзамены, говорили:

– Лёнь, ну кого еще принимать, если не тебя? – Это подбадривало, укрепляло надежду.

Наступил «день истины» – сын поехал в институт с другом узнавать результат…

Стенды со списками поступивших выставлялись на улице. Выйдя на нужной остановке, ребята сразу увидели толпу молодежи. Лёня подошел к стендам, и неожиданно воцарилась тишина. Он не сразу обратил на это внимание. Стал искать себя в списках режиссерского факультета. Не нашел. Фамилию-то Агутин легко увидеть. Наверняка должна быть одной из первых. Он решил, что ошибся, смотрит не в тот список. Но и в других его фамилия не значилась…

Тут он вдруг понял, почему так внезапно все замолчали. Конечно, те, которые поступили, радовались своему успеху, но в то же время испытывали неловкость перед Лёней. Он ведь помогал им на экзаменах, и они были удивлены и огорчены, что именно Лёня и не прошел.

А я сижу дома и жду звонка. Долго ждала… Делать ничего не могла, все валилось из рук. Подумалось о худшем – не поступил, поэтому и не звонит. Он, конечно, понимал, что я волнуюсь…

Наконец, раздался звонок: «Нет», – услышала я его сдавленный голос и все поняла. А в трубке уже пошли короткие гудки.

Еле дождалась, когда сын приедет домой. Он был чернее тучи. Обидно! Да что там обидно – рухнули все планы.

В тот год в Москве проводились молодежные спортивные игры и вступительные экзамены были в августе. Поступать куда-либо еще не оставалось времени. Надо было принимать какое-то решение.

Для начала поехали в институт – выяснить, почему не приняли – может быть, все-таки ошибка. В кабинете приемной комиссии нас встретили приветливо. Я изложила суть нашего визита – сын хорошо сдал экзамены, но почему-то не прошел.

– А как фамилия? – поинтересовался ректор.

– Агутин, – сказали мы хором.

– Агутин? – воскликнул мужчина, сидевший напротив нас, и, улыбаясь, посмотрел на Лёню. (Как потом выяснилось, это был декан факультета, на который поступал мой сын.) – Он нам очень понравился на экзамене по специальности. Мы целую петицию направили в ректорат, – продолжал он.

Ректор – председатель комиссии тут же попросил протоколы экзаменов и списки, полистал их и говорит:

– Вот видите, Агутин Леонид – тридцать первый. Ну что делать? – развел он руками. – Кто-то должен быть тридцать первым? – и показывает, что Лёня записан первым, но под чертой.

Эту жирную черную черту я помню до сих пор. Получалось, что она решала судьбу моего сына.

– Как же так? – спрашиваю.

– Понимаете, – будто оправдываясь, объясняет он, – многие из абитуриентов – льготники, идут вне конкурса. Например, ребята из сельской местности – должны же они нести культуру в деревни?

Я чуть не рассмеялась, но сдержалась и, глядя ему в глаза, слегка улыбнувшись, ответила:

– Обязательно должны.

Ректор понял мою иронию.

– Конечно, – сказал он, – эти парни женятся здесь на москвичках и никуда не поедут. Но у нас разнарядка, и мы обязаны ее выполнить.

Ну что тут скажешь?..

Вне конкурса еще шли парни, отслужившие в армии, девчонки и ребята, окончившие культпросветучилище. Многие из них набрали меньше баллов, но у них была привилегия.

Хотя у моего сына за плечами кроме музыкальной школы была еще и джазовая студия (три года) – это не учитывалось.

И все-таки декан факультета уговорил нас не торопиться забирать документы.

– Всякое случается, – как-то очень по-доброму сказал он, – может быть, кто-то передумает. – Да-да, и такое бывает, – увидев, что я очень удивилась, добавил он. И мы согласились…

Начался учебный год.

Один наш знакомый предложил устроить Лёню работать на телевидение. Но для оформления нужны документы. А они еще были в институте. Лёня сказал:

– Не поступил – значит, не поступил. Поеду, заберу и буду устраиваться на работу. – И поехал.

Мы по-прежнему жили в Беляево, а институт находился в Химках. Путь неблизкий. Можно о многом передумать, пока едешь.

«Интересно, а чудеса на свете бывают? – размышлял сын. – Вдруг выйду из автобуса, пройду мимо списков, посмотрю, а там моя фамилия?!

Размечтался! Чудес не бывает. Никуда смотреть не буду. Прямо в приемную комиссию за документами».

Идет он мимо стендов, стараясь не смотреть в их сторону. Но кто же выдержит? А вдруг?! Лёня обернулся и встал как вкопанный. Он увидел, что в начало списка вклеена какая-то полоска бумаги. Подошел поближе.

– Да это же моя фамилия! – Лёня не поверил своим глазам… Он вновь и вновь перечитывал эту полосочку.

Действительно – Агутин Леонид… Наконец, до него дошло: он зачислен, он – студент! Для убедительности он еще раз посмотрел на стенд и рванул в приемную комиссию.

Влетает и кричит:

– Скажите, чудеса на свете бывают?!

Женщина, член комиссии, оторвавшись от бумаг, испуганно спросила:

– Что случилось?

– Нет, вы скажите, ну, пожалуйста, скажите: чудеса на свете бывают? – уже тоном чуть ниже настаивал Лёня.

– Да ты откуда свалился? Кто ты такой?

– Я – Агутин Леонид, – ответил сын так, как будто все его должны были знать.

– A-а, все ясно, – заулыбалась женщина, успокоившись, – ящик коньяка ты теперь должен одному студенту. Он перевелся на заочное отделение. Тебя и взяли – ты ведь тридцать первый!

О, чудо! Оно на самом деле существует.

Теперь скорее домой – порадовать всех. Первой, кому он сообщил, была бабуля. Она потом рассказывала, что когда открыла дверь любимому внуку, то сразу поняла – он студент.

Тут же он позвонил мне на работу. К телефону подошла моя коллега. Лёня попросил ее передать мне новость – его приняли в институт. Когда мне это сообщили, я не поверила, решив, что учительница не поняла и сын говорил о том, что он уже устроился на работу. Я даже удивилась:

– Так быстро?

Но через несколько минут снова раздался звонок, и теперь к телефону подбежала я.

– Мамочка, меня в институт приняли, – раздался радостный голос сына, и Лёня рассказал мне, как все было.

Я заплакала, но это были слезы радости… А сын продолжал:

– Я сейчас домой – и сразу уеду на картошку. Моя группа уже там. Ты не волнуйся – соберусь сам.

Когда я пришла с работы, его уже и след простыл. На столе лежала записка:

 
Ветер упрямый
От папы, от мамы
Нас снова несет в никуда.
Но время проходит,
И путь нас приводит
К родному порогу всегда.
 

Взяв рюкзак и гитару, Лёнька уехал к своим теперь уже однокурсникам.

Встретили его на ура. Сначала, правда, ничего не поняли: решили, что он в гости к ним приехал – на экзаменах-то сроднились почти. А когда узнали, что теперь будут учиться вместе, ликованию не было конца.

* * *

Начался трудовой семестр. Работа в колхозе оказалась нелегкой. Уборка картофеля – не такое простое дело, как кажется. Его надо было собирать за техникой, сортировать, засыпать в мешки, которые становились тяжеленными, так как набивались доверху, и забросить их в грузовик, что при уже закрытых бортах ой как нелегко…

Лёнька, даром что городской, тут же придумал какой-то новый удобный способ погрузки. «Рацуха» всем пришлась по душе. Работать стало не только легче, но и веселее, что в коллективном труде просто необходимо. Даже желающих оставаться дежурными на «зимних квартирах» становилось меньше – скука. То ли дело в поле!..

Присматривала за «дешевой рабочей силой» колхозная бригадирша, периодически заезжавшая к ним. Иногда для виду поругивала москвичей, чтобы не ленились. Речь ее состояла почти из одних нецензурных слов, но никто не обижался, так как понимали – это ее обычный лексикон. Да она и не злилась, даже немножко жалела молодых ребят, особенно девчонок… Понимала эта деревенская женщина, как трудно им, не привыкшим к такой работе…

Но молодость брала свое – спали по четыре-пять часов. Вечером песни, танцы. Даже концерт дали местным жителям, стихийный, без особой подготовки – кто что умел. Вся деревня, не избалованная приездами артистов, пришла на этот праздник. Получилось отлично. Все остались довольны.

В таком приподнятом настроении Лёнька сочинил песню, которая сначала стала гимном группы, а потом института.

 
Нас сдружила, объединила
Одна и та же мечта —
Пусть на свете смеются дети,
И победит доброта.
 
 
Пусть в работе, как в водовороте,
Нас жизнь закружит всех.
Счастье будем
Дарить мы людям —
Пусть торжествует смех.
 

А по возвращении из трудового лагеря в первый же день я услышала:

 
Рядом с тобой
Забываешь все на свете.
Рядом с тобой
Мысли тяжелые
Унес легкий ветер.
Рядом с тобой
Времени не замечаешь.
Рядом с тобой…
 

И я поняла… Это были строчки, написанные влюбленным семнадцатилетним мальчишкой. Я знала имя его избранницы, а спустя много лет в одном из стихотворений нашла упоминание о тех юношеских чувствах.

 
У меня рубец на сердце с детства,
Так случалось, впрочем, и с другими.
Я хотел с ней рядышком согреться
И сгорел желаньями лихими.
 
 
А потом тянулись годы, годы,
И рубец тянуло заживавший.
Слава богу, стал я пароходом,
К пристани любви своей приставшим…
 

* * *

В институте Лёня учился с огромным удовольствием, азартно занимался любимым делом. «Сова» от природы, он был вынужден каждый день вставать в шесть утра. Полтора-два часа тратил на дорогу в один конец, домой возвращался поздно вечером. И не уставал.

Ему все нравилось: и преподаватели, и однокурсники, и предметы, которые изучал. Особенно режиссерское мастерство – вот где была огромная возможность для проявления его творческих способностей и устремлений. Лёня сочинял музыку к постановкам, часто играл в них главные роли, иногда сам проводил репетиции – ему доверяли.

Уже на первом курсе сын начал выступать на сцене – сначала с четверокурсниками, которые сразу его заметили, затем со студентами из своей группы. Много песен было написано в тот год: мажорных – радостных и минорных – грустных.

 
Вдруг за окном
Противный дождь весь день.
Мир так промок,
Вокруг одна лишь сырость.
Я так сегодня одинок.
Как это глупо!
Что ты там, а я здесь,
Мы не вдвоем.
Мир как будто разделился,
И мы никак друг друга не найдем…
 

Лёнины песни быстро стали популярными в институте, а их автор – одним из лучших студентов факультета. Декан, встречая его в коридоре, похлопывал по плечу и спрашивал:

– Как дела, тридцать первый? – думая, вероятно, про себя: «А ведь мог и не поступить!»

К нам часто приходили его друзья-студенты, обдумывали сценарии предстоящих праздников, готовили костюмы для выступлений, пели песни, да просто болтали и шутили.

Однажды Лёня с приятелем из группы, Андреем, придумали клоунаду – задание по режиссуре. Ее замысел был основан на трансформации предметов. Для этого они использовали детскую игрушку-рапиру. Защитные маски на головах ребят были клоунскими шапочками, а сами рапиры по желанию мгновенно превращались то в шампур с вкусным шашлыком, то в радиоантенну, затем, если ее быстро раскручивали над головой, она становилась зонтиком или парашютом. Вариантов было много, и получалось забавно и смешно, если еще учесть, что партнер был на голову выше – прямо Тарапунька и Штепсель…

Показ этого номера на курсе, а затем и в институте имел шумный успех – все умирали со смеху.

Обрадованные удачей, ребята решили подработать на массовых праздниках. Стали ездить по городам Подмосковья. Два номера – 25 рублей. По тем временам совсем неплохо.

Два раза в году проводили режиссерские показы, которые превращались в настоящие спектакли. В зале всегда было много народа: студенты со всех курсов, преподаватели и гости, среди которых, по приглашению сына, бывала и я.

Как мне все нравилось!

Это было очень похоже на выступление в любом другом институте. Но там это студенческое хобби, а здесь выступление уже было отмечено определенным профессионализмом режиссуры, сценария, игры. А еще фанатичной влюбленностью в дело, которым они заняты, которому служат.

Я часто вспоминала об этих праздниках режиссуры на шоу-концертах сына, особенно когда смотрела «Старые песни о главном».

Это не художественные фильмы в общепринятом смысле, поэтому о создании образов говорить не приходится. Да и задача такая, вероятно, не ставилась. Привлекает непосредственность игры эстрадных звезд, веселая шутка незатейливых сюжетов, объединенных главным.

Моей семье и нашим друзьям очень понравился самый первый фильм, показанный по ТВ в новогоднюю ночь 1996 года, и беспечный весельчак-балагур – колхозный шофер, которого, по-моему, здорово сыграл Лёня. А песенка шофера, исполненная им в собственной манере, получила второе рождение и сразу помолодела. На гастрольных концертах зрители часто просили исполнить ее и пели вместе с ним.

Роль влюбленного фотографа в фильме-2 (1997 год) оказалась менее яркой. Да и песня «У синего моря», хоть и неплохо исполненная, не пришлась по душе самому певцу. Наверное, поэтому он о ней и не вспоминает.

А вот в «Старых песнях о главном-3» (1998 год) Лёня сам решал, что и как исполнять. Сцена конспиративного свидания Штирлица (Л. Агутин) с женой (А. Варум) из легендарных «Семнадцати мгновений весны», как мне кажется, неожиданно получила новое эстрадно-драматическое воплощение. Великолепная музыка Микаэла Таривердиева, волнующие стихи Роберта Рождественского, талантливо сыгранная, трогательная красивая встреча любящих героев, пронзительная интонация Лёниного голоса – все это стало откровением.

 
Я прошу:
Хоть ненадолго,
Боль моя,
Ты покинь меня.
Облаком,
Сизым облаком
Ты полети к родному дому,
Отсюда – к родному дому…
 

К этому дуэту мы еще вернемся…

* * *

Год учебы в институте пролетел. Наступило лето, и некоторым студентам предложили поработать вожатыми в пионерском лагере, на Крымском берегу под Ялтой. Лёня сразу согласился:

– В море покупаюсь, немножко подзаработаю, да и попробую себя на педагогическом поприще – тоже пригодится…

Через несколько дней он уехал. Гитару, конечно, не забыл.

В лагере ему достался первый отряд. Дети приехали из Тюмени и впервые в жизни увидели море. Ребята сложные, из неблагополучных семей: дрались, сквернословили, курили, многие знали вкус спиртного, а двое мальчишек даже стояли на учете как потенциальные алкоголики.

Кто хоть немного знаком с педагогикой, знает, что таких детей не воспитаешь ни бесконечными наставлениями, ни руганью, ни приказами. Никаких детей этими методами не воспитаешь, а таких – тем более. Только личным примером, добротой и интересными делами. Об этом мы и поговорили с сыном перед отъездом.

Так Лёнька и постарался построить свою работу в отряде.

Каждое утро обязательная разминка. Вставать-то ой как не хотелось! Вечером после отбоя никак не уснуть: то страшилки кто-нибудь рассказывает, то в соседнюю палату сбегать надо – попугать или разукрасить лицо пастой. В лагере всегда засыпают очень поздно, а утром…

Что только Лёнька не придумывал, чтобы разбудить ребят!

– Подъем, – кричит, – сегодня идем в поход, быстро собирайте рюкзаки.

Первые, кто находил в себе силы подняться, начинали с особым усердием будить других, зная заранее, что никуда они не пойдут, что это игра, в которую в очередной раз вовлек их вожатый. На следующий день придумывалось что-то еще. И всякий раз дети с готовностью попадались на хитрые уловки.

После завтрака – купание в море, где каждый мог влезть к своему вожатому на плечи и нырнуть в набегающие волны. Удовольствие какое! А пирамиды, которые придумывались прямо в море! Сколько фантазии! Потом эта пирамида ломалась, и дети с радостными воплями и визгом падали в воду. Лёнька даже умудрялся какие-то сценки ставить там же, в воде.

А когда они ложились загорать, он разрешал закапывать себя в песок, оставляя только голову. Еще гримасу какую-нибудь состроит – артист, а все счастливы. Затем откопают – и гитару в руки. Петь дети любили, тем более отрядную песню, которую сочинил их вожатый. Время на пляже использовали и для репетиций – праздников в лагере было много.

После полдника – спортивные игры. Особенно был любим футбол, в который мог играть весь отряд сразу, разделившись на две команды. Вожатый был в одной из них, что не вызывало ревности противника, как, в общем, и не означало обязательной победы тех, с кем он играл. Арбитром на таких турнирах обычно был тот, кто по какой-то причине не мог играть в команде. Сам Лёнька играл с удовольствием, выкладывался полностью, и ребята гоняли мяч до седьмого пота…А вечером – костер и снова песни.

Полюбили Лёньку в отряде. Так получилось, что ему пришлось уезжать на два дня раньше – его ждала очередная повестка из военкомата. Провожали всем лагерем… Потом в течение еще нескольких лет мы получали письма от девчонок и мальчишек, которые никак не могли забыть прекрасно проведенного лета и своего вожатого…

Глава шестая
Почетная обязанность гражданина

«Как родная меня мать провожала» Очень, мама, прошу, писем больше пиши «Дедовское» лечение • Заочное знакомство с радио • «Я такой джаз сыграл!..» • Поездки к сыну и попутные встречи • Московские гастроли и самоволка • Дембель через кухню

Повестка в военкомат действительно ждала – в то лето Лёне исполнилось восемнадцать. Осенью его должны были забрать в армию. Можно было, конечно, потянуть и уйти весной. Но Лёня принял решение:

– Раньше уйду – раньше вернусь… А отслужить все равно надо – как все…

Поехал и написал заявление в погранвойска – на передовую.

Господи! Кто только такое придумал – забирать ребят в армию из института, прерывать их учебу. На втором курсе сыну учиться уже не пришлось. Единственное, что он еще успел перед призывом, – съездить со своей группой в колхоз на картошку. В принципе, мог и не ездить – никто бы не осудил. Но Лёнька прекрасно понимал, что расстается со своими однокурсниками, с которыми сроднился, которых полюбил, не на два года, а навсегда, так как, вернувшись из армии, будет учиться уже с другими студентами. Если будет… Поэтому в те дни он ходил удрученный и подавленный.

Почти каждый вечер стоял у магнитофона с гитарой и пел. Делал он это по моей просьбе. Мне хотелось, чтобы, уходя в армию, сын оставил частичку себя – свои песни, которые я могла бы слушать, когда захочется. Только потом я поняла, сколько душевной боли испытал он тогда…

 
Догорает свеча…
Удивительный мир
В эту ночь был у нас.
Но кончается воск,
И танцует огонь
Истерический вальс…
 

Или вот эта:

 
Снова зубы в струны,
От лица ладони.
Только бы не выстрел,
Только не в мишень.
Превращая душу
В пальцы и клавиатуру,
Мысль неподвижна, как пень…
 
 
И пускай я пока
С незнакомыми не знаком.
Для судьбы как мишень
Постоянно мой дом.
Дай мне надежду,
Дай мне удачу,
Дай мне упрямость свою, судьба…
 

В те напряженные дни Лёнька всячески пытался поддержать меня, поднять настроение.

Помню момент, когда он пошел в парикмахерскую стричься наголо. Представляете – сбрить его красивые волосы. Ужас! Когда мой «золотой» ребенок вошел в дом и я, естественно, схватилась за сердце, он начал такое изображать и рассказывать, что я хохотала до слез.

До сих пор меня поражает эта особенность Лёни – не раскисать в критической ситуации и не взваливать свои переживания и проблемы на ближнего. Его коронная фраза, унаследованная от бабули: «Это не повод, чтобы так расстраиваться», – всегда меня успокаивает.

А вечером пришли друзья. Никто не произносил никаких официальных тостов и напутственных слов – просто шутили, болтали, рассказывали смешные истории, анекдоты.

В ту ночь сын много пел свои песни и песни Александра Розенбаума. Тогда, вероятно, они особенно были ему близки… Зашли соседи Заславские. Галя помогала мне готовить, а Борис показывал Лёне, как надо правильно и быстро наматывать портянки.

– Учись, – говорил он, – ноги сбережешь.

Трудно было представить, что утром сын уедет.

Но утро наступило, и мы пошли провожать. Приехали попрощаться мой брат с дочерью Мариной. Смотреть на Лёню было и грустно, и смешно: лысый, в старой рваной телогрейке и таких же штанах, в башмаках непонятно какого размера (где только он все это взял?), – короче, во всем том, что уже никогда не вернется обратно.

Сборный пункт оказался недалеко от нашего дома. Народу собралось много – провожающих, естественно, больше, чем призывников. Я, как могла, держалась. Лёнька рассказывал разные байки, изображал кого-то, смеялся. Все это делалось для меня.

Вдруг все услышали хриплый, трубный и, как мне показалось, зловещий командный голос:

– Становись!

Наступила тишина. Открылись ворота, и все новобранцы оказались по ту сторону забора. Кто-то, прощаясь, еще махал рукой, кто-то кричал последние уносимые ветром слова, но между нами уже было расстояние длиною в два года…

Долго мы стояли, надеясь еще раз увидеть своих мальчишек. Но сколько ни стой, ворота не откроются – надо идти домой. Для нас начался новый отсчет времени.

* * *

Дом опустел… Я включила магнитофон.

 
Мои дорогие, милые!
Вы мне сотни раз дороги!
Простим эту жизнь холодную.
Я перерыл в памяти
Нежных слов ворохи,
Но все они только модные…
Мои дорогие, милые!.. —
 

услышала я голос сына и дала волю слезам. Никто не видит и не слышит, можно нареветься вдоволь…

 
Не забывай,
Не уезжай, уезжая,
В сердце оставь сердце свое,
Правду мою.
Только не забывай,
Не уезжай, уезжая,
Я так хочу там вдруг найти
Руку твою…
 

Как я ждала первой весточки от сына! Какое это жуткое состояние – полная неизвестность. Я себе места не находила. Несколько раз в день заглядывала в почтовый ящик. И вдруг – долгожданное письмо. Дрожащими руками открываю конверт, читаю прямо на месте, не поднимаясь в квартиру.

«Дорогая мамочка!

Не волнуйся, у меня все хорошо. Нас везут на Карело-финскую границу. В поезде я встретил двух ребят из нашей джазовой студии. Представляешь? Вот здорово! Вероятно, и служить мы будем вместе.

Береги себя. Целую. Сын».

Это действительно была весточка. И какая! Он написал ее в дороге и на станции попросил кого-то отправить (их уже из вагонов не выпускали).

Только через три недели пришло большое письмо, из которого я узнала, что Лёня попал служить на границу, в Карелию, в поселок Калевала, в/ч 2143. Мне сразу захотелось посмотреть, где эта Калевала. Пошла к Заславским. Разложили на полу какую-то старую огромную карту Советского Союза и, стоя на коленках, сталкиваясь головами, втроем стали искать. С трудом нашли Карелию, Петрозаводск. Я долго смотрела на эту точечку на карте, как будто видела своего сына.

О службе в письме всего несколько слов: «не легко, но прорвемся». Много успокаивающих, чтобы я не волновалась, берегла себя, ни о чем плохом не думала. Все обязательно образуется. Он отслужит положенный срок и вернется домой. Все, казалось бы, хорошо. Но любительская фотография, вложенная в конверт, говорила совсем иначе… На обратной стороне снимка прочитала:

 
Я не назначил срок,
Но я назначил день.
Только б пройти смог
И обойти тень.
 
 
Здесь не гитара, не стул
И не стена за мной,
Здесь то мгновенье, когда
Я остаюсь собой.
 
 
Краткий миг тишины
Словно отдых души.
Очень, мама, прошу,
Писем больше пиши.
 

И я писала. Писала много и часто, подробно рассказывая о том, что происходит на гражданке, стараясь отвлечь его от тяжелых мыслей. Мои письма он хранит до сих пор – вероятно, в те два года они ему помогли. А я берегу его солдатские весточки. Перечитывая их, и сейчас переживаю то же, что и тогда.

Время тянулось долго. Каждый день казался вечностью. Я продолжала отрывать листочки календаря, жила от письма до письма.

«Здравствуй, милая моя мамочка!

Учения пережил. После учебки оставили служить в гарнизоне, в комендантской роте (личный резерв командира части). Служба менее почетная, но более тяжелая, чем на заставе. Основная нагрузка на ноги и нервы. Жаль, что не на мозги».

А вскоре уже с погранзаставы я вновь получила письмо, в котором прочитала:

«Хочу сказать тебе не просто ради успокоения, а теперь уже абсолютно честно, – здесь в армии я освоился. Самые тяжелые месяцы мои прошли. Слава богу, что они никогда не повторятся.

Начал находить свободное время для занятий, для чтения книг. Думаю, что на службе одолею всего Достоевского. Короче, время зря не теряю. Использую его даже более полноценно, чем на гражданке. Жизнь заставляет мобилизоваться».

Каждый месяц я старалась посылать посылки. Правда, тогда это было очень трудно. Даже конфет или баранок с сушками достать было проблемой. А что-нибудь повкуснее – тем более. Но друзья и знакомые приходили на помощь, и я все-таки умудрялась порадовать сына.

«Огромное спасибо тебе за письмо и за посылку, как приятно их получать. Дело даже не в содержимом, хотя это тоже очень нужно, а главное – от них домашним теплом пахнет».

Так в постоянных думах, переживаниях и ожиданиях прошла зима. Не было уже таких длинных, холодных, темных вечеров. День заметно прибавился. Начиналась весна – мое любимое время года. Стало легче.

А тут еще и долгожданная весточка, и поздравительная открытка с 8 Марта.

«Дорогая моя мамочка!

Сегодня твой день. Пусть же весна не покидает твои глаза. Пусть то самое прекрасное, что мы ценим в женщине: нежность, доброта, ласка, материнская забота – останется, как составная часть твоей души.

Мама, ты у меня самая прекрасная женщина на свете. Я это теперь точно знаю. Я горжусь своей мамой. Будь счастлива. Отдавай своим малышам частицу души своей, а здоровье – не надо, не отдавай.

Поздравляю. Сын».

Вот такие слова. Оказывается, не так много надо матери для счастья – прочитать, как ценит и бережет ее сын, а главное, знать, что он сам жив и здоров.

* * *

Через несколько дней раздался телефонный звонок. Беру трубку.

– Вас вызывает Калевала, – слышу молодой бодрый голос телефонистки.

Первое, что мне пришло в голову: что-то случилось (до этого Лёня ни разу из армии не звонил). Не знаю, может быть, это у меня так мысли работают, но я жутко испугалась. Те несколько секунд, пока держала трубку и ждала, были бесконечными…

И вдруг радостный голос сына:

– Мам, привет, это я (как будто мы расстались только вчера).

А у меня ком в горле, сказать ничего не могу.

– Мамочка, ты что, что-нибудь случилось?

– Нет, нет, все хорошо, – с трудом выдавила я, – я счастлива, что слышу твой голос.

– Мамуль, у меня все отлично: здоров, служба идет нормально, успеваю и музыкой немного позаниматься. Конечно, скучаю по дому и по друзьям. Как ты?..

Только через год, когда Лёня был уже в Ленинграде, при нашей встрече я узнала, что тот первый его звонок был из санчасти.

Дело в том, что однажды в очень жаркий день, что в тех местах бывает крайне редко, Лёне пришлось идти босиком через ручей, и он о проволоку поранил ногу. Попала инфекция. Рана нагноилась. Для Карелии это обычная история – край болотистый, с высокой влажностью, и даже маленькие ранки заживают долго.

Местная медицина на заставе оказалась бессильна, и Лёньку отправили лечиться в санчасть отряда. Там был врач и пенициллин!

– Таких, как я, набралось несколько человек, – рассказывал потом сын. – Мы вставали в очередь и по одному заходили в процедурный кабинет за своей порцией лекарства в мягкое место. Затем до упаду смеялись над каждым, кто выходил оттуда, так как походка у всех почему-то становилась странной.

Со мной происходило то же самое. И все хохотали. То ли лекарство так на нас действовало, то ли еще почему – не знаю, но мы все дергались, как будто танцевали брейк.

Через неделю, так и не долечив, меня вернули на заставу.

Была суббота – банный день. «Деды», увидев мою ногу, предложили свой «верный» способ исцеления.

– Ты пойми, – убеждали они меня, – кроме нас тебе никто не поможет. Проверено не один раз… Надо только немного потерпеть.

Я согласился. И вскоре понял, что такое «немного потерпеть»… Меня, распаренного в бане, уложили на скамью, руки привязали к лавке, сверху сели два дюжих молодца. Третий взял железную щетку… и вычистил все до живого мяса, не обращая внимания на мои отчаянные вопли и взбрыкивания. Вычистили, промыли спиртом, замазали ихтиолкой. Через три дня я был почти здоров.

На том свидании сын показал мне огромное красное пятно на стопе, которое у него осталось после той «операции».

От его рассказа защемило сердце и вызвало в памяти давно пережитое…

Десятимесячный Лёнька заболел. Я проснулась среди ночи от его стона. Он тяжело дышал и, что называется, горел. Дала аспирин. Он, жадно захлебываясь, хватал горькую воду. Но жар не унимался. Снова аспирин – становилось только хуже. Появились судороги, изо рта пошла пена.

В такой ситуации жутко ощущаешь свое одиночество и беспомощность. Только-только перебрались в Беляево, муж на гастролях, телефон и лифт не работают, в доме еще толком никого не знаю. Я запаниковала…

Вспомнила о соседях с верхнего этажа – на днях познакомились, симпатичные молодожены.

Набросив халат, схватив в охапку сына, я бросилась наверх. На переполошенный звонок дверь открыла Люда.

– У меня умирает ребенок, – истошно закричала я, сползая по дверному косяку у порога.

Прийти в себя мне помогла понюшка нашатыря (соседи накануне мыли окна и для блеска в воду добавляли нашатырный спирт, флакончик с которым так и остался на подоконнике). Но главное-то, Лёнька открыл глаза, глубже задышал. Опасаясь, что судороги возобновятся, мы обе крепко вцепились в ребенка.