Текст книги "Леонид Агутин. Авторизованная биография"

– Человек в основе своей двуличен, – как-то сказал мне сын, – в нем всегда борются и уживаются два противоположных начала – как и во всей природе. Это истина, которая не мною открыта… Так вот, я отсылаю свое второе «я» к Соломону и беседую с ним, как с оппонентом, а в сущности – с самим собой. Временами это бывает плодотворней, чем разговор с другим человеком, который, возможно, тебя едва слышит и понимает.

И снова, как это нередко бывало, я мысленно переношусь в прошлое.

В пятом классе Лёня написал сочинение на свободную тему под названием «Скамейка» (как жаль, что оно не сохранилось, и я передаю его содержание приблизительно, по памяти):

«Каждый день по дороге в школу и обратно я прохожу мимо старой ничем не примечательной скамейки. Если она, как чаще всего и бывает, не занята, я присаживаюсь на ее край, и мы разговариваем о моих школьных и музыкальных делах, об отношениях с близкими людьми, а также о «скамейкиных проблемах»: о дожде, который шел ночью и изрядно намочил ее, о людях, которые присаживаются сюда отдохнуть…»

Значит, разговоры с «Соломоном» возникли значительно позже «Скамейки» и являются чертой характера моего сына, занимающей среди прочих его особенностей больше места, чем у других людей. (Теперь у Соломона другие собеседники – крестник Шурик, его полугодовалая сестричка Маруся и все семейство Федосеевых, папа Алик – клавишник «Эсперанто» и мама Аня – бэк-вокалистка…)

А тогда сын рос, и игрушки постепенно уходили. Их место незаметно заменил спорт.

Как-то на вопрос журналиста: «Если бы ты не занимался музыкой, что бы ты тогда делал?» – Лёня ответил:

– Вероятно, играл бы в футбол. Это мой любимый вид спорта.

Футбол сын действительно любил всегда и не без успеха играл в школьной, затем в институтской и в армейской командах.

Еще совсем недавно у него был футбольный мяч, который он брал с собой на гастроли, особенно летом, и в минуты отдыха с музыкантами разминал мышцы. А иногда «играл» прямо в гримерной – снимал напряжение после концерта.

Но мне запомнилось другое, как сразу после уроков мальчишки оставались играть в мяч на школьном стадионе. Для маленьких ребят этот стадион был огромным, и они устраивали свое футбольное поле. Четыре портфеля – и ворота готовы, можно играть. Главное – вратарь, на это место всегда была очередь.

В свободные от музыкальной школы дни Лёнька пропадал на стадионе. И тогда его портфель тоже служил штангой. В их игре все было как в настоящем футболе: и пасы, и обводки, и пенальти, и, конечно, крики болельщиков и игроков:

– Го-ол!!!

Но на этом игра обычно не заканчивалась. Мальчишки, отойдя уже далеко от этой площадки еще долго обсуждали и спорили, кто как играл. А портфели игроков, забытые на поле, продолжали изображать ворота. Бывало, уже из дома, опомнившись, сын бежал за ним на место отшумевшего матча.

С коньками у Лёни сложились менее дружеские отношения. Он встал на них довольно поздно, лет в четырнадцать. Произошло это совершенно случайно. Около нашей школы залили каток, и, неожиданно для себя, Лёнька увидел, что многие ребята хорошо катаются на коньках. А у него их даже не было.

На следующий день он пошел в комиссионку и купил дешевые, но приличные «канады». Неделю вечерами, таясь от своих друзей, он учился кататься около дома (здесь тоже была залита небольшая площадка). Потом, как ни в чем не бывало, появился на школьном катке и сразу стал играть в хоккей. Никто и не узнал, что еще несколько дней назад он на коньках совсем не стоял. Показав всем, что умеет кататься, Лёнька успокоился, коньки забросил и никогда к ним не прикасался.

Лыжи сын любил больше. Однажды зимой в один из выходных дней Лёня (лет девять ему было) пошел кататься в овраги – это недалеко, напротив нашего дома, около леса, где сейчас проходит шоссе – Севастопольский проспект. Засыпанные снегом, склоны этих оврагов превращались в горки и собирали всю детвору окрестных домов. Здесь катались на лыжах, на санках, а то и просто на картонках; играли в снежки, валялись в сугробах.

В тот день ребят было особенно много. Причина тому – погода: «Мороз и солнце, день чудесный…» Но к вечеру веселый гомон стал затихать – ребята расходились по домам. Погода портилась – начиналась метель.

Лёнька не заметил этой перемены и, оставшись в овраге один, продолжал кататься. Я, занятая своими делами, тоже забыла о времени. Наступил вечер, а лыжник мой не возвращался. Я посмотрела в окно и испугалась – чернота!.. Не помню, как оделась и оказалась на улице. Снег сразу залепил глаза.

Около дома встретила соседа:

– Ты куда в такую погоду, на ночь глядя? – удивился он.

– Сына домой позвать, – говорю ему, а у самой дрожит голос.

– Ты посмотри, что творится!.. Вряд ли Лёня ушел далеко. Он где-то рядом.

Но рядом никого не было. И я, сгибаясь под ветром, пошла к лесу. Здесь было тихо и совсем темно… Пришлось кричать… Никто не откликался…

Беспокойство и страх усилились. В такие минуты мысль одна: найти, и найти живого.

И вдруг, подойдя близко к оврагу, я увидела Лёню. Он совершенно спокойно катался один, не замечая, что творится вокруг. Моя реакция, думаю, всем понятна: удивление, возмущение, слезы, радость. Выяснять отношения прямо в овраге было глупо.

Дома, отогрев ребенка, накормив, начала разговор:

– Как же так получилось, что ты не заметил, как испортилась погода, что все ушли домой и ты остался один?

Оказывается, Лёня себе представил, что идут международные лыжные соревнования. Вокруг трибуны, которые он отчетливо видел. На трибунах люди. Они болеют за спортсменов, кричат, ликуют. Кругом транспаранты. Мой сын, естественно, лидер среди участников соревнования. Оставалось выступить еще нескольким лыжникам, и, вероятно, Лёня был бы победителем… Но тут появилась я. И сразу, как рассказал мне сын, трибуны исчезли и он увидел маму.

Я не знала, что ему ответить. Как можно так уходить в себя, жить в каком-то своем мире, ничего не видеть и не слышать вокруг? Понимать я это стала гораздо позже.

* * *

Когда он перешел в четвертый класс, я снова взяла первый. Школа наша двухсменка, и мы оказались с ним в разных сменах. Я в первой, а Лёня во второй. Утром я уходила на работу, а он оставался дома – еще спал. Домашние задания, особенно письменные, мы старались делать накануне вечером. Сходить домой после своих уроков, чтобы привести его в школу, по времени не получалось, да и большой уже. Как только звенел последний звонок, я бежала в канцелярию к телефону, и начинался такой разговор:

– Лёнечка, уже пора, собирайся в школу и выходи.

– Хорошо, – отвечал он.

И это «хорошо» произносилось таким тоном, что не возникало и малейших сомнений в его благих намерениях выйти из дома в положенное время.

Из окон школы очень далеко была видна дорога (она шла в горку), по которой мы каждый день ходили. Одно из этих окон – мой наблюдательный пункт.

А дорога эта – сплошная грязь, особенно осенью после дождя. Там все годы, пока Лёнька учился, а я работала, шло какое-то строительство, и ее не асфальтировали. Приходилось иногда перебегать с одной стороны улицы на другую и обратно, выбирая островки суши.

Зимой было легче – замерзшая земля покрывалась снегом. В нем немногочисленные пешеходы протаптывали узкую тропинку, передвигаясь гуськом утром и вечером. Днем дорога пустела.

Я внимательно смотрела сквозь стекло вдаль, но на горизонте никого не было. Приходилось снова бежать к телефону.

– Лёнечка, ты выходишь?

– Выхожу, выхожу, не волнуйся, – раздавалось на другом конце провода.

Я вновь прилипала к окну. Вот-вот должен появиться. Но опять – никого. Тогда я начинала возмущаться и суровым голосом говорила в трубку:

– Лёня! Ты все еще дома?! Посмотри на часы. Ты же в школу опаздываешь!

А он мне совершенно спокойно:

– Мамочка, ну что ты так волнуешься. Я же сказал, что выхожу, – вот я и выхожу.

Окно запотевало от моего дыхания, ноги немели от напряжения, а сын не торопился.

Наконец, я замечала в конце дороги маленького человечка, в пихоре, с рюкзаком за плечами. Это был мой сын. Шел он не торопясь, разглядывая все по сторонам, о чем-то мечтая, вероятно, как всегда, напевая себе под нос. И не волновали его ни звонки, ни опоздания на уроки – об этом просто не думалось…

У Лёни был свой мир, в котором он жил, а мы, взрослые, постоянно вытаскивали его оттуда в нашу реальную действительность.

* * *

К сожалению, несобранность мешает ему и по сей день. «Это мой главный бич. Я всегда честно начинаю своевременно собираться. Собираюсь, собираюсь и… опаздываю. Переживаю… и вновь опаздываю. Я не умею что-то делать вовремя», – нередко сокрушался он. Но, на счастье, рядом с Лёней работают замечательные люди, которые не только прощают ему эту маленькую слабость, но и делают все, чтобы она его не подводила.

Таня, бывший его костюмер, как-то рассказывала:

«В канун Нового, 1997 года в Кремле шли съемки заключительного концерта «Песня года-96». По сценарию в 17 часов 00 минут все исполнители выходили к зрителям на приветствие и общую песню. Но… как обычно, Лёнька закопошился.

За пять минут до начала концерта мы только подъехали к Васильевскому спуску, где ждала служебная «Волга» фирмы АРС, которая и доставила нас в Кремлевский Дворец. Чувствуя, что мы катастрофически опаздываем, Лёня в машине переоделся и, влетев со служебного входа в здание, помчался к сцене. Гример на ходу, как могла, накладывала ему грим.

В это время все артисты уже стояли на сцене. Под звуки фанфар медленно пошел занавес. Когда он открылся, Лёня был среди участников концерта и, пробираясь на свое место, вместе со всеми пел:

 
Песне ты не скажешь: «До свиданья».
Песня не прощается с тобой.
 

А вот еще из ряда вон выходящий случай.

Большая группа артистов вылетала на концерты спецрейсом с военного аэродрома, куда все добирались на своих машинах.

Когда подъехали мы, ни одной машины уже не было, а летное поле – пустынно…

– По-моему, вы опаздываете, – встретила нас дежурная.

– А по-моему, мы уже опоздали, – ответил Лёня, – но лететь-то надо!

Дежурная нехотя подняла шлагбаум, и мы на всякий случай проехали к штабу. Машину остановил офицер с рацией.

– Артисты-то уже улетели, – сказал он твердо.

– Вы видели, как самолет взлетел? – уточнили мы.

– Нет. Но я видел, как он уехал на рулежку.

– Миленький! – дико завопила я. – Свяжитесь по рации с пилотом, попросите, чтобы не взлетал: Агутин приехал.

– А я что!.. Связь есть только у руководителя полетов, – растерялся офицер и указал на здание: – Второй этаж, четырнадцатый кабинет.

В одно мгновение я стояла перед командиром и повторяла ту же самую просьбу…

– Скажите, пожалуйста, где стоит самолет, или дайте сопровождающего, – попросила я, уже немного успокоившись.

– Никуда не надо ехать. Самолет за вами вернется.

И действительно, через несколько минут крылатая громадина, на борту которой было более сотни человек, подруливала к месту посадки пассажиров. В каждом иллюминаторе торчало по две-три недоумевающих физиономии наших друзей. Они не понимали, что происходит. Нам подали трап, и мы поднялись на борт.

Встретили нас криками «ура!». Удивление сменилось бурной радостью, что Лёня успел и теперь мы летим все вместе!..»

* * *

Второй класс музыкальной школы сменился третьим, третий – четвертым…

Учился Лёня ровно, без особых достижений, а может быть, и без особого желания. Программа, состоящая из классических произведений, требовала усидчивости и серьезной работы. Нередко приходилось напоминать и даже заставлять его сесть за инструмент.

Когда я, наконец, не выдержала и заявила, что мне все это надоело и надо оставить занятия в музыкальной школе, Лёня, посмотрев на меня изумленно, уверенно сказал:

– Нет, мамочка, теперь я музыку никогда не брошу.

Было это уже в пятом классе.

Именно в этом возрасте его отношение к музыке изменилось. Нет, по-прежнему не хотелось играть гаммы, этюды, отрабатывать сложные места в произведениях, но слышать и чувствовать музыку сын стал по-другому. Он начал импровизировать, а вдохновляли его на это, как ни странно, сочинения Баха. За таким занятием он мог сидеть часами.

Однако Марина Владимировна, учительница музыки, не позволяла увлекаться, всякий раз останавливала его, говоря при этом:

– Играй то, что написано. Вырастешь – будешь исполнять свою музыку.

Меня же она часто успокаивала:

– У Лёни все впереди.

Но Лёнька не стал ждать и в одиннадцать лет написал свою первую пьесу под названием «Море». Сделана она была в классическом латиноамериканском стиле, что удивило всех. Трудно сказать, почему у него так получилось.

– Вероятно, – объяснял он потом, – я так ее чувствовал.

На следующий год Лёня стал посещать класс композиции, так как для записи своих пьес, которых стало появляться все больше и больше, нужны были гармонические навыки и умение правильно выстраивать форму произведения. Он считает, что тогда эти занятия здорово помогли ему.

Вообще тот учебный год был очень насыщенным – много интересного появилось у него кроме музыки.

В сентябре в школу пришел тренер приглашать мальчиков в секцию классической борьбы. Кто же откажется быть сильным? Лёнька записался не задумываясь. От Марины Владимировны долго скрывали, боялись, что запретит, скажет, что музыка и борьба несовместимы.

Начались тренировки, которые он никогда не пропускал. Весной Лёня пригласил меня на соревнования.

Было много гостей. Впервые я увидела сына на борцовском ковре и обратила внимание, как он окреп и возмужал. Я радовалась его победе, но этот вид спорта мне показался жестоким – как-то не вязался он с его характером и манерами. Попытка уговорить Лёню бросить борьбу не увенчалась успехом. Мои доводы оказались неубедительными. Он продолжал заниматься и добился хороших результатов.

Но признаться учительнице все-таки пришлось – на одной из тренировок Лёня повредил палец.

Только через много лет я узнала, что палец-то он повредил не на тренировке, а в драке. Первой драке в его жизни. Вообще-то Лёнька не задира. Но так получилось…

Во дворе нашего дома залили каток, на котором мальчишки играли в хоккей. Причем катались они не на коньках, которых тогда почти ни у кого не было, а если и были, то кататься на них ребята пока не умели. Поэтому играли в валенках. Ведь они здорово скользят.

В тот день было так же, как всегда. Набралось две команды. Мальчишки соревновались увлеченно, азартно. Кто-то даже вызвался быть судьей, считать забитые в ворота шайбы. Но тут произошло непредвиденное.

Разбежавшись, Лёнька столкнулся с соперником. То ли случайно, то ли применил «силовой прием». Но парень разобиделся и полез в драку. В первую минуту Лёня испугался. До этого он никогда еще не дрался по-настоящему. Да еще в окружении болельщиков. О хоккее все забыли. Собрались посмотреть на единоборство. Это был первый «бой», как потом сын называл эту драку. Вот тут-то он и вспомнил тренировки по классической борьбе. Страх ушел. Бросок через бедро – и противник на лопатках. Побарахтался маленько, но бесполезно…

– Ну что? – спрашивает Лёнька, прижав голову противника ко льду.

– Отпусти, – стал просить тот…

Сын сам обалдел от собственной силы и одержанной победы. Хотя и не без потерь – палец все же повредил… В этот день в хоккей больше не играли.

Дома сын ничего не сказал. Не хотел меня расстраивать. А жаловаться не любил. Но «бой» этот запомнил на всю жизнь…

Недели две он не мог заниматься музыкой… Не без труда сдав экзамен в музыкальной школе, он решил борьбу все-таки оставить. Музыка взяла верх. Не было бы счастья, да несчастье помогло!.. Хотя со спортом Лёня не расстается до сих пор – любит теннис, бильярд и футбол. В первых двух видах даже преуспел.

Но это позже… А пока загружен до предела: четыре раза в неделю – музыкальная школа, дважды – спортклуб (борьба). Еще и бассейн умудрялся посещать. Каждый день сын уходил из дома в восемь утра и возвращался вечером после шести. Устало бросал сумку в тот самый злополучный угол, и всякий раз мне казалось, что я услышу знакомую фразу:

– Только не говори мне, что надо делать уроки.

Но он молчал и садился ужинать. Постепенно накопленное за целую «рабочую смену» утомление проходило. Лёнька даже с удовольствием рассказывал о событиях прошедшего дня. И уж совсем поздно вечером садился за уроки…

* * *

Отец Лёни тогда работал директором ансамбля «Поющие сердца». Летом коллектив отправился на гастроли по Закавказью. Я и Лёня поехали с ним. Сын всегда радовался, когда папа брал его с собой.

Лёнька свободно общался с музыкантами, легко находя с ними общий язык, хотя они были вдвое старше его, не пропускал ни одного их концерта.

Но больше всего ему нравились минуты перед выступлением. Можно было походить по сцене, посмотреть в зал, посидеть за клавишными, а если разрешат, то и поиграть, ударить палочками по барабану и подержать гитару в руках – ведь кроме пианино, других инструментов дома не было.

Однажды гитарист ансамбля Витя Харакидзян обратил внимание, какими восторженными глазами смотрит на него во время репетиции сын директора. Он подозвал Лёню, дал ему гитару, подтянул ремни по росту и, поставив его пальцы на струны, показал несколько аккордов. Но начался концерт, и им пришлось прервать занятие.

На следующий день мы улетали в Москву. Почти сразу Лёня попросил купить гитару. И теперь в доме она звучала наравне с фортепиано – сын довольно успешно осваивал ее по самоучителю. Но те первые три аккорда дяди Вити были началом Агутина-гитариста.

Позже Лёня скажет об этом инструменте:

– Это безумный инструмент. Я чувствую гитару всеми пальцами, несмотря на то, что я профессиональный пианист. Гитара очень гибкий инструмент. В ней присутствует духовное начало. С одной стороны, она задает ритм, с другой – с помощью гитарного нерва можно передать ту мысль, которую в другое время выразил бы словами.

Лёнька всегда был душой любой компании. А теперь, научившись играть еще и на гитаре, стал незаменимым.

Как-то одна ученица пригласила весь класс на свой день рождения. Но пришли одни девчонки, и праздника не получалось – было скучно. Решили пойти за Лёнькой всей компанией. Застали его в прихожей, только что вернувшегося из музыкалки, и, прихватив гитару, утащили с собой на вечеринку.

С его приходом начался настоящий праздник: шутки, смех, песни. Апогеем веселья стал импровизированный спектакль на тему «Ромео и Джульетта», в котором участвовали все. А сам «режиссер» с именинницей были в главных ролях.

В отличие от первоисточника история закончилась счастливо. Сидящую на троне Джульетту Ромео осыпал цветами, ей же подаренными. Затем встал на колено и под собственный аккомпанемент спел серенаду о любви. Получилось и смешно, и интересно.

Такие праздники одноклассников стали потом традицией, и к каждому дню рождения Лёнька сочинял сценарий и новые песни.

 
Может быть, ты забыл
Этот прекрасный мир,
Где ты с чудесной сказкой жил.
Ты повзрослел, мой друг,
Это большой недуг,
Если в себе мечту убил…
 

* * *

Все шло хорошо, и мы не подозревали, что скоро нашу семью настигнет беда. Она, ведь как, всегда подкрадывается незаметно и приходит нежданно. Люди никогда не бывают к ней готовы.

Так произошло и у нас. Прямо под Новый год, в декабре 1983-го, муж ушёл из семьи… Надо было как-то сказать об этом сыну.

Эту жуткую миссию я взяла на себя. На кого же еще? Все это было нелепо и страшно – мир рушился…

Для Лёни разрыв родителей дался нелегко. Он стал хуже учиться, начал курить, совсем ушёл в себя. Хорошо, что была музыка, которой он доверял…

Чтобы успокоить меня, он часто повторял:

– Мамочка, ты обязательно выйдешь замуж. Ты у меня молодая и красивая.

А сыну в то время было пятнадцать лет, и он очень любил отца. Нужен ли был ему в тот период новый, чужой мужчина? Конечно, нет! И я это прекрасно понимала. Но Лёня упорно твердил:

– Мамочка, выходи замуж за кого хочешь, лишь бы тебе было хорошо. Я приму любого. А если он еще и музыку любит – цены ему не будет.

– Ну да, – пыталась шутить я, – тебе музыка, а у меня все дверцы из шкафов вываливаются, розетки поломаны – починить некому. Мне бы мужчину из фирмы «Заря».

Мы смеялись, но смех этот был нерадостный. И в утешение Лёня часто повторял одну и ту же фразу:

– Вот увидишь, я стану известным артистом. Мои афиши будут висеть в городе. Отец пожалеет, что бросил нас. А ты будешь мною гордиться.

Свое состояние Лёня попытался выразить в стихах. И это навсегда станет его душевной и творческой потребностью.

Прочитав песню «Птицы», я поняла, что так и будет.

 
Серой краской замазан весь свет,
Тепла больше нет,
И солнце не греет, все больше тускнеет,
Исчезает вдали силуэт.
И будто бы плачет.
Поздняя осень – холода просит.
Снова птицам в дорогу пора.
Их ждет трудный путь,
А мне не уснуть,
Так грустно и пусто —
Столько надежд было только вчера,
А дни пролетели,
И птицы отпели,
И вот подлетают к нам шумные стаи.
 
 
Птицы, птицы,
Куда вы летите,
Унося с собой нежную память?
Я прошу —
Вы меня подождите,
Я хочу вместе с вами.
 
 
Трудный путь выпал птицам моим,
Завидую им —
Пожить не успели,
Летя к своей цели…
Я готов жить
Один только день,
Один только час,
Один только миг,
Я это сумею,
Но лишь ради цели.
 
 
Птицы, птицы,
Куда вы летите,
Унося с собой нежную память?
Я решил —
Вы меня подождите,
Я лечу вместе с вами.
 

Очень трудно было найти в себе силы пережить измену. Особенно, когда ее совсем не ждешь.

 
Мысли, мысли не дают покоя.
Как освободиться мне от них.
Вечерами сердце очень ноет
И не в силах справиться я с ним
 
 
Все на свете стало мне не мило.
Жизнь остановилась для меня.
Это страшно, когда твой любимый
Полюбил другую – не тебя.
 

Но не зря говорят – время лечит. Вылечило оно и нас. Мы постарались что-то понять, простить и даже забыть. А у сына по-прежнему есть и мама, и папа – и это здорово!..

* * *

Жизнь шла своим чередом – Лёня оканчивал музыкальную школу. На выпускном экзамене на сцене за роялем сидел взрослый, серьезный музыкант, игравший произведения Баха, Бетховена, Листа.

Тогда же Марина Владимировна сказала мне:

– Непростой Лёня ученик, но работать с ним всегда было интересно. Надеюсь, что пройдет время, и мы обязательно услышим имя Леонида Агутина.

Эти слова были сказаны не ради утешения. Как профессионал, она уже тогда, вероятно, видела и понимала, что у моего сына есть талант, еще не реализованный и ожидающий своего часа.

Теперь, когда у Лёни берут интервью, он часто с теплом и огромной благодарностью вспоминает о своей первой и единственной учительнице музыки, которая в течение восьми лет терпеливо, с любовью учила его музыкальной грамоте и игре на фортепиано. В теперешнем его успехе есть и ее доля!..

Но нам тогда еще не думалось, что сын будет профессиональным артистом.

В четыре года Лёня всем говорил, что будет сапожником, потому что у него папа сапожник (так ему однажды сказал сосед). А Лёня во всем хотел быть похожим на папу. Затем сын решил стать милиционером (ему нравился дядя Степа – «мацанер»). Чуть позже собирался в космонавты. Тогда многие ребята играли в космонавтов и мечтали ими стать.

Набор профессий обычный, ничего особенного. А вот слово «артист» произносилось только иногда, причем взрослыми, видевшими Лёню на сцене. Но так говорят многим детям на праздниках. Говорили и нашему:

– Ну, прямо настоящий артист!

Я воспринимала эти слова с улыбкой. Похвала всегда приятна… А он чувствовал что-то другое. Возможно, действительно видел себя артистом. Он ведь так любил сцену. Кажется, уже тогда она была ему просто необходима.

Когда в школе Валентина Петровна бранила Лёню за какие-нибудь провинности, которые, конечно, как и у всех мальчишек, бывали, она всегда говорила при этом:

– Если ты так будешь себя вести, то в праздничном концерте выступать тебе не позволю.

Это было для сына самым тяжким наказанием. Но такого, к счастью, не случалось. Ни одно торжество в школе с первого по десятый класс не прошло без его участия.

Был и курьезный случай. Как-то в первом классе на концерте он решил выступить как пианист, сыграть пьеску, которую выучил в музыкальной школе. Вышел, сел за пианино, с серьезным видом извлек из инструмента несколько звуков и вдруг остановился. Задумался. Вероятно, так и не вспомнил, что надо играть дальше. Насупился. Встал и, сконфуженный, ушел за кулисы.

Обычно перед очередным праздником меня спрашивали: что Лёнька будет петь?

Мысль, что он вообще может не участвовать в концерте, ни у кого не возникала. Все были уверены – на сцену мой сын выйдет обязательно. А вот с какой песней – многим хотелось знать заранее.

Не стали неожиданностью и его собственные сочинения: песни, импровизации, с которыми он начал выступать в тринадцать лет. Как будто это было само собой разумеющимся. Но Лёньке и этого казалось мало. Он заразил творчеством свой и параллельный классы, проявив организаторские способности. Появились не только новые песни, но целые музыкальные программы, спектакли – предшественники нынешних шоу, в которых Лёнька был уже не только исполнителем и композитором, но и сценаристом, и режиссером, и ведущим.

Почитатели Лёни, наверное, заметили, что особое место в его авторском репертуаре занимает тема любви. В зависимости от настроения она ассоциируется с ласковым солнцем, морем или осенним дождем. Но тема эта появилась еще в школе и была так же чиста и по-юношески откровенна…

 
Вздохнула ночь
И воцарилась над землей.
Махнул тайком
Через забор паренек молодой.
Его красавица ждала,
Сидя у окна.
 
 
Ах, если б знали вы,
Какая ночь была!..
Воля, воля
В чистом поле,
Сено – сенокос.
Оля, Оля,
Все у нас всерьез.
Воля, воля,
Ветер в поле,
Месяц стал луной.
Оля, Оля,
Будь моей женой.
 
 
Слезой росинка
с лепестка,
Оля, Оля, Оленька.
Нам, к сожалению,
Так мало лет пока!..
 

После выпуска этих классов артистическая жизнь в школе заметно утихла.