Текст книги "Быть единственной"

– Ух и свекровушка из тебя выйдет, Мань, – весело заметил присутствующий тут же на кухне теткин муж, так и не ставший Маше дядей. – Страшней атомной войны!

– А может, я вообще не хочу свекровью никому быть, – заявила Маша скорее самой себе, потому что дядька, мерзко хихикая своим шуткам, ушел с кухни, а тетка отошла к плите, чтобы «подшуметь» остывший чайник. – Пусть мы жили бы все вместе, втроем с ребятами, тихо, спокойно… Я по дому, они – работали бы. Чем не жизнь?

– О внуках не мечтаешь? – спросила тетка, тяжко усаживаясь за стол.

– Ну, внуки… Внуки, – призадумалась Маша. – Да была бы хоть одна хорошая девушка – я разве что сказала бы, теть Кать? Одни хабалки, одни хабалки кругом…

За любимое Машино словечко тетка ей не раз выговаривала, а однажды и вовсе прогнала из-за стола, и Маша у нее в гостях сдерживалась. Правда, что такое «хабалки», она тоже не могла объяснить – просто те же самые девчонки, которые только и глядят, как бы увести сыновей из материного дома.

– Что уж, совсем хороших девушек нет? – пожала плечами тетка.

– Может, и есть, да далеко лезть… Всем богатые женихи нужны, а мы… Голь перекатная. Заставит его такая вкалывать с утра до вечера, чтобы наряды себе покупать.

– Так сама им невест найди, если так уж ты опасаешься… Вот и будете все вместе устраиваться.

Тетка встала, чтобы выключить чайник и налить по последней чашке чаю.

– Да я и сама об этом думала. Если б только хороших…

«А что – может, так и сделать? Ведь давно хотела… Таких найти, чтоб сидели и не пикали. А если что – так я им такого пропишу!»

По дороге домой Маша тщательно обдумывала теткин совет, хоть и дан он бы как-то невзначай, мимоходом. Если уж не избежать горя горького, то хоть подобрать таких невест, чтобы не увели сыновей из дома, не заняли в их сердцах слишком много места, никогда не заслонили от них маму… Вот-вот! Так и придется сделать!

Бредя от остановки через Выселки, Маша стала по-новому всматриваться в проходивших мимо девчонок. Не то чтобы уж совсем доброжелательно, но как к неизбежному злу, которое надо допустить в возможно меньшем объеме. Нет, все не то, не то!.. Либо слишком молодые, либо уже с детьми… Когда только успевают?

«Во, как бы еще с ребенком не нашли – вообще житья мне не будет», – размышляла Маша, вглядываясь в свеженькие личики попадавшихся по пути девчонок.

И ничего хорошего опять не видела – слишком хорошенькие, смешливые, вызывающе одетые… Нет, все не то. Нет ничего подходящего.

«Была бы хоть сваха, как в старину, – заявочку сделать, мне, мол, такую – так, так и так», – огорчилась в который раз она.

И еще одна забота была у Маши – в этом ноябре восьмидесятого года у нее должен был состояться «золотой юбилей» – пятьдесят лет. Выход на финишную прямую к заслуженному отдыху. Хорошо, хоть утихли болезненно-тревожащие разговоры о том, что власти отнимут у простого народа пенсии или поднимут возраст. Им-то, понятное дело, эти гроши не нужны – чай, наворовали, и себе, и детям, и внукам хватит… Может, ничего не случится за эти пять лет и дотянет Маша до заветной черты?

Юбилей у Маши вышел неплохой – на заводе выдали внеочередную премию и почетную грамоту с красными знаменами и золотыми кистями, что означало прибавку к тринадцатой и потом – довесок к пенсии. В кафе заведующий подарил пару бутылок шампанского, что пришлось кстати на домашнем застолье, где, по местному обычаю, пили только ядреный деревенский самогон. Гостей было немного. Подруг у Маши не было с тех пор, как ее сверстницы повыходили скоренько замуж, а баба, как известно, девке не подруга. Соседей по обеим сторонам Маша пригласила, тетка с мужем приехали на своем «горбатом», ну и сыночки, конечно, были – украшение ее жизни.

Дядька как недолюбливал Машу, так и здесь остался верен себе, брякнул при всех: а муж-то твой, Мария Батьковна, не поздравил? Не интересуется, как дом, как сыны? Открытку-то хоть прислал?

Все за столом смущенно примолкли, Машина тетка, собрав рот в морщинистый комочек, заметно пихнула его локтем в бок – да было уже поздно. Слово не воробей.

– Нет, не прислал, – ответила Маша со скорбным достоинством. – И я одна у своих детей. Нет у них никого больше. У меня никого нет, и у них никого нет.

Пить Маша никогда не умела – сильно тянуло либо на рукопашную, либо на плач, – поэтому воздерживалась. И теперь под магазинную водочку да от обидного напоминания почувствовала, как подступают горячие, неуемные слезы.

– Если только и сынки мать не бросят, – едва сдерживаясь, чтоб не разрыдаться в голос и не полезть драться с «родственничком», пробормотала она.

– Ой, ну мам, – схватил ее под руку Вадик, сидевший рядом. – Чего ты! А вы, дядя Саша, поаккуратней бы как-нибудь, а?

– Ну я же так, – пошел на попятную «дядя». – К слову пришлось. Извиняй, Мария Батьковна. Не рассчитал.

Потом сосед – для разрядки неловкости – предложил еще выпить, потом еще посидели, ругая по очереди теперешнюю жизнь, советскую власть и болезни. Между тем Машиным ребятам стало скучно, и они незаметно, пользуясь тем, что старики заняты разговорами, исчезли из-за стола. Маша краем сознания отметила, что они, похоже, исчезли из дома, а там и гости стали расходиться, благодаря за угощение и прием.

Наутро к Маше, только-только перемывшей гору посуды, зашла младшая соседская дочка – забрать взятые напрокат хрустальные фужеры. На самом юбилее она не была по молодости. Девчонка была плохонькая, маленькая, одно слово – последыш. Худая, но довольно коренастая и совсем белесая – даже ресницы у нее были белые, и из-за этого блеклые глаза казались совсем тусклыми. Ну мышонок – как есть мышонок.

Вообще-то особенно яркая женская красота в Выселках традиционно не слишком одобрялась. Считалось, что физическая привлекательность хороша только для одного – чтобы стать проституткой и брать с мужиков за плотское удовольствие деньги, а еще лучше – выпивку. Проститутками здесь также назывались женщины, отнюдь не бравшие за доставленное наслаждение деньги, гулявшие с мужиками просто из интереса и только иногда за бутылку. Причем в последнем случае закуску обеспечивала сама «проститутка» – так что уж какая тут особая прибыль? Так что профессионалок в исконном смысле этого слова в Выселках никогда не было. Если даже кто-то из местных жительниц подобное и практиковал, то ничего об этом досконально известно не становилось, поскольку «пятачок», где гужевались падшие женщины, находился далеко – около городской гостиницы.

Там, на невысокой бетонной оградке у входа, сидели девицы с длинными, развратно распущенными волосами и, свесив скрещенные руки, держали растопыренными все десять пальцев с длинными наманикюренными ногтями. Все знали, что это значило – червонец за один половой акт. Так что искателю приключений несложно было прикинуть свои финансовые возможности и сообразить, во сколько ему обойдется сегодняшний бултых в пучину порочной страсти. Для местных ловеласов подобные расценки были мало доступны, и поэтому красотки обслуживали по большей части кавказцев, привозивших дыни-персики на городской рынок.

Так что красота была скорее помехой для прочного жизненного устройства. И для того чтобы выйти замуж, совсем не надо было быть красавицей – надо было иметь хорошее приданое. Вон жители с другого конца Выселок, который географически упирался в мрачный, дурной славы овраг, дочку-то как шикарно пристроили, а?!

… Девчонка тоже была очень незавидная. Даже соседская Галя по сравнению с ней – артистка областного драмтеатра. Но у родителей, вместо обычного огорода, была на двенадцать соток солидная, крытая теплица с подогревом для выращивания ранних огурчиков. Трудились «на плантации» всей семьей и не пили, слывя поэтому отчаянными куркулями. Ранней, еще сырой весной истомившиеся по свежему овощному аромату горожане, скрепя сердце и скрипя кошельком, выкладывали-таки за пупырчатых очень приличные деньги.

Дочка этих куркулей, говорили, в хороший технический вуз рядилась поступать. И то правда – куда же еще с таким-то лицом пойдешь? Только учиться на инженера. В институт она, понятное дело, не попала – не вышла, видать, и умом тоже. Видя, что единственное дитя может зачахнуть на корню без какого-либо вообще применения, родители срочно приискали для нее жениха. Закрутились, забегали, пока за бедняжкой числилось хотя бы два реальных достоинства – юность и девственность. Хотя расстаться с последним шансов у нее было немного, но все же. Главное, огуречные деньги есть, а все остальное – дело десятое. Поэтому и жених достался наследнице тепличной плантации хоть куда – красавчик, право слово – Иван-царевич. На бело-розовое хорошенькое личико падал кольцами золотистый чуб, синие глаза светились приветно, многообещающе – ну, может, самую капельку блудливо. Ростом невеста была жениху аккурат под мышку, что пришлось ему весьма кстати, – можно было беспрепятственно, поверх ее головы, не вызывая ревности, уже прямо на свадьбе озирать хорошеньких подруг.

Молодым к свадьбе купили кооперативную квартиру в городе, за первенца производителю пообещали машину, и он таковую весьма оперативно заработал. То, что красавец муж, не особенно стесняясь, погуливал, пока жена нянькалась с ребенком, знали даже в далеких от города Выселках. Но новая семья оказалась на редкость крепкой, поскольку была намертво стянута золотыми обручами родительской материальной поддержки.

Но это была ситуация, абсолютно противоположная Машиной. Ей надо было – ввиду неизбежности – приискать сыновьям таких жен, которые никоим образом не увлекали бы своих мужей, а оставили их в материнском распоряжении. Эта Галя плохонькая подошла бы как нельзя лучше – хотя бы в качестве экспериментального образца. Поэтому в ближайшие выходные, когда Маша не работала, нужно было устроить так, чтобы Галя зашла к ним утречком, пока Володя с Вадиком не разбежались по своим делам.

Предлог зайти к соседям и легко, необязывающе пригласить девушку нашелся быстро. Семейка-то была еще беднее Машиной, и мамка у этой Гали немного шила, скорее поневоле – переделывала старье. Можно было предложить Гале забрать что-то из выморочного родительского гардероба. Как знать – а вдруг найдется что-то полезное? Да? Вот и хорошо… Пусть и зашла бы Галочка как-нибудь на этих выходных, посмотрела.

Галя действительно пришла утром в воскресенье, и они с Машей стали примеряться, как бы снять с антресолей в передней спороги драповых пальто и дерматиновые чемоданы, набитые полуношенной обувкой. Тут и оказалось необходимым позвать на помощь Володю.

– Ох, мам, ну ты и затеяла, – сморщился он от пыли, скидывая прямо на пол залежалые богатства.

– Может, что для Галочки найдется. Она девушка хозяйственная. Чего пропадать добру-то?

По лицу Володи пробежала тучка недоумения – Галочка? Кажется, он удивился тому, как доброжелательно мать общается с соседкой, пусть условно, но все-таки женского звания.

– Ну и добро тут, – пробормотал Володя, спрыгивая с табуретки и направляясь вон из дома.

– Ты не уходи пока, – бросила ему в спину Маша, принимаясь вытирать чемоданы.

– А чего это? – чуть обернулся он.

«Даже не смотрит на нее!»

– Может, еще помочь придется.

– Ну, я во дворе буду.

Когда разбор текстильных завалов был закончен, а Галя разложила добычу по пакетам, Маша наказала сыну проводить соседку домой – жаль недалеко, а то он получше к ней присмотрелся бы. Но Володе – ему разве тяжело? – хватило десяти минут, чтобы доставить поклажу до соседнего подворья и вернуться, брезгливо отряхивая руки.

– Ну как она тебе, а? – ласково, насколько это было возможно при таких обстоятельствах, спросила Маша сына, мывшегося над кухонной раковиной.

– А чего? – обернул он к матери мокрое лицо.

– Девочка вроде хорошая. А? Скромная.

– Кто – Галка, что ли? – выпятил он губу и принялся вытираться.

– Ну да…

«Ага, не слишком-то она ему понравилась. Это хорошо… Не будет любить жену, значит, будет любить мать. Хорошо, хорошо!»

– Ты чего это затеяла? – повернулся он к ней, насмешливо улыбаясь. – Сватать, что ли, меня надумала?

– Ну а что, – пожала плечами Маша. – Надо же… когда-то.

«Да сто лет я этого не делала бы!»

– Ох, ну ты и!.. – досадливо покрутил головой Володя. – «Девочка!»… Мормышка какая-то.

Сын, вытерев насухо руки, повесил полотенце, и Маша поняла, что он не собирается поддерживать разговор на эту тему.

– Что я себе – нормальной девчонки не найду? – фыркнул он напоследок и пошел к себе.

Оставшись одна, Маша устало присела тут же на кухне и стала думать: а как это все расценить? «Мормышка» Володе не понравилась, и ухаживать он за ней не будет. Не женится уж точно. А может, не так уж реален и близок этот кошмар – появление между ней и сыночками каких-то девчонок? Посидят сыновья «в ребятах» хоть лет до тридцати… Жизнь узнают. Поймут, что лучше мамы никого нет и не может быть. Осознают, повзрослев, что мать, она – единственная!.. Баб случайных может быть сколько угодно, а мама – одна… Может, и не станут рваться «окольцовываться».

Готовя ребятам воскресный обед, Маша кромсала овощи с особым рвением – как ненавистных красоток в обтянутых брючках, что таились по темным углам, готовые из засады накинуться на ее сыновей.

«Вот, а они возьмут да и не женятся на вас! А?! Не женятся! Они меня любят, да… Вас много, а я у них одна, да!» – мысленно крутила Маша фигу перед носом некоего обобщенного образа девки-захватчицы.

Наверное, Володя не рассказал Вадику об этом Машином эксперименте, и за обедом сыновья говорили о ценах и очереди на покупку «москвича» – на их заводе такое можно было провернуть за взятку, и у всех молодых мужиков это была дежурная тема.

«Вот-вот – пусть бы зарабатывали, хоть на машину копили, а не о девках бы думали», – умиротворенно размышляла Маша, собирая со стола посуду.

Тогда ведь она не знала, какой сюрприз преподнесет ей ее младшенький. И что сдернула она беду с крючка сама – этими своими происками.

Кончался ноябрь, и было самое скучное время года – когда особенно темно, потому что не скрашивает сырую промозглую темень свежий, чистый снег. И как-то вечером, когда Маше было особенно муторно думать о дороге в кафе на приработок, непривычно смущенный Вадик, войдя к ней в комнату и пряча глаза, спросил:

– Мам, ты… того… завтра вечером тоже работать будешь?

– Нет, а что?

«А? Неужто девку сюда привести хочет? На родительскую постель?!»

– Я хочу, ну, человека одного с тобой познакомить.

– Какого такого человека? – всполошилась Маша не на шутку – не обманешь материнское сердце.

– Ну, девушку… Она хорошая. Она тебе понравится.

«Никто мне никогда не понравится! – закричала в душе Маша. – Видеть никого не желаю!» – И тяжело опустилась на стул.

– И откуда ж… – «… мне эта напасть?» – эта твоя подружка?

– Она на наш завод приезжает часто. По работе. Может быть, ты ее и видела когда. Я ее подвозил несколько раз. Вот и познакомились.

– Ага, и спелись… – Маша почувствовала, как подступают слезы, и принялась всхлипывать.

– Мам, чего ты? – собрал Вадик лоб в гармошку. – Что тут такого, что у меня девушка появилась? Володька говорил, ты его с Галькой свести пыталась. А я сам нашел.

Маша не отвечала, только терла глаза уголком платка.

– Что тут такого? – настойчиво повторил он.

– Так Галя честная, скромная, – борясь со спазмами, наконец вымолвила Маша. – А эта твоя…

– А эта моя нечестная и нескромная, да? Ты уже заранее знаешь, не глядя?

Они помолчали. Маша решила до плача не доходить – что, на самом деле, такого, что сын собирается привести в дом и познакомить с ней девчонку? Рано или поздно, хочешь не хочешь, а такое должно было случиться.

– Так что, мам? – наконец жестко – видать, уже сердился – спросил Вадик.

– Да нет, я ж не против, – вздохнула Маша. – Приводи. Посмотрим.

«… что за счастьице ты себе нашел!»

Дорогу в кафе Маша как-то просто не заметила – все думала о предстоящей встрече с подлой разлучницей. Придет вот такая, развязная, накрашенная, будет осматривать небогатое Машино хозяйство прищуренными, бесстыжими зенками… Ну, Маша ей и задаст – никакой сынок не спасет!

Очнулась Маша уже у мойки, краем уха слушая распоряжения заведующей. Маша знала, что у той тоже двое мальчиков и один уже учится в Москве. Как она его отпустила – на потребу столичным хищницам?

Отработала Маша эту смену как в горячечном бреду, разбила от трясшей ее злости пару тарелок, за что с нее вычли. День, считай, прошел зря – измотавшись в дороге и на работе, Маша почти ничего не заработала.

По пути домой она вспомнила шумную историю, имевшую место лет пять назад. Тогда выдавала замуж дочку одна из выселковских «проституток». В «проститутки» она попала и по внешности – была миленькой брюнеткой, стройной, с живыми черными глазами, – и по тому, что родила без мужа в неполные восемнадцать лет. Теперь нагулянная ею дочка собиралась замуж – но «по-честному»: сначала ЗАГС – потом все остальное. Ну, по крайней мере, все так считали.

Молодые да ранние подали заявку в ЗАГС скоренько, без предварительного уведомления родителей, и жених пришел представиться будущей тещеньке недели за три до регистрации, когда только-только начали закупать продукты для свадьбы. И тут же пропал, пропал женишок-то! Прям анекдот – влюбился с первого взгляда в будущую «маму»! Сам-то он был постарше своей юной невесты, и разница в возрасте с ее мамой была незначительна. Мамка же, не больно посчитавшись с чувствами и жизненными планами дочери, с ходу ответила ему взаимностью…

Свадьба расстроилась, жених забрал заявление. Дочка в исступлении несколько раз кидалась то на мать, то на жениха, то вешаться. Подруги и родственники, поняв, что сделать ничего не удастся – парочка нововлюбленных неразлучима, – увещевали девчонку тем, что она молодая, еще встретит свою судьбу… А у мамы-проститутки в кои-то веки появился шанс по-человечески выйти замуж и стать порядочной женщиной… И вообще, стоит ли горевать о мужике, способном вот так, с места в карьер, переметнуться к другой, да еще старой бабе? Но никто еще не придумал аргумента, способного дойти до сердца, пылающего любовью, и до души, переполненной горькой обидой. И девчонка, искренне пожелав дорогой мамочке и бывшему жениху гореть синим пламенем, спешно уехала куда-то на заработки. Влюбленные, втайне довольные тем, что так получилось, отпраздновали пышную свадьбу и, между прочим, до сих пор живут в согласии, воспитывают общего ребенка и не особенно, по-видимому, беспокоятся о канувшей в неизвестность дочке-падчерице.

«Вот, – думала Маша, потихоньку, чтобы не будить сыновей, входя в дом, – такие матери бывают! Бортанула свою кровиночку и рада-радехонька… Живет – не тужит… Я не такая! Я все сделаю для их счастья, все! Всю жизнь только для них и жила… И жить буду!»

Думать, сможет ли она стерпеть рядом с собой девку-сыкуху, забравшую у нее сыновнее сердце, Маша не стала. Ответ был для нее ясен, но мучителен.

«Вот приведет завтра и Вовка какую-нибудь. Скажет: «Это тебе, мама дорогая, невестка…» Да как же это так… уже?! Так скоро? Еще и не жили мы семьей хоть как-то спокойно и сыто, а уже надо разлучаться!»

Горькие, неотвязные мысли мучили Машу почти до самого утра, они перемежались с воспоминанием о почти бесплатно отработанной смене, отзывались болезненным колотьем в затылке – наверное, опять поднялось давление.

Заснула Маша уже почти на рассвете, встала поздно и с трудом. Сыновья, как у них водилось, наутро после ее работы крутились с завтраком сами – из того, что она им оставляла. Маша, в общем, понимала, что это не от большой сыновней любви, а оттого, что в такие утра она была особенно раздражительна. Маша с трудом сдерживалась от «кошачьих октав», как когда-то называл это беглый муж, а сыночки просто сбегали от ее упреков и окриков. И верно: случись что, ну хоть малейший предлог, Маша высказала бы Вадьке за все, за все! За его намерение привести в дом эту козу приблудную, за неблагодарность, за нелюбовь к маме…

День до вечера прошел муторно, но по многолетней привычке дом Маша тщательно прибрала – а пусть видит эта городская штучка, что дом хоть и не слишком богатый, но чистый безупречно – ни пылинки, ни соринки, хотя в нем двое взрослых мужиков. Приоделась даже, натянув купленное по случаю недавнего юбилея новое платье.

Обычно сыновья появлялись с работы ближе к семи вечера, но сегодня Володя пришел пораньше.

– Ну чё, мам, праздник у нас? – вместо приветствия, радостно заявил он с порога, снимая на веранде грязные башмаки.

– Это какой же? – передернула плечами Маша, вышедшая на шум: уж не младшенький ли с гостьей припожаловали?

– Так Вадик невесту приведет демонстрировать!

– Ну уж и праздник, – смогла выдавить из себя какой-то сдавленный шип Маша, повернулась и ушла в дом.

«Уже «невеста»!

Когда Володя вошел на кухню, улыбки на его лице уже не было, скорее, он был озадачен.

– Так ты ж сама хотела…

– Ничего я не хотела, – буркнула Маша и, отвернувшись к плите, поставила разогревать ему ужин.

– Ты как-то не так это все воспринимаешь… Нормальное дело. Мы ж молодые…

Он явно хотел сказать что-то еще или спросить, но, постояв немного в дверях – Маша чутко прислушивалась к его невнятному хмыканью, – вышел, так и не договорив.

В это время в ноябре во дворе уже было хоть глаз коли – фонари горели в Выселках только по большим праздникам, а в остальное время пара-тройка здешних улиц освещались только светом из окон домов. Но когда на улице зашелестела по намерзавшему на лужицах тонкому ледку машина, давно напрягшаяся и набрякшая слезами Маша разглядела-таки в окошко – это было такси. Из него вышел Вадик, открыл дверцу, и оттуда вылезла девица.

«Точно – привел! Привел все-таки…» – похолодела Маша, надеявшаяся, что пронесет беду, не приедет сегодня девка-супостатша, а завтра Маша работает и гостей принимать не сможет никаких, а потом еще что-то случится… Так и рассосется душевный этот нарыв… Но ведь нет, не пронесло. Приехала. Идет… На такси Вадик ее катает – кровные свои, невесть какие, тратит.

В сенцах, из которых налево была дверь на кухню, а направо – в комнату, послышались оживленные голоса – похоже, Володя принимал деятельное участие в приеме «дорогой гостьи».

«Вот и он тоже… Рад-радехонек!»

Тут Маша вспомнила, что сама вроде как сватала старшего. Гальку эту белоглазую приглашала – на свою голову.

«Они что – подумали, что я больно хочу их женатыми видеть?! Ох, что ж это я… И как я скажу, что я против… этих… девок?! Они ж взрослые, знамо дело – мужикам бабы нужны… Ох, ну и жизнь! И с чего говорят, что матери парнями управлять легче? Женила – и с плеч долой, пусть, мол, его теперь жена кормит-обстирывает… Это те думают, у кого сыночков нет – да таких, как мои».

Маша все-таки подкрасила на выход к «гостье» губы – кое-как, потому что било ее мелкой, неукротимой дрожью. Позовут они ее или лучше пойти самой – застать врасплох, потыкать вторженку наглой мордой за какую-нибудь совершаемую в отсутствие хозяйки непристойность? Да, вот так!

Маша ринулась в комнату и в темноватом коридорчике наткнулась на Вадика, который, к великому Машиному удивлению, был в костюме и галстуке.

«Во вырядился, поди ж ты! Будто уж и на свадьбу!»

На работу Вадик ходил обычно в джинсах и свитере. А тут…

– Ну, мам, ты где?

Маша хотела ответить в рифму, но сдержалась, только шумно выдохнула набранный было воздух. Не время еще.

– Там Настя пришла… Тебя ждем.

– Тут я, – выдавила Маша. – Занята была.

Она вошла в собственную свою комнату, как подсудимый – в зал суда, где ему предстояло столкнуться носом к носу с родными его многочисленных жертв. Маше ее комната очень нравилась, хотя заходила она сюда редко, только вытереть пыль и полить гераньки на окнах. Тут, в раздавшемся от старости серванте, спали мертвым сном хрустальные вазы и селедочницы, с переплатой купленные ее родителями и никогда ни для каких практических целей ими не использовавшиеся. Люстра «каскад» с пластмассовыми бирюльками, некогда дефицитная и шикарная, давала мало света, поэтому в зале всегда было сумрачно. Сколько на это истрачено сил, денег, нервов! И теперь здесь вот появилась… да… эта…

У круглого стола, покрытого желтоватой льняной скатертью, рядом с Володей сидела девица в черном костюме, похоже, длинная и тощая, с распущенными по спине светло-русыми волосами. Сама-то Маша, по старинному обычаю, как порядочная мужняя баба, волосы всегда в пучок на затылке завертывала, и эта новая мода ходить патлатой ей никогда не нравилась.

Девица что-то оживленно обсуждала с Володей, и они оба не сразу обратили внимание на хозяйку дома. Вадик довольно громко, нарочито, откашлялся. Собеседники замолкли на полуслове и обернулись в их сторону.

Девица, подняв глаза, секунду подслеповато моргая, всматривалась в сумрак у двери, а потом улыбнулась во весь свой большой рот и радостно сказала:

– Здравствуйте, Мария Степановна!

«Чему радуешься-то? Сейчас шугану вот тебя как следует… Хоть бы встала перед старшими, наглячка!»

Машу просто окатило ледяной волной ненависти к этой… Пришла, сидит!

– Вот, мама, познакомься – это Анастасия, моя хорошая подруга, – услышала Маша из-за спины чуть охрипший голос Вадика.

Девица все-таки встала и действительно оказалась высокой – почти с самого Вадима ростом. Маша, чувствуя, как наливаются свинцовой тяжестью ноги, сделала несколько шажков к столу. Девица протянула ей руку – как мужик мужику, – и Маше волей-неволей пришлось чуть-чуть пожать длинную белую кисть.

– Ой, какие у вас мозоли! – удивленно-почтительно произнесла Настя.

Резкая обида полоснула Машу по сердцу – уж она ее и упрекает! Что Маша простая баба, без образования, всю жизнь на черной работе…

«Гнушаешься рабочими мозолями, да?» У самой девицы рука была мягкая, влажная и нежная – это уж Маша заметила сразу, хоть и кратким было их рукопожатие.

– Да уж, – поджала губы Маша. – Погорбатилась я на этих!.. Одна, без мужа…

– Да, – вроде как сочувственно отозвалась гостья, – мне мальчики рассказывали, как тяжело вам приходилось.

«Мальчики»? Ах, так она, может, сразу на обоих губы раскатала?! Ну, по всему видно – сучка еще та! С двумя сразу гуляет! Не один, так другой! А? Во проститутка так проститутка – куда уж нашим, выселковским!»

В комнате повисло напряженное молчание. Маша стояла чуть отвернувшись, опустив глаза, не желая глядеть в лицо «невесте».

– Мам, давайте чаю попьем, а? А то мы все с работы, голодные… Я чайник поставлю? – предложил Вадик.

– Вы сидите, я сам, – предложил Володя и выскочил из комнаты.

«Вот, сбежал сынок, не захотел мать поддержать в трудную минуту! Оставил меня с… «этой», – еще больше обиделась Маша, но у стола села хотя бы потому, что ноги просто подкашивались от какого-то тяжкого внутреннего спазма, зажавшего еще и сердце, и скулы.

Гостья и Володя сели тоже.

– Вы что же, вместе с Вадиком работаете? – выдавила из себя Маша наконец, глянув в лицо девчонке-разлучнице.

– Не совсем, но почти, – охотно и так же радостно сообщила наглячка. – Я из Москвы приезжаю два раза в неделю. Наблюдаю, как на вашем предприятии автоматическую линию налаживают.

– Начальник, значит? – чуть презрительно произнесла Маша.

– Ну да. В какой-то степени. Контроль осуществляю, общий.

У Насти были большие серые глаза за стеклами очков и острый нос, наверное, чуть длинноватый. Она с видимым удовольствием разглядывала и Машу, и обстановку дома, непрестанно водя по сторонам своими лупилками.

– Думаете, у нас тут деревня? – чувствуя, что нащупала точку опоры, осведомилась Маша.

– Мам, не начинай, – процедил Вадим.

– А что? – повернулась к нему с улыбкой Настя. – Ну деревня и деревня – что в этом плохого? Здесь так все здорово… Дорожки, салфеточки… Была б моя воля – я бы весь год на даче жила, только она у нас «холодная». Ну и работать надо, конечно.

«Ага, так ты здесь, у меня, жить решила – раз дом хороший, добротный? На дороге сэкономить? Не выйдет! На пороге лягу, а не пущу! Не пущу!»

– И вы что ж, уже все без меня… решили? – с трудом произнесла Маша, чувствуя, как закипают внутри нее, плюясь раскаленными каплями на самые чувствительные места души, гнев и озлобление и на эту девку, и на сына, который готов бросить мать ради этой длинноносой.

– Да нет, – легко и беззаботно махнула Настя рукой, и Маша увидела на ее запястье золотую, поди, настоящую цепочку-браслет, такую же, как на тощей шее. – Ничего пока не решили.

– Мы решили, Настя, мы все решили, – тихо, но твердо, как гвозди вбивал, произнес Вадик.

– Ничего мы не решили, – опять махнула рукой «невеста». – Не преувеличивай.

– Та-а-к! – В комнату вошел, осторожно неся парующий чайник, Володя. – Вы бы хоть чашки достали пока. А то сидят тут, разговоры светские ведут. Вадьк, ты бы хоть посуду вынул.

Вадим быстро встал, чтобы взять из серванта чашки. Маша заметила краем глаза, что лицо у него расстроенное. И еще она было намерилась сказать младшему, что жирно для «этой» парадный сервиз тревожить, но это выглядело бы так, словно они уж вовсе нищие и жалеют для гостей хорошую посуду. Маша с трудом промолчала – даже встала, чтобы помочь накрыть на стол. Не ради «этой» – а для того, чтобы показать, кто в доме хозяйка.

Чаепитие с принесенным ребятами тортом прошло в невнятных, коротких замечаниях – видимо, застольной беседы без спиртного в Выселках не получалось по определению. Маша старалась ничего у гостьи не спрашивать, сильно опасаясь, что любой ответ выбьет у нее и без того раскалившиеся предохранители. К счастью, чаепитие быстро подошло к логическому завершению.

– А салфеток у вас в хозяйстве нет? – медовеньким голоском осведомилась Настя, оглядывая стол, куда было выставлено все Машино кулинарное богатство, включая три сорта варенья.

– Какие нежности при нашей бедности, – процедила Маша, сжимая спрятанные под столом кулаки – а то б отвесила этой девке по наглой роже.

– Мам, ты… как бы… – тихо проговорил Вадик.

– Ничего, – так же легко, будто ей до Маши и дела-то особенного не было, сказала Настя. – У нас платок есть для таких целей.

Она, ломаясь, как тульский пряник, вытерла свой ртище крошечным платочком и, спрятав его, глянула прямо Маше в глаза:

– Все, спасибо, Мария Степановна, за теплый прием и угощение. Нам пора.

«Нам?! Как это – «нам»?! Вадик что, с ней уедет? Прямо сейчас и уже… навсегда?»

Действительно, младший поспешно встал, встала и гостья. Она снова приторно улыбнулась:

– Всего хорошего. Не провожайте меня, Мария Степановна. Вовчик, ты с нами?

«Она и его с собой уведет?! Вот так просто – возьмет и уведет? Обоих?!»

– Да, сейчас оденусь, – скороговоркой ответил старший и поднялся.

– Да куда ж это вы на ночь глядя? – обрела дар речи Маша – надо же, эта кобыла только хвостом махнула, а они и горазды за ней бежать!